Анатолий Матвиенко
Де Бюсси
Глава четвертая
Первый королевский бал
– Я начинаю ненавидеть все, что меня здесь окружает! – повторял король Генрих, страдальчески обводя взглядом убранство августейших покоев.
Вавель, королевский замок в Кракове, как и королевский двор вообще, произвел на нашего Анжу отталкивающее впечатление, рассчитывавшего узреть здесь подобие Лувра, пусть несколько провинциальное. Возможно, обновленный дворец, многократно перестроенный в более поздние века, пришелся бы монарху по душе, но сейчас это было преимущественно крепостное сооружение с мощными стенами, как наружными, так и у внутренних строений, оттого Вавель тесноват для пышной жизни, напоминающей парижскую. Доброго слова нового владельца удостоилась лишь канализация, успешно выводившая нечистоты в Вислу. Увы, не проникнешься же привязанностью к жилищу из-за одного только удобства отхожих мест!
– Клянусь Создателем, друзья мои, здесь невыносимо оставаться даже месяц! А меня хотят замуровать в этом захолустье на долгие годы…
Он вертелся перед зеркалом в королевских апартаментах на втором этаже дворца, окруженный слугами и похожий на корабль, который команда готовила в ответственное плавание. Парчовый костюм Генриха с огромным воротником, соперничающим белизной с трикотажными чулками, был обсыпан золотом и бриллиантами до такой степени, что, кажется, танцевать в нем получится не ловчее, чем в рыцарских доспехах. Золотое шитье сверкало и на берете, и на перчатках, и на коротком плащике. Башмачки сияли золотыми пряжками, каждое ухо отягощалось тремя драгоценными серьгами. Бородка скобочкой вокруг челюсти была тщательно расчесана, усы уложены, весь облик воплощал собой некое картинное совершенство.
Наш король, бесспорно, красив, у него прекрасная фигура, аристократическое лицо с французской утонченностью и итальянской страстностью. Но, на мой взгляд, его внешность была слишком ухоженная, чересчур слащавая и чрезвычайно женственная. Вряд ли кто поверит, что Анжу – неплохой военный, хоть это он и доказал нам под Ля-Рошелью. Из физических своих качеств Генрих продемонстрировал полякам только одно – умение держаться в седле, ибо устраивал охоты от Лодзи до Кракова, где позволяли условия, и в охоте был весьма успешен.
Небольшое, в общем-то, расстояние королевский поезд преодолевал недели две, охоту на крупную лесную дичь монарх чередовал с охотой на дичь домашнюю: на вдовушек и просто замужних панночек нестрогого поведения, очарованных французским шиком.
Первый бал в Вавеле считался даже более важным, чем прием новых подданных перед коронацией: на балу соберется практически весь цвет польской и литовской знати, Генрих обязан их очаровать. А еще он впервые встретится со своей нареченной невестой.
Де Келюс с поклоном протянул последний аксессуар – шпагу с огромным сапфиром в рукояти, наш суверен в это время был занят подведением губ, он обожал видеть их в зеркале рубиново-красными.
– Шико! Признайся, ты видел эту…
– Анну Ягеллонку, ваше величество, – подсказал мой друг, соблюдая церемониальную почтительность в обществе кучки дворян, удостоенных чести присутствовать при облачении монарха, в том числе – не только называемых его друзьями, а также целого выводка слуг. Лицо у Шико бесстрастно, смеялись лишь уголки глаз. – Говорят, чрезвычайно достойная и целомудренная пани.
– Что говорят, я слышал и сам. На портрете – писаная красавица, а тебе как она глянулась?
– На любителя, сир.
– Понятно. То есть я вряд ли окажусь любителем этих старых костей.
– Но вам даже не обязательно делить с ней ложе и плодить наследников, все равно следующим польским королем будет избранный Сеймом, а не ваш сын.
