Алиса Гордеева
Забери моё сердце
– А у меня на все эти ваши телячьи нежности времени нет, – поспешил я закрыть тему: понимал, что хожу по тонкому льду. – Тренировки, экзамены на носу, вон и Миронова очередную развлекуху для меня придумала: план рассадки ей новый к понедельнику подавай!
– Нахрена? – поморщился Камышов, хотя наверняка и сам был рад съехать с темы.
– Так к нам в класс новенькую переводят, не слышали? – протянул Добрынин.
– Папаша твой забыл позвонить и рассказать! – поддразнил его Леха.
– Да и мне классная ничего такого не говорила, – удивился я. Уже третий год я был бессменным старостой класса и обычно о таких вещах всегда узнавал первым, ну или почти одновременно с Добрыней. – Хотя стоп! Миронова попросила всех перетасовать, а на первой парте свободное место оставить. Я еще удивился, зачем ей это.
– А школу зачем менять в середине одиннадцатого класса? – Камышов выгнул бровь. – Тут учиться-то осталось всего ничего.
– Насколько я понял, девочка эта вообще никогда в школу не ходила, она на домашнем была, – пожал плечами Митька.
– И в чем подвох? – сдув со лба челку, нахмурился Леший.
– А хрен его знает! – развел руками Добрынин. – Может, скучно стало, экстримчика захотелось.
– Ну это мы «могём»! – заржал Камышов на всю пиццерию.
– Погоди ты, Леший! —Я пихнул его локтем, чтоб не шумел. – Странно это все, Митяй. А че отец говорит?
– Как я понял, девочка эта – дочь его старого знакомого. Они к нам в гости недавно приходили. Сам я ее не видел, но Варька от этой батиной протеже не в восторге.
– Стерва? – предположил Леха.
– Первая парта? – перебил я его. – Скорее, заучка какая или слепошарая.
– Странная она, – заключил Добрынин, – но отец просил за ней присмотреть. Рыжий, а тебя Миронова куда посадила? Случайно, не за ту же самую первую парту?
Вот черт! Сообразив, что классная записала меня в няньки, я заложил руки за голову и, скорчив кислую мину, неохотно кивнул.
– Рили? – Леший выпучил свои серые глазищи.
– Можно подумать, мне без этой новенькой забот мало! – хмуро выдохнул я. – А ты, Леший, мне еще про любовь втираешь! Вот и когда мне личной жизнью заниматься?
– А вдруг это судьба, Лучинин? – Камышов нарисовал в воздухе сердечко и расхохотался. – Не хочешь красавицу Воронцову – получи взамен очкастую зубрилку!
– Ну ее, такую судьбу! – на полном серьезе отмахнулся от слов Лешего Митя. Он точно знал куда больше, чем говорил.
– Выкладывай, – кивнул я ему. – Что с этой новенькой не так?
– Без понятия, но, когда я завожу разговор о ней, отец меняется в лице, а Варька словно воды в рот набирает. Не к добру это, пацаны!
– Да сдалась вам эта новенькая, а? – Леший стащил со стола последний кусок пиццы. – Давайте лучше еще чего-нибудь закажем.
До дома я добрался ближе к ночи. Наскоро приняв душ, рухнул в кровать. Вот только сон не шел. В голове вихрем вертелись воспоминания о сегодняшнем заезде, звонках Воронцовой, чертовом плане рассадки, который я так и не составил. Да еще и мелкий кряхтел на соседней кровати – тоже не спал. Родику было уже тринадцать, а мы все еще ютились с ним в одной комнате – больше по привычке, чем по необходимости. Родители не раз предлагали мне перебраться в комнату Ромыча (брательник давно уже не жил с нами – учился на юрфаке и снимал однушку неподалеку), но мне все было как-то недосуг, да и на пару с мелким жилось веселее.
– Чего не спишь, Родь?
– Не знаю, – проворчал он. – Расскажи мне еще что-нибудь про заезд.
– Да сколько можно уже?!
– Ну-у, Илюх, че тебе стоит?
– Ладно, слушай!
