Амалия Март
Пока я спала
Словно я наглоталась феназепама.
Поджимаю губы от раздражения и распахиваю глаза.
Где этот хваленый оптимизм, на который все уповают? Сейчас во мне только злость.
– Красиво, – разносится приглушенное сзади.
Я дергаюсь и подпрыгиваю на месте. Этот мужчина не только неразговорчив, как тибетский монах, но и обладает способностью передвигаться бесшумно, словно ниндзя. Какие еще таланты сокрыты в этом не примечательном на первый взгляд человеке?
Кидаю на него мимолетный взгляд из-за плеча и снова смотрю на фотографии.
– Это мои, – утверждаю, а не спрашиваю.
– Мне нравится, – обходит меня по дуге и останавливается возле Гальштата в сумерках.
Не самая любимая мной работа. Странно, что решила выделить ей такую почетную роль – скрасить унылый фасад безликой квартиры. Как красиво здесь смотрелись бы мои любимые ч/б мужчины… Скольжу взглядом по комнате, будто примеряясь, и натыкаюсь на серые грозовые глаза. Кажется, этот йети заглядывает в самую душу и считывает мои мысли на раз-два, но я не смущаюсь. Выдерживаю тяжелый взгляд и спрашиваю, отвлекая от этой странной игры:
– Почему не повесили их?
Миша набирает в легкие воздух, проводит рукой по лицу и отворачивается.
– Не знаю, – ведет плечом.
Ощущение, что он хотел сказать что-то другое.
Заводит руку за голову, потирает шею, отступает на шаг. Впервые мне кажется, что я его пугаю. Забавная мысль. Такого огромного и сурового и пугаю.
– Послушай, – выдыхает он, отворачиваясь к окну. – Нужно кое-что обсудить… – кидает взгляд на кровать.
Ну конечно!
– Думаю, что пока не познакомимся чуть ближе, кто-то поспит в другой комнате, – опережаю его.
Не то, чтобы я против эм… простимулировать память, но, честно говоря, он выглядит настолько растерянным, что боюсь, начнет тыкать не туда. А это не предел мечтаний для девушки в моем состоянии.
Михаил резко разворачивается, смотря на меня совершенно ошарашенным взглядом. Что? Неужели готов был кинуться на амбразуру восстановления моей памяти со всей прытью? Губ трогает едва сдерживаемая улыбка. В принципе, если приглушить свет, задернуть шторы, вручить ему хорошую бритву…
Я чуть наклоняю голову, изучая силуэт мужчины в полный рост. Вообще, перспектива на лицо: крепкие ноги, широкие плечи, где надо – бугор. За что-то же я должна была его полюбить, так почему не за отличную мужскую генетику? Муж рассматривает меня в ответ. Так, словно это он потерял память и впервые видит меня.
Затем делает очередной шумный выдох и быстро выходит из комнаты.
– Я за Марселем, – информирует, уже вдевая ноги в ботинки.
– Ты обижаешься? – выхожу в прихожую вслед за ним.
– Нет, – следует мгновенно. – Совсем нет, – хмыкает, но не насмешливо, а скорее растерянно.
– Хорошо, – пожимаю плечами. – Скоро вернешься?
– Часа через два.
Я киваю. Окей.
Миша выходит, закрывает за собой дверь на ключ. Я отправляюсь исследовать свою квартиру дальше. Так странно, кроме того островка с моими следами в спальне – все совершенно чужое. Особенно детская.
В конце концов оседаю на кухне. Вытаскиваю из холодильника початую бутылку испанского вина – любимого – наливаю бокал и делаю большой глоток.
Оптимизм это все, конечно, хорошо, но вы пробовали пить?
Глава 7
Пару глотков вина, влитые в нетренированный организм, делают свое дело. Я немного расслабляюсь. Забираюсь на стул с ногами, опираюсь спиной на батарею, я теплолюбивое существо и, если в этом доме у меня и есть любимое место – это почти наверняка оно. Здесь мягкие подушечки на стуле, широкий чистый подоконник и отличный вид из окна, если правильно сесть. До холодильника – ровно вытянуть руку, а буквально под носом розетка. Можно зависнуть тут на часы.
Я стягиваю белые носочки, видавшие больничные полы, и разворачиваюсь к окну боком, чтобы погреть холодные пальцы о батарею. Вино в бокале заканчивается довольно быстро, где-то между “почему это случилось со мной” и “возможно, активные физические нагрузки в горизонтальном положении спасут ситуацию”. Уповать на то, что в итоге все мои проблемы решит мужчина – так на меня похоже. Всегда проще найти человека, который облегчит тебе путь, чем лезть покорять горы в одиночку. А разве разобраться с новой жизнью не самые настоящие горы?
Тянусь к бутылке и наливаю еще полбокала. Для храбрости. Обычно мне она не требуется, но как вспомню эту бороду…
Открываю дверцу холодильника и ставлю бутылку охлаждаться, как знать, возможно мне понадобится еще допинг. Закрываю дверцу и ловлю свой взгляд в её зеркальной поверхности. Возможно, допинг понадобится и моему мужу. Я выгляжу не айс.
Повязку сняли и некрасивые швы над бровью торчат нитками, которые снимут только через пару дней. А наливающаяся желтизной гематома от носа до правого виска придает образу некоторую… нотку “женщины, видавшей виды”. Потёсанной и жалкой. А жалкой мне быть не нравится.
Встаю со стула и шлепаю до ванной комнаты. Там и освещение больше и зеркало лучше.
Черт.
Чудовище Франкенштейна. Гламурная версия.
Волосы ожидаемо скрутились грязными розовыми паклями, как я ни старалась привести их в порядок над раковиной в палате. Идеальное дополнение к образу. Включаю воду, переключаю с крана на душ. Стягиваю спортивный костюм и залезаю под струи. Помню, что мочить швы категорически нельзя, поэтому намываю голову в позе, которой позавидует любой практикующий йог. Под ноги течет окрашенная розовым водичка, смывая с меня цвет. Интересно, что сподвигло меня на этот эксперимент, уж не вынужденная ли зимовка в России? Мне всегда нравился мой натуральный от природы пепельный блонд, особенно в моменты, когда он выгорал под жарким солнцем очередных островов.
Не нахожу свой шампунь, которым пользуюсь много лет и приходится воспользоваться тем, что стоит на бортике ванны. Он немного другой текстуры, непривычный. Зато гель для душа – точно мой. Манго & кориандр – фирменный запах. Жаль, на самом донышке.
Выдавливаю остатки и закидываю пустую банку в раковину.
Из душа выхожу уже почти человеком. Бросаю одно из полотенец под ноги, чтобы не морозиться, вторым промакиваю мокрые волосы и заворачиваюсь в него. Убираю волосы с лица, немного воды попадает на швы и неприятно щиплет. Надо бы найти пластырь. Если в этом доме есть ребенок, некстати вспоминаю я, найдется и пластырь. Морщусь от того, что успела забыть, какой непоправимый кульбит сделала моя жизнь. Нет, пожалуй, подумаю об этом позже. Гораздо позже. Когда выбора уже не будет.
Итак, если бы я была аптечкой, где хранилась?
Перерываю полки на кухне, потом настает очередь комода в спальне. Так ничего и не найдя, решаю написать Мише, чтобы захватил по пути, он же собирался в аптеку. Помню, что так ни разу и не решилась набрать его номер, пока лежала в больнице. Он просто приходил каждый вечер, как по расписанию, а я просто смотрела на приговор “м.муж” в контактах и пыталась свыкнуться с мыслью.
Даже то, как я его подписала – выдаёт меня с потрохами. Я вечно все сокращаю. Не удивлюсь, если это должно было быть “мой муж”. Хотя если произносить это вслух, звучит странновато.
Но это же я.
Отправляюсь на поиски телефона, но он словно исчез, растворился, выпал в небытие. Точно помню, что вынимала из кармана пуховика, а дальше – большой белый лист. Неужели с кратковременной памятью тоже начались перебои?
Оседаю на кровать и издаю громкий стон. Откидываюсь на ворох своих вещей и всматриваюсь в потолок. Ужасный светильник. Как и все в этом доме. Может, в Греции меня знатно стукнуло и произошла подмена личности? Такое тоже от травм бывает, невролог рассказывал. Это объяснило бы внезапную тягу к стабильности, замужеству, детям (боже, помоги) и полной безвкусице.
Разукрасить бы все здесь красками! Начать можно с моих фотографий.
Не спеша поднимаюсь с постели, придерживая полотенце на груди. Найти бы во что переодеться. Пижамку например. Но разгребать кучу вещей сейчас, если честно, не тянет. Вот на вино – тянет.
Снова спотыкаюсь о чемодан под ногами и отправляю его под кровать. Что вообще он тут делает? Может, я собиралась в путешествие? Или сбежать?
Да, пожалуй, это самая здравая мысль, если знать все вводные.
По пути цепляю пульт и включаю телевизор, находиться в тишине и дальше – выше моих сил. Пролистываю новостные каналы, добираюсь до музыкального и врубаю звук повыше, чтобы слышать и на кухне.
Скольжу по ламинату в сторону холодильника и бессовестно тянусь за новой порцией испанского вина. Это в сто раз лучше любого успокоительного. В замке поворачивается ключ, слышится скрип входной двери. Ставлю едва отпитый бокал на стол и выхожу навстречу мужу.
Испытываю некоторую тревогу от встречи с маленьким существом. Моим сыном. Стоит только представить, что он когда-то жил в моем животе, а потом вылез наружу, причем не самым эстетически красивым образом – я покрываюсь испариной. Это пугает до чертиков!
Миша снимает куртку, на полу возле его ног стоит автокресло с маленьким пассажиром. На малыше красный пуховый комбинезон, из которого одни только щеки и торчат. Глазки закрыты, и я успокаиваюсь. Знакомство откладывается.
– Держи, – откашливается муж, привлекая внимание к себе.
Я перевожу взгляд на йети, оправдывающего свою кличку на двести процентов: его брови снова сурово нависают над веками, а глаза проходятся по мне тяжелым взглядом. Он протягивает мне увесистый пакет из аптеки и закладывает руки в карманы.
– Можешь подойти, – кивает на ребенка.
– Нет, я… он спит, – трясу головой с такой силой, что она снова начинает болеть.
Я не готова.
Йети кивает, вскользь кидает взгляд на мои босые ступни и уходит в сторону детской с люлькой в руках. Я прохожу на мысочкам вслед за ним и подсматриваю.
Он явно знает, что делать: вынимает ребенка из кресла, прижав к себе, укладывает на диван, расстегивает верхнюю одежду. Мелкий начинает кряхтеть, когда его дергают за ручки и ножки, чтобы высвободить из одежды, и я нервно поджимаю губы. Только не просыпайся, только не просыпайся!
Операция “разминировать бомбу” проходит успешно, и муж перекладывает сына в кроватку. Включает ночник, проецирующий животных на стену, и выходит.
– Я лягу на диване, – тихо говорит моему лбу, кивая на детскую комнату.
– Может… – показываю на кухню.
– Хочешь есть?
– Поговорим?
Одновременно произносим мы.
Серые глаза, наконец, упираются в мои. Это сложный взгляд, непонятный и сильный. Я немного теряюсь под ним, потому что обычно с мужчинами, обладающими таким взглядом, не связываюсь. В них слишком большой багаж, а я люблю путешествовать налегке.
Наконец, Миша кивает в излюбленной едва заметной манере и делает шаг к кухне.
Поговорим.
– Телевизор орет, – словно удивленно говорит Миша, останавливаясь возле открытой двери спальни.
– Мне было невыносимо тихо, – проскальзываю мимо него и берусь за пульт.
Делаю на несколько делений тише и оборачиваюсь к мужу. Я плохо переношу тишину, годы, проведенные в дороге, приучили к постоянному соседству и шуму. Даже засыпать мне привычнее под мерный стук колес или гудение двигателя. А храп соседей по хостелу заменяет для меня колыбельную.
– Лучше выключить, – взгляд мужа по-прежнему напоминает сталинский: пристальный, испытующий.
Я удивленно приподнимаю брови, ощущая себя в собственном маленьком тоталитарном государстве. Он всегда просит так, словно его слово не обсуждается?
– Марсель спит, – все же объясняет он свою просьбу – не просьбу.
Точно. Ребенок прямо за стеной. Как привыкнуть думать не только о себе? Выключаю телевизор, комната погружается в напряженную тишину. Поворачиваюсь к супругу и успеваю застукать, как он изучает взглядом мои ноги. Он медленно скользит от ступней к бедрам и ненадолго останавливается на кромке полотенца.
Я прячу улыбку.