Удовлетворившись отражением в зеркале, король бросил краткую реплику «для глуши – сойдет» и направился к лестнице вниз, ведущей в бальный зал, мы вместе с Шико и де Келюсом пристроились позади. Они были разодеты как павлины, чуть-чуть уступая в пышности оперения монарху, чтоб не вызвать его ревности. Я же остался в привычном коричнево-черном колете и в черных с серебром штанах (шоссах), заправленных в высокие сапоги. Перещеголять короля и его ближайшее окружение мне не по средствам, поэтому еще прежний де Бюсси принял линию выделяться непохожестью, а любой, кто думал что-то обронить по поводу строгого платья, обычно замечал руку в перчатке у эфеса шпаги и старался шутить про себя.
– Его величество круль Речи Посполитой Хенрик Валезы!
Я отчетливо увидел гримасу на лице Шико: он упустил нечто важное, не предупредил церемониймейстера, что нашего государя до коронации неуместно представлять королевским титулом. И уж точно надо было уговорить монарха оттянуть бал до официального возложения короны на голову, что стоило подождать считаные дни, тем самым избежать двусмысленности ситуации… Генриха же взволновало другое, он обернулся к нам и прошептал, а лицо буквально перекосилось от гнева:
– Что за дьявольщина?! Это я – король, а не какой-то там Валеза! У них всплыл очередной заговор?!
– Вы и есть Хенрик Валеза, это ваше имя на польский манер! – я попытался сдержать нервный смех, потому что уже как-то пробовал ему втолковать про обязанность монарха понимать польский язык, принять местные обычаи, одеваться по моде магнатов и смириться с именованием «Хенрик Валезы». Он даже свое имя по-польски пропустил мимо ушей и считал, что проще всю Речь Посполитую переучить и перекроить на французский лад, чем самому вызубрить хотя бы две сотни слов местного языка.
– Мерде! – совсем не по-королевски ругнулся он, но очень тихо, затем надел самую ослепительную улыбку и обратил к подданным сияющее лицо, будто таял от удовольствия видеть их всех в Вавеле.
Справа и слева от нас сгрудилась королевская свита, привезенная из Парижа, она подражала Генриху в следовании моде, я – единственный, которому монарх позволил плевать на нее. Мужчины щеголяли в пурпуэнах – коротких куртках на каркасе из конского волоса, с гофрированными воротниками величиной с мельничный жернов, и с куцыми плащиками за спиной. Забавные верхние штанишки ярких цветов, раздутые ватным подбоем, формой напоминали женские. Они перетягивались шнурами на уровне середины бедра, ниже ноги были прикрыты только чулками ба-де-шосс, стеганными на вате, отчего икры тоже смотрелись округло и женственно.
В придворной толпе преобладали попугаисто-кричащие расцветки, скромнее и в темное облачались только кальвинисты, которых, по понятным причинам, всего пара человек и не в ближайшем окружении короля. Их соседство бросало тень на меня, также строго одетого, за что неизбежно получал косые взгляды с подозрением в принадлежности к гугенотам.
Французские придворные дамы воевали с мужчинами на всех фронтах, стремясь к еще более объемным и вычурным нарядам, нижние юбки распирались обручами, рукава верхнего платья надувались до формы буфа, из-под них виднелись покрытые разрезами рукава нижнего платья. Очень глубокие декольте внушали желание заглянуть еще глубже в розовые дебри, а также опасение, что груди вырвутся на свободу из слишком низкой шнуровки лифа. Это прекрасно, если бы не изобилие всяких рюшечек и прочих крупных деталей, скрывавших женскую фигуру или делавших ее непропорциональной. Тем более в моду еще не вошел каблук, визуально удлиняющий ноги.
Все это вместе напоминало мазню сумасшедшего, но очень веселого художника и произвело на поляков ошеломляющее впечатление, судя по их широко раскрытым глазам, эффект не испортило даже темное пятно моей фигуры, неотступно шагающей за королем.
Он важно прошествовал через зал, и я поразился его выдержке, когда после представленных ему многочисленных магнатов – Радзивиллов, Потоцких, Броницких, Понятовских, Острожских, архиепископа, епископов, других вельмож поменьше рангом и всяких иностранных господ, коих в Вавеле набилось как селедка в бочке, Ян Замойский торжественно подвел под высочайшие очи Генриха его будущую супругу.
