Алинда Ивлева
Проехали Сартану
Сутулый мужчина и тощий подросток с сиреневой челкой шли по извивающемуся змеей деревянному мостику, который удерживали, чтоб переправа не ускользнула в порожистую реку, толстенные железные канаты. Отчим чертыхался, постоянно стряхивая пятерней пот со лба, и шуршал пакетом, который все норовил выпасть из его мокрых ладоней. Артём с завистью посматривал на ребят, которые пульками из рогатки, один за другим, прыгали в тёмную воду.
– Подержи, прикурю, – мужчина протянул пакет сразу, как преодолели мост. Спрятавшись под раскидистой берёзой в теньке, отчим прикурил.
Артём держал на вытянутых руках маму. В полиэтиленовом пакете с надписью «Перекресток». Ему стало холодно. Хотя жара стояла небывалая, от зноя даже листья на деревьях пожелтели. А его заколотило в ознобе, когда ручка неожиданно оборвалась и из мешка выглянула черная урна.
– Не боись, не укусит. Отмучилась. Радоваться надо, – отчим выкинул окурок и траурная мини – процессия двинулась на кладбище по лесной тропинке.
Тёма вспомнил, как лазил в здешнем лесу по окопам, все ещё заметным среди кустов, с другом Пашкой. В поисках гильз, что лежат тут ещё с войны. Даже, когда на костре один патрон взорвался, ему не было так страшно в этом сосновом лесу. Как сейчас. На кладбище уже ждал копач с лопатой, тётя Фира, мамина подруга, и бывшая бабушкина соседка, Марья Фёдоровна. Нещадно кусались комары, маму подхоронили, взрослые бросили по горсти земли. Что–то говорили Артёму, а он, словно зачарованный, глазел, как поодаль хоронили солдата.
Казалось, что флаг России поник и плачет в безветрии, а венки с чёрными лентами в руках у сослуживцев очень тяжелые. Военные дали прощальный залп. Гроб опустили. Пробирающий до холода внутри крик женщины. Артём хоронил мать, а слёз не было. Грубый окрик отчима отвлек от похорон воина. С гранитной плиты укоризненно глянула бабушка. Тётя Фира что–то спросила про цвет волос. Марья Федоровна приобняла.
– Хочешь, у меня побудь, пока каникулы–то, сиротинка!
– Не, я домой, че тут делать, в вашем кринжовом колхозе? Мне с дноклами норм!
⠀ Баба Маша отстранилась и покачала головой. Артём ускорился прочь.
– А мать помянуть? Эй, зверёныш? – нагнал отчим, скрюченный, словно погнутый гвоздь. Раздражённо дёрнул Артёма за плечо. Тот скривил губы до синевы, напрягся, смахнул длинную сиреневую чёлку и медленно повернулся к мужчине:
– Отстань! Я её давно похоронил… – взгляд с чёрными линзами прошил отчима насквозь. Взрослый мужик напыжился, обомлел, отвёл глаза, – тогда ещё, когда тебя в дом притащила. Ты мне никто! – бросил, словно плюнул под ноги, последнюю фразу подросток.
Распрямил плечи с хрустом. Ускоряя шаг, держался неестественно прямо. Будто своей гордой осанкой пытался унизить отчима, осадить. Сутулый человек в чёрной футболке прикурил и смахнул подлую слезу кулаком. «Зверёныш, ей Богу».
⠀ Из оцепенения вывел мальчишеский крик:
– Ты предупреждай, как домой придёшь, квартира теперь моя!
– Стой, стой, кому говорю! – мужчина рванул за парнем, почти нагнал у деревянного мосточка. Змеиным хвостом махнула подвесная переправа. И отчим плашмя плюхнулся на доски, чуть не улетев в реку.
– Чёрт с тобой, – выругался сквозь прокуренные зубы мужчина. Подоспевшие женщины помогли подняться.
– Тяжело ему, Лёвочка, без матери – он как щепка в океане. Дай время! – Марья Петровна погладила мужчину по руке. – Дай время!