Возможно, ему допинг как раз и не понадобится. Слегка перетаптываюсь с ноги на ногу, ощущая мурашки на коже. Мне нравятся эти мурашки, они мне хорошо знакомы. Азарт.
Миша будто приходит в себя, поднимает глаза и, встречая мой веселый взгляд, тут же хмурится. Отводит глаза и закладывает руки в карманы джинс.
– Оденешься? – кивает на гору вещей, возвышающуюся на кровати.
– Ага, – разворачиваюсь на пятках и подхожу к постели. Задумчиво смотрю на кучу явно не стиранной одежды и разворачиваюсь к мужу. – А в чем я обычно хожу дома? – тереблю узел на груди, словно вот-вот его распахну.
Мне доставляет удовольствие считывать его реакцию.
Муж старательно втягивает воздух в легкие и смотрит куда угодно только не на меня. Смешной такой. Может он девственником был до меня? Или у нас платонический союз? Чего так тушеваться?
Смешок подавить все же не выходит. Я и платоническая любовь – это тоже из разряда мистики. Если я перешла на эту ханжескую сторону, то смело можно вписывать в мою историю болезни еще и психические отклонения. А рядом теории о том, что после Греции я не только стукнулась головой, но еще и стала жертвой похищения инопланетянами, где меня перепрошили. Что может быть лучше секса?! Только много секса.
– Там шкаф, – откашливается йети, показывая на изголовье кровати.
Как хитро, встроенный выдвижной шкаф! Огибаю кровать и берусь за ручку, чтобы выдвинуть полки. Нет, я меняю свое мнение: выдвижной шкаф – это отстой. Он очень тугой и мои силы против него не равны.
– Черт, – ругаюсь вполголоса, дергая ручку, но что-то, что должно мягко двигаться по направляющим, не двигается!
Упираюсь одной рукой в перегородку, а второй делаю сильный рывок. Полки поддаются, полотенце тоже. Только последнее – поддается гравитации и белым облаком приземляется у ног.
Упс.
Но да ладно. Все равно переодеваться.
Привстаю на мысочки, чтобы оглядеть верхние полки, на которых аккуратными стопками сложена одежда. Делаю это с умыслом: во-первых, я точно прячу там что-то незаконное, иначе такого порядка мой шкаф бы ни в жизнь бы не увидел, а, во-вторых, знаю, что так моя фигура выглядит выигрышнее. А кто не захочет немного подогреть чувства собственного мужа, которого планирует сегодня соблазнить?
В сугубо медицинских целях, само собой.
Кидаю мимолетный взгляд из-за плеча, чтобы насладиться эффектом, но Миши в дверях уже нет.
Чертов йети-ниндзя. Подкрадывается незаметно, исчезает бесшумно, на провокации не ведется.
Что за мужчина?
Прохожусь пальцами по тканям, но натыкаюсь сплошняком на джинсы, майки и свитера. На боковой полке обнаруживается сорочка, такая тонкая и гладкая, с прозрачным кружевом в таких местах, что сомнений не остается: это ночнушка “поднять умершее”. Которой в жизни не могло быть в моем гардеробе. Боже, я совсем отчаялась затащить мужика в постель, похоже.
Насколько все печально на нашем супружеском поле? Раньше мне не требовалась одежда, чтобы хорошо провести время с мужчиной. А теперь у меня стопка чего-то дорогостоящего и ажурного. И это совсем не я.
Откладываю это шелковое чудо, под названием “последний шанс” и тянусь к более удобному варианту. Мягкий домашний костюм, состоящий из штанов на широкой резинке и клетчатой рубашки-бойфренд. Все объемное, не сковывающее движений. Больше похожее на меня. Но у меня есть супердар: любую, даже самую пристойную, вещь превращать в сплошной порок.
И, просто чтобы доказать себе, что я – все еще я, расстегиваю две верхние пуговицы, спускаю рубашку с одного плеча. Оглядываю себя в зеркало.
Сопротивление бесполезно.
Он мне всё расскажет!
Выхожу из комнаты и тихой поступью ныряю на кухню. Миша стоит возле стола, широко расставив ноги и сложив руки на груди. Встречает меня таким взглядом, что рубашка сама заползает обратно на плечо.
– Ты пила? – рычит на меня.
– Пару глотков, – трусливо не признаюсь в паре бокалов “до”. Прислоняюсь к стене напротив и мужественно выдерживаю тяжелый взгляд.
Я что, алкоголичка? В завязке и только что сама не понимая, развязалась? К чему такой наезд?
– Ты же на лекарствах! – и вот этот обвиняющий тон мне тоже не нравится. Он что в “папочку” играет со мной?
– Это все миф, – отмахиваюсь рукой и приземляюсь на стул. – От пары бокалов с напичканным медикаментами организмом ничего не случится.
– Пары бокалов? – повышает на меня голос.
Черт, проговорилась.
– Тройки! – уверенно говорю я и хватаю недопитое вино.
Смотря прямо в глаза обозленному йети, с удовольствием делаю пару глотков.
Дурацкая, дурацкая привычка дергать тигров за усы.
Глава 8
Миша
Это странное чувство.
Дежавю. Но вместе с ним, будто что-то совершенно новое.
Смотрю, как Маруся шлепает босыми ногами по полу, прокрадываясь в комнату, и не могу оторвать от нее взгляд. Не только потому, что на ней едва ли держится одно полотенце и простора для фантазии не остается, а я скучал, но еще и потому, что она сейчас совсем другая.
Лёгкая что ли. С широко распахнутыми глазами, трогательно незащищенная привычной броней хладнокровия. Такая, какой я ее встретил и навсегда отпечатал на подкорке.
Скольжу взглядом по красивым ногам, изящным ступням, выделяющим высокий подъем, когда она привстает на мысочки. И останавливаюсь на ее аккуратных пальчиках. Да, пожалуй, это первое, что я в ней полюбил. При первой встрече, я почти пятнадцать минут гипнотизировал маленькие пальчики с ярко-розовым лаком, выглядывающие из-под длинной цветастой юбки. Из-за того, что нас разделяла толпа пассажиров метро, я видел только их и босоножки с тесьмой, перехватывающие тонкие щиколотки, когда она забрасывала ногу на ногу.
Шел за ней от метро, как полный псих. Единственное импульсивное желание за всю мою жизнь. Проводил до турагентства, смотрел на нее сквозь окна. На длинные светлые волосы, струящиеся по спине, на прямую спину, которую она держала даже сидя, и на улыбку. Да, это вторая вещь, в которую я безвозвратно влип.
Но со мной она чертовски мало улыбалась.
Давлю тяжёлые мысли на корню и продолжаю смотреть. Она такая… красивая, без печати воспоминаний на лице. Без своего испытующего взгляда, без слов, приговором звучавших из ее рта. Перевожу взгляд выше, на кромку полотенца, едва скрывающего бедра, прикрываю глаза на секунду, чтобы снова не превратится в одержимого психа. Нельзя пользоваться ситуацией. И наконец, поднимаю взгляд на родное лицо. Ее глаза лучатся неприкрытым весельем.
Непривычная. Новая Маруся. Или, хорошо забытая под слоем наших разногласий старая?
– Оденешься? – выходит хрипло и приходится прочистить горло.
Категорически невозможно быть рядом, когда она такая… раскрасневшаяся после душа, почти обнаженная. И эти волосы… Мы не виделись сколько? Несколько дней? Ничто не предвещало таких кардинальных перемен. Впрочем, то, что мне позвонят с незнакомого номера и скажут, что жена с ребенком в больнице, тоже ничто не предвещало.
Какой крутой кульбит сделала жизнь всего за пару часов, встряхнув едва устоявшийся мир с ног на голову.
И я не понимаю, стоит ли искать во всей этой истории светлые стороны. Пока не решил.
Маруся подходит к кровати, на которой горой свалена одежда (я не трогал, оставил все так, как было, когда заезжал, хотя руки чесались навести здесь порядок). Хмурится, осматривая кучу вещей и поворачивается ко мне.
– А в чем я обычно хожу дома?
Понятия не имею.
– Там шкаф, – киваю на изголовье кровати. Делал его своими руками, исполняя ее мечту.
Ещё мгновение наблюдаю, как она краткой поступью огибает кровать, как встряхивает влажными яркими волосами, и выхожу из комнаты, в которую так и не зашёл.
Эта территория больше не кажется мне моей.
Иду в ванную, чтобы помыть руки после поездки за рулём. Встречаюсь взглядом с собственным отражением и тяжело выдыхаю. Распирающий грудную клетку воздушный шар все никак не сдуется. Я не знаю, что делать, что говорить, как правильно себя вести.