Наутро я проснулся разбитым: в голове гудело, глаза отчаянно не желали открываться, да и нога в месте ушиба болела не по-детски. Пока завтракал, набросал примерный план для Мироновой. В автобусе успел повторить пару параграфов по истории, а на биологии – немного вздремнуть. На геометрии подбадривал себя тем, что понедельник день лайтовый: всего пять уроков, и половина из них была уже позади.
До очередного звонка оставалось минут десять. Впрочем, в классе уже давно царила нерабочая атмосфера. Всему виной был Смирнов. Гуманитарий до мозга костей, Стасян стоял у доски и тупил по-страшному. Тема была старой, еще с прошлой четверти, да и задача – весьма банальной, но Смирнов, на свою беду и потеху классу, раз за разом допускал ошибки в чертеже. Марья Ивановна, наша математичка, все чаще постукивала авторучкой по столу и призывала класс к порядку, а Стасян краснел, пыхтел, а потом по новой начинал царапать мелом доску.
– Смирнов, еще раз прочитай условие задачи!
– Точки А и В лежат на сфере радиуса R.
– Ну! А ты что начертил?
– Вот тупой! – язвительно хмыкнула Настя, моя соседка по парте. – Все мозги в качалке оставил!
– Просто геометрия – это не его, – шикнул я на Воронцову. Ее беспрестанная болтовня бесила куда сильнее невнятного мычания Смирнова и, что греха таить, дико отвлекала…
В отличие от Стасяна задачу я решил в числе первых, зато с треклятым планом рассадки маялся уже второй урок. Учесть все пожелания классной и при этом не перессорить добрую половину 11 «А» оказалось той еще головоломкой. И дернула меня нелегкая взвалить на себя еще и это!
– А где я буду сидеть? – Пытаясь разобрать мои каракули, Настя почти легла мне на плечо. От сладковатого аромата ее духов у меня дико щекотало в носу, а пустой желудок скручивало в узел.
– Третий ряд, четвертая парта, – прошептал я, прикрывая ладонью нос.
– А с кем? – не отставала Воронцова.
Не успел я ответить, как к нам обернулась Милана.
– Рыжий, что у нас с физрой? Лыжи или зал?
– Лыжи со среды, я же писал в чате!
– Вот мне заняться нечем, как каждое твое сообщение отслеживать! – Закатив глаза, Милана вернулась на место.
– Ты не ответил, Илюш! Я хочу с тобой сидеть!
А я хотел волком завыть, но кого это волновало?
– Погоди! Ты что, меня со Смирновым посадил?! Ты в своем уме, Лучинин?!
Я захлопнул тетрадь и тем самым волком уставился на Воронцову:
– Всех перетасовать – распоряжение Мироновой, ясно?
– А на Митю с Варей, значит, указ не распространяется? – процедила сквозь зубы Настя.
– У них любовь, – хмыкнул я, невольно оглянувшись на сладкую парочку.
– У нас, быть может, тоже.
– Насть, не начинай! – Я покачал головой, наверно, наглухо отбитой. А как иначе можно было объяснить, что меня совершенно не тянуло к Воронцовой? Ее идеальная красота не трогала моего сердца, а привязанность Насти ко мне и вовсе дико раздражала.
Пацаны в школе крутили у виска, а Стасян так и вообще готов был душу дьяволу продать, лишь бы Настя на него взглянула. Один я открещивался от ее внимания, как от чумы, и не находил ничего привлекательного ни в томных карих глазах, ни в стильном каре, ни в откровенном декольте, ни тем более в ее до одури навязчивом характере.
Впрочем, я просто не создан был для любви. Леший шутил, что я не дорос, Митяй отмахивался, называя меня чудилой, а я больше всего на свете боялся превратиться во влюбленного остолопа, безвольного и зависимого от какой-то там девчонки, и тем самым упустить в жизни действительно что-то стоящее и важное. Любовь дурманит голову, а мне моя нужна была ясной и трезвой.
– У меня аллергия на любовь, помнишь? – закусив кончик простого карандаша, подмигнул я Воронцовой.
– Да иди ты, Луч!
