bannerbannerbanner
Двое

Анатолий Мерзлов
Двое

Полная версия

Глава 15

Галина вернулась контрастно другой. Она устроилась на бочок с ним рядом. Халат, оголивший ее красивые ножки, она запахнула, поймав в его лице усмешку.

– Какая я на самом деле, тебе может подсказать время. После мужа ты у меня первый. Скажешь, проводница – сама доступность. Жила, работала в грезах и мечтах. Два года прошло. Ты необыкновенный, в каждом твоем взгляде содержание, переворачивающее душу. Случайный пассажир – ведь ты мог раствориться в этом огромном мире бесследно. Я вынужденно пошла на отчаянный шаг. С тобой я захотела любви. Я понимаю все: твоя девушка и много других – дай повод, каждая почтет за счастье остаться с тобой.

Матвей прижался к ней, погладил по щеке, поцеловал в ушко.

– Твое прекрасное ушко услышало от меня много всего. Все это правда. На самом деле чувствую я больше, чем могу выразить. Девушки, в понятии серьезных намерений, у меня нет.

Галина прижалась к нему, став с ним единым целым.

– От твоих слов я захотела тебя еще.

Дыхание ее сбивалось, она дышала как человек, достигший высшей точки неприступной скалы. Галина была самим естеством. Матвею она не показалась ни вульгарной, ни легкодоступной. Все же он сознавал: женщина, старше его на пять лет, способна обладать знаниями и коварством бо́льшим, чем он может предположить. От ее шальной страсти он потерял возможность управлять собой.

Он раздел ее донага, в который раз обласкал глазами, прошел губами по ее телу сверху донизу и упокоился верхом блаженства в разломе горячих грудей.

– Возьми меня, мой милый, я так боюсь тебя больше не увидеть… Никаких обязательств, просто люби меня…

Потом они уснули. В три часа ночи Матвей проснулся в объятии от петушиного крика. Он не удержался, чтобы не поцеловать ее по-детски оттопыренную нижнюю губку. Она открыла глаза, судорожно прижалась к нему.

– Милый, ты со мной?

За стеной прокричал петух.

– Этот паршивец разбудил тебя? Мы вырастили его в комнате – больненький, некондиционный цыпленок – такие погибают. Не хочет сидеть в курятнике. Малейший недогляд, как прошмыгивает на кухню. Интеллект не меньше кошачьего. С нами по соседству и ночевал.

Матвею не хотелось разговаривать, он боялся звуком своего голоса нарушить сложившийся вокруг ее уютного дома дух сказки без конца. Галина почувствовала это, закрыв глаза, бесстыдно сбросила с себя покрывало. В утренней неге она была особенно прекрасна. Он гладил ее тело как завороженный. В эти чудесные мгновения Матвей не хотел думать о будущем. «Все женщины прекрасны, но красоту им все-таки придает любовь мужчины».

Глава 16

Простившись с Василисой, Василий Никанорович не сразу поспешил домой – он вернулся назад, присел на свободную лавочку, вдохнул всей грудью, до головокружения, смесь воздуха, насыщенного ароматом смолы и морских водорослей. Хвойная роща повторяла конфигурацию морского берега, образовавшего Толстый мыс. Это место не ограничивалось замкнутым пространством, тем и нравилось ему. Он предположил свой полет с оконечности мыса над просторами моря стремительностью чайки. В этом месте его не посещали мысли о тленности всего земного, именно в этом месте он почувствовал противовес сущности человеческого века. В этом единственном месте он забывал о возрасте. В крайней точке мыса барашки волн ласкали его твердь, здесь Василий Никанорович видел себя на баке боевого корабля в лейтенантских погонах. Нынешние удобства и неудобства быта, решенные и нерешенные проблемы повторялись в природе в тех же контрастах: то в красоте, дремлющей в состоянии полного покоя, и следующей неопределенности, то преобразившись в грубую силу набегающих волн, грызущую в свирепом отчаянии скалистый берег.