– Не нужно ему время! Рита была при смерти, он заглянул к ней? Хоть раз спросил, как она? Наплевать ему на всех! Лишь бы компьютер, наушники в полбашки, и интырнэт. Вырублю все на фик, комп на авито продам, посмотрю, как заговорит. Сегодня же!
– Не пори горячку, останься у нас, – пухлая румяная Фира с прилипшими от жары ржавыми кудрями на висках вцепилась в его локоть.
– Да, помянуть надо Ритку! Тоже верно!
– Пошли, пошли родимый, ты –то ведь тоже у нас осиротел! А чужой ребёнок как бородавка. Вот скажи, Марь Петровна. Усыновил ещё. Ты молодой, своих надо, а этот, – Фира махнула рукой в сторону сгрудившихся двухэтажек, будто стайка опят на пригорке. – Этот – отрезанный ломоть. Пару лет и в армию отправишь.
– Три года.
– Чему учишь? Бог детей не дал, вот как кукушка и мыслишь. Эх, – бабка Марья ткнула пальцем в бок дородной дамы. Лёвушка, не обессудь, поминайте без меня, в огород пойду, жара ж страшная – поливать надо. Ей, на том свете, толку мало от нашенских пустых разговоров. Бывайте.
Артём вернулся в раскаленный опустевший город. Стены родной кирпичной хрущевки пыхали жаром, будто старый утюг, который забыли выключить. Он быстро юркнул в прохладу подъезда, на ходу скидывая ненавистное черное худи до колен, которое так бесило отчима. Именно поэтому Тема носил эту необъятную размахайку, не снимая. Она провоняла юношеским едким потом. Он поморщился и, влетев в пустую квартиру, сразу бросил верхнюю одежду в стиралку. В ванной комнате разделся догола и уставился на отражение незнакомца в зеркале. Потухший взгляд серо–зеленых глаз с застывшими под ними индейскими пирогами темными кругами, светлый пушок волос на подбородке, тощая шея с выпирающим кадыком, впалая грудь, костлявые ключицы, и безобразно длинные руки. Артём натянуто улыбнулся отражению, и тут глаза его засветились. Острые клыки, отличающиеся белизной от остальных зубов, воткнулись в нижнюю губу. Пирсинг на щеках тут же обозначил ямочки. Парень жеманно закинул назад сиреневую челку и закрутил резинкой волосы. Разгон от «ненавижу себя» до «я – красавчик» шесть секунд. Как у Ауди Q 3. Прыгнул в ванну и включил прохладный душ. Упругие струи смывали кладбищенскую пыль, будто заполняя водой следы от погоста до дома. Следы мальчика, похоронившего мать. Засечки на сердце. Он скрючился пополам и разрыдался, солёная вода все лилась и лилась по выступающим скулам.
– Мамаа, – мальчик не узнал свой ломающийся голос, верещавший пожарной сиреной. Он словно докричался до небес. Мама не могла не услышать. Парень дёрнул кран несколько раз. В трубах что–то зловеще булькнуло и загудело. Последняя капля воды упала в ладонь. «Она не хотела, чтоб я плакал». Кожа мгновенно высохла. Мальчишку затрясло. Он выскочил из ванной и рванул в материну комнату. Откинул одеяло на неубранной постели и спрятался. От себя, от жизни, от одиночества. Пахло от белья, едва уловимо, любимым мамой жасмином, и явственно: валерианой, хлоркой, болезнью. Артём уткнулся в подушку и втянул запах. И понял, что совсем забыл, как пахнет мама. Давно не обнимал её. И уже не прижмет она к себе непутёвого сына. Никогда. Он беззвучно рыдал, на мгновение показалось, что задыхается. Раскрылся, жадно глотнул спёртый воздух. Вскочил на кровати. Глянул в ужасе на занавешенные черной тряпкой зеркала трюмо, на множество баночек и колбочек на прикроватном столике. Вся стена была выстлана ковром из ловцов снов, заячьих лап, шкурок и плетёных браслетов на гвоздях. Хотел рвануть прочь из комнаты смерти, но запнулся о мамины тапки. Растянулся во весь рост на линолеуме. В этот момент зазвонил сотовый. Из стиралки. Тёма мгновенно пришел в себя. «Сартана?». Откопал в барабане среди одежды телефон:
