Анатолий Мусатов
Короли садов Мамоны
Глава 1
Ещё сверху, спускаясь с Братеевского Князев увидел рынок у марьинского метро. Владимир вспомнил, что Ольга просила купить маринованных огурцов и черемшу. «И сигареты надо прихватить», – машинально подумал он, выбираясь из плотного потока машин на поворот.
Людской водоворот, толчея и сутолока вызвали у Владимира унылое раздражение. «Поберегись!..», – донеслось вдруг сзади, вместе с нарастающим шлёпаньем колёс по грязи. – «Посторонись… в стороночку, пожалуйста!..». Князев едва увернулся от надвигавшейся на него тележки, доверху груженой грудой коробок. Своим маневром он чуть было не сшиб какую-то тётку. Смачная теткина ругань стала предвестником его несчастий. В следующее мгновение с тележки, в результате крутого маневра, сверзились все коробки. Оторопевший Князев тут же был забрызган ядовито-вонючей грязью:
– Ох, ты, мать честная, хрен криворукий! Что же ты, обалдуй, сделал! – едва смог выговорить пришедший в себя Владимир. Рабочий, успевший выйти из ступора, в который его повергла случившаяся катастрофа с грузом, ответствовал Князеву в его же стиле:
– Хавало своё нужно разевать меньше! Из-за тебя всё получилось, а ему кто-то виноват, видите ли!
Выпрямившись, он вдруг внимательно оглядел Князева. Усмехнувшись, с какой-то непонятной интонацией в голосе, добавил:
– Да ладно, мужик, не расстраивайся, счас будет всё путём! Пойдем ко мне в бытовку, там есть у меня щётки и вода. Только вот ящики соберу.
Скинув измазанный грязью когда-то ярко-оранжевого цвета жилет, рабочий мотнул головой на противоположный угол:
– Вон вода, щетки и поролон, им хорошо грязь оттирать. Я сейчас приду. Не переживай, сюда никто не придет, а если хочешь, я тебя закрою.
Владимир кивнул головой. Прекрасно! Пусть этот работяга как раз сделает то, ради чего он здесь:
– У меня к вам большая просьба, пока я тут буду чиститься. Если вас не затруднит, не могли бы вы кое-что купить? За мной не заржавеет.
Объяснив рабочему, что ему нужно, Князев сунул тому деньги. Всё время, пока он возился с одеждой, не мог отделаться от странного чувства, происхождение которого никак не мог объяснить. Щелкнувший замок прервал его размышления.
– Получай заказ, – сказал мужчина, выкладывая на стол из пакета небольшой сверток. – А вот это для нас, – добавил он, вытаскивая оттуда же бутылку водки, хлеб и ещё что-то, завернутое в бумагу. – Я тебя не очень задержал? – ухмыльнулся он, всё так же странно глядя на Князева.
– Да нет, всё в порядке. Я как раз закончил, остальное дело химчистки.
Рабочий присел на край грубо сколоченной скамьи. Критически оглядев, стоящего перед ним Владимира, сказал всё с той же необъяснимой усмешкой:
– Узнаю «брата Колю». Хотя ты на «денди» сейчас не очень тянешь, но всё такой же, – огурцом! Не, тебя и вправду годы не берут. Ну, да ладно, садись за стол. Сейчас по стакашке хряпнем за столь чудесное явление божьей милости остальному народу в моем лице.
Пока рабочий возился на столе, Князев с крайним недоумением обмозговывал сложившуюся ситуацию: «Странный мужик… с присвистом, что ли? Впрочем, этот явно тянет на алкаша, а они все такие…». Глядя на сомнительное пойло, дипломатично ответил:
– Не могу, шеф, извини, за рулем я. Так бы за милую душу, был бы повод…
Мужчина хохотнул и покрутил головой:
– Повод, говоришь? – как-то весело и с вызовом произнёс он, – сейчас будет тебе и повод. А что, мой дорогой Володичка, неужто я и вправду так сильно изменился, что ты, мой бывший лучший дружок, не можешь меня признать?
Стоявший перед ним седоватый мужчина с мятым, заросшим лицом, наверняка зацепил шестой десяток. Нервно дрожащие, узловатые пальцы чисто волевым усилием сжимали стакан. Его сутулый, костистый остов довершал образ типичного представителя люмпенской «знати». Сознание Князева категорически отказывалось вписывать стоявшее перед ним «нечто» в круг своих знакомых. Пожав плечами. Князев вежливо полюбопытствовал:
– А откуда вы меня знаете? Впрочем, не вы ли делали ремонт у меня года два назад?
Мужчина пожевал губами. Меланхолично мотнув головой, хмыкнул:
– Точно, шеф, а ведь вспомнил! Это делает честь твоей памяти. А-а-пракинем по поводу!
Содержимое стакана, булькнув, исчезло в его горле, а энергичный хруст огурца подтвердил успешное окончание действа. Шумно выдохнув, рабочий отставил стакан. Заметив на лице Князева недоумённо-озабоченную мину, мужик намеренно деловым тоном произнёс:
– Да будет так напрягаться! Мало ли фантазий бродит в голове у алкаша. Извини, если что не так…
Князев пробормотал что-то вроде «да ладно, ничего, бывает…». Как-то неловко, боком продвигаясь к двери, он уже было открыл её, как вдруг услышал:
– Эй, милый мой Маню, как поживаешь? Привет тебе от Ролана…
Князев не сразу осознал эти несколько слов, настолько это показались они ему неправдоподобными. Но едва до Владимира дошел их смысл, он, изумленно покачивая головой, выдохнул:
– Не может быть! Неужели это ты, Андрей?!
Нахлынули потоком воспоминания, как будто и не было многих десятков лет, под гнётом которых исчезла, выветрилась восторженность и романтика юных душ. Это было время, когда экранные герои Алена Делона и Лино Вентуры творили кумиров. Время, когда двое неразлучных приятелей, выходя из темноты кинозала, мужественно сдерживая слёзы, старались не заметить их в глазах своей спутницы. И, прощаясь на студенческие каникулы, обнимались, говорили друг другу: «До свидания, мой милый Ролан…», «Не забывай меня, мой дорогой Маню…».
В кабинете главврача все так и светилось от гневной ауры четырех возмущенных женщин. Изрядная часть гневной субстанции отражалась на слегка одутловатом лице большой, грузной особы. Явно перегруженное ее телесами кресло жалобно скрипело. Андрея увлекла очевидная картина неотвратимой и близкой катастрофы. На мгновение позабыв о ситуации, по причине которой находился здесь, он невольно пару раз хмыкнул.
Это не осталось незамеченным. Одна из стоявших около стола, этакая маленькая, ладненькая бабенка, (на ней даже халат сидел как-то борзо), всплеснула такими же маленькими и ладненькими ручками. И будь тут посторонние люди, несведущие об иерихонском свойстве голоса сей бабенки, то непременно случилась бы с кем-нибудь из них неприятная неожиданность, – так она взревела. Голуби, сидевшие на подоконнике, несмотря на двойные стёкла, сорвались с места, будто над ними внезапно раздался удар грома:
– Нет, вы посмотрите на него! Тамара Витальевна, он еще смеется! Ему плакать надо! Он ухмыляется, вишь ты! Разломал аппарат, то так и скажи, а не строй из себя цацу обиженную! Тамара Витальевна, добрейшей души человек, простит, если отдашь, что вытащил оттуда. Уйдешь по-хорошему…
Но это, по-видимому, не входило в планы её дородной соседки. Подключив свой фальцет, на который перешла от переполнявшего её негодования, она трагическим воплем озвучила свой контраргумент:
– Да ты что, Зина Ивановна, аппарат стоит пятнадцать тысяч, не списанный! Он его раскурочил, а я буду отвечать! Я не просила переносить его в подвал! Кто ему об этом сказал, я не знаю, но пока аппарат не восстановят, я ничего подписывать не буду! Через мой труп!
Огромная кубатура тела главмедсестры, такого же грузного и рыхлого, как и телеса её обожаемой начальницы, словно бы тут же превратилось в воображении присутствующих дам в означенный ею предмет. Воцарившееся молчание доказало, какое разительное впечатление она произвела на закаленные в этом плане умы опытных медработников.
– Да что вы такое говорите! – Кресло резким скрипом отозвалось на протестующий жест Тамары Витальевны. – Конечно, ничего подписывать мы ему не будем, пока он не восстановит аппарат, не правда ли, Надежда Петровна? Андрей Васильевич, верните нам только детали, и мы с вами расстанемся по-хорошему.
Слабый, как бы умиротворяющий голос Тамары Витальевны породил в воображении Андрея образ этакой сладкозвучной сирены. Чем заканчиваются встречи с такими существами Андрей был осведомлен с глубокого детства. Вздохнув, он сказал:
– Нет, Тамара Витальевна, при всём моём уважении к вам, исполнить вашу просьбу я не могу. Грех брать чужое деяние на себя. Мы с вами битый час толкуем об этом, но вы никак не хотите меня услышать. У меня даже создалось впечатление, что вы хотите списать на меня кучу всякого добра, исчезнувшего из вверенного вам здания в неизвестном направлении. А так как вы прекрасно знаете, что мне эти направления тоже хорошо известны, то я представляю, сколько зайцев вы смогли бы пристрелить, поддайся я вашим уговорам. Я верно обрисовал ситуацию?
Пока Андрей произносил свою тираду, лицо Тамара Витальевны медленно претерпевало дивную метаморфозу. С каждым словом Андрея оно словно каменело. Когда он закончил, она вполне могла изображать собой добротную копию сфинкса где-нибудь в египетских пустынях! Сходство было настолько разительным, что можно было не опасаться быть обвиненной в подделке! И, тем не менее, её каменному прототипу не хватало только одного – столь одушевлённого взгляда, чтобы вложить такую силу чувств в одно-единственное слово:
– В-в-о-о-н!!!
Влети сейчас в окно стая гарпий и обруши на него весь свой запас медных стрел, Андрей был бы менее ошарашен. Что там гарпии, фурии и прочая мифологическая нечисть по сравнению с ураганным обвалом луженых слов! Будь они хоть чуть-чуть материальнее, чем просто напор звуков, сотрясших воздух, сродни убийственному торнадо, Андрей был бы неминуемо уничтожен стихией!
– А-а-ах! Негодяй! Жулик!.. Честных людей так!
– Аферист! Неблагодарный!..
– Змей подколодный! Под суд его!..
– Полицию, полицию вызывайте, там ему…
– Тамара Витальевна, звоните начальнику!..
–Там ему пропишут, мозги-то вправят!.. – Давить таких надо!..
– СМЕРТЬ ЕМУ!
– ?!
В кабинете воцарилась могильная тишина. Эта пара слов, будто невидимым кляпом заткнула широко раскрытые рты. Лишь через несколько мгновений столбняк, охвативший цвет местных лекарей-администраторов, был прерван тяжелым дыханием и стуком возбуждённых сердец. Возвращая на место выпавшие было из орбит глаза, Тамара Витальевна натужно выдохнула:
– Кто?.. Зачем это сказал?..
– Это сказал я, – раздался голос Андрея. – Исходя из логики, я просто озвучил чью-то следующую реплику.
Трухнова, сохраняя на лице все ту же трагикомическую маску, с видимым трудом осмысливала услышанное. Она медленно переводила взгляд с одного лица на другое. Нечто, увиденное ею, заставило Тамару Витальевну ощутить изрядный дискомфорт. Бедная Зина Ивановна! Уже давно войдя в раж, о чём свидетельствовали багровые пятна на её скулах, крепко держала в воздетой руке орудие труда. Утюг, которым недавно разглаживала шторы в кабинете, она явно собиралась применить не по назначению. Стой Андрей где-нибудь поближе, как знать, – сбылись бы пророческие слова!
– Зина Ивановна, Зина Ивановна! Что вы делаете? Отдайте утюг! Надежда Сидоровна, заберите у неё утюг!
Тамара Витальевна нервно зашарила рукой по столу в поисках графина с водой. Залпом осушив стакан, она, не переводя дыхания, прошипела:
– Чтобы духу твоего сейчас же здесь не было! Ты меня понял, Андрей Васильевич! Никакого имущества, никаких своих вещей ты не получишь! Жалуйся куда хочешь, кому хочешь, мерзавец, – не видать тебе их как своих ушей! Зина Ивановна, завтра же закажите машину и вывезите их на свалку! Всё, все расходитесь, идите работать! Татьяна Израилевна, останьтесь.
Секретарша Трухновой, брезгливо тряхнула коротко стрижеными обесцвеченными прядками. Ссутулившись по привычке, она торопливо протиснулась к столу. Тамара Витальевна, скользнув мертвенно-ледяным взглядом по лицу Андрея, уперла его в переносицу секретарши и процедила:
– Татьяна Израилевна, скажите ему, что он свободен. Хватит отравлять здесь атмосферу. Трудовую он получит, как только выйдет приказ. Пишите…
Андрей не стал больше задерживаться. Что-либо доказывать и объяснять не имело смысла. За пять лет работы в «тесных объятиях» здешней тёплой компании он постоянно ощущал себя каким-то инородным телом. Безуспешные попытки найти хоть какое-то взаимопонимание разбивались о кондовое самодовольство власти невежественных людей. С Трухновой Андрею не часто приходилось иметь дело. Все его отношения с начальством замыкались на трёх, весьма примечательных фигурах.
Одной из них была сестра-хозяйка. Ее стати поражали. Это была одушевленная «девушка с веслом»! Еще она запомнилась Андрею жадным оценивающим взглядом неудовлетворённой фемины. При каждом удобном случае не упускала возможности разговорить Андрея на сексуальную тему. Заканчивала она свои экзерсисы сакраментальным «Все мужики после сорока пяти ни на что не годны». При этом ее испытующий взгляд насквозь пронзал Андрея. Тем самым, она пыталась пробудить в нем хоть каплю заинтересованности более чем прозрачным намеком. От нее так и истекало: «Докажи, что это не так!».
Андрей вяло протестовал против огульного окучивания представителей мужского пола. Ливадия Васильевна видела безуспешность своих попыток. Но, имея большой опыт по части отказов, она не падала духом. Расцвечивая улыбкой рябое, лошадиного покроя лицо с такими же крупными зубами, сестра-хозяйка проявляла в этом завидное упрямство. В неугасимой надежде на невообразимое, чудесное стечение обстоятельств, изобретала всё новые варианты для своих рандеву с Андреем. Впрочем, её прагматичный ум понимал всю тщетность таких попыток. Поэтому ей приходилось самой выступать в роли кузнеца своего счастья.
А уж что за умница, что за смелая и решительная женщина, эта Ливадия Васильевна, Андрей познал в полной мере одним жарким июльским днём. Смахнув крупные капли пота на последний из двадцати мешков весом с полсотни килограммов, которые они привезли из прачечной, Андрей в изнеможении упал на один из них. Раз в месяц Ливадия Васильевна устраивала ему эту «каторгу». Но сегодня она превзошла саму себя. Андрей почувствовал её настроение уже с утра. Столкнувшись с ним в коридоре шестого этажа, Ливадия Васильевна, подойдя вплотную, сказала: «Андрей, никуда сейчас не исчезай. Через полчаса придет машина. Поедем в прачечную. С Зиной я договорилась». Выговорив всё это на весьма ощутимом нервном тоне, Ливадия Васильевна скользнула по нему своим широким торсом. Учитывая весьма просторные размеры коридора, ее маневр для постороннего взгляда выглядел бы немного странно.
Поездка обернулась для Андрея сущей пыткой. Сидя в кабине грузовика, Андрей ощущал бесконечные попытки Ливадии Васильевны возложить свое разгорячённое тело на его истерзанный левый бок. Отодвигаться было некуда. Андрею оставалось только терпеть и удивляться странному физическому явлению. Каким-то образом Ливадии удавалось, вопреки закону тяготения, переменить направление веса своего чугунного тела с вертикального на горизонтальное.
Распластавшись на мешке, Андрей был не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Он мечтал только об одном, – скорее очутиться в подвале и нырнуть под душ, который там смастерил. Но, видно, судьба на сей раз решила основательно поиздеваться над ним. Обустроившись в одной из извилин, одуревшей от любовного томления, бабы, она насмешливо наблюдала, что будет дальше. Опустившись в стоящее напротив Андрея кресло, Ливадия Васильевна, словно бы в изнеможении откинула голову на спинку. Её руки, бессильно повисшие по обе стороны, ещё больше подчеркнули объемные формы грудей. На них, под шелковым халатом, проступали торчащими оливками положенные природой завершения этих богатств.
И это всё было бы ничего. Но, к своему великому удивлению и ужасу, Андрей обнаружил, что Ливадия Васильевна поставила на этот день, как на кон, всё, что имела в наличии из арсенала женского естества. Прямо на уровне его лица, не далее, чем в полутора метрах от себя, Андрей увидел широко распахнутые ноги сестры-хозяйки. Обширная панорама того места, которое женщины тщательно скрывают в силу природной стыдливости, открылась перед ним во всех своих подробностях.
Измученная и раздираемая желаниями, Ливадия Васильевна, видимо, потеряла всякий контроль над собой. Как полководец, она выдвинула на позиции последний резерв. На этом поле битвы бывают и выигравшие, и побежденные, но частенько встречаются и воздержавшиеся.
Но нейтральный вариант Ливадия Васильевна не могла даже вообразить. И потому в этой сцене имелось то, что имелось в наличии: голая Ливадия Васильевна и закаменевший от безнадёжности положения Андрей. Он всеми порами ощущал приготовленную ловушку. Стоит ему себя как-то обнаружить, – кашлянуть, чихнуть или просто пошевелить пальцем, – он пропал.
Единственное, что он смог себе позволить, так это перевести взгляд куда-то вверх. Но, как оказалось, лучше бы ему было бы этого не делать. Его взгляд уперся в огромные, черные провалы зрачков Ливадии Васильевны. Глядя на ее перекошенный от страсти рот, все мысли, кроме одной, разом покинули его: «Всё, амбец!».
В себя он пришел от хриплого шепота: «Давай расслабимся, Андрей? Я тебе сейчас спиртику налью. Ты не бойся, сюда никто не войдет и искать не будет. Я сказала Зинке, что после прачечной мы уедем в магазин рабочей одежды, а оттуда прямо домой». Услышав это, Андрей впал в состояние прострации. В голове беспощадной, жалящей осой снова заметалась мысль: «Пропал, точно пропал…». Ливадия Васильевна, соскользнула с кресла на колени. По полу прокатилась весьма ощутимая дрожь. Подползая, она возбужденно шептала: «Сейчас, сейчас всё устроим Андрюша, как захочешь…».
Нет, все-таки изобретателен и силен духом человек в минуты роковые! Андрею помогло именно то, что для других обернулось бы несчастьем. Он не упал в обморок, не заорал в приступе безотчётного страха. Напротив! Его посетило известное всем и каждому состояние «дежа вю». Как ни странно, оно вернуло ему ясность мысли. Касалась эта ясность мысли даже не его самого, а какого-то образа, в шкуре которого он сейчас оказался. И точно!
Едва он об этом подумал, как ему представилась место из гоголевского «Вия». Ползущая на коленях женщина, с трясущимися от возбуждения руками, – карикатурный образ ведьмы-панночки, сам он в образе Хомы Брута, спасающегося от напасти при помощи мелового круга, – всё совместилось, всё сплелось в фантасмагорической картине миража и действительности.
Если бы он верил в нечистую силу, то положил бы на себя крестное знамение. Но, к его великому сожалению, не верил он ни в первое, ни в возможности второго, как в действенное средство своего спасения. В нашей жизни, плоской и будничной, если и придётся случиться чуду, то где-то там, далеко за горизонтом. Здесь же, рядом с нами, чтобы мы могли прочувствовать его, осознать и насладиться сопричастности великой тайны, увы-увы, не данной нам от рождения, этого не случается никогда! Но есть всё-таки и в нашей убогой юдоли моменты, которые мы приравниваем к божественной благодати, ниспосланной нам! Одновременно ужасаясь и умиляясь собственной богоизбранности, мы охотно принимаем эту данность.
Нечто подобное, похожее на чудо, случилось и на сей раз. Если читатель припомнит, бурсака Хому Брута и финдиректора Римского из славного булгаковского Варьете, да и несть числа иже с ними прочим, от нечистой силы спасли крики горластых петухов, К Андрею спасение пришло в виде банальнейшего рёва спускаемой воды в унитазном бачке за стеной. Там находился туалет, который, по счастливой случайности, он отремонтировал накануне.
«Спасён…», – молнией высветились во мраке безнадежного томления простые и вместе с тем, такие чудесные, божественные шесть букв! Андрей встрепенулся. Прерывающимся, от вполне понятного волнения голосом, хрипло выдохнул: «Лида… постой, мне в туалет бы… я быстро». Отцепив жаркие, потные ладони сестры-хозяйки от своих колен, он перевалился через баррикаду мешков. В следующее мгновение, отперев дверь ключом, Андрей скрылся за ней…
На следующий день, прибыв утром в кабинет Зины Ивановны, заместителя главврача по хозчасти, его непосредственного начальника, он увидел там Ливадию Васильевну. Она сидела на диване, положив, нога на ногу. Поигрывая небольшим журнальчиком, сестра-хозяйка разговаривала с завхозом. При виде вошедшего Андрея, Ливадия Васильевна замолчала. Выждав многозначительную паузу, она сказала:
– Ну ладно, Зин, поехала я. После обеда занесу.
Ливадия Васильевна поднялась с дивана. Неторопливо обойдя стол, она направилась к двери. Она надвигалась на Андрея с каменным, холодным лицом, как ожившая статуя командора. За те пять шагов, которые она сделала до выхода, Андрей успел понять; во-первых, – вчерашнее утро многое изменило в раскладе отношения к нему со стороны администрации; во-вторых, что некоторые вещи нельзя игнорировать, как того хочется; в-третьих, что у него отныне появился враг, – отвергнутая и, стало быть, униженная, оскорблённая женщина, а, значит, враг, которого не пожелаешь даже своему врагу. И тут же, следуя расхожему выражению «не отходя от кассы», Андрей постиг смысл томимых его неясных предчувствий, скрывавшихся за лаконичными «в-четвёртых», и «в-пятых».
– Андрей Васильевич, – пряча глаза, сухо обратилась к нему Зина Ивановна. – Где зимние сапоги и куртка? Лида просила принести их сегодня.
Андрей усмехнулся и спросил:
– А зачем они ей понадобились? Вроде бы не сезон.
– Ревизия у неё скоро. Она собирает всю спецодежду.
– Да? – Андрей хмыкнул. – И с чего бы это? За шесть лет никогда ничего не сдавали, а тут на тебе!
– Ну, я не знаю! – Зина Ивановна стала суетливо перебирать какие-то бумажки на столе. – Тебе-то что? Принеси их и всего-то делов.
– Да если бы так, Зина Ивановна! Вы же прекрасно знаете, что весной, когда я красил контейнеры, всю куртку залило краской, так что потом я её выбросил. Носить-то её было совершенно невозможно. И с сапогами та же история. До этого я всю зиму ходил с разорванными подметками. Вспомните, сколько я раз просил купить Лиду мне новую рабочую обувь. У неё всегда была одна отговорка – деньги потрачены на «другое». Хотя я спрашивал у нашего экономиста, почему я должен работать в мокрых сапогах, из-за того, что Лида решила сделать выбор не в мою пользу. Так Галина Михайловна прямо мне ответила, что на «другое» выданы другие деньги, а деньги на сапоги находятся у Ливадии Васильевны. Вот из этого я и сделал вывод, что деньги были потрачены действительно на «другое», сами понимаете, какое «другое»!
– Я ничего не знаю! Это ваши дела, разбирайтесь сами.
Изворотливая Зина Ивановна знала, как извлекать выгоду из ситуации, в которой оказывался любой её сослуживец. Как всегда, она начинала пристрелку издалека. Безошибочно выбирая путь к достижению цели, она так ловко манипулировала ситуацией, что её политические ходы воспринимались не иначе, как жертвенное благодеяние.
– Не знаю, – повторила она. – Опять мне с Ливадией разбираться! Когда вы будете сами устраивать свои дела, на самом-то деле. Головой надо думать! И Лида тоже мне деятель! Устроила бардак, а я тут отдувайся за всех. Ладно, разберемся. У тебя на сегодня заявки есть? – меняя тему разговора, спросила она Андрея.
Получив утвердительный ответ, Зина Ивановна на мгновение задумалась, но, тяжко вздохнув, как бы ненароком обронила:
– Ну, хорошо, заявками займешься после, как приедешь. Иди сейчас в подвал. Там, у входа я положила три мешка с картошкой, ну, ещё мешок со стиральным порошком. Две раковины посмотри там у себя. Выбери голубые. К Витальке в машину погрузишь и отвезёшь ко мне домой. Он подъедет минут через двадцать, подождешь его внизу. А с твоей курткой и сапогами я разберусь. Иди.
Виталька, сынок Зины Ивановны, был груб, неотёсан и мужиковат, к чему весьма располагала его приземистая, с заметным брюшком, фигура. Чадолюбие, свойственное Зине Ивановне, как матери-одиночке, определило её желание всегда видеть своего сынка подле себя. А посему, сразу же после окончания любимым чадом школы, устроила его в поликлинику водителем. Для этого Зина Ивановна, не особо напрягаясь, вытурила, то бишь, уволила по собственному желанию предыдущего водителя.
Сам же Виталька не горел желанием, постоянно находится под бдительным оком мамаши. Он весьма изобретательно использовал положение своей родительницы. Бесконечные халтуры требовали кучи израсходованных талонов на бензин. Тем самым Виталик добавлял своей матери изрядную толику лишней головной боли. Вкупе с этим, частенько приходилось ставить машину на прикол в автосервисе. Мастерство аса-водителя, каковым считал себя вчерашний школьник, требовало от его железного коня поистине безграничных ресурсов и такой же выносливости.
Андрей не стал ожидать появления любимого дитяти своей начальницы, а прямиком направился в мастерскую. Он по опыту знал, во что выльются эти двадцать минут в вольной трактовке Виталика. Через сорок пять минут загремела железная дверь входа в подвал. Голос с интонацией бывалого, видавшего виды, молодца с небольшим налетом дефекта речи, объявил Андрею о его появлении:
– Андрей Васильевич, вы здесь! Ну, чё, поехали!
– Поехали, поехали… Подгоняй машину поближе, таскать надорвёшься.
Андрей закрыл мастерскую и, подойдя к мешкам, спросил:
– Куда это столько картошки? Дома она ведь сгниет. Молодой скоро полно будет.
– А это не домой, все в деревню увезу. Поликлиника по дешевке на базе взяла. Мать себе три мешка отобрала. Чего не взять, если бесплатно. Кабанчикам, блин, классная кормежка. – Виталик выплюнул жвачку и по-деловому спросил:
– Мне тут пару кранов нужно. Мать сказала, что у вас есть.
Андрей молча взглянул на стоявшее перед ним завхозово чадо, молодое, но, видимо, очень-очень раннее и вздохнул:
– Тебе, что, сейчас дать? Мне их поискать надо – время уйдет.
– Да не, потом прицеплю, в натуре. Сейчас поехали, а то мне ещё пару приколов продвинуть надо.
«М-да, парниша без комплексов, – меланхолично подумал Андрей, – его уже ничем не проймешь, не сдвинешь. Как танк будет переть и давить, – передавит всякого, включая «корыто раздолбанное», то бишь свою мамашу». Именно так эта юная смена поколений обрявкала свою «старуху» в недавней ссоре, свидетелем которой в кабинете у Зины Ивановны случилось быть Андрею.
Вполне возможно, что Виталик не без оснований употреблял эпитеты такой крепости и характера. Поговаривали, что своему появлению на свет он обязан весьма неординарному обстоятельству. Любимое дитя было зачато родителем, умершим в пылу любовной борьбы на теле своей обожаемой супруги.
После смерти мужа, новоиспеченная вдова, не мудрствуя лукаво, принялась пересматривать свои взгляды на мораль. В конечном итоге, ее кредо приобрело форму лапидарности: «Лучше иметь богатого любовника, чем бедного мужа».
Кто вознамериться осудить бедную вдову, к тому же оставшуюся с тремя детьми на руках, автор первым бросит в того камень! Мы упоминаем эти факты не ради потехи или осуждения. Здесь важна лишь истина, которая одна и распоряжается поворотами судьбы, простирающей перед нами дороги жизни.
Что ж тут поделаешь, если, будучи ещё молодой и привлекательной, наша Зина Ивановна пустилась во все тяжкие. И пусть дорога, выбранная ею, испокон веков считалась среди честного люда, будем говорить, не совсем достойной для уважающей себя женщины. В конце концов, всё её усилия были направлены для блага её чад. Не её вина в том, что злые соседские языки доносили до юных умов, ещё не умудрённых тяжким жизненным опытом, не совсем лестные слухи об их дорогой родительнице.
К тому же, можно понять состояние мальчишки, в присутствии которого бессердечные взрослые парни живо обсуждали благосклонность и прелести его матери? Сколько крови было пролито из разбитых носа и губ, в попытке изменить их мнение, сколько синяков и шишек было получено им по этому поводу. Но что поделаешь! Та самая неумолимая житейская истина постепенно раскрывала перед ним суть бесконечного мельтешения разного рода мужчин в их квартире.
В прописных скрижалях жизни отмечено, что не одними благими намерениями измеряется конечный результат усилий. Прав, тысячу раз прав маститый политик, сказавший: «Хотелось, как лучше, а получилось как всегда». Бедная Зина Ивановна сумела уберечь своих дочерей и сына от преступного мира, наркотиков и проституции, этих «сцилл» и «харибд» бедности, но ничто не приобретается безвозмездно.
Была пища и кров у её детей, одежда модная и престижная аппаратура, и даже (что вызывало зависть у людей, по рангу и благосостоянию своему стоящих много выше) новенькая иномарка (как? откуда?). Но судьба, дав всё это, взамен предложила на выбор одну из трёх рунических надписей, высеченных на камне у распутья: «Направо пойдешь, – коня потеряешь. Налево пойдешь, – жизнь потеряешь. Прямо пойдёшь, – богатство найдешь, а честь потеряешь», – бесстрастно изрекал каменный оракул. Ворон, сидевший на нём, хрипло и насмешливо каркал, как бы говоря: «Выбирай, красавица…».
И чтобы ни выбрала Зина Ивановна, потери были неизбежны. Да и как она могла что-то выбрать, не потеряв при этом нечто более значительное. Не имела она ни школьного образования, ни воспитания, необходимого для того, чтобы выжить в огромном городе. Добавьте к этому полное отсутствие каких-либо связей и знакомств, хоть какого-нибудь кисельного родственника и вы поймёте, как были ничтожны её шансы в городе.
Город, словно взбесившийся зверь, алкавший человеческих душ, восстал призрачным колоссом богу наживы Мамоне. Этот бог, возникший из небытия времен, как беспощадный Молох перемалывал и более крепкие натуры, чем несчастная Зина Ивановна.
Страшила её нищета, повергали в ужас примеры злосчастных судеб детей своих товарок, жертвенными агнцами отданные на заклание всем порокам наступившего жестокосердного мира. Она ни минуты не колебалась, выбирая свою торную дорогу. Что для неё значило нечто эфемерное как честь, в сравнении с жизнью и благополучием её детей и её самой? Что ж, и в этом нельзя ни обвинить, ни упрекнуть нашу вдовушку-сироту.
Кто из нас не делал в своей жизни роковых ошибок? Таких, о которых по прошествии многих лет остается лишь горько плакать и посыпать главу пеплом? Нет таких среди нас, нету! Мы можем только сожалеть и сочувствовать друг другу. Но в том-то и беда, что ни вы, ни я не ощущали и сотой доли тех унижений и боли, которые пришлось пережить столь любимым отпрыскам нашей героини. Всё можно вынести в жизни и всё поправить, пока есть силы бороться. Но только одно нельзя вернуть на круги своя, объяснить и усовестить, – это уважение ваших детей к вам самим.
Принимая, как должное, все жертвы, вырванные тисками обстоятельств, детки вырастут и спросят: «Зачем было так?», «Зачем мы страдали?». Поверьте, никакие материальные блага не восполнят и сотой доли тех нравственных мук, на которые мы, сами того не желая, обрекали своих детей.
