bannerbannerbanner
Де Бюсси

Анатолий Матвиенко
Де Бюсси

Полная версия

Я чувствовал себя агентом-нелегалом, внедренным под надежным прикрытием во враждебную страну, хоть до появления блока НАТО и даже наполеоновских войн пройдут столетия. Может, достойным поприщем станет перекройка истории, чтобы Россию (будущую) укрепить, ее потенциальных врагов ослабить? Но мне не дано знать, каких результатов добьюсь в двадцать первом веке, если на что-то повлияю в шестнадцатом, не запущу ли «эффект бабочки», предсказанный Реем Бредбери в знаменитом рассказе «И грянул гром». Например, вычислю предков Бонапарта и кастрирую его прапрапрадедушку во младенчестве… Но война 1812 года имела для России столько последствий, что уничтожь их – неизвестно что выйдет. В частности, отменится истребление польской оппозиции на западе Империи. Не сделай этого Александр I по горячим следам выступления шляхты на стороне Наполеона, следующие восстания поляков могли бы получиться намного успешнее, и к Первой мировой наша страна пришла бы слабее, без западных территорий. Или, воздержавшись от участия в разделе пирога под названием Речь Посполитая, русские могли освободить польские земли от германской и австрийской оккупации, обеспечив себя верным союзником. Облегчил бы такой поворот судьбу России – не знаю, самые верные союзники нет-нет да и воткнут нож в спину… В общем, в реформаторы истории я точно не годился.

Де Бюсси к Варфоломеевской ночи исполнилось всего двадцать три, мне в двадцать первом веке перевалило за пятьдесят. Но здесь продолжительность жизни меньше, не говоря о «естественной» смерти бретера – с клинком шпаги меж ребер.

От французского дворянина мне досталось отличное тело, довольно спортивное, тренированное упражнениями, фехтование, охота и верховая езда закалили его. Через мутноватое стекло зеркала, висящего в моей спальне, на меня по утрам глядел молодой человек с аристократически удлиненным лицом, впалыми щеками под довольно острыми скулами. Черная шевелюра и черные же усы составили контраст с белой, плохо загорающей кожей – тут приходилось носить широкополую шляпу, чтоб не покрыться пятнами на солнце, смягчающих мазей нет и в помине. Точнее, кое-какие предлагались, но ими я не рискнул бы лечить и копыта Матильды.

Бородку, делающую меня похожим на Мефистофеля, я немедленно удалил. Фамильный выпуклый подбородок де Бюсси выглядел мужественнее без густой поросли. Узкая полоска-скобочка вдоль нижней челюсти его только подчеркнула. Начисто выбриваться каждое утро – выше моих сил, тем более цирюльные таланты Жака не вызвали у меня восторга.

Глаза тоже темные, им несложно придать романтическое, слегка загадочное выражение.

На меня засматривались девушки. И мужчины определенного склада – тоже. На мужчин мне плевать, а вот барышни… Прожив свыше пятидесяти лет, первое время было трудно обуздать чувства и мысли, а особенно скрыть их, облачившись в обтягивающие кавалерийские рейтузы, когда деликатная часть тела в присутствии очередной парижской модницы приходила в неистовство. Если в прежней жизни меня соблазняли полуобнаженные красотки или затянутые в откровенное прозрачное белье, в шестнадцатом веке я моментально подстроился под здешние реалии. Все женское закрыто огромным количеством ткани, поэтому декольте или случайно мелькнувшая из-под подола ножка в аккуратном французском башмачке вызывали больше эмоций, чем развязные танцы стриптизерш в ночном клубе на Монмартре.

Здесь запросто было подхватить туберкулез, парижане в XVI веке не знали, что некоторые его формы весьма заразны, «стыдной болезни» (сифилиса) привыкли не опасаться. На альковном поле боя дворянство веселилось напропалую – с простолюдинками ради самого процесса и нехитрого, дарованного природой удовольствия, а с замужними дамами или вдовами дворянской крови – еще и для самолюбия. Чем более знатна женщина-трофей, тем больше уважения и зависти оседлавшему ее поклоннику. Высшим пилотажем считалось проникнуть в альков герцогини, и редкие счастливчики, сподобившиеся совершить этот подвиг, недолго держали язык за зубами, храня честь любовницы. Желание похвастаться брало верх над благоразумием.