Василий Никанорович провожал глазами людей, внешне беспечных к окружению, «скандинавцев» со своими палками, в иллюзорной попытке пытающихся вернуть осанку молодости, редких кроссовиков – проносились самокатчики и велосипедисты. «У каждого из них свое настоящее и свое будущее, своя степень потребности к пониманию окружающей красоты. Далеко не каждый удручен катастрофическим настоящим, если есть я, значит, есть и другой, и десятый – у них все в себе, и лишь редкий с отчаяния делает тот последний шаг.

Не думать о будущем, – сказал он себе, – все и у всех так, и ты не самый одинокий в своих тревогах. Есть лучшие варианты, есть худшие – живи тем, что отпущено свыше. Встретилась цивильная женщина: увлечена стихами, не глупа, встречу еще не раз, возможно, услышу те же терзания, возможно, найду в ней отдушину. У каждого свое предначертание. Там, наверху, знают «сколько», «когда и как» кому отпущено. В незнании покоится надежда всякого. В этом месте был просто одухотворенный свет, теперь появилась чья-то живая тайна. Она есть у всякого, и у каждого она значимее других. Чужая боль – это ненастье, проходящее стороной. А вот когда больно нам, мы произносим все одно и то же: “Почему, именно мне и так больно?!”»

Сидел Василий Никанорович еще час и не хотел идти домой. Каждый раз, возвращаясь, он ждал худшего для себя: потухшие глаза жены, в подобострастной суете примитивно скрывающей очередное свое падение. Поднялся, заставляя себя думать о чем угодно другом, умышленно выбирая длинный маршрут. Опасения оказались ненапрасны. Хорошо изучив Маргариту, он с первого же взгляда понял: очередное ее обещание «не употреблять» в миллион первый раз сорвано. Его окатило волной дикого одиночества, сердце ускорило ритм, но он дал себе установку: «Держать все в себе, делать вид, что обман ей удался». Хотя в Маргарите Ивановне и происходила очевидная внутренняя борьба, скажи он ей об этом, она, не таясь, каким-то невероятным образом из известных ей одной закоулочков изощрится довести себя до худшего состояния, сделается грубой, агрессивной – в том состоянии ее хочется растоптать ногами, даже ударить, отвернуть в сторону бесстыжие, пустые глаза. И, слава богу, с годами он закалился: научился удерживать в себе первый порыв, а в следующий – хотелось от безысходности плакать. Случалось, и плакал, и катились слезы, а облегчения не наступало. Он смотрел на нее в эти минуты и не понимал, почему может любить ее, сохраняя в памяти лучшее, – она же забывает обо всем.

«Забытье придет когда-то неизбежно, оно, как всякое плохое, свалится на голову нежданно, так зачем ускорять, нарушать естественное течение искусственно?!» В эти часы Василий Никанорович, из опыта мужского сословия, ругал себя, жалея об отсутствии на стороне той самой отдушины. Наивно быть таким избирательным. Он принимал за основу союза мужчины и женщины в первую голову любовь!

Психологи твердят: «Нормально, когда происходит плавное угасание страсти, перерастая в существование иного качества, хорошо, если с уважением». Василий Никанорович не принимал и не желал себе подобного исхода, он считал его примитивным конгломератом общественно-политической установки. Такому при его жизни не бывать. Никогда! В его основе заложилась вечная жизнь, вечная молодость души. Грела душу летучая фраза: «Любви все возрасты покорны». Остальные толкования – не что иное, как напоминание о грядущей неизбежности: глубокой яме, полному мраку – твоему концу.

Глава 17

– Владимир Борисович, просыпай-те-сь, Влади-мир, – доносился невидимый из-за высокого травостоя женский голос.

Вовчик шел по бескрайнему лугу, пытаясь поймать в обзор, поднимаясь на цыпочки, зовущий его голос. По животу секли жесткие стебли травы, лицо щекотали огромные ромашки. А невидимый голос настойчиво звал: Влади-ими-ир. Вовчик с усилием разлепил тяжелые веки – в лицо ему улыбалась Лариса.

– Вот мы и проснулись, как ваше самочувствие?

– В первое мгновение мне захотелось назад – там яркое солнышко, там цветущий луг, – прошептал он.

Лариса его услышала.

– Доктор сделал все, чтобы вы увидели тот луг наяву. Операция прошла успешно, однако полежать некоторое время придется. Укольчик, пожалуйста. Осторожно, я сама, меньше двигайтесь.

Игла неслышно вошла в руку.

– Я просила Сергеевну пока не приходить. Через три денечка – пожалуйста.

– Что стряслось в моем организме? Сознание в тумане, где быль, а где небыль? Мы разве с вами на «вы»?

– Вы – выздоравливающий пациент, я – обслуживающий персонал. Так положено. Все трудности позади, у вас элементарный аппендицит, слегка усложненный. Все по-за-ди! Вы теперь не только внук моей несравненной Сергеевны, вы мой подопечный. Случится попасть после больницы на реальный луг, могу предположить некоторую фамильярность.

Лариса заступила на смену и в течение всего дня, занимаясь работой, со стороны наблюдала за Вовчиком. После операции он температурил – червеобразный отросток лопнул под руками хирурга. Промывка брюшной полости затянулась – операция проходила три часа. С перитонитом шутки так же плохи, как плохи песни соловья в когтях у кошки. Спасло Вовчика везение и чудо с именем Лариса. Останься он без помощи до утра, его молодая жизнь могла на этом завершиться. Засомневайся Лариса в диагнозе, не прими быстрого и кардинального решения, Вовчику пришлось бы скверно. Под воздействием препаратов Вовчик дремал. Персонала не хватало, приходилось частенько брать чужие смены – назавтра выход в ночь. Отколов препараты по назначениям, Лариса присела в сестринской. В дверь заглянул оперировавший хирург, тридцатилетний Виктор Андреевич.

– Управилась, расслабон ловишь, – кинул он, заглядывая в дверь. – Ты в курсе, надеюсь, телевизор не игнорируешь? Написал заявление на бессрочный отпуск, хочу пустить в кровь адреналинчик, решил ехать на Донбасс. Зайди, покалякаем. Я – в процедурке.

Они общались на короткой ноге, по-дружески, в коллективе ничего не скроешь. После планерок медсестры шепотком все ставили по своим местам. Кто-то случайно узрел, кто-то догадался. Виктор общался с медсестрой из терапии, практически не скрываясь. По настроению – заточен на флирт. Девочка яркая и не самых строгих правил.

 

«Черствеешь душой», – думала Лариса, будучи приглашенной в рамках отделения на «по пятьдесят капель». Закусывали, имея в памяти раскрытую незадолго до мероприятия брюшную полость. У Ларисы не получалось исключить из сознания виденное недавно – она крепилась. Не сопереживать не получалось, каждый тяжелый случай она дожевывала дома, порой старалась не замечать небрежности хирургов. Виктор родился хирургом, руки у него росли из нужного места, и она прощала ему заигрывания с каждой мало-мальски смазливой девочкой. «Черт побери, Виктор с хорошей генетикой, а не родить ли для себя от него, в конце концов. Если подкатит по этой части, можно и согласиться. Через два года тридцатник бахнет, где мой герой? Сергеевна наивна: зачем я, старуха, двадцатилетнему мальчику? Для нее, как для всех возрастных, такой плюс-минус неощутим».

Лариса помнила о приглашении, встала, мельком заглянув в палату Вовчика, – тот безмятежно спал.

Глава 18

Отец встретил Матвея настороженно.

– Понимаю, не маленький, мог в любом случае микрозвоночек какой в общении выкроить. Под утро ведь пришел? Матюша, ты сам не свой!

– Ты прав, папа, – я сам не свой. Разберусь, расскажу как-нибудь. Звонок впредь обещаю. Получилось так, сам не ожидал, спонтанно все вышло.

– Лишь намекни, без мамы, мне лично. Мужик мужика более чем поймет. У Нелли пропадал? Вижу, замешана женщина. Тогда все ладно.

– Папа, ты у нас психолог от бога, в точку попал, но это не Нелька.

– Бывало, на улицу не выгонишь. Армия и возраст вносят коррективы. Догонишь еще свое, не проморгай большое, светлое, настоящее. Судьбина может только однажды нужное подкинуть – дуракам случается и дважды. Не буду изгаляться, прочитал ты поболее меня, чай, знания не отскочили брызгой от раскаленной сковороды.

Матвей прошел к своей этажерке, достал стопку пособий, перелистал «Технологию металлов» – остановился на «Теоретической механике». Законы по жидкостям подтянуть, задачки порешать – все в голове свежо. Решил с учебой не откладывать, завтра же посетить улицу Свободы, 36, – два года отучился в филиале индустриального института. Мысли лились автоматом следствием от попадавшихся на глаза предметов, а надо всем довлел образ Галины. Матвей передернул плечами, упал руками на пол, отжавшись тридцать раз. До сих пор его жизнь протекала в мирном размеренном русле, он любил предположить что-то, взвесить и обозначить время исполнения. От своих действий у Матвея всегда оставалось удовлетворение. В новых обстоятельствах в нем проявилась нервозность, неуверенность, что же обозначить главным. Он схитрил сам над собой: главное завтра – сходить в институт, есть и заглавное – купить обещанную говорящую куклу. Матвей запечатлел в памяти возврат Маришки ни с чем. Ее детское милое разочарование стояло перед глазами живым напоминанием.

Глава 19

Маргарита Ивановна не любила прогулок в избитые места. Редко, очень редко соглашалась на уговоры Василия Никаноровича, проходила с ним по его излюбленным уголкам. В ней не заложилось природой и со временем не развилось потребности к сезонным, исподволь наступающим переменам. Ее прагматизм воспринимал окружающий мир штампами времен года: зима, весна, лето, осень. Ни медленное, чувствительное для Василия Никаноровича угасание природы осенью, ни едва ощутимое дыхание весны в последней фазе зимы ее не трогали. И так было всегда, и вовсе не от естественного следствия приходящих в полоне зрелых лет недугов и настроений оно обозначилось клеймом – проявлением, свойственным ей с юных лет. Такие разные, они прожили много совместных лет. Те годы, что сейчас становилось явным, напоминали два параллельно идущих конвейера. В той жизни не просматривалось жертв, благоприятия складывались исключительно сочетанием идеологических приверженностей, вовсе не усилий навстречу друг другу. Жили, растили детей, так бывает обычно, так сложилось и у них, за исключением планов на будущее. Она никогда не принимала планы мужа на ура, правда, и не отрицала их категорически, но той нужной, одухотворяющей помощи он от нее не получал никогда. В существе Маргариты Ивановны утвердилось стойкое убеждение в своем особом предназначении, другом месте, в каждодневном празднике жизни. В русском языке есть меткое сравнение – «тянуть лямку», по ее убеждению, она ощущала ее непомерное физическое давление. Она не могла принять как реальность занимаемое место на этой земле. Ее удел, ее стиль – веселье, обожание со стороны партнера, подарки. И от доставшейся ей, с ее точки зрения, нелегкой участи она пыталась удовлетворить себя в застольях, в поиске своих единомышленников. И находила, вначале изощрялась приобщить к своим понятиям мужа, а когда поняла бесполезность потраченных усилий, от случая к случаю напивалась. Приходило отрезвление, и она сопротивлялась сама себе, в какой-то момент сознавая свое падение, но на долгое время ее не хватало. Василий Никанорович по молодости свирепел: как можно не понимать очевидного; со временем если не мирился, то забывался в новом устремлении. Умудрялся достигать чего-то рядом с ней, но без нее, и все еще любил, помня за реальным образом ту далекую Маргаритку.

Маргарита Ивановна выглянула с высоты балкона на мир – огромный, но не свой, он простерся перед ней пустотой. Василий ушел на свою прогулку-размагничивание. Вечерело. Ей вдруг сейчас, сию минуту, сию секунду захотелось устранить накрывающую ее тоску. Тоска, как зуд, как потребность смахнуть с лица досаждающее насекомое, толкнула ее к сиюминутному действию. Она попыталась остановить себя и не смогла, пока еще понимая, как будет нелегко объясняться с мужем. Пыталась отвлечь себя домашними перестановками, но тщетно, пересилить себя не смогла. Она подошла к заветному хранилищу, припала к бутылке на глоток, а когда спрятала, покатились из глаз слезы: «Как просто убить тоску. Глоток – и от тоски осталась половинка, еще глоток – и ее нет». После двух глотков вернулась назад, сделала еще один. В груди зажглось счастье, и она сделала ровно столько глотков, сколько смогла выжать из стекла. Маргарита Ивановна не была сволочью, ее глодали угрызения совести, но до поры, пока не вступал в свои права другой мир.

Алкоголь подействовал мгновенно. Ее качнуло на дверной косяк – она ударилась бровью – на щеку скатилась капелька крови. Когда вернулась на кухню, в дальних закоулках памяти еще отчаивалась отсутствию воли. Алкоголь извращал ход мысли: «Ей хорошо, и цель достигнута, а Этот пусть тешит себя работой. Жизнь так коротка». Она не могла в этот миг сопоставить с собой опускающегося в пьянке сына, о своей возможной в этом вине. Она сидела в наступившей темноте – слезы ручьем катились из глаз. Теперь она плакала не от угрызений совести, не в ожидании последствий семейного скандала – Маргарита Ивановна плакала от жалости к себе, от прожитой не своей жизни.

Глава 20

Виктор Андреевич сидел нога на ногу. Лариса вошла и присела рядом.

– Поражаюсь твоей энергии, Лариса. Вижу тебя каждую смену, из всех выделил тебя как идеальную для кого-то жену.

– Поступило предложение? Чью кандидатуру предлагаете рассмотреть?

– Ценю шутки, в каждой из них есть своя истина. Романтики в нашей работе мало, в основном это благотворительность. Если не питать себя красками, превращаешься в робота. Есть желание, есть объект – ищи синхронизацию.

– Виктор Андреевич, при полной синхронизации должны рождаться дети. Состаритесь, начнут дрожать руки, кто вам на смену?

– Ла-ри-са, ты не факир – я не змея. У тебя красивая грудь, она меня будоражит, и я не хочу предполагать, что будет завтра. Кто знает, возможно, твои борщи перетянут мои эмоции в сторону сопливых детей. А пока… мы могли бы провести вместе вечер у меня.

Он смотрел на нее немигающим взглядом, до циничности прямолинейный. Лариса улыбнулась – в их среде все обходились без сантиментов. Безобидный врачебный цинизм в своем кругу – ничего из ряда вон. Она не скривила в неудовольствии лицо, но посмотрела на него не менее пронзительно.

– Вас понял, осуждаете либо резюмируете?! Извините, я приверженец решительных к страсти женщин. Мы мудреем с каждым новым шагом. Будем жить дальше, не обязывая друг друга ничем. Я не слукавил, иногда действительно хочется домашнего уюта. Самобичевания не будет – я использовал свой шанс. Пошли на перевязку…

Лариса проделывала свою работу почти автоматически. Перед ними лежал натужно улыбающийся Вовчик. Ему было больно. Лариса отрывала прилипшие тампоны, терпеливо размачивая их раствором. Она делала это медленно, на что Виктор Андреевич нервно переминался с ноги на ногу.

– Занимайся, я зайду позже, – отрывисто бросил он, уходя за дверь.

