Алла Летяго
Постсоветское воспитание: установки из детства, которые мешают нам жить
Глава 2
Знай свое место
– Из чего состоит вакуум? – сурово спрашивает учитель физики, обводя взглядом класс.
Про учителя ходили слухи, что он афганец. Это слово добавляло устрашения. Стоит звенящая тишина. Физик проходит между рядами. И каждый из нас старается в этот момент стать как можно более незаметным – «только бы меня не вызвал».
– Лашнец, – громко выкрикивает учитель фамилию моего одноклассника, и все, кроме Андрея, испытывают в этот момент огромное облегчение – фух, на этот раз пронесло.
Андрей молчит.
– Отвечай на вопрос, – требует физик.
– Н-н-н-не з-з-знаю, – тихо бормочет Андрей.
– Ну ты хотя бы знал и забыл или вообще не знал? – продолжает давить учитель.
– Знал и забыл, – хватается за предложенный вариант как за спасательный круг ученик.
– Класс, внимательно посмотрите и запомните: Лашнец – единственный человек в мире, который знал, из чего состоит вакуум, и забыл!
Класс разражается хохотом – это ведь так легко, когда смеются не над тобой…
Учитель советского образца задавал каверзные вопросы и стыдил за незнание. Хотя это же нонсенс – мы пришли в школу учиться. Чему можно научиться, если ты все знаешь?..
Так учителя устанавливали дисциплину и свой авторитет. Такого учителя боялись – с ним не забалуешь. Боязливость – желаемое и необходимое для учебного процесса поведение советского ученика. Чтобы ученики задали вопрос – такое даже представить было сложно. «Не задавай лишних вопросов», «Много будешь знать – скоро состаришься», «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали», «Почему? По качану», «А потом? Суп с котом», «Кто? Дед Пихто» – вот что мы слышали вместо ответов, пока не разучились спрашивать. Вопросы задаешь? Тупой что ли?.. За всем этим учитель или другой взрослый скрывал собственный страх – не дай бог обнаружится, что он сам не все знает. Многим из нас до сих пор снятся кошмары – тебя вызвали к доске, а ты понятия не имеешь, что сказать…
«Яковин, что ты смотришь на меня такими глазами, как кот во время испражнения?» – так поэтично общалась учительница русского языка.
«Тюрьма по тебе плачет! Помою рот с мылом, если еще раз такое скажешь!» – слова воспитательницы в детском саду.
«Да вы грибы на теле государства!» – так обращались к воспитанникам интерната для особо одаренных детей.
Это не выдуманные фразы, это то, что мы слышали от тех, кто «сеял разумное, доброе, вечное», и постепенно привыкали к этому. Считали нормой. Буллинг в школе, вопреки расхожему мнению, идет не от детей, а от учителей, которые унижают и оскорбляют своих учеников, угрожают им: «Ну давай, рискни здоровьем!».
Учительница химии однажды отчитала ученицу за то, что та, по ее мнению, накрасила ресницы.
– Я не красила, это мои ресницы, – оправдывалась девочка.
– Ага, конечно! – не поверила ей учительница. – Вы посмотрите, она еще и перечит. А ну быстро пошла умылась!
Когда после умывания стало очевидно, что туши на ресницах девочки не было, педагог не сочла нужным извиниться перед ней. Это было ниже ее достоинства. Перед кем извиняться? Перед ученицей? Нас за людей не считали. Ученик для учителя – ноль без палочки. К нам даже по имени не обращались, только по фамилии – так называли друг друга и одноклассники, повторяя за учителями. Странно потом ожидать уважительного и вежливого общения между детьми. Родителям мы ничего про поведение учителей не рассказывали, потому что… силы между ребенком и учителем неравны. Мы боялись, что после жалоб будет только хуже. Да и родители у многих из нас были такими же представителями безграничной власти, как и учителя. Власти, которая воспринимает лишь послушание. Казалось, что у родителей и учителей больше общего, чем у родителей и детей. Критиковать тех, кто выше тебя по иерархии, нельзя – это подрывает их авторитет. Пойти против авторитета – безрассудство.
Люди на постсоветском пространстве догадываются об устройстве пенитенциарной системы просто потому, что они… учились в школе. Многие из нас привыкли к неуважительному, унизительному и пренебрежительному отношению к себе. Настолько, что даже не замечаем его.
