Анатолий Мерзлов
Двое
Составитель серии Елена Наливина
© Анатолий Мерзлов, 2023
© Интернациональный Союз писателей, 2023
* * *
Анатолий Александрович Мерзлов – прозаик, новеллист. Член-корреспондент Международной академии наук и искусств, Интернационального Союза писателей. Родился в Автономной Республике Аджария, г. Батуми. Густонаселенное, многонациональное поселение на окраине столицы Аджарии – Батуми не затушевало, а лишь дополнило природный литературный дар писателя Анатолия Мерзлова. Писательство в стол совершенствовалось многолетним опытом в самых разнообразных областях жизни. С 13 лет – воспитанник музыкального взвода, затем курсант мореходного училища. После окончания – судовой механик-универсал дальнего плавания и офицер запаса. В составе торгового флота участвовал в событиях во Въетнаме, на Кубе, на Ближнем Востоке. Некоторое время он работает мастером участка в судоремонте – это добрых пять лет. В перестроечный период оканчивает Высшую школу управленцев сельского хозяйства. От книги к книге мастерство автора зреет на глазах. Издательство «Советская Кубань» выпустило несколько книг: «Платановая аллея», «На пути в никуда», «Здравствуй, Геленджик», «Счастливчик». Геленджикское издательство: «Код доступности», «35-й день осени». Анатолий Александрович начинал печатать свои произведения в журнале «Орфей» при региональном отделении кубанских писателей. Издательство «Классики и современники» выпустило сборник повестей и рассказов «России ивовая ржавь», романы «Русское счастье», «Не американская трагедия», «Ностальгия, или Необъявленный визит». Все книги изданы в бумажном, электронном и аудиоформатах. Печатается Анатолий Александрович в известном журнале и альманахе «Российский колокол», журнале «Современник», «Отражение. XXI век», участвует в книжных выставках и конкурсах – получает достойные награды. Дипломант литературных конкурсов А. И. Куприна, М. Ю. Лермонтова, А. Н. Толстого, Жюля Верна, музыкально-поэтического конкурса в Ялте «Ялос-2017» в номинации «Проза». Номинант и финалист Московской литературной премии 2019 г., финалист Московской литературной премии-биеннале 2020–2022 гг., диплом 1-й степени. Награжден медалью им. Адама Мицкевича, медалью им. Петра Великого, кавалер ордена Св. Анны.
Часть 1
И снегу срок, и таянью пора,
Отчаянью и чаянью пора.
Глава 1
– Плесну-ка я нам, Матюша, по маленькой… Дружище, ты наконец осознаешь важность события: мы свободны – хошь, спать ложись, хошь, песни пой, хошь, водку из горла, а хошь – люби девочек до помрачения разума за ночью день. Слышишь, Матюха, ты не рад? Обрыдло с дешевками – хочу высокого, без трипака и патентованных стонов. Я хоть это имел за службу, а ты проматюшил год, как за мелкую кражу отсидел в тюряге, – обратился Вовчик, судя по декламации, больше не к другу-сослуживцу, а в спертую атмосферу купе.
Напарник его, с прилепленными в обе щеки мазками румянца, с белесым на них, едва тронутым бритвой пушком, отодвинул свой стакан, скользнув извиняющимся взглядом на сидящую напротив чету в годах.
– Свистун, не буду я, и тебе хватит! – смягчил тихим голосом его апломб напарник. – Что подумают о нас люди?
– Ничего, ничего, мальчики, всё понимаем, – всплеснула руками женщина в возрасте за гранью в полтинник, с изысканной претензией в одеянии. Дядечка бок о бок с ней хмыкнул, выбив желваками жесткую чечетку.
– Свистун, тормози…
– Не хошь, как хошь, а мне в масть.
Свистун клацнул зубами о стакан в одиночестве, нюхнул салку краснеющей на столике колбасы и с усердием засмоктал ее.
– Интересно, сколько мы с тобой, Матюха, кирзухи да ячневой за службу перевели на г…? Не смогу смотреть на сидящие во где продукты в штатской житухе. Колбаска твердокопченая – эт-т великое творение человечества, для закуси особливо, – резанул он ребром ладони по горлу.