Получилось резковато, но главное – Настя наконец отстала, а я смог вернуться к набившей оскомину схеме. Правда, сосредоточиться на деле никак не получалось. Я грыз зажатый между пальцами карандаш и как в пустоту смотрел на доску. Начало четверти – сплошная нервотрепка! Меняющееся по десять раз за день расписание, лыжи эти дурацкие, план рассадки – мозги кипели, как лава в жерле вулкана…
Из раздумий меня вырвал резкий стук в дверь. Не успел я опомниться, как в кабинет вошел Владимир Геннадьевич – директор школы и по совместительству Митькин отец, за ним следовала классная, и замыкала всю эту делегацию незнакомая мне девушка – моя ровесница. Невысокая, угловатая, слишком худая, она ступала невесомыми шагами – почти плыла. Ее белоснежная, идеально выглаженная блузка сливалась с цветом бледной кожи, а собранные в тугой хвост волосы отдавали серебром. Пока Добрынин-старший толкал приветственную речь, незнакомка зачарованно смотрела по сторонам. Плакаты на стенах, цветы в горшках, портрет Лобачевского – ей было интересно все, и в то же время она ни на чем не задерживала внимания.
– Знакомьтесь, 11 «А»: ваша новая одноклассница Ася Снегирева!
Услышав свое имя, новенькая вздрогнула и, поправив рюкзак на плече, резко опустила взгляд. Она не улыбалась и ничего не говорила, только кусала губы и еле заметно раскачивалась на пятках. И правда, странная, непонятная, немного смешная, но я не мог отвести от нее взгляд…
– Ася… – Как сладкоежка при виде шоколадной конфеты, не удержался и попробовал на вкус ее имя. Одними губами. Едва уловимым шепотом. Но Ася почувствовала.
Заправив за ухо воображаемую прядь, она глубоко вздохнула и, окинув класс беглым взглядом, впервые посмотрела на меня. Так колко, так холодно, словно в бездну.
Дурацкий карандаш выпал из рук и, отлетев от края парты, закатился за стул. Добрынин что-то говорил, говорил, говорил, а я тонул в глазах новенькой, как в Северном Ледовитом океане, и впервые не искал спасения.
Глава 3. Мой маяк
Ася
Радость – весьма эфемерное понятие. Мимолетное. Хрупкое. Изменчивое. Еще недавно мне казалось, что ей не будет предела, а теперь она так легко уступила место страху.
Я снова боялась. Последние дни только и делала, что сомневалась. В себе. В верности принятого решения. Кусала губы. Горстями пила успокоительное. Все больше отсиживалась в своей комнате: не хотела, чтобы еще и родители начали во мне сомневаться. Мама и без того не находила себе места, а отец успел разработать для меня обновленный список из бесконечных «нельзя». Можно было подумать, старого не хватало. Впрочем, папе так было спокойнее, а мне, по большому счету, все равно.
Чтобы лишний раз не накручивать себя, я читала. Много. Без разбора. В ход шло все – от классики и школьной программы до современных детективов и книг о вампирах. Последним, к слову, я немного завидовала. Нет, пить человеческую кровь меня ни капли не тянуло, а вот как они, навеки проклятые и бессердечные, умудрялись жить, не терпелось узнать.
День Икс наступил слишком быстро. Так бывает порой: думаешь, что в запасе у тебя еще вагон времени, а по факту уже опаздываешь. Вот и я проспала. Всего на пятнадцать минут, но их хватило, чтобы утро не задалось.
У мамы подгорел омлет, я вдруг усомнилась в выбранном с вечера гардеробе, а папа и вовсе остался без кофе: снег сыпал всю ночь, и теперь, чтобы выехать из Речного, отцу пришлось вспомнить, что такое лопата.
В областной центр мы перебрались еще в ноябре. Правда, жили теперь не в пятиэтажке, как раньше, а в небольшом частном доме в нескольких километрах от города. Мама была в восторге от Речного: своя территория, охрана, озеро неподалеку, опять же, воздух чистый и тишина. Отец тоже был рад переезду, хоть и сетовал порой на пробки возле моста: он давно уже мечтал перенести свой бизнес в город покрупнее, да и за меня теперь чуть меньше волновался.
У Речного был только один весомый недостаток: дороги здесь чистили нерегулярно. Трактор приезжал по заявкам от жильцов, а поскольку зимой бо́льшая часть коттеджей пустовала, то и вспоминали о вызове спецтехники далеко не всегда либо в самый последний момент. Раньше меня это особо не волновало: спешить было некуда, да и на улицу я выбиралась редко. Не любила зиму, холод всегда вгонял меня в уныние. Но сегодня я опаздывала в школу. Точнее, уже опоздала.
