– Что, что стряслось-то?
– Померла ж! – не своим голосом взвыла мать. – Померла кормилица наша. Ой, что делать, что делать! Ой, горе, горе!
– Да кто, кто помер-то? – в сердцах закричала Маришка.
– Зорька ваша, видать, померла, – пропищал из-за забора знакомый голосок.
То была примчавшаяся на вой Глашка, обитавшая по соседству.
– Не слыхала, что ль? По всему селу коровы попадали. С утра пошла своих двоих на выгон в стадо отводить – лежат обе на боку, языки наружу, да глаза выпучены. Ну, я бегом к Авдотье – у неё телушка окочурилась. Я к Потапу – у них три бычка да корова тельная – как напрочь выкосило, а вчера здоровёхоньки были. Тут смекнули, что дело нечисто, метнулись к старосте. А к нему уж и вестник прискакал, пастух с соседней деревни. Говорит, мол, по всей округе мор прошёл, коровья хворь, да заразна, как чёрт. Сказывают, до самой Афанасьевки ни одной скотины не осталось!
– Что ж за хворь?
– А кто ж его знает. Вечером вон сено жевали, а с утра лежат себе дохлые, вымя всё в язвах, да языки выпали, какой с них спрос. С Афанасьевки лекарь приехал, сказывает, зараза эта пострашней чумы будет, – с жалостью косясь на валяющуюся на траве мать, охотно делилась подробностями Глашка.
– Вставай, ма, чего ты, – обхватила мать Маришка. – Что по двору кататься, идём уж в дом.
К обеду, кое-как успокоив мать, напоив её отваром душистой травы, что собирала у реки, да поставив на огонь томиться щи, Маришка заторопилась к дому старосты. Больно уж тревожно стало, что за напасть такая приключилась по всей округе.
Не сняв передника, Маришка выскочила из боковой калитки и огородами помчалась на край деревни. Добежав до проулка, свернула влево и, перескочив через низенький покосившийся плетень, одним махом взлетела на пригорок. Промчавшись вдоль сарая, она повернула было к дому, как вдруг на углу столкнулась с Глашкой. Сошедшись лоб в лоб, от неожиданности обе они вскрикнули, и, отшатнувшись, Маришка чуть не упала, ступив левой ногой в крапиву.
– Ой, Маришка, что делается! – едва увидев её, запричитала Глашка. – Верно говорят, до самой Афанасьевки мор дошёл! Скотина вся полегла, только у лесника на дальней заимке осталась Бурёнка старая. Лекарь ему и говорит, мол, забивай. А он ни в какую: «Ты что, родимый, как же я без коровки-то? Где ж молоко-то брать?» Тот осерчал, да как даст по столу: «Забивай, говорит, дурак необразованный, корова твоя и так сдохнет, одно, что пока язв нет, а так всё едино, больна она. Да чтоб зараза дальше не пошла, забить надо».
– А что за лекарь-то? – выпалила Маришка.
– Да кто ж его знает, сказывают, с самого города прислали. Говорит, мол, зараза такая, что мочи нет. Коровьей оспой кличут, и до того гадкая, что если сегодня одна телушка в стаде захворает, то завтра уж всё стадо на убой пускать надо, а это, почитай, без малого шестьдесят голов. Ох, горе-то, слыхала вон, как бабы плачут? – Глашка мотнула головой в сторону дома старосты, откуда доносился заунывный вой, перемежавшийся всхлипами и причитаниями.