Показать, что ты чего-то не знаешь, допустить ошибку – страшный позор в советском обществе. Страх быть уличенным в незнании распространяется со школы на всю дальнейшую жизнь. Мне не раз приходилось видеть, как взрослые дяди и тети сидят на планерках так, словно они в шапках-невидимках, скрывают свои промахи, врут о бизнес-показателях во время ревью перед большим боссом, потому что не знать чего-то недопустимо – словно это обнулит все твои предыдущие достижения и навсегда поставит крест на твоей репутации. Или долго блуждают в незнакомом месте вместо того, чтобы спросить дорогу – стыдно. Не покупают нужных продуктов в супермаркете, потому что найти сложно, а спросить – ну, вы понимаете. Просить помощи – унизительно и непозволительно. Это все равно что расписаться в собственной слабости и никчемности.
Признать, что ты чего-то не знаешь – невыносимо. Многие из нас прячут это даже на уровне слов – никогда не говорят «не знаю» или, не дослушав до конца, стремятся побыстрее сказать «да знаю я, знаю». Права на ошибку у нас тоже нет. За этой чертой как будто нет жизни. Оценку снижали даже за исправление, поэтому где получалось, подчищали лезвием, а если протерли до дыр, то к каждой тетради на 12 листов было еще по два запасных блока: сделал описку – вырывай целый разворот, отгибай скобы, вставляй новый и все переписывай начисто, такая цена ошибки…
С самого детства в советском обществе ты понимаешь, что есть люди, которые имеют над тобой власть – родители, другие взрослые, учителя. Становясь старше, ты замечаешь, что это в принципе все, от кого что-то зависит – начальник, тетенька в ЖЭСе, продавец, ГАИшник, врач, сотрудница ЗАГСа. И тут включается, как любит говорить моя подруга, закон курятника: клюй ближнего, гадь на нижнего. Люди, в чьих руках решение даже самого пустякового вопроса, будут демонстрировать всю широту своих полномочий, смотреть сверху вниз, снисходить до просящего, делать одолжение, разговаривать с тобой как с пустым местом. Начальников шлагбаума, думаю, встречал хоть раз в жизни каждый из нас…
«Эми у вас глава семьи», «Сейчас такой детоцентризм», «Нельзя быть мягкотелыми» – порой слышим мы от своего окружения относительно воспитания дочери.
– Я хочу в кафе, не хочу ходить по музею, – громко заявляет на весь Национальный музей Нидерландов моя дочь.
Я приседаю (чтобы мы были на одном уровне) для разговора:
– Почему ты не хочешь ходить по музею?
– Там скучно и залов очень много, а в кафе лимонад вкусный и раскраску принесут!
Если посмотреть на культпоход глазами ребенка, то «Ночной дозор» Рембрандта пока проигрывает газировке в музейном кафе. Я понимаю чувства дочери и мне несложно удовлетворить ее желание:
– Вы идите, а мы с Эми в кафе побудем, – оглашаю результаты наших переговоров я.
Родственники смотрят на меня с недоумением. В их глазах эта ситуация выглядит как мой проигрыш. Советский родитель – в общем-то тот же начальник, просто своему родному ребенку. Советская авторитарная мать даже обсуждать не стала бы – «А ну в музей, быстро». Такой метод очень прост и эффективен. Но это если рассматривать отношения как ринг, где должен быть победитель и проигравший, а побеждает, естественно, тот, кто сильнее и выше по иерархии. К чему ведет такая модель отношений? Родитель, постоянно навязывающий свою волю ребенку, лишает его собственной воли и показывает единственно возможный путь – подняться по иерархической лестнице, чтобы смочь впоследствии навязать свою волю другим. А если помнить, что ребенок тоже человек, уважать его чувства, возможно, он научится уважать себя и чувства других людей, быть эмпатичным и строить горизонтальные отношения. Этот путь – через любовь, заботу, свободу – дольше, сложнее, тернистее, но он позволяет воспитать более свободного, независимого, ментально здорового, адекватного и счастливого человека. Я не говорю, что ребенку не нужно ставить рамок. Но они должны быть ненасильственными и касаться здоровья, гигиены, безопасности, а не его воли.
Что мы усваиваем вместе с установкой «Знай свое место»?
Отношения возможны только по диагонали. Вертикальная иерархия настолько проникла в наше сознание, что мы стремимся к ней даже там, где ее формально нет. Горизонтальные отношения – на равных – невозможны. Эта схема просто не укладывается в советский шаблон. И получаются отношения только по диагонали – когда мы не можем общаться на равных и пытаемся оценить (зачастую неосознанно) в каждой конкретной ситуации, как нам здесь лучше заходить: снизу (заискивать, лебезить, угождать) или сверху (давить, унижать, угрожать). В сознании советского человека всегда должна быть схема подчинения: младшего – старшему, сотрудника – начальнику, посетителя – представителю уполномоченных органов. Она проста, понятна и универсальна – накладывается на любые роли, ситуации и сценарии. Эта схема предусматривает одностороннее движение, в ней нет места полноценному диалогу, обратной связи, обсуждению, переговорам, взаимодействию, взаимообогащению, обмену. Кто-то обязательно должен доминировать. Или ты подомнешь, или тебя. Так что лучше – ты.
В глазах советских родителей ребенок как пустой ящик, в который нужно вложить свои знания и жизненный опыт, а это требует послушания и безоговорочного подчинения, а еще постоянной корректировки.
Так же действует и советский учитель: пересказывает параграф учебника (это лучшие учителя, некоторые делегировали чтение параграфа вслух ученикам) и на следующем уроке требует правильных ответов на любой вопрос, включая задачу со звездочкой, о чем в параграфе и речи не было. И не дай бог чего-то не знать.
Допускают ли они мысль, что ребенок может их чему-то научить, сказать что-то, чего не знают они? Исключено. «Этот? Да что он вообще знает?» «То, что ты узнал, я уже успел забыть». «Кто старше, тот и прав» – это же очевидно. Помню, один наш школьный учитель написал на доске «свои» два правила:
Правило № 1. Учитель всегда прав.
Правило № 2. Если учитель не прав, смотри правило № 1.
А если учителя и родители всегда правы, то кто тогда во всем не прав и виноват?…
Даже в отношениях супругов обязательно кто-то должен быть главный. Помните эту чудесную традицию на свадьбе – кто больше откусит хлеба, тот и будет в семье главой. Пара воспринимается не как двое равноправных партнеров, а как машинист и пассажир, ведущий и ведомый. Роли обязательно должны быть распределены. Региональный директор может быть авторитарным руководителем на работе, но дома – ходить на цыпочках перед Анжелой. И нигде не испытывать равенства. Гендерная иерархия тоже прочно укоренена в советском мышлении: мужчины – добытчики, место женщины – на кухне, баба за рулем как обезьяна с гранатой и другие сексистские установки… Мы еще поговорим о них подробнее в пятой главе, где речь пойдет о запрете на эмоции по гендерному признаку.
Иерархию не изменить. Советское общество чрезвычайно иерархично. Плоской структуры там не добиться. В любой непредвиденной ситуации выясняй: «Кто здесь главный?» Вам может быть 40 лет и вы – обладатель двух ученых степеней, но мама будет рассказывать вам, когда следует надевать шапку, Марья Ивановна в окошке сравняет вас с землей во время подачи документов, а кассир облает за отсутствие инвентарной корзины. «Извините, что я к вам обращаюсь». Извините, что я вообще существую…
– Вы такая интересная, девушка! Ну, конечно, нужно свидетельство о браке, – с раздражением и осуждением говорит из-за стекла женщина в ЖЭСе, так, словно сама она без свидетельства о браке даже в туалет не выходит.
Ты можешь быть хоть Господом Богом за пределами этого ЖЭСа, но здесь – царица-операционистка.
В советской системе все определено. Руководящие должности достанутся своим, а значит, повышение – «не для меня», привык думать советский человек. Даже работая в современной частной компании, многие из нас считают, что попасть «наверх» невозможно в принципе. Есть всесильные «они» – «вышние», которые все распределяют. «Мы всего лишь винтики в системе», – частенько приходится слышать от людей, отработавших на одном предприятии в одной должности от распределения до пенсии. «Каждый сверчок знай свой шесток». Как в том анекдоте: почему сын полковника не может стать генералом – потому что у генерала есть свой сын.
От убежденности в том, что все предопределено, проистекает уверенность в собственной избранности и незаменимости. Если уж суждено провести остаток жизни на этом месте, то здесь я царь и бог. Где-то же я должен доминировать. Человек может долго и усердно жаловаться на свою работу, семейную жизнь, но ничего не предпринимать – «Без меня тут все рухнет». Постепенно такой сотрудник начинает замыкать на себе отдельные данные и процессы – и вот уже никто кроме Эльмиры Петровны из бухгалтерии не может решить вопрос. Эксклюзивный статус дает такому сотруднику чувство удовлетворенности и превосходства. Наверное, каждому из нас знакомы такие персонажи. За долгие годы на одном месте они успевают пустить корни и превратиться в недвижимость.
Прессуй тех, кто снизу. «Вышний» непременно должен демонстрировать, кто в доме хозяин. Поучать, наставлять, унижать – чтобы боялись, чтобы уважали, не расслаблялись, чтоб дисциплина была… Он всегда прав: «Есть моя точка зрения и неправильная», «Я – начальник, ты – дурак». Прав тот, кто сильнее. Он постоянно в позиции «Вопросы здесь задаю я». Разговаривает свысока, надменно. Связь только односторонняя: есть команда сверху, а за ней должно следовать выполнение. Обратная связь исключена. Подчинение безоговорочно. «Не нравится? Я здесь никого не держу. Дверь вон там». Если подчиненного что-то смущает, уйти должен он. О том, что он может повлиять на поведение и манеру общения своего руководителя, и речи быть не может.
– Я не согласна, – однажды сказала я своему боссу, который настаивал на определенном решении, основываясь не на данных, а на своем субъективном мнении, и озвучивал его не как гипотезу, а как приговор, который обжалованию не подлежит.
– А я согласен! – ответил он и закрыл дискуссию.
Так поступают многие, кто чувствует власть: не оставляют места для обсуждений («Я так сказал(а)», «Еще раз»), подчеркивают свое превосходство («Чтобы вы понимали»), для них обязательно победить в споре, недопустимо уронить свой авторитет, признать у себя какие-то «слепые зоны», неправоту, ошибки и, боже упаси, принести извинения, попросить помощи – это все ужасающе позорные признаки слабости и никчемности. Они отбрасывают в самый низ иерархической лестницы и оставляют там навсегда. А в советском обществе царит культ силы, и власть здесь служит гарантом безопасности. В противоположность максиме «Понравься, чтобы тебя не обидели» существует другая: «Овладей властью, чтобы тебя не обидели». Некоторым людям их авторитет не позволяет проявлять даже элементарную вежливость – к примеру, добавить слово «пожалуйста», чтобы попросить, а не потребовать и отдать приказ. При таком отношении к жизни страшно показать свою уязвимость, слабость, попросить о помощи. Дашь слабину – тебя уничтожат. Не показывая свою слабость и уязвимость, мы перекрываем себе возможность близких и доверительных отношений с другими людьми. Приблизиться к пониманию другого человека можно только перестав защищаться и нападать, а это исключается в иерархической системе.
Задира и жертва буллинга, господин и раб – это привычная и понятная парадигма. Дедовщина, распространившаяся далеко за пределы армии. «Сейчас у хозяина спрошу», – на полном серьезе сказала одна из сотрудниц компании, с которой мы сотрудничали. В принципе, она назвала вещи своими именами: он не руководитель, а хозяин…
А если все же допустить мысль, что линейный сотрудник может «дорасти» до менеджера. В какой момент происходит это неожиданное переключение с раба во властелина?..
– Ты что, дружишь с подчиненными?! Придумала тоже. Ты должна от них только требовать, никакой помощи, с ума сошла? Тебя должны бояться, – поучал меня более опытный менеджер, следуя иерархической схеме. – Уважение им еще нужно заработать. Ты должна доминировать, не дай бог показать слабину.
Вот почему делать что-то из-под палки, боясь наказания, – так типично, потому что это соответствует ожиданиям. У менеджера зачастую нет восприятия сотрудника как равного, нет веры, что у человека может быть собственная мотивация, что он может хотеть и решать что-то самостоятельно – его нужно непременно заставлять. Потому что он – пустое место.
«Я ее вчера так отчихвостила, что она у меня сегодня как шелковая была», – с удовлетворением отмечает знакомая менеджер. Советское общество было заточено на то, чтобы делать из людей «шелковых». Каково это – быть шелковым?..
– Я не могу заставить одеться трехлетнего ребенка! – в сердцах кричала я на сеансе семейной терапии. – Как будто я для нее не авторитет. Она меня не слушается! Меня ужасно злит, когда она не выполняет то, что я говорю.
– А почему Вам так важно, чтобы она Вас слушалась?
– Должна быть дисциплина.
– Дисциплина или дрессировка?
Это слово прозвучало для меня как удар молнии (или хлыста?): давать команды и ожидать их незамедлительного выполнения – это ли не дрессировка? Хочу ли я такого для своего ребенка? Для этого годятся только собаки.
Откуда в нас такая жажда установить власть над другими людьми? Возможно потому что мы, люди на постсоветском пространстве, были лишены власти над собой. И теперь пытаемся обрести ее, управляя другими…
Угождай тем, кто сверху. Смесь подобострастия и ненависти – вот что испытывает советский человек к начальству. Первое он явно демонстрирует, второе – тщательно скрывает. Сотрудник хотел бы оказаться на месте начальника, завидует ему, терпит унижение, раболепствует перед ним и тихо его ненавидит. Он скорее предпочтет умалчивать о своих косяках – за это его по голове не погладят, а помощи ждать все равно не приходится.
Иерархическая система накладывает ограничения и на коммуникацию. Сотрудник низшего звена может обратиться лишь к своему непосредственному руководителю. «Не иди через голову», – гласит главное иерархическое правило. А поскольку открыто критиковать своего босса нельзя – это чревато последствиями, остается только хвалить. Пространства для обратной связи руководителю не остается. Отсюда все эти лизоблюдские «Будет сделано, Серафим Геннадьевич» и «Как скажете, Ираида Павловна». Даже обращаясь официально по имени-отчеству, советский человек будет подхалимничать, добавляя уменьшительно-ласкательный суффикс к имени: «Конечно-конечно, Людмилочка Алексеевна, все для вас». Очень по-советски обращаться по одному лишь отчеству. «Петровна», – на весь магазин кричит кассир товароведу, когда эмоциональная дистанция между сотрудниками не такая большая, но обратиться по имени субординация не позволяет. Линейным сотрудникам не приходит в голову отказываться от выполнения личных поручений начальника – перевезти его вещи, собрать мебель или починить посудомойку у него дома. Потому что руководителю принято оказывать сервис. Некоторые сотрудники только на этом и фокусируются в своей работе, именно так и делают карьеру. Это неписаные правила, которые понимают и принимают обе стороны.
Казалось бы, имея сильного покровителя, можешь жить как у Христа за пазухой: делай, что говорят, будь угодным – и ни за что отвечать не придется. Ан нет! Советский начальник, в случае чего, сделает виноватым своего подчиненного. Последнему, таким образом, достаются все шишки и никаких бенефитов. Чтобы избежать этого, а заодно и неудобных вопросов – нужно пробиться наверх. Старшим же в рот (а по другой версии – и в более отдаленные места), как известно, не заглядывают. Да только вот наверх не пробиться – все места распределены, вы же знаете.
Соперничай с теми, кто рядом. Чтобы быть на хорошем счету, нужно постоянно демонстрировать, что ты лучше всех, ну, или, на худой конец, что другие хуже тебя. Как будто это вечная гонка, где на невидимом табло регулярно высвечивается промежуточный рейтинг. И каждому нужно бороться за место под солнцем. В ход идут сплетни, козни, пакости – на войне все средства хороши. Любая ситуация в жизни воспринимается как игра с нулевой суммой: выигрыш одного означает проигрыш второго. И проигрыш невыносим, позорен. Нужно постоянно демонстрировать свое превосходство. Знаете людей, которые любят указывать на вашу неправоту и даже исправлять ваши ошибки в соцсетях? Обесценивать ваши заслуги, приобретения и достижения. Вероятно, им важно чувствовать свое превосходство. Даже таким (а может и только таким) нехитрым способом.
Начальники непременно меряются количеством подчиненных, ведь по советским меркам круче тот, на кого работает больше людей. Поэтому стратегия каждого уважающего себя постсоветского менеджера обязательно должна включать расширение полномочий, а соответственно и штата.