Происхождение дамы совершенно не взволновало меня, когда я узнал о высокородности вдовы Чарторыйской. Эта женщина – королева во всех отношениях, независимо от титула и родословной…

Она беспокоилась без вестей от мужа, которого я пристрелил, не позволив даже умереть от шпаги дворянина. Врать не стоило, все скоро выплывет наружу. Единственный выход – полуправда.

– Боюсь, его ранение слишком тяжкое, чтобы выжить, прекрасная пани. Нападавших было около полусотни, нас гораздо меньше. Увы, я не мог действовать осторожно и не старался взять знатных противников в плен. Уцелел лишь Огинский, его я и шел проведать, когда встретил вас.

Женщина окаменела. Огромные глаза раскрылись еще шире. Как же, стоящий перед ней и отвешивающий учтивые реплики мужчина всего несколько часов назад убил ее супруга, а сейчас так спокойно об этом заговорил!

Более того, к бордовой коросте на моем плаще, быть может, примешалась и застывшая кровь Чарторыйского…

Позади вдовы послышался шум – там горестно вздохнула дородная дама отнюдь не юных лет в черном чепце. Утонув в глазах пани Эльжбеты, я проворонил сопровождающую, а та принялась свирепо квохтать по-польски. Если правильно истолковал ее слова, карга потребовала срочно убираться прочь от «французского дьявола».

– Сам вы дьявол или лишь его слуга… Не знаю. Но вы погубили меня! Независимо от того, что произошло… там… Даже если вы только оборонялись. Я вас проклинаю! Ненавижу!

– Сделанного не вернуть! – я преклонил колено, словно в присутствии особы королевской крови. – Нам действительно выпал жребий защищаться или погибнуть. Перед вами я в неоплатном долгу, слово чести! Располагайте же мной. Примите мою защиту. Вы – молоды, прекрасны, заслуживаете достойного мужчины, который не будет рисковать попусту, из-за чего столь велик шанс остаться одной…

– Достойного? – она горестно усмехнулась и сделала повелительный жест сопровождающей толстухе не вмешиваться. – Муж мой – истинно достойный человек. Всегда платил по счетам. Поэтому после него мне остаются только громкий титул и непомерные долги, за которые заберут и поместья, и все, что на мне.

Рука безвольно описала в воздухе дугу. Наверно, долги действительно огромные, раз бриллиантовые подвески, серьги и кольцо поверх перчатки с крупным синим камнем – только малая толика средств, нужных для расплаты с кредиторами.

– Здесь я могу прийти на помощь.

– Погасите долги Чарторыйского? – безупречные губы сложились в подобие грустной улыбки. – Тем самым откупитесь за убийство?

– Наверно, я не настолько богат. Но подвизаюсь в свите короля, и в моих силах дать ему на подпись указ о замораживании взыскания долгов. По крайней мере, у вас не изымут поместья, часть доходов отдадите кредиторам, со временем погасите долг полностью.

– Матка Боска, как же вы наивны! И совсем не знаете Польшу. Едва переступив порог, намерены ломать законы, сложившиеся столетиями! Тем самым навлечете гнев магнатов на короля, прольется новая кровь… – Она кидала в меня слова, как дротики, и каждый находил цель, а ее губы дрожали и самые прекрасные в мире глаза наливались слезами, я чувствовал полную беспомощность от невозможности что-то изменить, не сходя с места… – Нет, уж лучше отправлюсь на паперть или в монастырь. Прощайте! Бог вам судья.

Шорох юбок стих вдали. Глядя вслед, я был не в силах отвести глаза – серое дорожное платье не скрыло стройность фигуры, перетянутой корсетом до осиной тонкости талии. Наконец, ее силуэт заслонился массивным корпусом сопровождающей дамы.

Де Бюсси снискал славу дамского угодника и отважного любовника, я не посрамил репутацию, приняв эстафету. Отчего же две женщины, волнующие сердце куда сильнее, чем возбуждающие похоть, мне недоступны…

…И вдруг разведчик взял во мне верх над романтическим молодым дворянином. Ключевое наблюдение: красавица – в дорожном платье! Следовательно, приехала недавно и остановилась в доме бургомистра вместе с мужем, рассчитывая скоро покинуть временное пристанище, оттого не сменила гардероб. Так как радикальные взгляды Чарторыйского вряд ли представляли секрет, вот и всплыло вероятное объяснение неловкости Домбровского, он знал о присутствии четверых заговорщиков, об их отъезде в большой компании простолюдинов, вооруженных явно не для охоты на зверя, но пальцем не шевельнул.

Бургомистр – сам заговорщик или «моя хата с краю»?

Стоит рассказать Шико. Когда прибудет королевский поезд, в свите Генриха найдутся люди, способные проследить за скользким шляхтичем.

Беспокоило другое – уже на западных рубежах Речи Посполитой, похоже, нас ожидало больше интриг и заговоров, чем в самом Париже.

Глава третья
Открытие

– Пшепрашам, пан! Чего изволите?

Бургомистров слуга подкрался незаметно, пока я пребывал в столбняке – сначала от чар молодой вдовы, потом от нахлынувших подозрений. Пшепрашам (извините) – это обычное вежливое обращение в Речи Посполитой, поляки отнюдь не чувствуют себя кругом виноватыми, скорее – наоборот. Очнувшись, я попросил отвести меня к Огинскому.

Тот был плох. Остроконечная пуля, выточенная в одной из мастерских Сен-Дени под моим личным присмотром, пробила плечо навылет, переломив ключицу.

Мысленно снял шляпу в знак уважения. Мужественный лях с такой-то раной часа три продержался в седле, правил одной рукой лошадью и даже поддерживал светскую беседу!

В нос шибанул запах сивушного самогона, совершенно непривычный в эту эпоху – здесь предпочитали вино, пиво, брагу, но не крепкие напитки. Мое внимание привлек лекарь, обрабатывающий рану.

Конечно, людская была далека от стерильной чистоты операционной. И вряд ли тряпки, окружающие рану, подверглись кипячению. Но медикус что-то определенно знал о дезинфекции, в отличие от ксендза, норовившего сунуться как можно ближе к столу с разложенным телом шляхтича и пролечить пулевую дырку распятием.

 

Оба сошлись в неприязни ко мне.

– Вы – француз? Потрудитесь покинуть покой, пока я латаю следы вашей выходки.

Сварливый тон лекаря при поддержке священника немедленно пробудил у меня дух противоречия.

– Я не просто француз, а правая рука круля посполитого, панове. Этого бунтовщика я мог прикончить на месте и пощадил до суда, но могу исправить упущение. А также выяснить, кто в доме бургомистра защищает и покрывает заговорщика. И, стало быть, с ним заодно.

Лекарь помимо воли опустил глаза к моей руке, откинувшей полу плаща, обнажив эфес шпаги. Острая сталь вылетит из ножен и ужалит насмерть менее чем за удар сердца, быстрее, чем фитиль поджигает порох на полке мушкета. Распластанное тело, пробитое насквозь, лучше любых других свидетельств доказало – я не привык колебаться, если необходимо пустить оружие в дело.

– Что вам угодно, пан француз?

– Присмотреть, все ли сделано для врачевания арестанта. По меньшей мере он обязан дожить до прибытия круля Генриха. Далее – все в руках Божьих.

– Вы – гугенот? – вмешался святоша со своим, наверное, самый актуальным в эту минуту вопросом. Считал вредным для выздоровления доброго католика присутствие еретика? Получи сдачу той же монетой!

– Нет, панове! Упаси Господь! Ну а вы, святой отец? Вижу, в сутане, но вдруг в глубине души разделяете ереси Кальвина?

Он заквохтал от возмущения, утратив дар членораздельной речи, а я продолжил закручивать гайки:

– Нам известно также, что объявленная веротерпимость в Речи Посполитой простирается непозволительно далеко, до измены вере Христовой. Вы терпите не только кальвинистов, униатов и православных, но даже иудеев! А в Литве, говорят, и мечети есть?! Без попустительства римской церкви сие невозможно! Поэтому я повторяю вопрос, вы – еретик? Или сочувствуете еретикам? Или все же верны святой вере?

Рука потянула шпагу вверх, обнажив три вершка стали между гардой и ножнами. Заподозривший в моей персоне французский вариант великого инквизитора, ксендз попятился к дальней стене, терзая пальцами крест, и истово залопотал:

– Как же, верен, сеньор, Господу Богу нашему Иисусу Христу и святой католической церкви…

– Вот и славно, что я сразу же нашел единомышленника. Не затруднит ли вас, святой отец, до приезда его королевского величества составить список дворян и видных горожан, не столь крепких в католической вере, как мы с вами? Вижу – согласны. Так приступите к богоугодному делу немедленно, а я сам прослежу за медикусом. Знаю, лекари слишком часто имеют дело со смертью и посланниками дьявола, являющимися за грешными душами, и порой сами не могут устоять перед соблазном.

С фанатиками – как с капризными детьми, чем пороть, проще переключить внимание на другую игрушку.

Ксендз с облегчением ретировался, а я предложил помощь эскулапу.

– Дуэльный опыт учит оказанию помощи, пан…

– Пан Ежи Чеховский, а вы, позвольте спросить…

– Луи де Клермон, сеньор де Бюсси д’Амбуаз.

Уставился на меня оценивающе, и он прав. Дворянский титул – ни в коей мере не свидетельство умения латать человеческие тела. Мой визави был худосочный, чернявый, горбоносый, с близко посаженными глазами, я бы скорее принял его за еврея, а не за поляка. Но в эту эпоху скрывать еврейское происхождение под фамилией из другой нации не практиковалось. Пусть так – Чеховский.

– Пуля прошла навылет, сеньор де Бюсси. Но, как обычно случается, вырвала клок из одежды, думаю – он застрял в ране. Если не вытащить, плечо раздуется, покраснеет, начнет смердеть, а пан Огинский умрет от горячки.

– Мне так и так умирать, – впервые подал голос пациент. – Оставь меня, лекарь. Не мучай напоследок!

– Не в правилах Чеховских бросать начатое на полпути. – В голосе медикуса послышался польский гонор, мол – не шляхта мы, но честь имеем. – Пан Огинский, выпейте моего зелья.

Он влил сивушную дрянь прямо в рот раненому, предусмотрительно зажав тому нос. Шляхтич попытался ухватиться здоровой рукой за склянку, задохнулся и вынужденно проглотил. Его, обессилевшего от потери крови, быстро победил алкоголь.

– Теперь привяжем руки и ноги к столу, – решил Чеховский. – А что, в Париже это не принято?

– Отчего же. Гуманнее, чем огреть по голове обухом топора.

Я не шутил – действительно слышал о такой анестезии.

Лекарь шустро опутал пострадавшего вожжами от гужевой упряжи, Огинский только пьяно промычал. Зафиксировав пациента, Чеховский смазал самогоном острый нож сапожного типа и точными движениями вскрыл плечо, словно разделывал моего пленника на мясо. Достаточно было прочистить рану примитивным зондом!

Убрав кровавые ошметки, наверно – от кафтана или камзола, медикус ловко сшил мышцы и дырищу на коже обычной суровой ниткой, тоже смоченной самогоном, кончик предусмотрительно вывел наружу. Пациент побледнел до синевы, в нормальных условиях ему бы можно помочь переливанием крови, но здесь ничего подобного еще не знали.

– Скажите, пан Чеховский, откуда у вас знание о целебных свойствах этого… гм… зелья?

– Русского хлебного вина? Его еще мой дед применял. У нас не найти, он из похода на московитов привез, со смоленской винокурни. Рану в походе промыть нечем было, вода кончилась, колодцы потравлены, вот он и промыл себе вином. И зажило, только след от бердыша дед до смерти носил. А кто не промыл, так и слегли в огневице, и померли многие.

Он быстро перекрестился, лишь на миг прервав шитье по живому, но я заметил – не очень-то лекарь религиозен. Самогонку, судя по сивушному амбре, ухитрился сам выгонять, дедова кончилась, а секреты приготовления хлебного вина – первача, настоянного на травах – не постиг. Но сам дошел до многого, чего наука шестнадцатого века не знает. Может быть полезен. Не ровен час, кто-то из наших будет лежать на столе с лишними дырками в теле.

– Понимаю… Что же ксендз у вас над душой висел?

– У ксендза своя правда – исповедовать и положиться на волю Господа. Мое врачевание он обзывает покушением на Божье провидение. Я в его глазах еретик, хоть и хожу в костел.

Можно попробовать объяснить ксендзу, что все в воле Божьей, и Господь позволяет врачевать, не обрушивая гром и молнии на голову лекаря, но этот спор повторялся миллион раз и бесполезен, потому что религия взывает к вере и чувствам, а не к фактам и логике. Мои же чувства говорили о другом – Чеховский первый человек в Польше, мне симпатичный. Не считая, само собой, новоиспеченную вдову, но к ней возник интерес в корне иного рода.

– Ежи, вы – дипломированный эскулап? Дворянин?

– Что вы, сеньор! Из мазовецких мещан. Учился как мог, практику имею в Лодзи…

– Но не жируете.

Он сконфузился. Черная куртка с когда-то бархатным, а сейчас просто вытертым итальянским воротником и бесформенный берет, напоминающий формой ночной колпак Генриха Анжу, никак не свидетельствовали о достатке.

– Скромно живу. Откладываю. Вот… Готово. Нужно будет лишь нитку удалить.

– И не женаты, полагаю, – я не отступился от своего.

Мужчине было лет тридцать. В тусклых усах виднелась седая нитка – и за эти тридцать лет хлебнул лиха.

– Нет, сеньор. Вот вернусь домой…

– Есть предложение лучше. Вступайте в свиту короля Генриха. Жалованье твердой французской монетой, а не польскими злотыми вас устроит? И пациентов с дырками вам обещаю для практики – не соскучитесь. Сегодняшний день тому подтверждение.

Чеховский задумчиво вытянул губы, вытирая руки от крови тряпицей.

– Французская служба… Пшепрашам, сеньор де Бюсси, меня наши превратно поймут.

– Польская служба, Ежи. Наш Генрих, не забывайте, приехал сюда на польский престол. И у него обязательство – отправлять посполитую молодежь на учебу в Париж. Вы, конечно, молодость миновали, но не бывает правил без исключений. Интересна вам парижская степень, не знаю, как ее называют, кажется – магистр медицины в Сорбонне?

У горбоносого отвалилась челюсть.

– Я, сын простого шорника, и вдруг парижский магистр медицины? – Чеховский изменился в лице. – Вы шутите, сеньор… Даже представить не мог…

– Вот и договорились. Как только в Лодзь поспеет королевский поезд, представлю вас при дворе. Но учтите, мон ами, простой службы не ждите. Нас пытались одолеть в открытом бою – не вышло. Что будет дальше? Выстрел исподтишка из мушкета или арбалета? Удар кинжалом в темном коридоре?

– Скорее – яды, – поделился он соображением.

Нашему Генриху, славному сыну Екатерины Медичи, не привыкать к существованию в обстановке, когда отравлено может быть все что угодно, и не спасет даже проба еды: лакей укусит яблоко, останется жив, а монарх покроется синюшными пятнами, потому что яд находился на другой стороне яблока.

– Ты умеешь распознавать яды? И находить противоядие?

– Не вшистко… Но те, что в ходу у наших – знаю. Да, разбираюсь и в противоядиях, помогу… если не будет слишком поздно.

– Договорились. Принимайтесь за дело немедля, пан Чеховский. Тысяча двести персон – большая цифра, среди них будут и заболевшие в дороге. Готовьтесь к приему. Хотя, конечно, не всем нужно такое внимание, как королю, мне или Шико.

– Шико?

– Его на самом деле зовут Жан-Антуан д’Англере, прозвище Шико, что означает «обломок зуба», ему придумал наш славный Анжу. Шико – правая рука Генриха, придворный шут и мой друг. А еще – очень опасный человек. Врагов у него много, но долго они не живут.

– То есть при французском дворе те же нравы, что и у нас, – резюмировал мой новый наемник. – Интриги и внезапные смерти. Везде так?

– Не везде. В Антарктиде спокойнее, – рассеянно ответил ему и спохватился: – Это слишком далеко, не обращайте внимания и не стремитесь туда.

Оставив Чеховского, я снова отправился наверх, дабы принять участие в квартирьерских хлопотах. В голове переваривались впечатления от насыщенного дня.

Я прилично знал французскую историю, хуже, к стыду своему, русскую и совсем слабо польско-литвинскую. Вроде бы Генриху в Польше долго править не довелось, но почему именно – это уже за пределами обязательных знаний посольского атташе по культуре. Монарху предстоит вернуться в Париж и надеть на голову французскую корону под именем Генриха III, последнего в династии Валуа, а следующим на престоле будет восседать первый Бурбон, он пока еще только король Наварры.

В России, точнее – в Русском царстве, после смерти Ивана Грозного не останется престолонаследника, рулить державой примутся отец и сын Годуновы, за ними «царь Васька», то есть Василий Шуйский, чей талант государственного деятеля окажется на уровне Михаила Горбачева, то есть ниже плинтуса, что в обоих случаях неизбежно выливается в смуту. На волне преодоления смуты появляется первый Романов… Или Ельцин.

Ну а мне-то что было делать? История произошла, состоялась. Я как зритель на ретроспективном показе в кино, только фильм разворачивался куда реалистичнее, чем 5D, правдоподобный до удара копьем в брюхо. Осталось просто выживать, воевать, развлекаться, осеменять, напиваться? Во французском и русском много глаголов, ни один из них не дал мне смысла существования. Разве что удавиться, тем самым это бесполезное существование прекратить.

Каюсь – за время вынужденной командировки в прошлое так и не отыскал смысл этого чуда, все больше склоняясь к мысли, что перемещение произошло совершенно спонтанно, и мирозданию абсолютно безразлично, какие дела я здесь натворю, сражаясь за место под солнцем.

Стоит позавидовать Шико, всегда энергичному и не унывающему. Он намекнул бургомистру организовать для нас ужин и присутствовать на нем вместе с супругой и дочками. Дочери, кстати, вполне ничего, особенно старшая, созревшая, хоть и не ровня Чарторыйской. За столом мой друг отпускал шуточки, для польской знати довольно обидные – как паны мнят себя наследниками ягеллонской рыцарской славы, а сами отдали уже московитам восточные земли Великого княжества. Там, глядишь, и в коронных землях московские стрельцы объявятся.

Разговор окончательно вылился в опасное русло, и я поспешил перевести речь на Тартарию, как здесь принято называть Русское царство.

– Иван Четвертый дальновиден тем, что присоединяет земли, с центральными княжествами граничащие, позже и за каменный пояс – за Урал пойдет. У русских много земли, в том их сила. Европа же давно поделена вся, и новые владения за западным океаном трудно удержать. Испанцы, португальцы, голландцы начинают на этом зубы обламывать, потом придет и черед Франции.

Закончив глубокомысленную тираду, отрезал кусок восхитительного оленьего филе. Пища здесь натуральная, оттого вкусна до невозможности и на время отвлекала от раздумий о бессмысленности бытия.

Де Бреньи отрешенно обгладывал ребрышки, поляки смотрели на меня, как деревенщина на приезжего горожанина, вещающего о материях, ранее им недоступных, а Шико швырнул нож с куском мяса на конце и прогнусавил своим мерзким гасконским говорком:

 

– Дружище, тебе голову не надуло? Какие еще, к дьяволу, владения за западным океаном?! Кто пробовал плыть – ни один не вернулся. Там же провал в геенну огненную!

Прожаренная оленина застряла в горле. Ермак Тимофеевич в поход, наверно, еще не отправился, Сибирь пока не русская, даты плохо помню… Но Колумб достиг Америки в 1492 году, восемьдесят с лишним лет назад, это учил наизусть каждый советский школьник! А где-то лет пятьдесят назад состоялось путешествие Магеллана… Доказали уже – Земля круглая. Как же Шико не знает, уж он-то человек образованный по местным меркам?! Но несет чушь о каком-то провале…

Так, спокойно! С кем я обсуждал в Париже что-либо о Новом Свете? Черт, ни с кем! Слышал ли разговоры о мореплавателях? Конечно, тысячу раз слышал – о каботажном сообщении у берегов Европы и в Средиземноморье, о пути в Индию и Китай вокруг Африки. А о западных материках – ни слова.

Стыдно… Еще называется – разведчик. Я полтора года не замечал чрезвычайно важный факт! Сейчас, ударившись лбом в очевидность, не посмел в него поверить.

Почувствовал, что меня охватывает озноб, по телу струится холодный пот, разнервничался больше, чем в драке против отряда Чарторыйского. Чеховский, устроенный за столом сбоку, в стороне от наших высокопоставленных тел, тревожно присматривался – уж не отравлен ли я в первый же вечер, о чем судачили с ним буквально час назад.

Хуже, чем отравлен – я раздавлен! Опрокинул в себя залпом кислое вино и спешно уединился в отведенной мне комнате, отказавшись от помощи Жака в избавлении от одежды.

Итак, Америка не открыта. В общем-то, дьявол ее задери, эту Америку, да простят меня патриоты США из далекого теперь будущего. Нарисовалась проблема похлеще.

Выходит, вся мировая история – ошибочна, Великие географические открытия совершены позже? Нет, абсолютно невозможно, слишком много сохранилось свидетельств, это в античности или в Каролингах-Меровингах историки могли лет на сто промахнуться…

Есть еще отличия? Конечно! Вроде бы мелкие, малозаметные, их можно списать на мое недостаточно глубокое знание этой эпохи до провала в Варфоломеевскую ночь, или… Ну вот, например, Генрих Наваррский произвел сильное впечатление, но он совсем не похож ни внешне, ни манерой поведения на известного мне по книгам исторического деятеля, я уж молчу о персонаже из романов и кинофильмов.

Но это все не то, мелочи по сравнению с неоткрытием Америки…

Устало посмотрел на колеблющееся пламя единственной свечи. Надо быть честным с самим собой, глянуть правде в глаза, пусть главное событие этого вечера оказалось еще более ошеломляющим, чем осознание полтора года назад, что я заброшен в прошлое.

Здесь есть Франция, Англия, Речь Посполитая и Русское царство. Есть Генрих Валуа, герцог де Гиз, семейство Медичи и даже граф де Монсоро, чья миловидная жена мне обещана в возлюбленные фантазией Александра Дюма. Правда, граф еще не женат.

Но это не прошлое человечества, того человечества, оторванной частью которого я был, ввалившись в совершенно другой, пусть и во многих деталях чрезвычайно похожий мир.

Значит, здесь еще не предопределены вехи будущей истории: польское нашествие в Москву и воцарение Лжедмитрия.

Даже нет гарантии, что Генрих Наваррский станет королем Генрихом IV и погибнет от руки подлого убийцы.

И не факт, что меня зарежут как свинью слуги ревнивого де Монсоро, хоть осторожность не помешает.

Надо еще отправить за вином… Ужас вдруг сменился облегчением: на меня больше не давят столетия свершившегося, еще ничего не произошло! А то, что произойдет – в моих руках. И к черту сомнения!

Жизнь, наконец, обрела смысл: в противостоянии Руси и Польши не выявлен победитель, Речь Посполитая остается главным врагом и соперником русских. Но человек, именующий меня своим другом, в ближайшие месяцы украсит голову польской короной, и в моих силах повлиять, чтобы политика Кракова не нанесла ущерба Москве в самый уязвимый для нашей истории период. Если у моего вояжа в этот мир и в эту эпоху есть высший смысл, то он мне открылся поздно вечером в Лодзи 31 января 1574 года.

…Я скукожился под одеялом, долго не мог уснуть: кажется, что с безмолвным упреком из темноты на меня смотрели прекрасные и печальные очи молодой вдовы, словно вопрошая, каких еще дров мне предстоит наломать.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru