Алёна Черничная
Никому о нас не говори
ГЛАВА 16
Тим
Пусто, твою мать! Ни намека. Ни единой зацепки. Я прошерстил ее телефон за каких-то полчаса. В нем даже переписка с подружкой есть о неверном адресе. Не исключаю, что она может быть липовой, но после того, как я облазил каждый закоулок старого смартфона, эта версия словно натянута на глобус. Ни одного провокационного чата, ни одной фотки в стиле ню. Зато есть очень милые фоточки с каким-то котом и парочка скромных селфи.
В телефоне этой Ани нет звонков с незаписанных номеров. Только от мамы, какой-то Сони и старосты. Но историю вызовов можно же и почистить? Только что-то мне подсказывает: ничего она не чистила. Я поэтому и свистнул ее телефон в самый неожиданный для нее момент. Чтобы она не успела замести следы.
Черт! Да даже история браузера у нее невиннее девственницы. Через него вели поиск билетов в консерваторию и смотрели варианты подарков на день рождения маме. Маме, блин! Этот телефон – чертовски бесполезный гаджет. Осталось присобачить к нему нимб.
Как и этой Ане. Такие испуганные глаза у нее. Смотрит на меня с таким выражением, словно видит перед собой дьявола. И выглядит она каждый раз
так, будто бы сейчас в обморок упадет. Мышь перепуганная. А может, просто хорошая актриса. Но ведь ее же кто-то запихнул тогда в нашу раздевалку голой? А если она сама все подстроила? Или я параноик? Знал бы, ни за что не подошел бы к этой Ане. Я ведь действительно думал, что эта симпатичная блондинка просто на меня запала.
Я сижу в машине, стучу пальцами по рулю и смотрю перед собой на темнеющее от наползающих туч небо над развалинами складов. Да, я параноик. Засуетился, зассал, задергался. Мне нужно успокоиться. Похоже, эта девица действительно по глупой случайности оказалась у нас в клубе. Но тогда ей просто повезло. Судя по рассказу, тогда она попала на дежурство нашего Пахома, сердобольного уголовника с тремя отсидками. Он то котят притащит, то щенков подкармливает. И лучше бы он на этом и остановился. А он притащил эту…
Теперь у меня могут быть проблемы. Если Аня хоть где-то откроет свой рот, то слухи разлетятся со скоростью света. Мне это ни к чему. Осталось всего несколько боев. И я буду свободен. От всех и всего. От своей семейки и, главное, от своего конченого отца.
Злость тут же расползается в груди, а пальцы вцепляются в руль до боли в костяшках. Из-за этой досужей девки все может пойти не по плану. И именно эта досужая вырастает как из-под земли перед капотом моей тачки. Усмехаюсь. Все-таки пришла. Не решилась идти с доносом к декану. А я думал, что после нашего общения в коридоре цокольного этажа ее путь лежит прямо в отделение кардиологии. Там, в углу, у нее так стучало сердце, что я бы не удивился, если бы эта Аня брякнулась мне в ноги без сознания в ту секунду. А сейчас, прижав к груди свой рюкзак, она смотрит на меня огромными, широко расставленными
глазами через лобовое стекло. Кажется, эта Аня стала еще бледнее.
Я делаю пригласительный жест, указывая подбородком на пассажирское сиденье рядом. И она послушно семенит к двери машины.
– На! – Сразу же кидаю Ане на колени ее телефон, едва она садится справа от меня.
Вцепившись одной рукой в несчастный рюкзак, второй она подхватывает свой мобильный, чуть не проскользнувший между коленями. А потом осторожно переводит на меня взгляд.
– Убедился, что я не вру? – спрашивает Аня тихо.
– В то, что ты мне рассказывала, без доказательств мог поверить только тупой идиот, – хмыкаю я.
– Плеоназм, – вдруг еще тише проговаривает она.
– Чего? – переспрашиваю удивленно.
Но Аня молчит. Отводит взгляд на лобовое и поджимает бледные-пребледные губы. Теперь я смотрю на ее безмолвный профиль. И это молчание раздражением прокатывается по моим нервам.
– Что ты сказала? Хватит мямлить, – грубо одергиваю девчонку.
Она сразу же поворачивается обратно ко мне лицом.
– Тупой идиот – это плеоназм, – вполголоса заявляет она и смотрит. Выжидательно моргает белесыми ресницами, а я свожу к переносице брови. И к чему это она сейчас?
– Ну… – Аня сдавленно прокашливается, – избыточное уточнение, как масло масляное.
Я обалдело таращусь на нее. И не потому, что только что узнал о значении нового для себя слова. Что-то такое я все же припоминаю из школьной программы.
– Ты сейчас серьезно? – Теперь мои брови ползут на лоб. Это что, защитная реакция у нее такая – умничать?
– Что? – Аня вжимается в сиденье.
– Рассказываешь о плеоназмах, сидя в тачке возле заброшенных складов, где в основном наркоманы тусуются.
– Здесь все равно центр города. Ты ведь не убьешь меня… – Она произносит это не то утверждая, не то спрашивая.
Разглядываю Аню – кажется, Просветову, – сжавшуюся в комок на пассажирском сиденье, и мне хочется спросить, с какой вообще планеты она свалилась.
– Ты же видел все, что есть в моем телефоне. – Аня решает продолжить, пока я молчу. – Теперь ты знаешь, что я не вру. Я правда оказалась там случайно. Меня никто не присылал туда. А потом Петрова… и та раздевалка. Но я никому и ничего не говорила! – И на последней фразе она очень активно, чуть ли не с отчаянием мотает головой из стороны в сторону, раскидывая свои белобрысые волосы по плечам.
– И не скажешь, – холодно чеканю я.
– Не скажу. Честно. Можешь не бояться.
От ее «можешь не бояться» у меня сводит челюсть. Да что бы она понимала в этом! Сама создала мне проблемы, а теперь втирает про «не бояться». Хочется треснуть с размаха ладонью по рулю так, чтоб вокруг все аж задрожало. Но гашу в себе этот порыв. Боюсь, девчонка вообще может здесь с испуга откинуться от остановки сердца.
Я глубоко вдыхаю и чуть склоняюсь над Аней, которая в ту же секунду съеживается. Прижимает руки к груди: в одной телефон, во второй – многострадальный рюкзак. И почему-то я ловлю себя на мысли,
что от девчонки ничем не пахнет. Не ощущаю запаха какого-либо парфюма.
– Я не боюсь. Просто имей в виду, – не свожу глаз с застывшей Ани, – что любопытной Варваре кое-что оторвали. – Перевожу взгляд на ее нос, усыпанный четкими веснушками. – Если кому-нибудь вякнешь, если решишь и дальше следить за мной…
– Но я не… – чуть ли не пищит Аня.
– Я превращу твою жизнь в ад, – перебиваю ее. – Забудь все, что ты тогда видела. И не вздумай еще раз туда, – выделяю интонацией это слово, надеюсь, эта любопытная догадается, куда «туда», – сунуться.
Вижу, боится, но вот на меня все равно смотрит. Беспомощно так. Испуганно. Но смотрит. Не отводит взгляда в сторону. Карие глаза даже не моргают. Слышу, как Аня судорожно сглатывает:
– Я и не планировала.
– Ну и отлично. Ты хорошая, правильная девочка, – с ненатуральной улыбкой говорю я. – Сиди за учебниками дальше. Целее будешь, если продолжишь делать селфи с котиками. Поняла?
И – аллилуйя! – упоминание котиков возвращает Аниному лицу более-менее нормальный цвет. Она кивает, а я зачем-то еще раз вдыхаю возле нее воздух – ничего, никаких ароматов – и снова откидываюсь на свое сиденье.
Разваливаюсь в нем, подпирая затылком подголовник, а о лобовое стекло уже разбиваются капли дождя. Ладно. Пора завязывать с этим балаганом. Девка здесь явно ни при чем. Если не на сто процентов, то на девяносто девять точно. Еще один процент оставлю на чертову теорию вероятности. Полностью со счетов Аню спишу, когда больше не увижу стран-
ных совпадений.
Мне просто нужно быть осторожнее. Никаких лишних контактов. И на всякий случай лучше сейчас потусоваться с пацанами почаще, чтобы ни у кого не возникало вопросов, где я. Выждать время. Три-четыре боя, и все закончится. А потом… Мои мысли прерывает тихая возня рядом. Поворачиваю голову. Аня все еще сидит на пассажирском месте. Обнимает рюкзак, сжимает свой телефон.