Глава 21

Завтра наступало дольше, чем того хотелось. В шесть утра Матвей проснулся, попытался закрыть глаза. Поменяв несколько раз положение тела, так и не смог отделаться от навязчивой мысли. Он помнил о своем обещании, и посещение Галины не должно стать чрезмерно назойливым. Будь позывом чистая страсть, он смог бы пересилить с визитом. Матвей удивлялся себе: он влюбился в маленькую девочку?! Ее печальные глазешки никак не выходили из памяти. Карусель детских просящих глаз всю ночь в невероятных сочетаниях преследовала его. «Да нет же, здесь жалость и моя возможность. Он может и хочет осчастливить ребенка, и он сделает так». Вместе с тем и объятия Галины не остались в стороне. Матвей менял ход мыслей – все равно оторопью зудело в воспаленном сознании: через пять дней у нее очередная вахта. На десять дней потеряется всякая возможность видеть ее, десять дней ее будут ласкать чужие глаза. Матвей, пытаясь избавиться от наваждения, сел на кровати. Наваждение отодвинулось, продолжая импульсами просекать грудь под надуманными, до смешного изощренными подходами. Он вслух повторял ее шальное признание – Матвей жил в нем. Как легко он одерживал Свистуна, объясняя его тягу обидным – «дорвался». Безоглядность в выборе не составляла свойства его характера. Прагматизм, выверенность в собственных действиях его порой даже раздражали. Он хотел пересилить в себе эти доминирующие качества, пытался доискаться карамазовского безрассудства. Вместе с тем Матвей понимал: «Борьба бесполезна – в этом он весь. Тогда отчего понесло?» Вопросы оставались без равноценных ответов, и он решил: «Сегодня оторвусь еще раз, а там осмотрюсь. Дорвался… нетушки: чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. Осчастливлю Маришку – и без задержек по своим делам». Не спеша он привел себя в порядок, когда вышел, почувствовал мамин внимательный взгляд.

– Папа встал ни свет ни заря, и ты туда же. У папы уважительная причина: друг не может завести машину – поехал прикурить. Мне непонятно, папа ведь не курит? Как можно так бепардонно в пять утра названивать по такой чепухе?

– Мама, я догадываюсь. У дяди Жени, скорее всего, сел аккумулятор. От папиного аккумулятора запустят двигатель, – улыбнулся Матвей, обнял за плечи маму и поцеловал. – Что замышляешь на завтрак? Я совсем не хочу есть – кофейка хлебну – и ноги в руки.

– Куда ты спозаранок, Матюша?

Матвей не стал раскрывать всю подноготную своих планов, сказал лишь об институте. Выпив по чашечке кофе, они расстались.

Подошел к магазину «Детский мир» – двери оказались закрытыми. За спиной послышался возглас ребенка:

– Мамочка, закрыто, мы подождем, да?

Молодая женщина держала за руку мальчика лет пяти, улыбнувшись Матвею, ответила:

– Откроется в десять, полтора часа убивать время. Видишь, и дядя пришел за подарком, и он подождет.

– Мамочка, а самолетик летать сможет сам?

Матвей потрепал мальчугана по плечу:

– Наберись терпения, насколько я знаю, есть и вертолеты летающие. Джойстик к нему продается – устройство для управления, – и тихо, для мамы ребенка, наблюдая простоту их одеяния: – Стоить будет немалых денег…

Женщина неестественно отвернулась, достав платочек, утерла глаза.

– Вы плачете, я виноват? – посочувствовал ей Матвей.

Женщина приложила палец к губам, показав на сына, во все глаза поедающего витрину игрушек.

– Не знает он, держу от него правду – его папа погиб в Сирии. Летал как раз на вертолете. С деньгами у нас все в порядке – желания нет жить дальше. – Она кивнула в сторону мальчика. – Ради него держусь.

Матвей стоял, понурив голову, внутренне ругая себя за вмешательство.

– Пойдем, сыночек, прогуляемся. Зайдем на рынок и вернемся.

Женщина с чувством сожаления посмотрела на Матвея.

– Давай ручку, – протянула она руку сыну. – Вы так молоды, кто у вас?

– А у нас девочка, Мариша, – я за говорящей куклой пришел. Вам ведь все равно возвращаться, можно пойти на рынок вместе?!

Матвей протянул руку мальчику:

– Давай свою мужественную руку.

Они шли, растянувшись на весь тротуар. Встречные люди понимающе уступали дорогу, улыбаясь их идиллии. По дороге познакомились.

 
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru