Анатолий Мерзлов
Русское счастье
Часть 2
Надюша
Спасибо за то, что разожгла костер.
Глава 1
Душный поезд отстукивал очередные метры, увозя Тристана все дальше от родного гнезда. Пейзаж за окном менялся, а в сердце глубже залегала тоска. Предстоящая неизвестность сковывала простор. Мысли сделались куцыми и беспорядочно глупыми, похожими на утиное семейство, застигнутое врасплох на середине улицы. «Мартин Иден» не концентрировал внимание, хотя сюжет вполне соответствовал завязке предстоящих событий. Под воздействием духоты, бессонной ночи, постоянного взаимодействия большого количества людей, ему во всем виделся огромный механизм, в который он, Тристан, попал по чьей-то оплошности: в нем он чувствовал себя никчемным винтиком, попавшим сюда не по назначению. Сосредоточением ума он пытался привести себя в первоначальный порядок, найти комфортную нишу в хаосе биополей и магнетизма. Люди что-то делали, перемещались, спали, читали, бессмысленно мелькали по нему взглядами.
Нам-то с вами понятно, откуда эта разбалансирован-ность: первая далекая самостоятельная поездка, предстоящая встреча с родным братом отца, по словам мамы, очень похожим на отца, к тому же – бессонная ночь.
Как успокоить его, как объяснить, что это есть свойство всех эмоциональных и гиперчувствительных натур, постоянно копающихся в своих новых ощущениях? Иногда это свойство считают достоинством!? Повествование может послужить назиданием для становления любой другой личности. Заодно можно напомнить две известные истины: «Воспринимай окружающее, как постфактум, если ничего не можешь в нем изменить» и другую, не менее насущную: «Бог даст день – Бог даст и пищу».
Пейзаж за окном поезда преобразился с холмистого на равнинный. Простор значительно раздвинулся, и мысли мало-помалу упорядочились. Мелькающие в лесополосах сороки вызывали неуправляемые нервные импульсы, проявляясь в зрительном приложении, заставляли критичнее оценивать меняющуюся действительность.
Шестнадцать лет – возраст достаточный для умозаключений и анализа действий. А, если учесть отсутствие житейского навыка, да повышенную эмоциональность, да праведность долга, да еще массу не созревших «но»? Остается пустой цифровой эффект. Специфический подход учтет и этот факт, но что он в сравнении с «ниагарской» энергией? Пшик! Брызга упорядоченного миллиграмма на излете возможности.
Пришла вторая ночь. В окне, как в зеркале, отразилось течение окружающей суеты. В полузабытье, лежа на боковой полке в начале вагона, Тристан слушал витиеватую речь охмуревшего от алкоголя проводника, обиженного на весь мир за то, что ему, окончившему индустриальный институт, приходится работать без напарника, прислуживать и шустрить всем, чем придется, ради достойной жизни семьи.
Далеко за полночь сморило: сопутствующий фон отодвинулся куда-то далеко-далеко, а потом и вовсе растворился в шумах сновидений.
Глава 2
Очнулся Тристан от треска динамика и напоминания о прибытии на конечную станцию следования. Сердце сквозь сон екнуло. Нужная станция осталась далеко позади в туманной дымке рассвета, под сто километров назад.
Обрюзгший, вывалянный в перьях проводник пытался вспомнить самого себя. Наспех одевшись, затолкав в чемоданчик вещи, вылетел пробкой из кислой атмосферы вагона.
Вокруг незнакомый мир, старинная архитектура в стиле ампир. На серых фресках пыль веков. Площадь запружена машинами. Снующие взад-вперед люди отрешены настолько, что казалось, выпади сейчас, среди знойного лета, снег – ничто не удивит и не остановит муравьиную целеустремленность толпы.
Первый самостоятельный выход в большой свет начинался с испытания на состоятельность.
В сквере с «Чучелом» в граните нашел свободную лавку, вздыбленную планками. Обдумывая дальнейшие действия под аккомпанемент вороньих разборок в кроне вековых деревьев над головой, зажевал позавчерашнюю обсыпную булочку.
– Давай без суеты, успокойся, весь день впереди. Билет пропал – денег на один скромный день существования. Есть единственная возможность, – рассуждал Тристан, обозревая окрестности, – короткими «перебежками» на электричках, пусть малым ходом, но наверняка.
Судьба каждому из нас расставляет акценты. Наши устремления одни, а мы двигаемся туда, куда еще вчера не могли и помышлять.
Воронье разгалделось – сверху дождем полетели брызги помета. Дефектная лавка да чрезвычайный факт заставили подняться до окончательного решения.
Пригородный вокзал обозначился вывеской на одном из фасадов отдаленного здания, серого в общий тон, но пониже основного.
Ближайшая электричка по расписанию в нужном направлении через пятьдесят минут. Шагая по перрону, Тристан изучал его возможности. Он исключил свободное место на лавке рядом с подпитыми мужиками; на другой лавке сидели две цыганки – старая и молодая. Они мирно запивали раскрошенный на коленях батон белого хлеба одной на двоих бутылкой «Ситро». Тристан скромно присоседился с краю, стараясь не глядеть в их сторону, и все ж не остался без внимания.
– Красавчик, голубоглазый, дай ручку погадаю. Денег нет – знаю. И кушать хочешь!? – придвинулась к нему цыганка – та, что моложе.
Тристан повернул голову: сквозь него прошли и остановились в затылке черные немигающие глаза. От их проницательности по спине пробежал холодок. Из-под повязанной поверх ушей косынки выбилась совершенно седая прядь – она делала ее красивое лицо тусклым.
По перрону дефилировал наряд милиции, ощупывая всех липким изучающим взглядом. Прожекторы их взглядов не миновали и лиц цыганок, однако, надолго не задержавшись.
Допив последние капли из бутылки, молодая цыганка встала, оставив спутницу одну. В мгновение, так уходит вода в сухой песок, она растворилась в прибывающей толпе.
Вкрадчивый голос сзади, в самое ухо, так близко, что от дыхания всколыхнулись волосы, заставил Тристана вздрогнуть. Цыганка присела совсем рядом, улыбаясь, ткнула ему в грудь ароматный рогалик с бутылкой кефира. Тристан опешил, не зная, как повести себя. Цыганка поставила бутылку на лавку, умудрившись с легкостью расположить рогалик на узком горлышке:
– По-окушай, по-отом расскажу все про тебя.
И отвернулась, затараторив о чем-то со своей спутницей, сыпля винегретом непонятных слов.
Тристан видел скудность их стола и не смел притронуться к царскому дару, хотя к оставшимся у него грошам он мог стать хорошим подспорьем. Цыганка, оборвав на полуслове разговор, резанула по его глазам своими антрацитовыми, потеплевшими на мгновение глазами:
– Ты го-ордый, так нельзя – пропадешь, бери-хватай от жизни все, что само идет в руки.
Видя нерешительность Тристана, она продолжала:
– Хорошо, возьми с собой, потом поешь.
Ее просительному тону невозможно было противиться – пришлось прибрать еду в сумку.
Тристана одели с иголочки – мама хотела представить сына в безбедном виде, выложилась, придавая его статусу состоятельное положение. Светлые лавсановые брючки дополняла новая сорочка в мелкую клеточку – на ногах остроносые, сшитые на заказ зеленые мокасы. Внешний вид жалким никак не назовешь, но как цыганка с лету узнала о его бедственном положении?
В южном регионе, откуда ехал Тристан, о цыганах бытовало не лучшее мнение: попрошайки, мошенники, маркитанты. Возможно, осторожность его была оправданной, однако, характер его с приличным налетом романтизма не позволял слепо подчиниться сложившемуся мнению. В целом, бродяги цыгане воспринимались им лично неизменным дополнением южной экзотики.
Меж тем, цыганка придвинулась ближе, настойчиво притянув к себе руку Тристана – он не воспротивился этому. Качая головой, изучила ладонь, прищурила на некоторое время глаза, задумалась. Не отпуская руки, повернула ее ладонью вниз – накрыла своей.
– Послушай меня, соколик, внимательно, – зловеще прошептала она, устрашающе округлив глаза.
Тогда, в силу молодости, Тристану ее слова не показались серьезными, более того – ее напускная маска виделась наигранно смешной.
А цыганка вкрадчиво продолжала:
– У тебя, мой хороший, сложилось два пути: один легкий, другой – трудный. У всех остальных по-другому, не так, как у тебя. У тебя вижу очень большую разницу. Ты выбираешь трудный путь вольно, а на нем тебя ждут болезни и разочарования. Вижу: ты добьешься в жизни многого, и проживешь…, – взгляд цыганки проткнул его стрелой, – долгую жизнь. Оглянись назад. Видишь: из трещины в асфальте пробился росток. На этом месте росло дерево – его спилили, а сверху положили асфальт?! Любовь побеждает все! Любовь к жизни пробила путь к солнцу через асфальт! – повысила цыганка голос настолько, что подвыпивший военный на соседней лавочке выразительно приложил палец к губам.
– Твоя судьба будет такой же, – перейдя на свистящий шепот, продолжала она. – Откажись от этой поездки, иди сейчас в другое место, и все будет по-другому: твоя жизнь потечет другим путем. Тому военному, – она кивнула в сторону, – совсем мало осталось: вижу чужие скалы и его с окровавленной грудью. Будет убит далеко отсюда совсем скоро.
Тристан хотел улыбнуться и не смог, его губы сковала скорбная мимика.
Подходивший электропоезд возвестил переполненный перрон о прибытии, занудно проскрипев тормозами, остановился.
– Иди, соколик, иди… или оставайся. Мы можем, но не хотим жить по чужому совету.
Если бы он тогда знал, что слова цыганки окажутся пророческими, изменил бы он свою судьбу?!
– Оставь мне что-нибудь на память, – остановила его за руку цыганка, стоило Тристану подняться.
Кто принимает всерьез слова случайной вещуньи, если тебе шестнадцать?
Благодарный за внимание, Тристан подумал:
«Кроме смены вещей, в сумке лежит книга Джека Лондона (в то время большая ценность), новенький компас, подаренный Васькой, и последние три рубля денег.
Тристан вытащил книгу и протянул ее цыганке. Скороговоркой поблагодарив за внимание, побежал к ближнему вагону.
– Ты будешь писать книги, – услышал Тристан вдогонку.
Глава 3
Электричка набрала скорость. Станционные постройки отстучали последние метры. За окном плыли бесконечные посадки с вездесущими сороками, перепархивающими с места на место. Теперь они не вызывали тех острых импульсов, пронизывающих грудь напоминанием о далеком доме. Сзади неказистого вида мужичок делился с пацаном-соседом опытом поездок зайцем на этом маршруте. Из разговора Тристан понял: самое неприятное – высадка на промежуточном полустанке и потеря многих часов до следующей электрички. Перспектива ночевки на лавке затерянного полустанка его особо не удручила, но от позора он поспешил в тамбур, где можно не прилюдно сдаться на суд контролеров. Глядишь, после объяснения сжалятся и простят. Он так и простоял в напряжении всю дорогу до узловой станции. Спустя три часа выскочил вместе с потоком пассажиров на платформу. От радости маленькой победы Тристан замурлыкал в тоне веселого марша «Прощание славянки».
Вышагивая под принятый ритм, двинулся к станционным постройкам. Растянувшийся на холме серый неприветливый город умерил его победный пыл. Оторвавшись от потока, Тристан медленно побрел к зданию вокзала. Движение по пригородному расписанию можно было продолжать лишь через четыре часа.
Одноэтажное помещение станции дышало множеством разноликого люда, совершенно безразличного к нему, Тристану. Не желая сидеть в духоте, он пересек улицу в поисках удобного местечка. В пыльном сквере, недалеко от магистральной дороги, такое место нашлось – здесь он достал уже забродивший кефир с примятым рогаликом, вспомнив добрым словом сердобольную цыганку.
Поев, огляделся. На обочине дороги голосовала большая группа людей: руки забиты покупками, а напыщенное пестрое одеяние выдавало в них сельских жителей.
В течение часа практически все сообщество рассосались – оставалась одна, хорошо приметная высоким ростом суетливая девушка – она продолжала оставаться и с вновь подошедшей группой людей.
Вывернувший из-за поворота «Рафик», лихо затормозив, собрал всех желающих. В этот раз «модель», как окрестил ее Тристан, уехала.
Посмотрел на часы – скоротался один час. Другого занятия выбирать не приходилось, поэтому продолжил наблюдать за особенностями новых людей, таким нехитрым образом убивая время.
«Что видят мои старые глаза?» – вскрикнул Тристан цитатой из недавно прочитанной книги.
По обочине дороги, ссутулившись, понуро возвращалась знакомая «модель».
На фоне чужой неудачи своя показалась такой ничтожной. Девушка с завидным упорством вернулась на прежнее место и продолжала стоять еще около получаса. Тристан держал ее теперь в постоянном поле зрения – интрига затягивалась.
В какой-то момент девушка засуетилась больше обычного – метнула глазами в сторону Тристана. На другом конце скамейки, рядом с ним, медитировал зачуханный мужичошка – он давно к чему-то приноравливался.
Увидев приближающуюся девушку, мужик решился:
– Парнишка, пособи болящему, чем можешь…
Мимика его молила о подаянии. Но девушка заторопилась, перед скамейкой заспотыкалась – угловато, бочком, тяжело осела между ними. Потухшим взглядом девушка скользнула по фигуре Тристана. Мужик резво поднялся и отскочил в сторону.
– Ох-хо, Надюха, болеешь все? Теперь-то точно не подаст… – сказал, как простонал, мужик и озадаченно побрел в сторону голосующих селян.
Тело девушки начало неестественно сползать к Тристану – затылком она уперлась в его руку, длинные ноги вытянулись за пределы скамейки. Девушка закатила глаза, дыхание стало прерывистым, из уголков рта потекла пена. В следующий миг скамейка задрожала от бьющей ее судороги. Тристану стало жутковато. Он вскочил. Без его поддержки голова девушки билась о планки лавки. Это было похоже на самоистязание. От сострадания и от испуга Тристан, плохо владея собой, одернул задравшееся выше положенного платье, сел рядом, охватив ладонями бьющуюся об лавку голову, совершенно не понимая, чем еще можно помочь. Пришло на ум услышанное когда-то – «падучая». Впервые так близко и совершенно неожиданно для себя он наяву увидел проявление этой страшной болезни. Судороги девушки переходила в конвульсии, затем вновь в судороги. Тристан бегал глазами по сторонам, моля кого-то неведомого о помощи. Худенькое тело девушки обмякло вмиг, в тот же миг став похожим на брошенную тряпичную куклу. Тристан держал ее голову и видел, как веки ее задрожали. Девушка открыла глаза, не совсем понимая, где она находится. Голосующие люди сгрудились на обочине, сострадательно пялясь в их сторону. Возвращаясь из далекого далека, девушка медленно приходила в себя. Глядя на ее бледное, испачканное слюной лицо, Тристан вытащил полотенце и осторожно вытер его. Девушка попыталась перехватить его руку, жалко благодаря одними глазами. В голове Тристана, наконец, что-то стало складываться – он сорвался с места. В киоске неподалеку купил бутылку минеральной воды и предложил ей.
– Простите меня, извините меня великодушно, простите за доставленные неприятности, – лепетала девушка, протягивая руку за бутылкой.
Не отрываясь, с жадностью выпила несколько глотков.
– Вам нужен врач?! – спросил Тристан.
– Нет, нет, все прошло, мне уже лучше. Спасибо. Оказывается, остались на земле сердобольные люди, – с благодарностью во взгляде произнесла девушка, стыдливо прикрывая коленки руками. – Меня уже многие знают здесь и не берут в машину, не хотят нежелательных ощущений в дороге, ведут себя так, словно я заразная.
Она завозилась, устраиваясь на скамье удобнее. В глаза бросилось расплывшееся мокрое пятно по подолу голубого сарафана. Люди на обочине разъезжались – подходили другие. Очевидцев разыгравшейся трагедии не оставалось – на сидящую на лавке парочку больше никто не обращал внимания. Тристан посмотрел на часы: до электрички больше двух часов.
– Что намерены делать дальше? – стараясь не смущать девушку детальным взглядом, обратился к ней Тристан.
– Отдохну и буду пытаться уехать.
Тристан искренне хотел ей помочь и не смог не спросить.
– Я могу чем-то вам помочь?
– Мо- о-жете, но ведь вы не местный, вам самому куда-то надо спешить, – смущенно произнесла девушка с вопросом во взгляде.
По внешнему виду она казалась немного старше его. Да еще высокомерное «вы», предложенное ею, создавало в общении некую преграду. Поддерживая заданную высоту, Тристан рассказал ей свою историю. Она слушала, но отвлекалась мыслями о своем.
– Без сопровождения мне отсюда не уехать. Водители левачат и не хотят проблем. Помогите, пожалуйста. Живу я в Селичевке, сорок пять километров отсюда. До сих пор мне помогало мое имя, если бы не оно, прохлаждаться бы мне уже давно в «дурке».
Тристан догадался, какое имя может держать на плаву в полной житейской безнадеге.
– Вас звать Надей? А я Тристан…
– Сколько себя помню, меня всегда звали Надюшей…
Тристан ничего не имел против Надюши – просто Надя для нее, действительно, казалось грубоватым.
Надюша с каждой последующей минутой наполнялась жизнью. Через полчаса от болезни не осталось и следа – лишь легкая печалинка в глазах выдавала недавно пронесшуюся бурю.
«В деревеньке, в пятидесяти километрах отсюда, живу я вдвоем с бабушкой. Отец «сгорел», как многие здесь, от беспробудной пьянки. Мама вскоре за ним умерла от непонятной болезни. Местная бабка Верейчиха (с нечистой силой путается) поставила диагноз: «От тоски мама умерла, да от несбывшихся надежд». Отец-то в прошлом агроном, а мама техник – технолог молочной промышленности. Сестра Галка поступила в техникум – учится первый год. Она югом и морем бредит. Сбежит отсюда, не задумываясь, в поисках своего особенного счастья – останусь я навсегда одна с бабушкой. Сегодня возила продавать всякую всячину на рынок, заодно дала телеграмму сестре, подмениться с ней на время, хотя и понимаю, кто ее на первом-то курсе отпустит. Прошел слух о народном целителе из Сибири, к которому хочу поехать на прием. Лечит он такие болезни – исцеленные люди уже есть. Месяц назад разбила в автобусе голову – теперь и вовсе без сопровождения не берут».
Такую печальную историю поведала Тристану Надюша, едва успев прийти в себя. После ее рассказа Тристан проникся большей жалостью и без просьбы понимал: не сможет он бросить Надюшу одну на произвол судьбы.
В ближайшем проулке Тристан нашел водяную колонку, где Надюша привела себя в порядок. Уже вдвоем они вернулись на исходную позицию на обочине дороги.
Глава 4
От развилки дорог вглубь степи, извиваясь разомлевшей змеей, уходила едва приметная грунтовая дорога. Редкие облака, разбросанные по ярко-голубому шатру небосвода, на короткие мгновения затеняли солнце, не успевая создать ощутимой прохлады. Порывистый горячий ветерок разносил насыщенный запах июньского травостоя. Под призывный стрекот кузнечиков Тристан и Надюша все дальше отдалялись от цивилизации. Стайка щеглов дружно вспорхнула из лопухов жирующего репейника, стоило Тристану наклониться за его листьями. Надергав лопухов на голову, едва отдалившись от зарослей на несколько шагов, из зарослей вновь зазвучали преливы мелодичного ручейка. По дороге Тристан опекал Надюшу, исподволь изучая ее состояние. Большак отстоял от деревеньки на пять километров. Шагали в мареве улетающей влаги под лучами жаркого солнца. Одинокий островок березок, да редкая поросль ольховника – единственная на всем пути защита от солнца. Надюша, не успев присесть, вставала, торопя Тристана.
– Коровешку днем не доили, небось, стоит под забором и мычит, а бабушка нервничает. Она плохо ходит – сама подоить не сможет, а будет пытаться.
Суетливо меняя положение по отношению к Тристану, перемещаясь то влево, то вправо, активным нетерпением Надюша подгоняла его. Но он умышленно затягивал время, хорошо помня извивающееся на лавке беспомощное тело. В ложбинке ориентиры дороги потерялись. Низинкой перейдя в сплошной травостой, она изредка выдавала себя не успевшими зарасти проплешинами. Надюша независимо от ориентиров уверенно держала курс.
– Идем мы по старой дороге, так немного короче, дальше они соединятся, – будто успокаивала она Тристана, не забыв посоветовать подкатить брючки.
Миновали недавно сереющую вдали силуэтом лесополосу. Незаметно и подошли к окраинному домику деревеньки. Высоченный жирный бурьян окружил домик стеной. И таких участков вокруг преобладающее большинство. За редкими домами сохранялся какой-то уход, а на каждом «живом» хозяйстве лежала печать милого русского убожества. Соцветия сорняков разбрасывали в воздух парашютный десант семян – они липли к потному лицу, лезли в глаза, щекотали в малодоступных местах. И все же зной шел на убыль. Лопухи репейника, безжизненно обвисшие на голове, отработавшие свою миссию, ненужностями ниспадали на плечи. Надюша со смехом сбросила их, сбросив заодно шутливо и с головы Тристана. Она казалась вполне здоровой: лицо порозовело, а рассеянный, немного притомленный взгляд мог сойти за обыденную усталость. Она хорохорилась, вслух строя планы на будущее, эмоционально делилась возможностями своего хозяйства. Уже со слов Тристан полюбил ее добрую кормилицу – корову «Куклешку».
– А вот и наше хозяйство, – сказала неожиданно Надюша, взявшись за калитку, слепленную из деревянных жердей. Рыжая тщедушная дворняжка, извиваясь червяком, выкатилась под ноги, пометив от радости запыленный зеленый мокасин Тристана. От заднего двора неслось надрывное мычание.
В прохладной мазаной хатке, на широкой самодельной тахте покрытой лоскутным покрывалом, их встретила учтивая старушонка. Резво, по-свойски, она протянула Тристану руку, да так запросто, будто приход в дом постороннего человека – сущая для нее обыденность.
– Варвара Николаевна, – бодро отрапортовала она, с трудом, постаравшись галантно оторваться от тахты. – Надюша, я заждалась тебя. Прости меня, я обмочилась…
В этот день Тристан решил не спешить с отъездом, переодевшись в «домашнее», взялся помочь Надюше. Во время общения он оценил ее главное человеческое свойство: «Непротивление злу насилием». С каждым ее действием Тристан убеждался в правоте близких ей людей, называющих ее ласково – На-дю-ша.
К шестнадцати годам Тристан проштудировал многое из отечественной классики – прозы, стихов. Его житейские принципы во многом основывались на образцах произведений. «Смешались в кучу кони, люди, звери»… Он не сделал еще определенного выбора и приоритета не определил – оттого и метался, понимая, как часто подражает, копируя чужие действия. Но он мужал: рано или поздно свое в характере приобретет доминанту, а чужие примеры пройдут красной канвой через личностные качества.
Он и думал теперь о ней так – Надюша. Лилия всегда оставалась Лилией. Назвать ее «Ли-леч-ка» не повернулся бы язык. Лилия решительная, бесстрашная, с мужским волевым напором. Он и не ставил их в один ряд – и вовсе не потому, что к одной испытывал жалость, а другую, кажется, любил. Да, да – любил – он спрашивал себя об этом. …И еще: Лилию он хотел целовать, ласкаться в ее женских прелестях. С Надюшей другое: ее он хотел погладить по голове, пожалеть.
Тристан нашел Надюшу под навесом задней стены хатки. Она управлялась с коровой: дышала отрывисто, с надрывом. Доение процедура не из легких, но Надюша ни полусловом не намекнула о трудности. Она повернула к нему счастливое лицо: пот испариной выступил на лбу, на спине ситцевое платьице отпечатало мокрое пятно.
– Коровка у нас умница, отдает молочко легко, стоит взяться за вымя, а сегодня от обиды на меня поджимает. Познакомься, Куклешка – это твой и мой спаситель.
Рыжая, с белыми пятнами на боках и звездочкой во лбу, пузатая коротышка понимающе выставила Тристану лопухи ушей.
– Угостите ее корочкой хлеба, и вы станете друзьями, – с одышкой произнесла Надюша, не прекращая процесса доения. Две тугие струи, стремительно перекрещиваясь, со звоном ударяли в пенящееся ведро.
– Она маломерка, молока дает немного, а сейчас и того меньше, отдаивается уже. В августе должен появиться поздний в этом году теленочек.
Благодарная за корочку сухого хлеба, корова лизнула Тристана в нос шершавым языком, дохнув в лицо горячим травяным настоем. Надюша после дойки предложила стакан парного молока – оно попахивало навозом. Тристан сначала не решался пить: городское молоко не пахло так.
– Ты пей, пей, потом ощутишь главное – послевкусие, – подбадривала Надюша.
Потом решился, не дыша, выпил весь стакан до дна. Молоко оказалось более чем теплым – оно было горячим.
– Закрой глаза, – наставляла Надюша, – и медленно выдыхай. Какие впечатления?!