Глядя на старую деву, почти на три десятка лет старше суженого, я попытался вспомнить автора выражения «молодая была не молода» и расстроился. С каждым месяцем, поведенным в шестнадцатом веке, я все меньше и все реже обращался к веку двадцать первому, прочитанным книгам, просмотренным фильмам. Впечатления полувековой предшествующей жизни стирались, оставалась одна реальность, где я – де Бюсси д’Амбуаз. Но все же цеплялся за прежнюю личность, за свое предназначение – что-то изменить в пользу Руси, и тут произошло нечто, от высоких, философских и стратегических мыслей решительно отвлекающее. Один из Радзивиллов сопровождал вдову Чарторыйскую.
На фоне других польских дам, жадно и завистливо пожирающих глазами парижанок, сами они были обряжены архаично, в лучшем случае по итальянской моде середины века – гораздо строже и с преобладанием темных цветов, Эльжбета выделялась чрезвычайно. Ее угольно-черное атласное платье безукоризненного парижского кроя с прорезными рукавами свидетельствовало о безупречном чувстве стиля, без финтифлюшных излишеств, декольте открыло верх небольшой груди. Темные волны на голове были уложены в замысловатую прическу, в волосы вплетена черная траурная лента… Разрази меня гром, ни во французском королевстве, ни в Речи Посполитой, ни в землях германских княжеств я не видел женщин, кому черное так шло бы к лицу, притягивало, возбуждало, а не призывало за компанию скорбеть!
И словно в насмешку над скульптурным совершенством Чарторыйской шаловливая рука Создателя рассыпала по ее левой груди пригоршню крошечных родинок. Впрочем, совершенство – дело вкуса. Породистая знать Западной Европы – длиннолицая, включая мои мордасы, у Эльжбеты мягкий овал и чуть выдающиеся скулы, видно, какой-то восточный кочевник отметился у ее прапрабабушки. Как по мне, отступления от европейского канона ее совершенно не портили, а что подумали другие, мне плевать…
– Готов побиться об заклад и поставить на кон свою шпагу, наш Хенрик совсем не противился бы царствовать в Кракове, предложи ему в жены не старую деву, а эту вдовушку. Пользованную, конечно, но все равно гораздо свежее, – прошептал Шико. Из-за тесноты зала мы стояли близко к польским дворянам, и нестандартная красота Эльжбеты не могла быть незамеченной дамским угодником. – Я сочувствую королю… Впрочем, он живет по принципу – одно другому не мешает.
На меня накатила такая волна, словно ошпарили кипятком, а потом бросили в снег. Чарторыйскую, этого ангела, воспитанного в католической строгости вдали от развращающего парижского духа, отдать в похотливые объятия Генриха? Ну нет… От одной этой мысли корежило! Мы с Шико и де Келюсом всегда относились снисходительно к забавам Анжу, порой даже способствовали, чтобы сладострастные молодые дворянки или симпатичные мадемуазели из полусвета попадали в спальню не к кому-нибудь, а герцогу Анжуйскому, родному брату короля Франции и первому красавцу Парижа. Но при этом никогда сами не завязывали интрижек с дамами, им отведанными. Генрих с юности маялся дурной болезнью с язвочками на деликатном месте и, вероятно, наградил ей уже многих подружек.
Эта хворь, как мне поведал Чеховский, здесь на востоке Европы именуется «французской болезнью». Окружение Генриха, где часто страдают за грехи неразборчивых связей, неизбежно познакомит с французским недугом многих жителей и гостей Кракова. Пусть! Но мне была совершенно непереносима мысль, что король наградит заразой и Чарторыйскую, оставшуюся без защиты и покровительства, когда я пристрелил ее мужа!
Или ее приняли под крыло Радзивиллы? Но тогда бы увезли бы в свои имения в Литву, подальше от глаз короля и его свиты! Их демонстративное явление на балу непременно преследовало особую цель, но какую?
