Алиса Керн
Дорога длиною в 300 лет
Глава 1. Бал
в честь шестнадцатилетия.
Замок баварских герцогов сиял в огнях, подобно драгоценной шкатулке , выставленной на обозрение ночному небу. Внутри, в парадном зале, звучала музыка менуэта, и пары кружились в танце, как яркие цветы, гонимые легким ветром. Лепнина на высоких потолках отбрасывала причудливые тени от пламени сотен свечей, отражавшихся в зеркалах в золоченых рамах. Аромат роз и жасмина, исходивший от пышных цветочных композиций, смешивался с легким запахом пудры и дорогих духов, создавая пьянящий коктейль, типичный для пышных балов начала восемнадцатого столетия.
Сегодня замок принимал особенно торжественный вид – праздновался шестнадцатый день рождения единственной дочери герцога Максимилиана, прекрасной Элеоноры-Софии.
В дверях зала, словно видение, возникла Она, виновница торжества. Рыжие волосы, цвета осеннего золота, обрамляли нежное лицо с тонкими чертами и большими, как лесные озера, зелеными глазами. На ней было платье из нежно-розового шелка, богато расшитое серебряными нитями и кружевами. Корсет платья, украшенный жемчугом, подчеркивал ее тонкую талию, а высокая прическа, увенчанная украшением из жемчуга, делала ее похожей на сказочную принцессу. Её взгляд искрился задором и весельем, будто бы в глубине зрачков плясали солнечные зайчики. Она излучала энергию и жизнелюбие, как яркий маяк, притягивая к себе внимание всех присутствующих. В ее улыбке читалась открытость и доброжелательность, а легкий румянец на щеках придавал ей еще больше очарования. Казалось, что она – сама жизнь, бьющая ключом, готовая поделиться своим теплом и светом со всем миром.
Зал на мгновение затих, завороженный ее появлением. Музыка продолжала звучать, но разговоры приутихли, и все взгляды устремились к Элеоноре-Софии, которая, легко ступая, двигалась к центру зала под руку с отцом, герцогом Максимилианом.
Герцог Максимилиан, высокий и статный мужчина с гордой осанкой, вел дочь к центру зала, представляя ее миру. Его лицо, обычно строгое и надменное, в этот вечер светилось отцовской гордостью и любовью.
Когда они достигли центра зала, музыка менуэта зазвучала громче, приглашая к танцу. Герцог Максимилиан нежно взял дочь за руку, и они закружились в плавном танце. Элеонора-София двигалась легко и грациозно, подобно пушинке, подхваченной легким ветерком. Ее зеленые глаза сияли от счастья.
Гости зачаровано наблюдали за танцем юной герцогини и ее отца. Присутствующие аристократы, дамы в пышных платьях, кавалеры в расшитых мундирах, придворные и гости – все были очарованы красотой и грацией юной Элеоноры-Софии.
Когда танец подошел к концу, зал взорвался аплодисментами. Присутствующие приветствовали юную герцогиню, выражая свое восхищение и поздравления. Элеонора-София, слегка смущенная, но счастливая, улыбалась в ответ, в знак благодарности за столь теплый приём.
В тот момент внимание герцогини привлек молодой человек, стоявший в стороне от танцующих пар. Элеонора спросила брата – «Кто этот незнакомец?» , и указала взглядом в сторону юного барона.
«А, это сын барона фон Ледебура» – ответил Виллибальд-Вильгельм.
Юный барон Бертольд, прибывший на бал в сопровождении отца, не был знаком с герцогским семейством, однако о красоте юной герцогини был осведомлен. При близком рассмотрении она оказалась еще более прекрасной, чем в рассказах. Темные волосы оттеняли бледное лицо с тонкими чертами. Пронзительные серые глаза, казалось, скрывали бурю эмоций. Он был одет в камзол из темно-синего бархата, кюлоты и белые чулки, соответствующие моде тех лет, но его элегантность заключалась не столько в одежде, сколько в осанке и том внутреннем достоинстве, которое чувствовалось в каждом его движении.
Бертольд, наблюдая за танцующими парами, уже начал скучать. Ему был одиноко в этом зале, наполненном весельем и смехом. Внезапно его взгляд встретился с глазами герцогини, озорной взгляд юной девушки, искрился радостью. Этот взгляд заворожил Бертольда.
Герцогиня, поймав взгляд молодого человека, улыбнулась ему. Улыбка была легкой и приветливой, но в ней чувствовалась искренность. Бертольд почувствовал, как в груди разливается тепло. Бертольд словно окунулся в зеленый омут её глаз.
Сердце Бертольда забилось с такой силой, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Он почувствовал, как кровь прилила к щекам, а ладони стали влажными. Ему трудно было отвести взгляд от Элеоноры, его заворожила её красота.
Собравшись с духом, Бертольд подошел к герцогине и представился. Его голос был мягким и приятным. Герцогиня ответила на приветствие и назвала свое имя.
«Darf ich Sie um einen Tanz bitten, junge Frau?» – сказал Бертольд, склонив голову и протянув руку Элеоноре. Его голос слегка дрожал, от того был неестественен, но он надеялся, что Элеонора не заметит его волнения.
Элеонора-София улыбнулась еще шире и протянула ему руку.
"С удовольствием, господин Бертольд", – ответила она. Ее голос звучал мягко и мелодично, словно журчание ручья.
Когда их руки соприкоснулись, Бертольд почувствовал, как по его телу пробежала легкая дрожь. Он взял ее за руку и повел в центр зала. Во время танца он не мог отвести от нее глаз, боясь упустить хоть одно мгновение. Ему казалось, что он парит над землей, а музыка звучит только для них двоих.
Элеонора-София тоже была взволнована. Она чувствовала, как сердце Бертольда бьется в унисон с её. Она ловила на себе его взгляд, полный восхищения и нежности. Она чувствовала себя рядом с ним легко и свободно, казалось они были знакомы всю жизнь.
Когда танец закончился, Бертольд и Элеонора-София продолжали стоять, глядя в глаза друг другу. В тот миг зарождалось нечто, чья сила не была ими осознана, нечто, что навсегда изменит их судьбы.
Мария Анна София Сабина Ангела Саксонская, мать Элеоноры, заметила, как дочь застыла в танце, словно зачарованная. Она быстро подошла к паре, сдержанным поклоном поблагодарив юношу за первый танец её дочери. Затем, мягко взяв Элеонору под руку, отвела её в сторону, и, понизив голос, произнесла: «Элеонора, милая, бал – это не просто увеселение. Здесь, как в зеркале, отражается наше положение в обществе. Юная герцогиня должна помнить об этом, каждое её движение, каждый взгляд – это часть тщательно выстроенного спектакля.
Нельзя позволять себе забываться, даже на мгновение. Помни, что на тебя смотрят, и не просто смотрят, а оценивают. Твоя сдержанность – это твоя сила, твоя грация – это твоё оружие. Не позволяй чувствам брать верх над разумом».
В её голосе не было ни гнева, ни раздражения, лишь мягкое наставление, словно шёпот ветра, ласкающего лепестки розы. Она говорила спокойно и уверенно, словно опытный наставник, передающий ученице тайны мастерства.
«Не пойми меня неправильно, – продолжила она, – я не против твоего увлечения юношей. Но на балу, особенно на первом, ты должна быть безупречна. Ты – герцогиня, и это обязывает тебя быть образцом элегантности и сдержанности. Не позволяй мимолётным чувствам затмить твой разум. В будущем, когда вы останетесь наедине, ты сможешь дать волю своим чувствам. Но здесь, в свете сотен глаз, ты должна быть безупречна».
Однако, в глазах Элеоноры она не увидела смущения или раскаянья, в них светилось какое то иное чувство. Да в глубине души вспыхнуло чувство, ранее неизведанное, теплое, легкое… Бертольд, в свою очередь, ощущал, как что-то меняется внутри него, как будто открывается новая глава его жизни.
Бал продолжался, гости веселились, но для Бертольда и Элеоноры время словно замерло. Мать Элеоноры, наблюдая за дочерью, заметила в ее взгляде искру, которая вызывала материнское волнение.
В этот вечер началась история, которая изменит их жизни навсегда. История любви, зародившейся среди блеска и роскоши, словно хрупкий цветок, пробивающийся сквозь толщу льда. Бал в честь её 16-летия стал поворотным моментом, разделившей жизнь Элеоноры-Софии на "до" и "после". После той первой мимолетной встречи взглядов с бароном Бертольдом, мир вокруг словно перекрасился в новые, более яркие и чувственные цвета. Она по-прежнему жила в роскоши замка, окруженная заботой и вниманием, но теперь все это казалось лишь фоном, декорацией к главной мелодии ее сердца – мелодии, начавшей звучать в унисон с таинственным незнакомцем.
Когда бал подошел к концу, в сопровождении своей служанки Элеонора последовала в свои покои. Мысли Элеонор были полностью заняты Бертольдом.
На следующий день, проснувшись рано, Элеонора вспоминала взгляд Бертольда, его слова, она как завороженная проследовала к завтраку, полностью погруженная в свои мысли. В ушах звучала музыка их первого танца, напоминая ей о моменте, когда их взгляды впервые встретились, их руки впервые соприкоснулись. Есть совсем не хотелось.
Ночи стали для Элеоноры временем грез, когда она могла вновь и вновь переживать ту встречу, тот взгляд, ту улыбку. Она представляла себе Бертольда, его темные волосы, его пронзительные глаза, его легкую улыбку, слышала его голос, звучавший в ее ушах, словно нежная мелодия.
Дни тянулись медленно, словно караван, бредущий по пустыне. Она ждала каждой новой встречи.
Дни, словно бусины, нанизанные на нить времени, превращались в месяцы томительного ожидания. Элеонора-София, которую в семье звали просто Элеонорой, с каждой новой встречей на приемах и балах ощущала не только радость, но и растущее беспокойство. Семья баронов не была частым гостем на светских раутах, и каждая встреча с Бертольдом становилась для неё событием, наполненным трепетом.
Их взгляды, случайно пересекаясь среди толпы гостей, становились всё более долгими и многозначительными, будто между ними пролегала невидимая нить, связывающая их души. Слова, которыми они обменивались украдкой, теряли свою формальность, превращаясь в шёпот чувств, едва различимый среди светской болтовни.
Сердца молодых людей тянулись друг к другу, словно два магнита, притягиваемые непреодолимой силой. Но невидимая стена условностей и общественного мнения, словно хрустальная преграда, разделяла их, не позволяя им открыто выразить свои чувства. Каждый взгляд, каждое слово, каждое прикосновение были наполнены тайной и трепетом, словно они играли в опасную игру, где на кону стояло их счастье.
Элеонора начала замечать томление в груди, сон пропал, ночи были полны мечтаний о таинственном бароне.
Ее мир сузился до образа Бертольда, его пронзительных серых глаз, бархатного голоса, легкой улыбки, кажущейся такой редкой и драгоценной. Она стала более задумчивой, мечтательной, и даже любимые занятия – музыка и чтение – не могли полностью рассеять ее тоску.
Однажды, во время прогулки по замковому парку в сопровождении служанки, Элеонора заметила знакомую фигуру в тенистой аллее. Это был Бертольд. Сердце ее забилось с удвоенной силой. Он шёл ей навстречу, их случайная или неслучайная встреча в уединенном уголке сада стала первым тайным свиданием.
"Герцогиня…," – прошептал Бертольд, склонив голову в знак приветствия, и в его голосе звучало нечто большее, чем просто вежливость. Элеонора почувствовала, как кровь прилила к лицу, но не отвела глаз.
"Барон," – едва слышно произнесла она, и это было словно признание в чем-то сокровенном.
Они долго гуляли по тенистым аллеям, говоря обо всем и ни о чем, и каждое слово, каждый взгляд становились нитями, плетущими паутину их чувств.
Бертольд, увлечённый медициной и философией, делился своими мыслями и мечтами с Элеонорой, которая слушала его с восхищением. В свою очередь, она рассказывала о своей страсти к музыке и поэзии, о стремлении к свободе и самостоятельности, что было довольно необычно для молодой герцогини из рода Виттельсбахов.
Виттельсбахи, как известно, отличались строгим патриархальным укладом. Женщины в этой семье, как правило, находились в тени мужчин, их роль ограничивалась ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей. Их мнение редко учитывалось, а стремление к независимости считалось неприемлемым.
Однако Элеонора, несмотря на своё происхождение, обладала сильным характером и жаждала самореализации. Она не хотела повторять судьбу своих предшественниц, которые были вынуждены подчиняться воле отцов.
Бертольд, видя в ней не только прекрасную герцогиню, но и глубокую, чувственную душу, поддерживал её стремления. Он понимал, что Элеонора способна на большее, чем просто роль жены и матери.
Их отношения, таким образом, выходили за рамки обычного светского флирта. Они были основаны на взаимном уважении и понимании, на стремлении к интеллектуальному и духовному единению.
Однако, учитывая патриархальный уклад семьи Виттельсбахов, их отношения были обречены на трудности. Элеонора понимала, что её стремление к свободе и самостоятельности может вызвать неодобрение со стороны её семьи и общества.
С каждой новой тайной встречей их чувства становились все сильнее и глубже. Они находили укрытие в уединенных беседках парка, в тени старых деревьев на берегу пруда, и каждое свидание становилось глотком свежего воздуха в душной атмосфере дворцовых условностей.
Элеонора все чаще старалась тайно покинуть замок, используя потайные двери и извилистые коридоры, рискуя быть замеченной. Её верная служанка помогла ей, девушки обменивались одеждой и надев простую одежду служанки, чтобы не привлекать внимания, и спрятав свои рыжие волосы под капюшоном, Элеонор бежала на свидание к любимому. Сердце ее колотилось от волнения, но любовь придавала ей смелости.
Бертольд, в свою очередь, научился проникать на территорию замка, перелезая через стену сада и прячась в тени деревьев, ради минуты общения с любимой. Он уже знал каждый уголок сада, каждую тропинку, каждую скамейку, где они могли бы встретиться. Он приходил заранее, чтобы убедиться, что никто не следит за Элеонорой.
О времена, о нравы! В то время не гоже было юной герцогине без сопровождающих встречаться с молодым человеком. Но сопровождающие на свидании были излишни. Элеонора и Бертольд, как и все влюблённые, хотели проводить время наедине, чтобы насладиться каждой минутой, проведенной вместе. Их разговоры были обо всём и не о чём. Они читали друг другу стихи, делились планами.
Их встречи были короткими, но наполненными любовью и страстью. Они знали, что рискуют, но не могли противиться своим чувствам. Они были готовы на все ради любви, даже если это означало нарушить правила и традиции.
Осенью темнело рано. Лунный свет, проникающий сквозь листву деревьев, создавал волшебную атмосферу. Шепот признаний в любви звучал тише шелеста листвы, а робкие прикосновения казались потрясением для всего тела.
Их первый поцелуй был подобен вспышке молнии в темной ночи – неожиданный, жгучий и незабываемый. Губы Бертольда коснулись губ Элеоноры с нежностью, переходящей в страсть. Она почувствовала, как по телу пробегает дрожь, а сердце начинает биться с бешеной скоростью. В голове словно вспыхнул фейерверк, заглушая все остальные мысли.
Элеонора ответила на поцелуй с такой же страстью, словно боялась, что этот миг ускользнет навсегда. Она обвила руками шею Бертольда, прижимаясь к нему все ближе и ближе. Ей казалось, что они слились в одно целое, что их души соединились в этом поцелуе.
Они целовались долго, словно пытаясь наверстать все упущенное время. Бертольд посмотрел в глаза любимой, в её глазах стояли слезы счастья, а на щеках играл румянец. Бертольд нежно провел рукой по ее щеке, стирая слезы.
– Я люблю тебя, как же люблю тебя, Элеонора, – прошептал он.
– И я тебя люблю, Бертольд, – ответила она, прижимаясь к его груди.
Они мечтали о совместном будущем, строили воздушные замки надежд, не замечая грозовых туч, надвигающихся на их романтический горизонт. Любовь ослепляла их, заставляя забыть об осторожности и о непреодолимых препятствиях, стоящих на их пути.
Счастье, подобно хрупкой бабочке, недолго порхало в саду любви . Тайные свидания, робкие признания и хрупкие замки надежд казались незыблемыми в своей романтической изоляции. Но мир вокруг них, мир родительских амбиций и социальных условностей, начал постепенно смыкаться, словно тиски, готовый раздавить нежные ростки их чувств.
Первые тревожные звоночки прозвучали еще не явно, словно отдаленный гром перед надвигающейся грозой. Слухи о частых встречах герцогини Элеоноры и барона Бертольда дошли до ушей матушки Элеоноры. Потом просочились в общество, поначалу это были лишь шепотки за спиной, многозначительные взгляды и двусмысленные улыбки на балах и приемах. Но постепенно тон разговоров становился все более четким и неодобрительным. Разница в социальном положении между герцогским и баронским родами, несмотря на их знатность, становилась предметом обсуждения и критики. Поговаривали о неравном браке, о недостойном союзе для наследницы известного герцогского рода.
Матушка Элеоноры, вызвала дочь в свои покои. Комната была наполнена ароматом лаванды, а полумрак создавал атмосферу доверительности. Элеонора вошла, чувствуя, как сердце предательски забилось.
– Дитя мое, – начала она, ее голос был мягок, но в нем чувствовалась сталь, – до меня дошли слухи о твоих встречах с сыном барона фон Ледебура.
Элеонора опустила глаза, не в силах выдержать взгляд матери.
– Я понимаю, – продолжила она, – что юное сердце легко поддается очарованию. Но ты должна помнить о своем положении, о своей семье.
Она говорила долго, приводя доводы, основанные на общественном мнении и семейных традициях. Говоря о том, что такой брак может опозорить семью, что он не принесет счастья. Не смотря на то, что она старалась говорить мягко, ее слова больно били по сердцу дочери, но Мария Анна надеясь, что дочь ее услышит и поймёт.
– Я не хочу говорить твоему отцу, – сказала она – так как он примет жесткие меры. Но ты должна понять, что этот союз невозможен.
В глазах Элеоноры стояли слезы. Она любила Бертольда, и ей казалось, что без него её жизнь потеряет смысл. Но она также любила свою семью и не хотела причинять им боль.
– Я подумаю, мама, – прошептала она, вытирая слезы.
Она вышла из комнаты, чувствуя себя опустошенной. Она понимала, что ей придется сделать выбор, который изменит ее жизнь навсегда.
Герцог Максимилиан, отец Элеоноры, сначала старался не обращать внимания на шепотки, считая их пустыми сплетнями, не достойными его внимания, мимолётной болтовнёй, не имеющей под собой реальной основы. Однако, когда он однажды вечером увидел юного барона, прогуливающегося у пруда в их саду, подобно тени, скользящая по водной глади, он почувствовал тревогу.
Герцог, чья интуиция была отточена годами управления государственными делами и семейными интригами, не мог игнорировать это предчувствие.
Максимилиан решил действовать осторожно и незаметно. Он не хотел поднимать шум, не имея веских доказательств, но и не мог позволить, чтобы его дочь попала в нежелательную ситуацию.
Он вызвал своего самого преданного лакея, человека, чья верность была проверена временем. "Проследи за этим молодым человеком, – приказал он тихим, но твёрдым голосом. Лакей, словно тень, скользнул из комнаты, готовый выполнить приказ своего господина. Так тайное, скоро стало явным.
Политические и финансовые амбиции герцога подсказывали ему необходимость более выгодной партии для дочери, чем брак с небогатым бароном. Он начал наблюдать за Элеонорой и замечать ее задумчивость, отрешенность и тайные вылазки из замка.
Напряжение достигло пика в один из вечеров, когда герцог Максимилиан пригласил барона фон Ледебура, отца Бертольда, на официальный обед в замке. Изначально целью встречи были формальные переговоры по торговым делам, но подспудно герцог надеялся решить вопрос с отношениями между детьми.
Обед начался в вежливой и сдержанной атмосфере. Политические и экономические вопросы обсуждались с дипломатической осторожностью. Но по мере того как вино разогревало кровь, а напряжение нарастало, разговор перешел к более личным темам.
"Барон, – начал герцог Максимилиан, отложив серебряную вилку, и в его голосе появились жесткие нотки, – до меня дошли некоторые слухи о слишком частых встречах вашего сына с моей дочерью. Я несколько раз видел его в парке моего имения."
Барон фон Ледебур, человек опытный и осторожный, словно старый лис, умеющий заметать следы, попытался сгладить ситуацию, которая, казалось, вот-вот выйдет из-под контроля. Он чувствовал, как напряжение сгущается в воздухе, словно перед грозой, и понимал, что нужно действовать быстро и дипломатично.
«Герцог, – произнёс он, стараясь придать своему голосу оттенок лёгкости и непринуждённости, – молодые люди всегда найдут общий язык. Это ведь так естественно, когда юные сердца тянутся друг к другу. Что тут такого?»
В его словах звучало напускное безразличие, словно он говорил о пустяках, не стоящих внимания. Но за этой маской скрывалась настороженность и понимание того, что герцог Максимилиан не из тех, кого можно обмануть простыми отговорками.
Барон знал, что герцог, как опытный охотник, уже учуял дичь и теперь будет следить за каждым движением, за каждым словом. Поэтому он старался быть максимально убедительным, играя роль добродушного и слегка рассеянного собеседника.
Но герцог не был настроен на шутки. "Не притворяйтесь, барон. Речь идет о чем-то большем, чем просто дружеское общение. Я не допущу легкомысленных увлечений моей дочери бароном из « вашего рода".» В его голосе зазвучало открытое презрение.
Барон нахмурился. "Позвольте, герцог, какой тон? Мой род конечно менее знатен, чем ваш. Но мой сын – вполне достойная партия для любой девушки."
" Вы четко подметили, достойная партия для любой девушки, но не для потомка знатного рода. Не смешите меня, барон. У меня другие планы на будущее моей дочери. Я не намерен разменивать ее на барона, пусть даже и молодого и, как Вы говорите, перспективного". Герцог уже не скрывал своего гнева.
"Вы смеете оскорблять мой род? – вспылил барон , вставая из-за стола. – Я не позволю вам так разговаривать о моем сыне, о моем роде в таком тоне!"
"А я не позволю вашему сыну крутить романы с моей дочерью! – ответил герцог, поднимаясь навстречу барону. – Это конец. Забудьте о всяких встречах и мечтах о родстве между нашими семьями!"
Громкие голоса, полные гнева и презрения, услышала Элеонора, которая случайно оказалась неподалеку от столовой. Сердце ее упало. Она поняла, что её отца совсем другие планы на её будущее, а ссора только усугубляла ситуации. Эта ссора разрубила нить её надежд, похоронив мечты о совместном будущем. Ком застрял в горле, слёзы покатились по щекам, и она бросилась в свою комнату, захлопнув дверь и опустившись на кровать рыдая от отчаяния. Мир рухнул в одночасье, оставив лишь боль и пустоту в ее юном сердце.
После рокового обеда в замке баварских герцогов, жизнь Элеоноры-Софии словно погрузилась во тьму. Запертая в своей комнате по приказу отца, она чувствовала себя птицей в золотой клетке. Роскошь окружения – шелка, кружева, зеркала – казалась теперь издевкой, напоминанием о свободе, которой она лишилась. Слезы не высыхали на ее щеках, а сердце разрывалось от боли и отчаяния. Мир сузился до стен ее комнаты, и единственным окном в этот мир оставалось окно, выходящее в замковый парк, где еще совсем недавно звучал шепот любви и звуки смеха.
***
Однажды вечером, когда Бертольд сидел в своей комнате, погруженный в мысли о любимой, в дверь постучал его отец, барон Отто. Он вошел в комнату, опустился в кресло напротив сына, он тяжело вздохнул, глядя на сына.
– Бертольд, – начал он, – я должен тебе кое-что рассказать.
Он рассказал сыну о злополучном обеде с герцогом Максимилианом. О решении герцога уберечь дочь от связи с представителем более низкого сословия. О том, что Максимилиан считает для его дочери, герцогини Элеоноры, такой союз – мезальянсом.
– Я пытался его вразумить, – сказал барон сыну, – но он и слушать ничего не хотел. По мнению герцога, ты недостойная партия для его дочери.
Бертольд слушал отца, чувствуя, как в груди поднимается волна гнева и отчаяния. Он понимал, что отец сделал все, что мог, но это не утешало его.
Он чувствовал , что может потерять Элеонору, и не знал что он может сделать, как спасти их любовь, что сделать, что бы они могли быть вместе.
В те мрачные времена, когда сердце Бертольда было разбито, а душа терзалась от боли, родители, стремясь отвлечь сына от мучительных переживаний, приняли решение отправить его на учебу в Вену. Венский университет, особенно его медицинский факультет, славился на всю Европу своими выдающимися профессорами и передовыми методами обучения.
Для Бертольда, чья душа была полна тоски по потерянной любви, отъезд в Вену казался ссылкой. Он понимал, что противиться воле родителей бессмысленно, и в глубине души надеялся, что разлука и новые занятия помогут ему унять душевную боль и заглушить воспоминания о прекрасной Элеоноре.
Он прибыл в Вену, город, где на каждом шагу чувствовалась история и культура. Венский университет, основанный в 1365 году, был одним из старейших и самых престижных в Европе. Медицинский факультет, в частности, привлекал студентов со всего континента. Здесь преподавали светила науки, такие как Герард ван Свитен и Антон де Гаен, чьи лекции и исследования открывали новые горизонты в медицине.
Бертольд погрузился в учебу с головой, стремясь найти утешение в знаниях. Он изучал анатомию, физиологию, хирургию, слушал лекции известных профессоров, посещал клинические занятия. Он надеялся, что наука поможет ему залечить душевные раны и найти новый смысл в жизни.
Вена начала XVIII века была шумным, многолюдным городом, полным жизни и движения. Узкие улочки, великолепные дворцы, величественные соборы – все дышало историей и величием. Но для сердца, разбитого любовью, вся эта красота казалась холодной и безжизненной. Бертольд поселился в скромной студенческой квартире и с головой окунулся в учебу.
Лекции знаменитых профессоров, анатомические театры, библиотеки, полные древних манускриптов – все это должно было заполнить пустоту, образовавшуюся в его душе.
Дни в Венском университете тянулись однообразно и монотонно. Утро начиналось с ранних лекций, продолжалось занятиями в библиотеке и заканчивалось вечерними дискуссиями с другими студентами. Бертольд учился усердно, стараясь сосредоточиться на предмете, но мысли его постоянно возвращались к Элеоноре. Он видел ее образ в каждом сне, слышал ее голос в шуме венских улиц, чувствовал ее присутствие в каждом дуновении ветра. Учеба была лишь временным забвением, не способным излечить раненое сердце.
По вечерам, оставшись в одиночестве в своей комнате, Бертольд брался за перо и писал письма Элеоноре. Он изливал на бумагу всю свою тоску и любовь, описывал свои венские дни, делился мечтами о встрече. Письма эти были словно крик души, послание в никуда, ведь он знал, что ни одно из них не достигнет адресата. Но процесс письма приносил ему некоторое облегчение, словно выпускал пар из кипящего котла эмоций.
Элеонора же, заточенная в замке, жила в неведении о судьбе Бертольда. Письма его не доходили до нее, и она не знала, жив ли он, помнит ли о ней, страдает ли так же, как и она. В ее сердце поселилось отчаяние, смешанное с горькой надеждой. Дни и ночи тянулись бесконечно, наполненные ожиданием и неизвестностью. Она смотрела в окно на замковый парк, вспоминая каждое свидание, каждое слово Бертольда, и слезы снова и снова застилали ей глаза. Единственным утешением для нее оставалась вера в то, что где-то далеко, в шумной Вене, сердце Бертольда бьется в унисон с ее сердцем, храня их любовь вопреки всем препятствиям и разлуке.
В стенах родного замка время для Элеоноры тянулось очень медленно. Годы разлуки с Бертольдом казался вечностью. Вести от него не доходили, и лишь горькие воспоминания о прошлом согревали ее остывающее сердце. Она по-прежнему жила в роскоши, но роскошь эта не приносила радости, а лишь подчеркивала ее одиночество и заточение.
Но юность брала свое. Постепенно острота боли притупилась, и на смену отчаянию пришла робкая надежда. Элеонора начала думать о будущем, и мысль о том, что учеба Бертольда в Вене рано или поздно подойдет к концу, заставляла ее сердце биться чаще. В глубине души она верила, что их любовь не угасла, и что рано или поздно они снова встретятся.
Весна 1722 года, словно художник, щедрой рукой рассыпала по окрестностям замка яркие краски пробуждающейся природы. В воздухе, напоенном ароматом распускающихся цветов, витала надежда, которая в сердце Элеоноры обретала всё более отчётливые черты. Слухи, как легкий ветерок, донесли до стен замка весть о возвращении барона Бертольда из Вены.
Сначала это были лишь шепотки, обрывки фраз, но затем, словно луч солнца, пробившийся сквозь туман, появилась достоверная весть. Верная служанка, отправленная по поручению молодой госпожи в городскую лавку, своими глазами увидела Бертольда. Барон, узнав её, передал устное послание для Элеоноры – «Я буду ждать её на месте их первой встречи».
***
Вечерний свет, пробиваясь сквозь листву старых лип, окрашивал восточную стену замка в мягкие золотистые тона. Элеонора, словно тень, скользила по садовой дорожке, её сердце билось в унисон с тихим шелестом листвы. У заветной стены, словно выросший из сумрака, стоял Бертольд. Его силуэт, знакомый до мельчайших деталей, вызывал в памяти волну воспоминаний.
Когда она приблизилась, он повернулся, и их взгляды встретились. В его глазах, глубоких и тёмных, отражался отблеск заходящего солнца, и в них же – невысказанная тоска по ней. Она увидела в них всё: и годы разлуки, и надежду, и нежность, и ту самую искру, что зажглась между ними много лет назад.
Забыв обо всём на свете, Элеонора бросилась к нему, и он крепко обнял её. Казалось, время остановилось, и в этом объятии она нашла убежище от всех невзгод.
Бертольд отстранился, но не отпустил её рук. Его взгляд скользил по её лицу, словно пытаясь запомнить каждую черту. Он коснулся её щеки, и его прикосновение было таким нежным, словно дуновение ветра.
– Элеонора, – прошептал он, и в его голосе звучала нежность, от которой у неё перехватило дыхание. – Я вернулся.
Её глаза наполнились слезами, но это были слёзы радости. Она не могла произнести ни слова, лишь кивнула, и её губы тронула слабая улыбка.
С тех пор каждый миг Элеоноры был наполнен трепетным ожиданием. Дни и ночи она грезила о редких встречах с возлюбленным, о тех ускользающих мгновениях, когда они могли обменяться взглядами и шепотом договориться о новой встрече. Но стены замка, словно каменные объятия, не всегда отпускали её на волю.
Однажды вечером, когда сумерки, словно вуаль, окутали замок и парк, Элеонора стояла у окна своей комнаты. Лунный свет, пробиваясь сквозь кроны деревьев, рисовал причудливые тени на дальней аллее. И вдруг, среди этих теней, она заметила знакомый силуэт.