– Чего сидишь? Свободна, – хмыкаю я. Несколько взмахов ресницами, и Аня отмирает.
Бросает взгляд за окно, по которому вовсю хлещет дождь, и поджимает губы. И только еще через несколько секунд раздумий тянет ладонь к ручке, щелкает ею и выскакивает из машины прямо под озверевший ливень. Громко хлопает дверь, и я остаюсь один.
Выпускаю сгустившееся в легких напряжение через резкий выдох. Черт-те что! Нажав до упора педаль тормоза, рывком переключаю передачу с паркинга на драйв и, вывернув руль, даю жизнь мотору машины. Пробуксовав, она с мерзким звуком отшлифовывает колеса по гравию и срывается вперед.
Мне нельзя все испортить. Хоть эта Аня и оказалась невиннее овечки, буду и дальше держать ее на прицеле. Пусть только попробует что-то рассказать! Если я узнаю, что она открыла рот… От этой мысли холод стекает по ребрам в желудок. Я все потеряю.
Выехав за пределы складов, сразу же встаю в пробку. Приходится волочиться в горку и наблюдать за дорогой через взбесившиеся на лобовом дворники. И при очередном таком их проезде по стеклу я замечаю уже знакомый силуэт. Этот же переулок переходит и Аня. Она без зонтика. Скукожившись, ныряет кроссовками в потоки воды на асфальте. Ее рюкзак уже перекинут через одно плечо, а светлые волосы насквозь мокрые
и прилипли к лицу. Да и, судя по виду, одежда такая же мокрая.
Аня перебегает дорогу на мигающий зеленый. Останавливается у пересекающего мою улицу перехода с горящим красным светофором. Она застывает под проливным дождем, обняв себя руками. Мокрая. Взъерошенная. От ее вида я даже морщусь. В этот момент она жутко жалкая! Не удивлюсь, если она еще и подвывает дождю прямо на этом пешеходном переходе.
Громкие продолжительные сигналы недовольных водителей, что выстроились за моей тачкой, возвращают в реальность. Уже давно горит зеленый, и передо мной пусто. Жму на газ, проскакивая переулок, но зачем-то еще раз бросаю взгляд на Аню в зеркало заднего вида.
Она все еще стоит, ладонью проводит по лицу, убирая с него мокрые волосы, а проезжающий рядом автобус окатывает ее водой из лужи.
Почему-то у меня резко саднит в груди. Это полный аут. Тормоз в пол. Сдаю назад прямо на перекрестке под шквал недовольных гудков соседних машин.
Я останавливаюсь точно напротив мокрой и грязной Ани. И пускай я сейчас жутко злюсь на нее, но мне всегда было жалко тех самых облезлых котят на улице. Опустив стекло, сквозь зубы цежу ей:
– Садись.
ГЛАВА 17
Как ощутить себя невероятно беспомощной и жалкой?
Для начала тебя должны запугать, потом нужно пройтись под проливным дождем. Ну и вишенка на торте – фонтан грязных брызг от проезжающего мимо автобуса. Хочется ли мне зарыдать от бессилия прямо на перекрестке? О! Еще как…
Но сделать это мне не дает оглушающий визг тормозов и сигналы машин, наперебой разлетающиеся по улице. А передо мной, перегородив пешеходный переход, появляется уже знакомая черная иномарка. Стекло на пассажирской двери быстро опускается, а в приоткрытом окне появляется бритая башка.
– Садись, – грубо бросает Тимур.
Я ошалело хлопаю ресницами, но так и стою на месте, пока по мне чуть ли не ручьями стекает вода. Горин сейчас предлагает вновь вернуться в его машину? Мне мерещится?
– Ну? – Глаза Тимура уже буквально искры мечут от раздражения. – Я уговаривать должен?
Растерянно сглатываю и оглядываюсь. По улице несутся машины, по тротуару спешат единичные прохожие с зонтами. Я стою под дождем, и зуб на зуб уже не попадает. И самое странное, а может
быть, и страшное, что единственное место, где я могу сейчас от него укрыться, – это машина Горина.
Но буквально пять минут назад он грозился расправиться со мной.
– Короче, – недовольный бас летит из окна, и тонированное стекло в нем уже поднимается.
Я не знаю, что заставляет меня все же дернуть ручку пассажирской двери. Ощущение, что еще несколько секунд под ливнем, и у меня пойдут сколы по зубам, или слабоумие? И второе берет верх.
Я снова сажусь в машину Тимура. Господи! Даже дышать забываю на мгновение. Здесь тепло, сухо и уже вовсю шумит печка, обдувая горячим воздухом. И я опять тону в запахе пряного парфюма.
А вот я грязная, с меня течет вода. Возвращаюсь в реальность, когда замечаю грязь от кроссовок на коврике и разводы на кожаном кресле.
– Извини. – Я бросаюсь вытирать продрогшими ладонями мокрые следы. – Я все сейчас…
– Это натуральная кожа. Ничего с ней не будет, – обрывает меня Тимур. – Куда ехать?
Назвать свой точный адрес я не решаюсь, поэтому озвучиваю только район.
Тимур одним движением переключает передачу, и иномарка на последних секундах зеленого сигнала светофора врывается в поток машин.
Мы едем молча. Я сижу, вцепившись в свой рюкзак, и даже не смотрю в сторону водителя. Единственное, что помогает немного расслабиться, – это теплые потоки воздуха, окутывающие меня со всех сторон. Но в машине Тимура мне все равно некомфортно. Замечаю, что носок моего насквозь промокшего кроссовка уже постукивает по полу, и от этого дергается колено.
– Зачем села, если трясешься от страха? – вдруг усмехается Тимур. Ехидно так и издевательски. Моя нога тут же прекращает дергаться.
– Не трясусь. Просто замерзла, – съеживаюсь и шепчу себе куда-то в ворот рубашки.
– Я сделаю теплее. – Тимур тянется к кнопкам на панели.
– Не надо! – Не менее резко останавливаю его, дернувшись к этим же кнопкам.
Но в этой машине мы так близко, что размаху бьемся друг о друга локтями. От удара простреливает нервные окончания. И, видимо, не только у меня. Мы одновременно шипим от боли. Решаюсь искоса взглянуть на Тимура. Он морщится, стиснув челюсть, и доносится его недовольный вздох. Да и сам Тимур не излучает ничего, кроме враждебности. Я дышу в этой машине не только парфюмом Горина, но и его раздражением.
– Извини, – обхватив себя за локоть, смущенно шепчу я.
И Тимур лишь немногословно мычит:
– Угу.
Опять в салоне тишина. Едкая и такая колючая, что у меня по коже пробегают волнами мурашки. Особенно когда Тимур прибавляет скорость. Он будто бы в шашки играет на дороге, перестраиваясь из одной полосы в другую. Нам уже пугающе часто сигналят водители других машин. И при очередном таком резком маневре и внезапном торможении я не выдерживаю. Замечание само срывается с моих губ:
– Можно же осторожнее.
– Мне есть куда спешить, – отвечает Тимур опять с налетом надменности.
И мне вдруг так хочется съязвить, задать вопрос:
«Спешишь людям морды бить?» Я даже рот открываю
и набираю воздуха в легкие, чтобы взять и спросить, но вовремя останавливаюсь. Захлопываю свою варежку и отворачиваюсь к окну. И так уже наговорилась.
– Давай. Спрашивай, – выпаливает Тимур. – Я же вижу, у тебя зудит на языке.
Но я решаю притвориться, что растекающаяся вода по окну – это очень увлекательная картинка. Отмалчиваюсь на слова Горина.
– Хочешь узнать, спешу ли я в то самое место? – Он вдруг сам озвучивает мой вопрос. И сам же на него пытается ответить: – А если да? Будешь читать мне мораль?
– Не собираюсь, – говорю хладнокровно.
– А может, я сейчас спешу в лесок тебя отвезти, как свидетеля, и придушить, – понижает голос Горин.
Я слышу в его интонации все ту же злобу, и мне не удается сохранять хладнокровие. Умом понимаю: все это специально. Он хочет задеть. Вывести из равновесия. Придавить морально. Но ничего поделать не могу. То самое беззащитное во мне заставляет меня же лишь напрячься и смело произнести:
– Если бы не верил, то уже точно вез бы меня в лес.
– А кто сказал… что мы едем… не туда? – Тимур плавно растягивает свой ответ и так же плавно вдруг уводит машину с широкого и известного мне проспекта в незнакомый прилегающий переулок.
И я подрываюсь на сиденье. Верчу головой в разные стороны, пытаясь всмотреться в пелену дождя, а внутри все мгновенно холодеет. Я наконец перевожу взгляд на Тимура за рулем. Испуганно смотрю на него, рассевшегося царем на своем сиденье: ноги широко расставлены, левой рукой подпирает свою полулысую
голову, но правой все равно крепко держит руль, а уголки губ приподняты в ухмылке. Он понимает, чувствует мое смятение и всячески демонстрирует это.
– Выдохни. Я через этот проулок пробку объезжаю. А то сейчас весь воздух в салоне в себя от страха всосешь, – ерничает Горин.
И на несколько мгновений переключает свое внимание с лобового на меня. Мы пересекаемся взглядами. Глаза Тимура полны холода. Он не смотрит, а прокалывает взглядом. Но от этого злость и ощущение какой-то полной беззащитности перед ним лишь заставляют мою кровь закипать, а дыхание учащаться. Он и правда просто издевается.
– Слушай. Давай просто договоримся. – Тимур отворачивается и неожиданно принимает нормальное положение за рулем. Выпрямляет спину, ухмылка пропадает, а голос слегка хрипит. – Один раз и навсегда. Я отвожу сейчас тебя домой, и мы больше никак не соприкасаемся. Я тебя не знаю. Ты меня не знаешь. Если кто будет спрашивать, что видел нас на той вечеринке, ссылайся на то, что я приставал, а ты меня послала. Но ни слова, что ты интересовалась мной из-за татуировки и прочее. Просто забудь все, что видела. Это всего лишь подпольные бои. Некоторые просто выпускают там пар. А я там, потому что так нужно. – Замечаю, что костяшки пальцев Тимура белеют. – Будешь держать рот на замке – у тебя все будет хорошо. Усекла? – Тимур снова кидает на меня пронзительный взгляд.
Я, не задумываясь, киваю. Тимур еще раз осматривает меня, скромно сидящую рядом на пассажирском сиденье, и только потом отворачивается с вопросом:
– На какой улице ты живешь? И я отворачиваюсь тоже:
– По пути будет торговый центр. Останови там. Я дальше сама дойду. – Сообщать Тимуру свой точный адрес даже под дулом пистолета не стану.
– Я высажу тебя в ближайшем к нему дворе.
И после этих слов машина действительно сворачивает в еще один проулок, не доезжая до пункта назначения. Тимур еще несколько минут лавирует на поворотах, светофорах и останавливается во дворе обычной хрущевки, прямо за торговым центром.
Благо эту местность я знаю. Отсюда до моего дома минут пять-семь неторопливой ходьбы. Но я-то надеялась, что меня высадят прямо у дверей ТЦ и я пережду непогоду там, в кафешке. Только кое-кто решил по-своему.
Моя рука тянется к дверной ручке, а взгляд – к Тимуру. Снова широко развалившись на своем сиденье, он смотрит в одну точку на лобовом стекле. Но все его напряжение выдают пальцы: они стискивают руль так, что выступающие жилы на тыльной стороне ладоней лишь сильнее подчеркивают черные линии татуировок. Горин не поворачивается ко мне, даже когда я щелкаю замком на двери. Он равнодушно демонстрирует свой профиль.
В салоне машины застывает густая тишина, разбиваемая только ударами капель дождя по стеклу и крыше. А меня на какие-то доли секунды окутывают сомнения: выйти из машины гордо и молча или бросить ему сухое спасибо? Все же довез. Но обрываю свое дурное намерение. Никакой благодарности Горин не заслуживает. Он просто псих, занимающийся черт знает чем по подвалам старых заброшек. От него нужно бежать и не оглядываться.
Но я смотрю на Тимура, не двигаюсь, не бегу, а в груди ощущаю тяжелые удары сердца. Скольжу взглядом по каменному профилю, зачем-то надеюсь,
что он обернется и хоть что-то скажет мне. Произнесет «извини» за то, что уже несколько раз вел себя со мной омерзительно, по-хамски. Только Тимур будто бы отключился и где-то не здесь.
Ясно понимаю – никаких извинений не будет. Прижав рюкзак к себе, я рывком выскакиваю из машины и с размаха хлопаю дверью. За несколько секунд приходится вздрогнуть дважды. От вновь обрушившегося на меня потока холодной воды. И от пронзительного визга шин по асфальту у себя за спиной: машина Горина исчезает из вида.
Я остаюсь одна под проливным дождем посреди облезлых хрущевок.
* * *
Домой я возвращаюсь мокрая до нитки. Только что отоспавшаяся после вчерашнего дежурства мама встречает меня бесконечными охами и причитанием. Из моих кроссовок хоть половником воду черпай, с одежды и волос течет.
Мне приходится врать. Снова. Я сочиняю историю, что поехала на физкультуру, меня застал дождь, пришлось срочно возвращаться домой. А мои порозовевшие от очередного вранья щеки мама принимает за уже начавшуюся простуду и бескомпромиссно отправляет меня греться в ванную. Я и не думаю сопротивляться. Сейчас мне действительно очень нужно уединение, даже больше, чем горячая вода.
Закинув всю мокрую одежду в стиральную машину, я залезаю в ванну, которая с каждой секундой наполняется водой. Мое продрогшее тело погружается чуть ли не в кипяток, но меня все равно бьет дрожь. Подтянув колени к подбородку, я замираю,
отрешенно уставившись в затертый узор старой плитки. Перебираю каждый момент сегодняшнего дня, начиная с того, как мой рюкзак по просьбе Горина стащил какой-то придурок. И под монотонный шум воды из крана пытаюсь собрать прыгающие мысли в голове.
Во-первых, у Горина не все дома. Он то принимает меня за чокнутую фанатку, то преследует меня сам, угрожая и запугивая. Во-вторых, Горин хочет, чтобы я заткнулась и боялась его, но, похоже, боится чего-то сам. Его выдавали побелевшие костяшки пальцев, которые впились в руль, и напряженные скулы. Боится Тимур явно не осуждения, если вдруг кто-то узнает, что он бьет морды под аплодисменты какого-то быдла. В-третьих, как бы там ни было, я решаю, что буду хранить молчание. Я перестану думать о Тимуре, о том, что видела тогда на ринге. Постараюсь забыть тот вечер. Начну уговаривать саму себя больше не задавать самой же себе никаких вопросов. Это все меня не касается и никогда не касалось.
Я больше не хочу вздрагивать при появлении Горина. Больше не хочу ни от кого шарахаться. Не хочу врать маме и Соне. Я не смогу вечно следить за тем, чтобы не ляпнуть лишнего, и придумывать оправдания, почему пришла домой раньше или почему не отвечаю на звонки и сообщения.
Ну и, в-четвертых, я больше никогда и ни за что не поддамся на уговоры Сони пойти с ней куда-либо. Все наши встречи только у нее или у меня дома. Все. Нужные выводы я для себя сделала.
А в-пятых… Стоит мне только зажмуриться, как в моей голове вспыхивают татуированные руки, бритый затылок, черная кожаная куртка, блеск крошечной серьги в виде креста, взгляд зелено-карих глаз,
пронизывающий едва ли не насквозь, крепкая шея с набитой на ней надписью.
Кстати, о надписи. Poison. Что вообще она означает? Тянусь за телефоном, который, как обычно, кладу на полочку у раковины, и вбиваю в поиск «poison».
Интернет выдает ответ: «отрава, яд».
Я хмыкаю. Несомненно, это определение подходит Горину, ведь, стоит ему только появиться рядом, все становится плохо. Его присутствие буквально отравляет мне жизнь.
Из моей груди вырывается тяжелый стон и теряется в клубах горячего пара. Кажется, я просто задолбалась. Полина, Тимур, Соня… Я выпрямляю ноги и съезжаю на дно ванны. Задерживаю дыхание, погружаясь всем телом в обжигающую воду. И в груди будто тяжелеет, придавливая к шершавому дну ванны. Глухое бульканье воды в моих ушах глушит громкое биение
сердца.