Женька, врач от бога, сказал, что нельзя брать её мозг штурмом. Нельзя сваливать бомбы и ожидать, что память резко восстановится. Это длительный многоуровневый процесс, состоящий из медикаментозного лечения, поступательной терапии, погружения в привычную среду. Но не с головой под лёд, а шаг за шагом, позволяя теплой воде захватывать тело по миллиметру.
Что я должен ей рассказать? Что стоит скрыть? Что отложить до нужного момента?
Впиваюсь пальцами в раковину и опускаю голову вниз, все ещё пытаясь вытолкать распирающее нутро чувство тупика. Это тяжело. Как объяснить ей то, что я сам для себя никак не уясню?
В раковине валяется использованный бутылек из-под геля для душа. Только сейчас замечаю, что вся ванна пропитана тонким парфюмированным ароматом. Она была здесь совсем недавно, принимала душ, и сейчас носит этот запах на себе. Как сумасшедший, пытаюсь не думать, каково это утонуть в этом запахе вместе в ней, зарыться носом в ямку возле ключиц и держать желанную женщину в руках.
Но мне больше нельзя, об этом нужно помнить.
Верчу бутылек в руках, снова кидаю в раковину. Мою руки, ополаскиваю лицо. Нужно собраться.
Поднимаю с пола брошенное полотенце, кидаю его на сушилку, беру пустую банку из-под геля для душа и выхожу. Выкидываю источник моих навязчивых мыслей в мусорку и тут замечаю на столе бокал вина.
Она совсем сбрендила?
Точно. Травма головы влияет и на интеллект, очевидно. Как можно мешать курс препаратов и алкоголь?
Слышу мягкие шаги и оборачиваюсь.
Черт.
Она убьет меня.
– Ты пила? – за раздражением легче всего спрятать желание.
Желание схватить жену и оставить отпечаток своих губ на ее губах. А потом на плече, с которого спадает мужская рубашка. Чья-то. Не моя. Мысль, что у нее кто-то появился, до того, как… стреляет пулей в лоб, дробит кости и мозги.
Я скучаю. Я все еще надеюсь снять с паузы гребаную жизнь. Глупец.
– Пару глотков, – она мягко оседает на стул, поправляя спавшую с плеча ткань тонкими пальчиками.
Мы снова ругаемся, словно опять вернулись в исходную, до того, как прошли точку невозврата. Ее снова раздражает все, что я говорю, не удивлюсь, если даже то, как дышу и смотрю. Такими темпами память быстро вернется.
И эта мысль не приносит ожидаемого облегчения.
Маленькая перепалка заканчивается тем, что Маруся демонстративно хватает недопитый бокал и делает несколько жадных глотков, смотря прямо мне в глаза.
И это что-то новенькое.
Обычно от конфликта она уходила с грацией кошки: молча и гордо. Мы вообще много молчали, пока накопленные слова не взорвались вулканом, отрезая нас на “до” и “после”.
– Ну и что ты хотела этим доказать? – спокойно реагирую на ее провокацию.
На самом деле это даже забавляет. Она забавная. Не такая, как обычно. Это тоже последствия травмы или всего лишь то, какой она всегда была, только не со мной?
– Ничего, – поджимает губы и громко ставит бокал на стол, расплескивая вино на столешницу.
Я поворачиваюсь к раковине, отрываю бумажных полотенец и вытираю пятно.
– О, боже, – взрывается она. – Ты всегда такой?
– Какой? – поднимаю на нее взгляд.
– Зануда! Аккуратист, – делает какие-то странные жесты руками в воздухе.
– Да, – пожимаю плечами.
Выбрасываю полотенца, достаю еще один бокал и вино из холодильника. Наливаю себе немного, чтобы тоже расслабиться. Это были непростые дни. И одному только богу известно, насколько сложные впереди. Когда я остаюсь здесь, в ее квартире, на ее диване.
Осушаю бокал одним глотком и сажусь напротив Маруси. Она с прищуром поглядывает на меня, а затем тянется к своему бокалу.
– Последний, – ставлю ее перед фактом. – С завтрашнего дня – только лекарства.
– Хорошо! – раздраженно бросает она и прибавляет уже тише, закатывая глаза. – Боже…
Пригубляет вино, откидывается на стуле и прикрывает глаза. Издает стон удовольствия.
В голове только одна мысль: она убьет меня, убьет, убьет.
Ну и пусть.
– Ну так что, – покачивая ножкой, обращается ко мне Маруся. – Ты любишь меня?
От провокационного вопроса прямо в лоб я теряюсь.
Не думал, что “поговорить” начнется с такого. Я не готов.
Она перебрасывает чуть влажные волосы на одну сторону и ненавязчиво ведет плечом, пока с него снова не сползает рубашка. Как приклеенный обвожу взглядом острое плечо с гладкой кожей и поднимаюсь чуть выше, на полные губы.
Да. Нет. Наверное.
“Все слишком сложно” – вот правильный ответ.
Я был одержим этой женщиной, был в нее влюблен, был в ней разочарован. А сейчас я просто не знаю. Что осталось от нее и меня спустя все это время? От нас?
Голубые глаза смотрят на меня с изучающим интересом, она подлавливает то, как жадно я ловлю ее жесты и терпеливо ждет ответ.
– Да, – выходит хрипло и вопреки внутренним противоречиям.
Ей нужно сейчас услышать именно это. А я чувствую облегчение, произнося слово, которое боялся уже не произнести. Может, хочу, чтобы оно было правдой? Чтобы не все еще было кончено?
– За что? – не сдается коварная женщина.
Игриво перекатывает в пальцах ножку бокала, наблюдая за мной из-под опущенных ресниц.
Я шумно выдыхаю и прочесываю рукой бороду. Этот жест привычно успокаивает, дает почву под ногами: то якорь постоянства.
– Слишком сложный вопрос? – Маруся подается вперед, отставляет бокал с недопитым вином и складывает руки, как школьница за партой.
Только то, как приподнимается её грудь при этом простом жесте, совсем не тянет на целомудренную картинку. Она пытается поймать мой взгляд, пока я изучаю пуговицу на ее рубашке, которая вот-вот вылетит из петли. Очень коварный женский ход. Не замечал за ней такого вероломства раньше.
Поднимаю взор и всматриваюсь в ее настырные глаза.
– Сложный, – подтверждаю факт.
Улыбка, ноги, глаза, локоны – все это недостаточный набор характеристик, чтобы любить человека. Но я успел забыть, что еще я видел в этой женщине до того, как… Но она мать моего ребенка, одно это затмевает все, что я мог бы перечислить.
– Понимаю, – кивает она. – “Любят не за что-то, а несмотря на…” – цитирует какую-то расхожую фразу. – Так несмотря на что ты меня любишь?
Маруся наклоняется совсем близко, настолько, что нос щекочет ее экзотический запах. Я поддаюсь искушению и втягиваю воздух, наполненный сладким ароматом, на полную ширину легких. Этот разговор похож на искусную пытку: с ловкость агента спецслужб она вытягивает из меня то, что я не говорил даже самому себе.
– Несмотря на то, что тебе не нужен мужчина, – выдаю прежде, чем хорошенько обдумать.
– Хм, – жена хмурится и поджимает губы. Красиво.
Я будто слышу то, что произнес со стороны. Звучит более чем двояко. Но если подумать, это чуть ли не основной камень преткновения в наших отношениях с первых дней знакомства. Я ей не нужен так, как мне бы того хотелось.
– Ты слишком самостоятельная. Не принимаешь помощь и заботу, – объясняю, как могу.
– Ха! – Маруся неожиданно заливается тихим смехом и откидывается на спинку стула, запуская пальцы в свои волосы. – А ты действительно хорошо меня знаешь, boy, – вворачивает иностранное словечко, и я морщусь. Звучит чужеродно. – И что же, ты даже знаешь почему?
Я киваю. Она рассказывала немного, но по пространным “росли без родителей”, “воспитывала бабушка”, “только мы с сестрой” – выводы сделать легко. Не обязательно быть гребанным психоаналитиком.
– А за что я люблю тебя? – неожиданно спрашивает.
Я решаюсь снова потянуться за бутылкой и плеснуть себе в бокал остатки вина. Вообще я не пью. Но это чертовски сложный разговор. Что ей ответить? Если бы я был уверен, что она вообще любила…
– Ты вспомнишь, – отделываюсь отговоркой, выпивая залпом вино.
– Точно не за бороду, – Маруся снова смеется. Пристально изучает мое лицо, скользит взглядом ниже, оценивая плечи. – Наверняка у тебя есть скрытые от глаз достоинства… – по нижней губе проходится кончик языка и тут же скрывается во рту. Непривычный жест. Завлекательный.
Её взгляд многозначительно опускается ниже и резко стреляет вверх, встречаясь с моими глазами. О каких достоинствах идет речь?
Стоп. Она флиртует?
Пульс ускоряется от этой догадки. Ее действительно крепко приложило головой. Но меня-то нет.
Я встаю из-за стола, получается резче, чем хотелось бы, и стул со скрипом проезжает по плитке. Хватаю бокалы, поворачиваюсь к мойке, включаю воду.
Флиртует?
Уму непостижимо.
Из легких вырывается едва слышный смешок. Совсем крыша поехала: выдавать желаемое за действительное. Вся устоявшаяся жизнь кувырком от короткого ночного звонка, необходимости быть рядом двадцать четыре на семь и мысли, что вынужден проводить ночи в нескольких метрах от нее, без возможности что-либо изменить.
– Миша, – я вздрагиваю, но не от сладкого голоса, звучащего совсем близко, а от прикосновения теплой ладони к спине.
Оборачиваюсь, чтобы столкнуться с пристальным взглядом голубых глаз. Из ее уст мое имя звучит по-особенному. Мягко и тягуче.
Маруся медленно поднимает руку и, словно спрашивая взглядом разрешения, подносит ее к моему лицу. Теплые пальчики ложатся на щеку, ноготки прочесывают жесткую бороду.
– Колючая, – усмехается уголком губ.
Я завороженно читаю эмоции на ее лице. Интерес, любопытство, удивление.
Маруся проводит большим пальцем по моим губам, и я впиваюсь руками в столешницу позади. Этого слишком много. Хочется увернуться, уйти, чтобы не дать слабину, но я стою и позволяю жене знакомиться со мной. Это честно.
Я справлюсь.
Она приподнимается на мысочках и несмело касается моих губ своими. Её тело льнет к моему, распространяя жар, забивая легкие запахом, а кровь – бурлящим желанием. Когда ее язычок раздвигает мои губы, а сдаюсь.
К черту.
Она этого хочет.
Обхватываю ее талию руками, впиваюсь пальцами в долбанную рубашку, желая разорвать ее на мелкие куски, лишь бы избавиться от любого намека на другого мужчину. Издаю утробные звуки, потому что не знаю, как все это сдержать в себе. Я скучал. Боже, как я скучал.
Отвечаю на ее несмелый поцелуй – глубоко и жестко – не раскидываясь на робкую пробу, потому что знаю – в любой момент она может отобрать и это. Тело колотит звенящей потребностью. По спине прокатывается волна дрожи, оседая в ногах. Маруся остается робкой совсем недолго, и вот, ее пальчики уже ныряют мне под свитер, поглаживая кожу, а язык борется с моим в поединке.
Она совершенно безумна.
Разве можно так со мной поступать?
– Нельзя, – шепчу, отрываясь от пьянящего рта, когда ее руки ложатся на пояс брюк.
Сумасшедшая. Она совсем не в себе.
– Это поможет, – нашептывает мне в рот, продолжая дергать мой ремень.
Я обхватываю ее лицо ладонями и вглядываюсь в горящие глаза. Затуманенный взгляд ловит меня на крючок, и я плюю на все договоренности с собственной совестью. Я так долго играл хорошего парня, может, он ей не нужен? Может, именно это и станет нашей новой точкой отправки?
– Маруся, – шепчу ей на ухо, покрывая поцелуями шею. Кожа под моими губами покрывается мурашками. Какая она чувствительная.
– Не называй меня так, – хрипло смеется она, впаивая пальчики мне в плечи. – Это ужасно.
Хорошо, хорошо, хорошо. Все, что скажешь.
Ее рот снова цепляет мой. Я крепче сжимаю жену в руках. Приподнимаю над полом и подсаживаю на стол, от которого мы в одном шаге. Тот глухо бьется о стену под нашим давлением. Маруся скрещивает ноги у меня за спиной, а сама откидывается назад, ловко орудуя пальцами над мелкими пуговками на рубашке. Я учащенно дышу, пытаясь реанимировать сжавшиеся от возбуждения легкие.