Стрелка часов, казалось, гнала галопом, а я все никак не могла отойти от окна. Наблюдала за отцом. Проклинала метель и снова кусала губы. Дурацкая привычка, но, когда волнуешься, контролировать себя бывает непросто.
До школы мы ехали молча. Папа ненавидел опаздывать, а потому, всецело сосредоточившись на дороге, выжимал газ на полную. Да и мне не хотелось говорить. Все отцовские наставления я давно выучила наизусть и заранее знала ответы на любой из моих вопросов. Отвернувшись, я смотрела на проносившийся за окном заснеженный лес и пыталась представить, что ждет меня в мой первый учебный день.
Длинные коридоры, бесконечные лестницы, таблички на дверях – это была не школа, а настоящий лабиринт. Владимир Геннадьевич шел нарочито медленно, до последнего оставляя за мной право передумать. Он, как и отец, не особо разделял моего стремления с головой окунуться в школьные будни. Впрочем, я его понимала: брать на себя ответственность за такую, как я, было не каждому по душе.
– Здесь у нас библиотека, – произнес он в нос, указав на дверь в конце коридора. – Читальный зал этажом выше…
– Читальный зал? – Вот уж не думала, что в современных школах они все еще сохранились.
– Ну… это такое место, где в спокойной атмосфере можно почитать книгу, подготовиться к уроку, скоротать время, если вдруг захочется тишины…
– Я знаю, что такое читальный зал! – бросила раздраженно. – Я была на домашнем обучении, а не на Луне!
– Разумеется! – Виновато улыбнувшись, Владимир Геннадьевич кивнул. – По коридору налево – выход к актовому залу…
– Извините, я не хотела показаться грубой, просто немного волнуюсь.
– Я все понимаю, Ася. Кстати, а вот и кабинет математики.
Сердце пропустило удар, а в горле предательски запершило: прямо сейчас я стояла на пороге новой жизни, к которой так рвалась последние месяцы и которой боялась до дрожи в коленках. Еще никогда сомнения не раздирали мою душу с такой силой: что, если отец был прав и, шагнув в бездну, я разобьюсь?
– Подожди здесь. – Владимир Геннадьевич подтолкнул меня к деревянной скамейке напротив кабинета и в ту же секунду скрылся из виду за неприметной дверью учительской.
Оставшись наедине с собой, я наконец смогла как следует откашляться и засунуть под язык мятный леденец. Бросив рюкзак на скамейку, начала расхаживать по коридору туда-сюда. Старалась не шуметь, понимая, что идет урок, и в то же время удержать себя на одном месте не получалось, хоть ты тресни! Я чувствовала одновременно любопытство и страх, ожидание сводило с ума, и от лютой неуверенности в собственных силах меня бросало в дрожь.
– Сомнения – разрушительная штука, да, Ася?
Я и не заметила, как из учительской вышел Владимир Геннадьевич, но уже не один, а в сопровождении моей будущей классной.
– Не соглашусь, – покачала она головой. – Как сказал Гете, «точно знают, только когда мало знают; вместе со знанием растет и сомнение».
Анна Эдуардовна Миронова преподавала в школе английский. Молодая, стройная, симпатичная, она была на голову выше директора и своей улыбкой могла обезоружить кого угодно. Мы познакомились еще на прошлой неделе, когда я вместе с отцом приехала за учебниками. Анна Эдуардовна сразу произвела на меня приятное впечатление, и сейчас я была рада встрече.
– У тебя все получится, Ася! – Она произнесла это так, словно и правда в меня верила, и тут же подмигнула: – Идем знакомиться с классом?
Промокнув вспотевшие ладони о клетчатую ткань юбки, я нерешительно кивнула и приняла из рук Владимира Геннадьевича рюкзак. Глубоко вдохнула. Медленно, как учил отец, выдохнула. И наконец, вошла в класс.