Пока Генрих раскланивался со своей невестой, она – в самом деле хороша… но лет тридцать назад, я отступил в задние ряды. Обшарил глазами, кого можно привлечь для деликатной миссии. За полтора года пребывания при дворе так и не нашлось никого из французов, достойного безраздельного доверия. Все мои навыки по вербовке агентуры в нужном окружении разбились, как прибой о скалу.
– Ежи!
Польский медикус спрятался за спинами лакеев, слишком жалкий для королевского бала. Его возвышение и пребывание в Кракове произошло лишь благодаря мне. Конечно, нельзя быть уверенным, к кому он более лоялен – к новому хозяину или соотечественникам, но иной кандидатуры я не видел. Надо бы срочно перелицевать на его рост что-то из моего гардероба или даже выпросить у низкого де Келюса…
– Да, сеньор?
– Есть тайное поручение. Видишь вдову Чарторыйскую в черном?
– О, пани Чарторыйскую знают все…
– Потом мне расскажешь, что «все» о ней знают. Срочно добудь мне перо и чернила, передашь ей записку.
Он замялся в нерешительности, вызвав во мне крайнее раздражение.
– За ней следят… И родня убитого мужа, здесь у них дворец в Кракове, и Радзивиллы.
– Потому и взываю к тебе! – я едва удержался, чтоб не обозвать его олухом, поляки – народ вспыльчивый, заносчивый и злопамятный, не стоило усугублять, будучи зависимым от его действий в ближайшие полчаса. – Ты же – врач! У врачей совсем другие резоны.
– Верно говорите, сеньор. Я осматривал тело ее бедного супруга. И именно я ей сказал, что он убит пулей, а не шпагой…
И в чем разница? Ну, застрелен в бою. Да хоть пирогом подавился! Я совершенно не чувствовал, что прожил в двух мирах уже более полувека, во мне все бурлило, как у двадцатичетырехлетнего, собственно, де Бюсси был именно этого возраста, оттого проистекала моя гормональная горячность и несдержанность, а в поступках сквозило куда больше молодого безрассудства, нежели мудрости.
– Значит, у тебя есть минимум одна тема для разговора. Помни, никто не должен увидеть передачу письма! Не дворянин имеет право целовать руку ясновельможной пани?
– Не принято… Но и ничего предосудительного.
– Ну так целуй! И незаметно сунь ей бумагу в рукав.
Пока я увещевал эскулапа, без страха разбирающего и собирающего тела живых людей, но трепещущего от несложного задания вне врачебных дел, в зале произошли кое-какие перемены. Как только я возвратился к королю, Шико вывалил на меня новость:
– Луи! У нас беда. Генрих, похоже, решил уклониться от женитьбы на Ягеллонке.
– Он же не должен был делать ей предложения на балу!
– Но от него ожидали, по крайней мере, какого-то знака, намеков, разговоров о грядущих переменах, желании наследника фамилии польской крови, он же, выдержав ровно столько, чтоб не казаться неучтивым, бросился знакомиться с кавалькадой юношей из приднепровских земель, что клюнули на обещание учить их в Париже. Клянусь всеми святыми, кто-то непременно возьмется злословить, что Генрих предпочитает мальчиков девочкам.
Похоже, Шико был прав. Я перехватил гневный взор великого коронного маршалка Яна Фирлея, убежденного кальвиниста, у которого мы останавливались в Балицах ненадолго по пути в Краков. Маршалок закатил пир в честь августейшего гостя, затем приставал к пребывавшему в застольном благодушии Генриху с вопросами о веротерпимости, тот икал, кивал и соглашался. Сейчас пожилой воин понял цену монарших обещаний и, очевидно, сделал простой вывод: если клятву жениться на предложенной польской невесте Анжу нарушил столь легко, что же будет, если дело дойдет до серьезных политических обязательств? Недовольство пана Фирлея лучше не игнорировать, маршалок в Речи Посполитой примерно равен генералу во Франции, а великий коронный – это практически маршал.
Начались танцы, в зале по-прежнему было слишком тесно для такого скопления знати, слуг и музыкантов, воздух стал спертым от пламени тысяч свечей в сотнях канделябров, а окна не открыть из-за февральского мороза. Король задавал тон, демонстрируя утонченную грацию движений, поляки неуклюже пытались подражать, увы – без видимого успеха, многие танцевальные шаги они узрели впервые.
Наконец, наступил скандальный апофеоз. Генрих пригласил Эльжбету. Для этого он выбрал танец гальярда, известный уже лет сто. Партнеры прикасаются друг к другу лишь кончиками пальцев, но движения до того эротичны, до того вызывающи, до того откровенно намекают на продолжение прикосновений не только кончиками и не только пальцев, что, кажется, между мужчиной и женщиной проскакивают искры.
Король – сама галантность. Он принялся обхаживать даму, начав с полупоклона и продолжая демонстрировать свою отточенную танцевальную технику: гальярдные шаги, мелкие вариации движений, всякие саффиче, скорси, батутти… Чарторыйская сдержанно принимала знаки внимания. На лице играла задумчивая и чуть мечтательная полуулыбка. Несмотря на черные вдовьи цвета, она ничуть не напоминала безутешную в трауре.
Но скандальность даже не в этом. На единственно свободное место в зале, где народ расступился, давая пространство монарху, вышла вторая пара – Шико пригласил Анну Ягеллонку. Какое-то время звучала только музыка, под нее – легкие шаги танцоров. Польское дворянство было не в силах поверить увиденному: король оставил выбранную ему невесту и открыто флиртует с прекрасной вдовой, стало быть – первой кандидаткой в фаворитки-любовницы! Усугубляя ситуацию, суженую издевательски вывел в круг королевский шут, пародируя танец, который должен был состояться у Анны и Генриха! Бедная, раскрасневшаяся от стыда дева Ягеллонка не имела никакой возможности увильнуть.
Де Келюс хихикнул и закрыл лицо ладонью, будто почесал нос, не желая, чтобы его веселье приняли за оскорбление. С польской стороны постепенно нарастал возмущенный ропот. Какой позор… Какое уничижение!
Никто еще не осмеливался протестовать в открытую. Пока не осмеливался.
Глава пятая
Встреча
Шанс устроить тет-а-тет с прекрасной Эльжбетой выдался только после полуночи.
Генрих закатил пир. Застольные возлияния несколько сгладили неприятный эффект от танца двух пар; Чарторыйская исчезла из зала, не давая нашему сластолюбцу возможность ее преследовать, мужская половина польских гостей задумалась, пусть не сразу, каково им самим было бы идти под венец с женщиной старше родной матери.
Впрочем, за длинным столом я не увидел дюжину важных фигур, в том числе Яна Фирлея и нескольких магнатов, включая радзивилловское семейство. Это – прямой вызов будущему королю, практически вотум недоверия, я же кусал локти с досады в уверенности, что магнаты увели и свою подопечную, маневр с письмом бесславно провалился.
Кто способен держаться на ногах после выпитого, снова поспешил в бальный зал, там гремели быстрые итальянские и испанские мелодии, исполнялись настолько разнузданные танцы, что кавалеру было дозволено на миг прикоснуться к дамской талии… Чего только не случается подшофе!
Анжу возглавил гуляния, у него была отменно крепкая, устойчивая к выпивке голова. Я понадеялся, от шока после глумления над Анной у поляков скоро не останется ни следа. Всех очаровал монарх, его манеры, грация, доброжелательность. Его шуткам смеялись все, даже ни слова не понимавшие по-французски.
– Извольте пройти со мной, сеньор де Бюсси! – вдруг прошептал мой доктор с хитрым лицом опытной сводни. Он всплыл так внезапно, что рука дернулась к кинжалу, и эскулап едва сам не стал пациентом. – Ожидайте в южной галерее около третьей ниши от входа.
С неудовольствием заметил, насколько галереи и переходы Вавеля плохо подходят для тайных свиданий. Замок старый уже в конце XVI века, много раз переносил пожары и перестраивался, неизбежно здесь устроены тайные ходы, секретные ниши, трубы звуководов для подслушивания и скрытые щели для подглядывания; польская обслуга не торопилась делиться знаниями с чужаками.
Вот и указанная Чеховским ниша была хороша только для арбалетного обстрела площади перед замком, если открыть окно. Галерея освещалась редкими факелами, закоптившими сводчатый потолок над ними, и я понятия не имел, кто прячется в четвертой или следующей нише, а выяснить не успел.
– Вы слишком невоздержанны на язык, граф! – визгливый голос коротышки де Келюса приблизился с противоположной стороны. – Я вынужден просить у вас удовлетворения. Защищайтесь!
Выглянув из ниши, едва сдержал стон досады. Соперник де Келюса граф д’Ареньи владел шпагой хуже, но выполнял очень важную миссию при дворе. В его ведении находились портные и башмачники. Культурный шок краковского дворянства при виде французских нарядов повлек массу заказов прямо на балу, а наши мастера были обязаны в первую очередь обслуживать короля и его ближних. Если это дело не удержать в узде, и здесь все пойдет кувырком. За Ягеллонку поляки обижались из национальной солидарности, однако вопросы гардероба касались их лично и задевали весьма чувствительно. Единственный выход – обучать местных мастеров, что без д’Ареньи превратится в проблему.
Выскочив из ниши как чертик из табакерки, я стал между дуэлянтами.
– Друзья! Понимаю ваши претензии и разделяю возмущение, но прошу внять голосу разума. Поляки только прикидываются агнцами, половина из них жаждет нашей крови. Каждая шпага на счету, каждый, умеющий ее держать, нужен Генриху. Давайте же отложим дуэль, пока не вернемся в цивилизацию. Граф! Если кто-то из вас победит и ранит, хуже того – заколет соперника, я вызываю победителя на дуэль, чтоб раз и навсегда прекратить поединки между французами в Кракове.
Д’Ареньи крякнул с деланым возмущением, но на самом деле был польщен обращением к нему, будто я считал его победу более вероятной. Осталось нейтрализовать де Келюса.
– Мон ами! Взываю как к другу с просьбой отложить дуэль… ну хотя бы до утра. Ваша помощь мне необходима прямо сейчас в одном деле весьма щекотливого свойства. Оно связано с честью дамы.
Не исключаю, они еще сцепятся, но начальник портных покинул галерею, неубедительно разыгрывая разочарование от упущенной возможности проучить соперника, на самом деле – облегченно перевел дух. Мы с де Келюсом обшарили ниши, и он перекрыл дальний от меня выход из галереи, со спины довольно смешной в раздутых коротких шелковых штанишках в вертикальную полоску. Конечно, для этих времен он был одет вполне уместно.
Теперь я если и не обезопасился, то хоть несколько снизил вероятность подслушивания.
Наконец, свет факела отразился на блестящем черном бархате пышной юбки. Я отправил Чеховского стеречь другой вход.
Поверх платья Чарторыйская набросила темную накидку с капюшоном, та скрыла ее чудесные волосы.
– Это вы… Я так и подозревала, прочитав: «Вам грозит гибель, однажды погубивший надеется вас спасти», – она с великолепной иронией подчеркнула патетику слов моей записки и тут же взяла строгий тон: – Что вам угодно, де Бюсси?
Впервые увидев ее столь близко после встречи в Лодзи, я не без труда усмирил дыхание. Сердце попыталось разорвать колет – под куртку для прочности стоило нацепить кольчугу. Дело, наверно, не только в ее красоте. Не только в необычности обстоятельств нашего знакомства. В этой женщине было что-то магнетическое, особое. Возможно – как камертоном настроенное на ноты моей души. Не исключаю, что очаровался бы не меньше, будь она дурнушкой.
– Я, причинивший вам столько горя, не успокоюсь, пока не смогу возместить хотя бы самую малость… Мой духовник сказал, что никакое покаяние не облегчит мою участь, пока я не получу от вас прощение, пусть – лишь частичное! И сейчас, когда над вами нависла нешуточная опасность…
– Какая же? Все худшее в моей жизни произошло. Мне остается распрощаться с имениями и вернуться в родительский дом, в затворничество, где ничто больше не будет напоминать про сумасшедший год в браке с маршалком.
– Но вы здесь! И король впечатлен вашей красотой!
Я торопливо объяснил все последствия монаршего беспутства, а также обычную участь его бывших любовниц.
– Как это мерзко… Но что же вы предлагаете во искупление своего греха? Не забывайте, Радзивиллы – не только мои покровители, но и кредиторы Чарторыйских, а также моего отца. Я беспомощна, бесправна! А если принять ваши слова на веру, лишена возможности и на королевское заступничество – оно утопит меня еще глубже.
– Что же мешает верить моим словам? Мы говорим второй раз, и у вас не было повода упрекнуть меня в обмане.
Она печально опустила веки, обворожительная в грусти. Клянусь пеклом, в радости Эльжбета будет еще прекраснее, вот только пусть предоставит возможность нести ей радость!
– Вы поддержали обман Шико, сеньор. Что стоило разоблачить его и покориться моему мужу? Никто бы не умер. А его сумасбродная затея была обречена на провал: в свите Генриха полсотни воинов-дворян, увидев такой кортеж, на королевский поезд он бы и не вздумал нападать, вернулся в Лодзь ни с чем. Нет, Бог послал вас на его пути, и вы не позволили ему даже скрестить шпаги с Шико. Стреляли из пистолета с двадцати шагов? Браво, смелый рыцарь! Муж без пистолета, только с кинжалом и шпагой был практически против вас безоружен… Это – не дуэль и не битва, де Бюсси. Это – подлое, хладнокровное убийство.
– Их поджидало в засаде раз в пять или в десять больше! – я едва не закричал от несправедливости и сам себе зажал рот, чтобы не быть услышанным де Келюсом и Чеховским.
– Можете убеждать себя в этом и дальше, оправдываться. Но если бы верили в свои оправдания, не умоляли бы меня о прощении.
Железная логика ее слов просто выбила из седла. Я только открыл рот, чтобы продолжить жалкие попытки удержать ее внимание, как со стороны Чеховского раздались шаги, появились отсветы факела.
– Кто-то идет… Пани Эльжбета, здесь мы не сможем продолжить, не раскрыв ваше инкогнито. Где я могу найти вас?
– Нужно ли, сеньор? Впрочем, место моего пребывания не составляет тайны, я живу в особняке Радзивиллов на Варшавском тракте. Ежедневно мы посещаем службы в соборе святых Станислава и Вацлава…
Она опустила капюшон как можно ниже и отступила в нишу, практически растворившись в темноте. Эскулап изо всех сил пытался привлечь мое внимание. Вскоре мимо нас проковылял пожилой магнат в сопровождении двух слуг, я кивнул ему, он молча удостоил меня ответным приветствием.
– …Надеюсь, что вы никому не расскажете о нашей беседе. Месяца не прошло с похорон, а я тайно общаюсь с убийцей моего мужа… Я должна уйти, чтоб не вызывать подозрений. Прощайте, де Бюсси!
Лекарь проводил черную фигуру из галереи, а я погрузился в размышления, получив больше вопросов, нежели ответов.
Радзивиллы убыли. Кто с ней присутствует в Вавеле в качестве провожатого, у кого Чарторыйская просила не вызывать подозрений? Толстая тетка, тащившаяся следом в Лодзи? Ладно, потом расспрошу Чеховского, это мелочь, важнее другое – роль вдовы в краковском фарсе, вылившемся в конфуз с танцем короля, а что произойдет дальше, пока не ясно.
Итак, Эльжбета – пленница Радзивиллов. Поэтому пребывала не среди краковских родственников покойного супруга, а находилась в лапах самого могущественного литовского клана. С их стороны вызрел какой-то заговор, и она – пешка в их игре… Возможно, магнаты сами решили уложить ее Генриху в постель, чтоб узнавать королевские тайны из первых уст? Тогда я по меньшей мере усложнил им партию. Юная дама наверняка проявит больше упорства при попытке затолкать ее в объятия монарха.
Мало, мало данных! За кого голосовали Радзивиллы на Сейме – за Габсбурга, Генриха, Стефана Батория, шведского Юхана или Ивана Грозного? Я еще очень скверно ориентировался в здешней политике.
Не мог ответить даже на самый простой, внутренний вопрос – противлюсь ли возможной ее связи с Анжу из желания не накалять обстановку перед коронацией или из ревности, влюбляясь как мальчишка-щенок? Ну, хорошо хоть векторы обеих целей совпали.
А была ли у меня надежда на взаимность, пусть призрачная? Как минимум женщина не отвергла наотрез возможность еще одной встречи…
Наконец, что же я буду делать, если Генрих велит мне, Шико, де Келюсу и де Бреньи доставить Чарторыйскую в одну из башен Вавельского дворца для нежно-интимного общения с сувереном? Отказ повиноваться приравнивается к государственной измене!
Наутро этот неприятный прогноз оправдался. Выражаясь языком разведки, приказ об оперативной разработке объекта «Вдова» был оглашен королем, лишь только он открыл глаза и собрал в кучу наиболее доверенных придворных.
Генрих восседал в кресле в своих апартаментах в сорочке и мягких штанах-колютах с валиками по низу, гораздо более удобных, чем шарообразные короткие о-де-шосс. В руке неизменный бокал с вином, постепенно пустевший (как в монаршее чрево столько вмещается?), на устах одна тема: решение женского вопроса.
– Мерзавец Шико, ты чертовски прав – от женитьбы на Анне мне не уйти, в лучшем случае я оттяну неизбежное месяцев на шесть.
– Она не помолодеет за эти шесть месяцев, – безжалостно сострил шут, получив в награду меткий бросок королевской туфлей, на которую было потрачено целое состояние.
Пару часов назад мы уже успели обсудить с Шико проблему Радзивиллов. От его проницательных глаз не укрылось мое волнение при упоминании Чарторыйской.
– Не спорю, яркая особа. На мой вкус, грудь маловата и обсыпана родинками словно мусором, глаза уж слишком большие, в лице что-то татарское… Ты прав, Луи, я придираюсь, для провинции вполне даже неплохо. Рекомендую разок-другой употребить для пользы здоровью и оставить. А что именно ты упокоил ее благоверного, в этом есть какая-то пикантность, не находишь?
Беседа протекала в разгромленной обеденной зале. Шико извлек из мясной груды гусиную тушку и принялся разделывать ее, будто показывая мне: вот так надо поступать с трофеями на завоеванной территории, а не витать в облаках и не строить иллюзий.
От скабрезностей по поводу Эльжбеты меня тошнило, но ничего не поделаешь, я вынужден был подыгрывать в том же духе, без его помощи сложно.
– Нахожу, что я имел бы больше шансов наставить рога живому мужу, чем соблазнять вдову. Особенно – имея в соперниках короля.
– Я попробую убедить Генриха… Не благодари! В его же интересах. Нам ни в коем случае нельзя допустить здесь беспорядки, из-за которых придется ретироваться в Париж. Король Карл болен, бездетен и подозрителен к своим братьям, он непременно заподозрит, что Генрих скоропалительно вернулся, чтобы захватить парижский престол, тогда с ним обязательно стрясется несчастный случай на охоте. Екатерина прямо намекала: она удаляет Анжу из Парижа, чтобы предотвратить братоубийство. С польскими карасями справимся быстрее. О Радзивиллах раскопаем все, что только можно узнать. Что же ты планируешь?
О, планов даже слишком много. Не забыл и о намерении повлиять на польскую внешнюю политику, наш Хенрик точно не горел желанием воевать с Русским царством.
– Сегодня же начну посещать все службы в соборе!
– А если она не придет?
– На этот случай она сообщила место своего пристанища. Ночью заберусь в особняк!