– В-вы как молодые петушки на выданье, – гуднул суровым баритоном дядечка-сосед, скрипнув зубами.
– Не заводись, Вася, – одержала его за руку спутница, чувствуя с вероятностью начало его срыва.
– Вот ты, дядя, и пообщайся с другом моим, а тетя выпьет со мной. Ништяк же, выпьете?
– За окончание службы можно и поддержать, – засмущавшись, кивнула та головой.
– Красивая вы, тетя, и… понятливая. Лучший год из жизни как псу под хвост, – кивая в такт словам головой, плеснул себе в стакан Вовчик.
– Не побрезгуете после друга? Водочка – она обеззараживает.
Они чокнулись, и он хлопком вкинул в себя горячительное, блеснув миндалинами, не закусывая.
– Счастливой вам жизни на гражданке, – застеснявшись чему-то недосказанному, вытянутыми губами, сморщившись, процедила в себя водку тетушка.
Спутник ее, судя по напрягшейся мимике, остался ее действием недоволен, но в процесс не вмешался.
– Он хороший парень, – тронув колено дядечки, упредил его Матвей. А наклонившись ближе к его плечу, шепнул в ухо: – Горячо еще – девчонка не дождалась из армии, вот и бузит.
Дядечка заелозил на месте, по виду своему собираясь выдать тираду, нервно стряхнул с себя руку спутницы:
– До чего же примитивны вы… Да-да, и моя благоверная туда же. Старая идеология не позволяет нам сбросить тяжелый груз своей половины. Всё тянем, надеемся на осветление разума. Оттого и видны изъяны в наших детях. От противоречий в воспитании как разобраться маленькому существу, кто из родителей прав, если один в лес, другой по дрова? Жить в определении предела зла или принять его как аксиому? Жена моя поддержала тебя в твоем понимании?! Возгордись, но ты сиюминутный герой. Вы сегодня единомышленники, а что вас ждет в будущем? На перспективу, дорогой мой, надобно заложить усилия. Дети в своей закваске все одинаковы – предстоящий большой мир познается в раннем возрасте, в то время через примитивное игровое участие. В детском возрасте, предположим, проверенный протокол – с приходом мозгового анализа, иронии в общении, важен живой пример. И насколько мастерски и к месту приведен тот или иной, так зарождается первое сомнение. Из совокупности примеров формируется личность. Хочу к тебе обратиться по-человечески. Свистун – это что-то из подворотни.
– Ну, ты, дядя, расфилософствовался. Ближе к телу, как говаривал почитаемый мной Ги де Мопассан. Пожалте: Свистун – от фамилии Свистунов. Пока не претендую на Свистунова Владимира Борисовича. С одной соплей, – он прикоснулся одним пальцем к погону, – не тяну в уважаемые.
У спутницы дядечки от выпитого зажглось пожаром лицо. Ее безучастие никак не говорило о внутренней борьбе. Сложив руки на коленках, покачиваясь в такт вагону, она рассеянно уставилась перед собой.
Дядечка представился:
– Василий Никанорович – будем знакомы. Друг твой, Матвей, – он мне больше импонирует. Как вы догадались, моя «свойская» супруга – Маргарита Ивановна. Вопросов нет? Так, что я хотел молвить? – задумался он. – О главном: идеологии государства с правильной трансформацией в школе и семье. Слышали о Макаренко – советском стратеге-воспитателе, в его случае – беспризорников? Я хотел напомнить и о влиянии генетики на формирование личности. В учении Макаренко генетика не бралась в расчет, ставка основывалась на ярких положительных примерах. И в действительности из того отребья вырастали достойные люди – срабатывал яркий пример. На Западе фактор нездоровой генетики вкупе с болезненной наследственностью на первом месте. Там холодны в подходах, но, черт побери, в деторождении их прагматика и холодный расчет для будущности оправданны.
Матвей самозабвенно поедал глазами говорившего.
– Дорогой Вовчик, – в запале продолжал Василий Никанорович, – мое убеждение: армия и служба, жаль, что всего один год, начали складывать в аккуратную стопку твой опыт и память об этом на всю твою жизнь. Не проматюшил твой друг этот год, да и к тебе признание придет, обязательно придет, но по обстоятельствам, позже. Пока вижу одну петушиную браваду – девушка немного притупила твое мироощущение.
– Ты того, Василий Никанорович, девушку не тронь…
– Молчу-молчу. Жжет самолюбие? Оно у тебя глубинно кажущееся. Позволь лишь махонькую реплику? Случай твой банальнейший. Уверен, твоя и ее генетики совершили бы отвратное чудо в ваших детях. Всевышнего надо тебе благодарить за дарованную возможность, за лучший шанс с будущим. Говорю с тобой – не бесполезно трачу время, вижу как на рентгене: ты добрее на деле, чем в роли, которую пытаешься играть. Ты из тех многочисленных, кто негатив должен через себя отфильтровать. Надо бы таких, как я, поживших знатоков, послушать для ускорения процесса. Цацки и липовые заслуги на твоей форме я тебе прощаю. С капитаном 3-го ранга запаса дело имеешь. Для нее старался, хотел казаться ярче. Истинный свет и яркость во внешности – скромность. Правда, Матвей?
Сторонний наблюдатель обратил бы внимание на щеки противоположностей: у Маргариты Ивановны и у Матвея они горели разным содержанием. У нее – пожаром отряхающих рябин, у него – румянцем сброшенного со сковороды блина.
Недопитая бутылка с колбасной нарезкой на столике покачивались перед ними живым неуместным натюрмортом. Молчание сковало челюсти четверых, а по существу – двоих и еще двоих, таких противоречивых в проявлениях и таких одинаковых в человеческой сущности. Василий Никанорович смягчился.
– Ты меня слушаешь, не противоречишь – оно и подтверждает: не напрасный мой шаг. Нам осталось с полчаса езды. Пишу я, печатаюсь, назовете писателем, возгоржусь. Картина вашего будущего профессионально сложилась в моей голове. А реальная жизнь, она ведь выдает очень неожиданные кульбиты. Могу назвать свои предположения, но глупо сейчас выкладывать домыслы. Вот наш адрес – напишите через какое-то время, скажем, через лет десять, надеюсь до того времени дожить. Простите, азартен, как игрок, – хочу знать ваше продолжение, возможно, отличное от сложившегося в моей голове.
Маргарита Ивановна вгляделась в окно.
– На подходе мы, Вася.
Они засобирались. Матвей сместился к двери – Вовчик вжался локтями в столик, провожая глазами каждое их движение.
Щелкнула дверь купе:
– Ваша станция, господа хорошие. Стоим мало, выдвигаемся потихоньку, – пропела игриво проводница.
Вагон скрипнул тормозами – с лязгом откинулась площадка. Пара вышла. Вовчик маячил в окне растопыренной рукой, Матвей застыл в просвете двери тронувшегося поезда. Сжатым кулаком «но пасаран» он провожал сошедшую пару.
– Напишем, – крикнул он им вслед уже на ходу.
– Больше бы нам таких мальчиков, – как стон, вырвалось у Василия Никаноровича. – Пошли, дорогая, в свою нору дожевывать запасы. Мы для них как подгоревшая деталь в микросхеме: еще рабочая, но малонадежная. Писанина моя – одна возможность быть услышанным.
– Прости меня, Вася, услышала ребят, и так тоскливо сделалось на душе, захотелось поучаствовать, приободрить. Всплыло наше прошлое, наша молодость, наша необыкновенная встреча. Это ты у нас волевой, я – слабая женщина, и мне категорически не хочется стареть.
Он взял ее за руку – она была горячей и скованной.
– Слушать надо мужа. Алкоголь в малом количестве оголяет нерв, в большом – ведет к забвению и деградации. Парня он испортит, а затем весь мир станет в виновниках от его неудач.
Два километра до места их знакомых, которых хотели проведать, они решили пройти пешком, со спины так не похожие на обремененных возрастом и несовершенствами людей. Она – все еще стройная, пружиня в движении прямыми суетливыми ножками, он – в хороших спортивных формах, развернутых плечах, с гордо поднятой головой. Силуэты счастья писать с таких. Вся беда в лицах: в их глазах и мимике отпечатались все недоразумения текущего времени. Но обратись к ним со стороны, их лица разгладятся участием к собеседнику и горестный отпечаток от несовершенств мира канет в небытие.
Глава 2
В опустевшем купе воцарилось молчание. За три часа до следующей станции ни звука, ни единого комментария. Недопитая бутылка сместилась Свистуном к конвектору отопления под столик. Он лег на нижнюю полку, подсунув руку под голову, закрыл глаза. Матвей ловко подтянулся на руках, расположившись на полке над ним. Даже в убаюкивающем подстуке колес заснуть не получалось. Они оба лежали и думали, каждый о своем. В словах дядечки было обычное недовольство, слышанное и переслышанное, но в этот раз что-то в них настораживало. Неведомое, занудно прилипчивое, повернувшее мысли от бравадной эйфории дембеля в собачий невроз. Едут в один город, а никаких договоренностей на встречу. Ничего общего на гражданке – общность интересов осталась там, в армии. Отлежали по соседству на койках 380 ночей, и что? Так думал Свистун. Матвей – о предстоящей учебе. Истомился он без чтения, без хорошей литературы. К Нельке надобно зайти – всю службу писала, каждый месяц по два письма. Не любовные и без намеков – о своем писала, о текущем. Матвей понимал: держит в курсе событий. Сам отвечал без фантазий, сухо, повествовательно, без эмоций. Друзья – ничего интимного. Отсидели по соседству последние десятый и одиннадцатый класс без откровенных попыток к сближению, однако по восприятию текущих событий – в одной струе, на близких орбитах. Не было девчонки у Матвея в известном содержательном смысле – не было и попыток. Просидела Нелька рядом два года школы, отпахла ему неистощимой карамелькой, не будоража женским созреванием. Кто его знает, не будь ее, возможно, и появилась бы попытка «как у всех». Привык он к мирному, бесхитростному течению их общения. Писать стала первой. Сказать, что был равнодушен в ожидании, значит покривить душой. Ждал очередного письма без особого трепета, как информационного, и оно скрашивало армейские будни. Случалось, в нарядах перечитывал. Не забитым паинькой рос, а не ощутил тяги к близкому общению ни к одной из девушек. Даже к тем, которые еще с девятого изощрялись на провокационный макияж. В одиннадцатом глазки многих одноклассниц уже откровенно оттенились выразительностью и глубиной – не тронуло, чтобы вот так, как у Свистуна.
– Вишь, как у дедков?.. С недовольством он к ней, а вместе, думаю, с полтинник протянули. Сколько им? Под семьдесят? А огурцами. Ты как думаешь: топчет он ее еще? И сейчас красивая… – нарушил снизу течение мыслей Матвея севший голос Свистуна. – Задел и в моей башке был на такое. Сукой оказалась моя Галчонок. За армянчика выскочила с папочкой из ресторанного бизнеса. А какие слова пела! Раздавил бы, как улитку, без особого сожаления. Неправ дядечка в одном: не отягощен я тяжелой генетикой. Папа и мама – работяги, чаи любили, спиртного в заначках у отца не видел никогда. Винцо с беседки придомной давили – бутыля на все праздники хватало. Водка делает меня злым – выплывает из недр от далекого предка, хочется крушить и решать проблемы силой. Улиток с огорода – пакостили молодым всходам, мама просила бросить под пресс виноградный – жалел, выносил в лес и отпускал. С бабулей после разногласия родичей решил остаться. Без скандалов, однажды уведомили меня о своем решении жить порознь. Оба на родину сорвались, исправлять прошлые ошибки. И что им было не жить до старости – думал так, пока сам плюху не схлопотал. Теперь понимаю, как непросто найти свое один раз и на всю жизнь.
Матвей ссунулся головой вниз.
– Ты меня приятно удивляешь, Вовчик, – рассуждаешь с разумом. Мог бы тебе что-то из арсенала книг присоветовать, а нечего. От любви американцев холодом сквозит, прагматикой, от французской – похотью животной. Своей – не поимел, о чем речь вести? Я лично не форсирую события, даю времени и природе самим естественным образом решить эту задачку. Как-то говорил ты мне: в поллюциях просыпался одно время. Обладал, наверное, не одной в воображениях ночных?
– Тут ты погодь, Матюша, уточняю: стоял на одну Галку – символом была она у меня. Даже страшно – могу другую после нее не потянуть.
В дверь постучали.
– Мальчики, собирайте постельки, – улыбнулась им приветливо проводница, – через час прибываем в город-герой.
Вовчик подскочил:
– На минуточку, мисс, как вас?..
– Галина Александровна!
– Вас ждет дома суженый, Галина… Александровна? Вы местная?
– Да, вся наша бригада из местных. Суженый не ждет, а малышка с мамой ждут не дождутся.
– Матюша, о чем нам заливают: Галина Александровна, малышка? О возрасте я не спрошу, знаю границы, но дал бы 18 в натяг.
– Ре-бят-ки, не отвлекайте, работы у меня без напарницы невпроворот. Тридцатник не за горами, в рейсе ахнул очередной годок, вот так, для вас я – мамочка.
За окном плыл знакомый пейзаж. Поезд замедлил ход и встал. Через мгновение заскрипело металлом – медленно, очень медленно покатился дальше, набирая ход.
– Сейчас туннель – и мы дома, – с тоской произнес Вовчик.
В довершение к сказанному состав вкатился в темноту. Все минуты в туннеле они молчали. В полуприкрытую дверь купе доносился звонкий голос проводницы:
– Скоренько постельки сдавайте. Кому билетики вернуть, подходите.
Ее стройный силуэт мелькал в просвете двери.
Выходили последними. Вовчик оторвался вперед. Он спрыгнул на перрон, воздел руки к небу:
– Здравствуй, свобода!
Матвей на полпути вернулся, вспомнил о забытой под матрасом книге.
Проходя мимо служебного купе, лицо в лицо столкнулся с проводницей.
– Друг твой шебутной, а ты мне понравился, – жеманничая, с загадкой в голосе произнесла она, – чувствую – не противна, можем встретиться?!
Матвей задержался, от прямого предложения потерял самообладание. В глазах ее и выражении лица отпечаталась неуклюжая решительность. Бросила фразой и тут же отвернулась. Матвею почему-то стало жаль ее. Он свободной рукой коснулся ее плеча.
– Давайте встретимся…
– Не шути так, я ведь серьезно. Крамского, 8, для сведения.
Глава 3
В гости они не попали – друзья продали домишко и срочно укатили к детям на Алтай.
– Вот незадача, – расстроился Василий Никанорович, – десять лет дозревал за нескончаемой суетой, знал Алексея как домоседа из домоседов, на мертвом якоре сидел. Нате вам, бабушка, Юрьев день. На том краю света, где он теперь, один выход – бестелесный, если Интернет освоит.
К дому своему Василий Никанорович и Маргарита Ивановна подходили с затаенной грустью. Каждый представил так быстро вернувшийся устоявшийся однообразный быт. Четырнадцать дней санаторного лечения, без забот, в облизывании тебя доброжелательным персоналом и каждодневным воздействием датчиков медицинской аппаратуры, пролетели как один день.
– Мы дома, а ощущение раздвоенное. Приспустил веки, и ты еще там. Все кажется: сейчас постучатся в номер, попросят на ванны или еще куда на процедуры. Вокруг такая бурная, разнообразная по колориту жизнь. А пацаны-солдатики в поезде? Все у них будет – не случилось бы войны, – с ностальгическим оттенком произнес Василий Никанорович, присаживаясь на диван. – Садись, Маргуша, рядком – поговорим ладком.
Маргарита Ивановна обычно артачилась всяким его неожиданным предложениям, а тут присела, не забыв в своем репертуаре:
– А еду скатерка-самобранка сама накроет? И мне тоскливо – много-много ощущений вдруг исчезло. Хорошие люди вокруг нас, по крайней мере, их подавляюще больше, чем недобрых и злых. Одна Мария Тимофеевна чего стоит: альтруист с большой буквы.
С Марией Тимофеевной они сидели за одним столом в столовой. Где, как не за трапезой, в благостном расположении от вкусного содержимого стола, предаться откровениям.
– Из соседней области приезжает, вряд ли доведется встретиться.
Василий Никанорыч притянул Маргариту Ивановну к себе за плечи, с усмешкой потеребил наметившиеся хомячьи щечки, поцеловал за ушком.
– Две наши тоски с противоположными знаками, они не удваиваются – по закону физики взаимно притягиваются. Вдохнул запах твоих волос, мгновением улетел в то далекое далеко. Как по волшебству сознание трансформировалось на Крайний Север, в ту нашу первую встречу. Загораюсь мигом. Солдатику ты понравилась – увидел в тебе не мать, не бабушку – красивую женщину увидел. Годы, дорогуша, – понятие субъективное. Как тебя воспринимает окружение – так в тебе и рождается основа каждодневного настроя. Женщины, а уж ты в особенности, жаждут постоянной подпитки признания. С годами, толкую тебе всегда: одной нафактуренной мордочки слишком мало. Содержанием, тонким вниманием, философской глубиной, способностью к самоотвержению она сможет застолбить самое драгоценное место. В пустячных, мелочных уступках нам, мужикам, можно получить задел на вечное обожание по высшей оценке. Ходки на сторону – это поиск того, чего недобрал. К содержательным и верным всегда возвращаются. Вы не осознаете при этом: в такой конкуренции вы – Гран-при-победительница. Ты любишь слушать, соглашаться и вновь забывать, повторяя ошибки миллионов «амазонок». В вашем понимании победить – значит опрокинуть на лопатки, «искусать» самое незащищенное. Намеревался уломать тебя на постель – после моей словесной диареи знаю: вымученный получится номер. И тут вы в заблуждении: ваш главный аргумент – тело, оно не должно быть предметом условий. У вас зачастую следует обязательная отповедь, а где же учет собственного опыта и знаний нашей психологии?
Маргарита Ивановна, обычно взрывная при его обвинительной речи, не проявила нервозности и, странно, приникла к нему ближе.
– О, Маргуша, ты – само совершенство! И вот тебе еще одно противоречие: слаще плод, когда его получаешь в борьбе.
– Ты изверг, ты, ты, ты…
– А ты милая и хорошая, еще – любимая и коварная, неисправимая, всякая – тем и неотразимая.
Василий Никанорович забрался рукой ей сзади под кофточку, прошелся широким мазком по спине, еще ниже.
– Как ты у меня хороша. Да чтоб я променял тебя на какую-то там швыгалку молодую. Все на твоем теле знакомо до судороги. Со времен поросячьего гона оно участвует иначе в глубоком проникновении ощущений. Тогда не доходило, а сейчас достает до самого сердца. Одним неуловимым движением, одним мгновением ты делаешь то невероятное, чего молодка дешевым подобострастием не достигнет никогда.
– Знаешь, хватит о своих познаниях, у всех у вас кобельковая сущность, – отодвигаясь от него, в возбуждении произнесла Маргарита Ивановна.
– Но как бы мы узнавали о вашей неотразимости, не имея другого опыта? Ты помнишь наш заморыш-персик в саду? Как выяснилось, паразит точил его корни – он, из всех других саженцев, обложился не ростковыми почками, а встопорщился ежиками плодовых. Не потянул непомерную ношу – погиб, несчастный. Природа защищала вид от вымирания – отчаялась бросить в почву хотя бы один из многочисленных плодов, посеять для нового существования, а только ускорила исход. Природа насколько мудра, настолько и несовершенна. У человека в биологической основе та же задача – оставить для мира себе подобного, свою уникальную ветвь. С нынешним набором практических навыков стали бы мы рожать детей, не подумав о своих возможностях? Сейчас стыдно за себя – тот случай появил на свет нашу дочь. Глаза твои, плюс волосы с гормоном в сговоре затянули в любовный омут.