Кабинет математики оказался именно таким, как я его себе представляла: просторный, светлый, с зеленой, местами белесой от мела доской и проектором под потолком. Стены были увешаны плакатами со справочной информацией, а по центру красовались портреты великих математиков: Пифагора, Декарта, Лобачевского… Широкие подоконники были заставлены цветочными горшками, а замерзшие окна украшены бумажными снежинками. Правда, я не учла главного…
– Знакомьтесь, 11 «А»: ваша новая одноклассница Ася Снегирева!
Чужие лица, застывшие улыбки, чей-то шепот; волна постороннего внимания розгами прошлась по оголенным нервам. На меня смотрели, меня изучали – да, что там! – насквозь просвечивали любопытными взглядами. Я знала, на что шла, но явно переоценила свои силы: в ушах зашумело, мир покачнулся, лица будущих одноклассников слились в одно серое размытое пятно. Еще немного, и я рисковала овощем свалиться под ноги классной…
Я пыталась выровнять дыхание – тщетно! Старалась сосредоточиться на басовитом голосе Владимира Геннадьевича – бесполезно! Я цеплялась за лямку рюкзака, словно тот способен был удержать меня на ногах. Раскачиваясь на пятках, до крови кусала губы, но сознание по-прежнему погружалось в темноту.
И вдруг среди всего этого хаоса мне почудился свет. Яркий, как солнце в ясный полдень. Теплый, как бабушкина шаль. Он как маяк в ночи рыжеватым мерцанием указывал дорогу и, сам того не ведая, придавал мне сил.
Секунда, вторая, третья… Я снова обрела способность дышать. Мир вокруг постепенно обретал привычные очертания, а слова директора – смысл. Но в эпицентре внимания по-прежнему оставался он, мой спасительный маяк – рыжий, как лисенок, и лохматый, будто спросонья, парень с улыбчивым изумрудным взглядом и миллионом веснушек на вздернутом носу.
Забавный! Он смотрел на меня в упор, а мне вдруг захотелось ему улыбнуться. Странное желание. В корне неправильное. Глупое… И настолько сильное, что я заставила себя зажмуриться, лишь бы не поддаваться ему. Только дурак не знает, что улыбка – первый шаг к дружбе. Для меня же любая привязанность была под запретом, как сахар для диабетика.
Меня спас звонок. Адской трелью он насквозь пронзил кабинет, а заодно и мысли мои непутевые очистил от всего лишнего. Улыбаться парням – против правил. Пункт номер семь в моем «черном списке» еще никто не отменял! Облизнув губы, я расправила плечи и распахнула глаза. Если я хотела сохранить свое сердце, то просто обязана была заморозить душу.
– Так куда это вы все засобирались? – ничуть не тише звонка пробасил Владимир Геннадьевич. – Я разве сказал, что урок окончен?
– Уроки уроками, – вальяжно развалившись на стуле, как в кресле директора, возразил темноволосый парень с лицом ангела и взглядом самого́ черта, – а обед по расписанию. Да вы, Владимир Геннадьевич, не переживайте. – Он просканировал меня нахальным взором, от которого по коже пробежали мурашки. – Мы всё поняли: новенькую будем любить и лелеять, все ей покажем, все расскажем. А теперь можно в столовую?
– Леший дело говорит, Владимир Геннадьевич, – жалобно простонал за моей спиной очередной одноклассник. Невысокий, коренастый, он что-то писал на доске в тот момент, когда мы зашли в класс, а теперь, спрятав руки за спиной, неловко топтался на месте. – Ща пятиклашки набегут – все сметут. А нам потом голодай до вечера!
– Тебе бы только пожрать, Смирнов, – поджав аккуратные губки, ехидно прошипела миловидная брюнетка с волосами до плеч и королевской осанкой. Девица сидела за одной партой с моим рыжим спасителем и, казалось, совершенно не умела обращаться с пуговицами, ибо ее кофейного цвета блузка была расстегнута чуть ли не до пупка. Впрочем, ее соседа это нимало не отвлекало. Подняв с пола карандаш, Рыжий принялся что-то усердно чиркать в тетради. Вот уж кому было совершенно не до еды!
– Ну прости, Настен, я на одном яблочке, как ты, долго не протяну, – заскулил в ответ оголодавший у доски Смирнов, но его нытье потонуло в гуле голосов и чужих перешептываний.
– Тихо! – прогремел, наверно, на всю школу Владимир Геннадьевич.
– Звонок для учителя! – строгим голосом напомнила о себе пожилая дама в сером пиджаке и вигвамом из седых волос на голове – наверно, учительница математики. Старушка сидела за своим столом и, забавно хмурясь, монотонно постукивала авторучкой по клавиатуре.
– Вот именно, ребят! – с важным видом поддержал ее Добрынин. – К одиннадцатому классу пора бы уже и запомнить! Анна Эдуардовна, – обратился он к нашей классной, убедившись, что в кабинете снова воцарилась тишина, – мы вас слушаем.
– Одиннадцатый «А»! Я похищу у вас всего пару драгоценных минут. Итак, первое и очень важное объявление: Генриетта Михайловна заболела, а потому урока истории сегодня не будет.
Новость явно пришлась по душе. Класс опять взорвался возгласами, правда, на сей раз весьма довольными. Но главное – все вмиг позабыли обо мне. И хоть я все еще стояла в центре класса, интерес к моей персоне резко сошел на нет. Зато я теперь могла без стеснения изучать своих новых одноклассников.
– А завтра? Завтра тоже не будет истории? – прозвенела с первой парты худощавая блондинка. Ее писклявый голосок вкупе с вызывающим для школы макияжем вынудил меня поморщиться.
– И завтра не будет, верно, Милана!
– А сейчас-то что? У нас окно получается? – донеслось нечто монотонно-занудное с третьего ряда.
У самой стены, прямо под портретом Лобачевского, я заметила тучного паренька в очках – определенно местного ботаника. Прилежный такой мальчик с олдовой стрижкой и в клетчатом кардигане. Он внимательно смотрел на классную и явно конспектировал каждое ее слово в планер. Хмыкнув, я попыталась ему улыбнуться. Этот кадр совершенно точно не представлял угрозы для моего сердца, а помощь с уроками мне здесь наверняка пригодится, и еще не раз. Вот только ничего не вышло: улыбаться по требованию я умела не лучше, чем вышивать крестиком.
– Нет, Миша, —сжав лоб тонкими пальцами, выдохнула Анна Эдуардовна. Гул в классе нарастал в геометрической прогрессии. – Сейчас у вас…
– Ну вы че разгалделись, как бешеные чайки, а?! – прокричал, а точнее, грозным медведем проревел с последней парты русоволосый парень, мощный, плечистый и, что греха таить, весьма симпатичный. – Ни черта ж не слышно. Анна Эдуардовна, так что там с историчкой?
Одноклассники покорно замолчали, а я сделала для себя вывод, что бугай этот с галерки здесь играл роль негласного лидера. Вон как его слушались – все разом притихли, словно вмиг онемели. Все, кроме его соседки по парте. Пышноволосая кудряшка почти висела на его плече и что-то беспрестанно шептала на ухо. Ее лица я не видела, но отчего-то в сердце неприятно кольнуло.
– Митя! —Владимир Геннадьевич взмахнул руками. – Что еще за «историчка»?! Генриетта Михайловна уважаемый педагог…
– Да понял я, бать, – басовито отмахнулся от нравоучений парень, а у меня извилины в голове от напряжения задымились. Батя? Серьезно?
В памяти в ту же секунду вспыхнули события недавних дней. Митя, Леший, Рыжий – все это я уже слышала в тесной прихожей в доме Добрынина. Для полного счастья не хватало только Вари.
Я снова взглянула на того парня с задней парты, точнее, на его соседку.
– Повторяю, одиннадцатый «А» … – Слово тем временем взяла Анна Эдуардовна. – Вместо истории сейчас будет еще один урок геометрии. Завтра вы приходите ко второму…
Я не слышала. Ни единого слова больше не могла разобрать. Все мое внимание было приковано к мелкой бестии, кучерявой, забавной и чересчур любопытной. Я просчиталась: Варя была моей ровесницей и прямо сейчас сверлила меня в ответ взволнованным взглядом. И я была уверена, что она знает обо мне куда больше, чем минутой назад на весь класс рассказал директор.
С моих губ сорвался протяжный стон. Тихий, надрывный, он почти растворился в мелодичной речи Анны Эдуардовны. Почти…
– Все хорошо, Ася? – Тут как тут ко мне подоспел Добрынин. – Ты вся белая, будто призрак увидела.
– Все нормально, – ответила сквозь туман в голове. – Я просто устала стоять.
– Сейчас, моя хорошая, – прошептал Владимир Геннадьевич и, по-отечески придержав меня за плечи, бесцеремонно перебил классную: – Давайте ближе к делу, Аннушка Эдуардовна! Ребята проголодались, да и Асе бы местечко найти.
– Илья, что у нас с планом рассадки? – тут же отчеканила учительница, устремив взгляд в сторону того самого рыжего паренька… Или нет? Наверно, нет, ибо Рыжик даже не шелохнулся.
– Илья-я?! Лучинин, ты меня слышишь? – повторила она, и снова никто не откликнулся, зато по классу побежали смешки.
– Луч, не тормози! – Скомкав в ладони тетрадный лист, Леший зашвырнул бумажным комком в Рыжего. – Жрать охота!
– Луч… – беззвучно повторила я, а на губах проступила та самая ненавистная улыбка. – Лучик…
Рыжий и правда был похож на кусочек Солнца – такой же яркий и светлый. Ему в спину угодил комок бумаги, а он лишь усмехнулся в ответ. Что-то еще шустро записал, а потом озарил обворожительной улыбкой весь класс.
– Готово все, Анна Эдуардовна! – произнес он и взмахнул своими каракулями, как победным знаменем.
Удивительное дело, но в кабинете снова стало тихо. И если Митю в классе, очевидно, побаивались, то Рыжего хотели слушать. Двадцать с лишним пар глаз были сейчас устремлены на него, и я не стала исключением.
– Итак, новый план рассадки я только что отправил в общий чат, можете ознакомиться. – Лучинин поднялся с места и, сверившись со своими записями, принялся всех пересаживать. – Ворошилов, первый ряд, третья парта, второй вариант. Лиза, поменяйся с Гришей. Смирнов, ты на место Димыча. Кузнецов, а ты шуруй на последнюю парту. Настя, садишься к Стасу. Ася…
Мое имя слетело с его губ настолько неожиданно, что я вздрогнула.
– Твое место здесь. – Взглянув на меня мельком, Илья указал на первую парту в среднем ряду и сразу отвернулся. – Варя, сядешь с новенькой! – произнес он тоном, не терпящим возражений.
Да и что я могла сейчас возразить? Тело и без того было ватным, ноги – каменными, а язык – неподвижным; я бы и двух слов не связала. Зато Анна Эдуардовна явно была не в восторге.
– Илья! – остановила она Рыжего и отрицательно покачала пальцем. – С Асей лучше сесть…
– Не согласен, – уверенно перебил ее Лучинин. – У меня соревы на носу – просто физически не успею уделить Асе должное внимание. Да и за первой партой я только всем мешать буду. Кроме того, насколько мне известно, девочки уже знакомы.
– Владимир Геннадьевич? – растерянно развела руками Анна Эдуардовна.
– Как по мне, посадить Варю и Асю вместе просто замечательная идея! – потирая ладони, довольным котом пропел Добрынин и подтолкнул меня к моему новому месту. – Теперь я за тебя, Асенька, спокоен, – добавил он еле слышно, а потом уже в голос на весь класс: – Дальше, думаю, без меня справитесь.
Почесав в затылке, Добрынин на пару с пожилой учительницей математики вышел в коридор. Анна Эдуардовна, что-то наказав Рыжему, отвлеклась на недовольные возгласы Насти, которая, по всей вероятности, тоже теперь сидела не там и не с тем, с кем бы хотела. Остальные, заняв свои новые места, бросали вещи и тут же вылетали из кабинета – наверно, в столовую. Я же, исподлобья взглянув на Варю, поплелась к первой парте. Достала пенал, пару чистых тетрадей и учебник по геометрии. Рюкзак, как и все здесь, повесила на крючок под столом и, усевшись на шаткий и весьма неудобный стул, уставилась на доску.
В ушах звенело, и единственное, чего мне хотелось – исчезнуть. Вернуться домой, выпить с мамой чаю, уединиться в своей комнате и, укутавшись в плед, взять в руки очередной детектив. Я была не на своем месте и теперь понимала это. Вот только признавать свои ошибки дело посложнее геометрии, да и отец обещал забрать меня только после уроков, а дергать его с работы без особой на то нужды я не привыкла.
– Привет, – мило прощебетала Варя и села рядом. – Вот и пересеклись наши пути, да?
– Угу, – кивнула я, не поворачивая головы. – Круто.
– Волнуешься?
– Нет! – ответила резко, не раздумывая, а сама до боли стиснула кулаки под партой.
– А я немного, – запросто призналась Варя. – Как думаешь, почему?
Я промолчала. Мне и своих переживаний хватало – куда уж было до чужих?
– Я просто не люблю на первой парте сидеть, особенно на алгебре и геометрии, – ни в какую не унималась кудряшка, а меня этот голос, медовый и задорный, немыслимо раздражал.
Больше всего в людях я не любила притворство, а Варя, казалось, была соткана из него. Вот с чего бы ей быть такой дружелюбной со мной? Другая бы на ее месте окрысилась: я же видела, какими влюбленными глазами она смотрела на директорского сынка, а теперь вынуждена со мной здесь сидеть.
– У Марьи Петровны, нашей математички…ну ты ее видела… есть дурацкая привычка: она каждую проверочную стоит над душой и, если замечает ошибку, неприятно так ноготками по парте постукивает.
– И что в этом плохого? – Я искренне удивилась, но взгляда от доски не отвела.
– А что хорошего? Ни списать, ни подумать как следует.
– Ясно.
– Прикольно. Это корги? – Придвинувшись ко мне почти вплотную, Варя без спроса стянула одну из моих тетрадей и принялась разглядывать мультяшного пса на обложке. – А ты в школе вообще никогда не была, да?
– А ты, когда в тот раз мимо проходила, разве не слышала? – рывком забрав тетрадь, огрызнулась я. Варя настолько бесцеремонно нарушала мои личные границы, что мне пришлось перейти на грубость.
– С такими тетрадями разве что в начальную школу ходят. – Пожав плечами, девчонка отсела на свое место. – А вообще, я не сплетница, спроси кого хочешь!
– Мне все равно! – рявкнула я в ответ и отвернулась.
– Знаешь, – вполголоса пропищала Варя, – зря тебя со мной посадили. Тебе бы с Воронцовой парту делить: вы очень похожи.
Кто такая Воронцова, я не знала, но понимала, что должна была извиниться перед Варей: во-первых, я и правда была груба с ней, а во-вторых, слишком много лишнего она знала. В последнем, кстати, я теперь ничуть не сомневалась, но пока подбирала слова, чья-то тень грозовой тучей нависла над нашей партой.
– Так вот ты какая Ася Снегирева! – раздалось над головой. Голос Лешего, наглый, насмешливый, борзый, я узнала сразу – И чего это тебе дома не сиделось, а, новенькая?
Он бесцеремонно уселся на край парты. Модные джинсы, дорогой парфюм, развязное поведение – я готова была поспорить, что передо мной своей пятой точкой выхвалялся местный мажор, возомнивший себя королем школы. Терпеть таких не могла!
– Камышов, не лезь к ней! – между тем осадила его Варя. Мелкая, да смелая! Вот только без толку: такие самовлюбленные пингвины, как этот Леший, не умеют ни слушать, ни мыслить адекватно.
– Ну так что, Ася… – Он наклонился ко мне так близко, что я ощутила на щеке его теплое дыхание с ароматом ментола. – Поделишься со мной сопливой историей своей жизни?
Шумно сглотнув, я покачала головой. Нет, я ни капли не боялась ответить придурку в его же манере, просто отчаянно задыхалась в густом облаке терпкой туалетной воды. И от этой чертовой беспомощности мне вдруг стало до одури тошно.
– Лех, ты дебил?! Отойди от нее! – Илья сегодня точно метил на роль моего личного ангела-хранителя – взялся из ниоткуда и снова меня спас: зарядив Лешему подзатыльник, он столкнул придурка с парты, а я наконец смогла сделать глубокий вдох. – Посмотри на нее, она ж вся дрожит! Какого черта ты творишь, а, Камышов?!
Но придурок лишь рассмеялся в ответ:
