Андрей Астахов
Кто он?
Когда машина выезжала со двора, рыча мотором, за ней обычно бежала ватага дворовых мальчишек, а мальчик становился на колени и долго махал им через заднее стекло. Как у большинства семей небольшого города, в котором они жили, у них была дача. Дача находилась в садовом посёлке, куда нужно было ехать сначала через весь город, а потом немного по трассе в пригород, к небольшим деревенькам, прятавшимся за придорожными посадками.
Дорога занимала больше часа. Папа включал магнитолу, и салон машины заполняли голоса Пугачёвой, Леонтьева и Ротару. Мама кормила всех бутербродами и предлагала выпить горячего чаю из термоса, который неизменно брала с собой. Когда машина съезжала с асфальта, начиналась традиционная русская грунтовка, которую не размывало даже в сильные дожди – так плотно её укатывали грузовики, забирающие песок из карьера возле реки.
Дача была огорожена тщательно окрашенным штакетником и представляла собой садовый домик, собранный из чего бог послал. Тут были и части деревянных ящиков, и фанера, в которую была упакована импортная чешская стенка, и невероятно редкие доски, которые папа выменивал у соседа по саду, а потом долго и тщательно обрабатывал рубанком, пока они не становились гладкими, теряя занозы.
Домик был небольшим и одноэтажным, имелись погреб для солений и чердак, где хранились вещи, которые некуда было складывать в квартире. Домик стоял на небольшом и ухоженном участке с ровными грядками и литыми бетонными дорожками, огибающими удачно посаженные яблони и кусты смородины. Но главной достопримечательностью дачи была крохотная банька, приютившаяся на самом краю участка. Папа был деревенский и привык, чтобы каждую неделю была баня, мама была городская, но тоже полюбила это душевное русское развлечение, а мальчик с самого рождения ходил с ними.
Когда семья подъезжала к заборчику, папа вставал на обочине, а мама шла открывать калитку. Если мальчик не спал, то бежал ей помогать. Небольшие воротца на тщательно смазанных петлях легко открывались наружу – папа за этим следил. Машина въезжала на участок и вставала на потрескавшуюся от солнца и морозов бетонированную площадку. Мама с сыном закрывали ворота с калиткой и шли открывать домик.
Затем мама спускалась в погреб за банкой солёных огурцов, помидоров или маринованными грибочками, протирала старый деревянный кухонный стол и выкладывала на него нехитрые закуски. Папа выгружал вещи и шёл за водой к колодцу. Вода была прозрачная, удивительно чистая, холодная и вкусная. Потом родители отправляли сына играть или спать, если приезжали поздно, а сами садились за стол. Мама доставала рюмки, протирала их салфеткой, а папа ставил на стол бутылку водки, срывал мягкий колпачок, и начинались душевные разговоры, иногда заходившие за полночь.
Утром в субботу вся семья просыпалась рано – у родителей были обязанности. Папа копал землю, мыл машину, чинил домик, электричество, забор, делал колышки и ремонтировал теплицу. Мама сажала урожай, полола сорняки, стирала, готовила еду. У мальчика особых обязанностей не было. Он любил помогать папе и не любил, когда мама просила его просила его помочь на грядках или в теплице.
После обеда папа затапливал баньку, а вечером, когда солнце клонилось к верхушкам деревьев, выросших на берегу недалёкой речки, папа с сыном шли в баню. При входе был холодный тамбур3, где все оставляли свою одежду и могли отдохнуть после пара. Сама банька совмещала в себе парное помещение и моечную. Печка стояла внутри, поэтому «первый пар» был очень жарким и сухим. Папа с сыном забирались на полати и разговаривали о нелёгкой мужской доле и планах на выходные. Потом папа поддавал на каменку рассола из таза с заранее замоченным берёзовым веником и умело парил сына, а затем себя до красноты кожи. Они оба, весело смеясь, голышом выкатывались на улицу, где их ждали вёдра с ледяной водой. Папа объяснял: чтобы не окочуриться, нужно сначала поплескать водой на ноги, потом на руки и только после этого выливать её на грудь и голову.
Затем отец с сыном шли мыться. Садились на низкую лавочку, наливали горячей воды из бака над печкой, разбавляли её холодненькой из ведра, намыливали мочало, тёрли друг друга до красных следов и споласкивались. Потом мальчик шёл одеваться в чистое, а папа сидел на ступеньках, завернувшись в полотенце, и ждал маму.
В воскресенье утром – время рыбалки. Сын вставал с первыми петухами (их держали соседи по саду), надевал на майку папин тулуп, засовывал босые ноги в резиновые сапоги, брал под крыльцом жестяную баночку, в сарае – лопату и шёл копать червей. Самые вкусные красные черви были за баней, в компостной яме, куда свозили срезанную ботву и опавшую листву. Под прелой сероватой массой, исходящей паром, когда её приподнимаешь, скрывалась чёрная, как уголь, земля.
Иногда даже не нужно было её тревожить – черви ползали сверху. Но если их не хватало, мальчик умело ставил на лопату ногу, наваливался всем своим небольшим весом и ковырял комок мягкой земли, который разламывал в руках, выуживая червей. Наполнив половину банки землёй с завтраком для рыб, он бежал будить отца, и они, взяв старые бамбуковые удочки, шли удить рыбу на неширокую и неглубокую реку, которая неспешно бежала по каменистому дну, за пару участков от их домика.
Для мальчика это были самые счастливые минуты его маленькой жизни. Вот так стоять на берегу реки под ивой, свесившей свои длинные тонкие листья к воде, внимательно смотреть, как течение медленно несёт с собой красную бусинку поплавка, и понимать, что папа где-то рядом. Лучше этого чувства единения было только, когда поплавок вдруг внезапно начинал двигаться против течения и подрагивать, а потом резко уходил под воду. Тогда дрожащими руками нужно было резко потянуть удочку в противоположную сторону (но ни в коем случае не дёргать), и наградой тебе послужит серебристая и сверкающая в лучах утреннего солнца сорожка4 или краснопёрка, а если очень повезёт– то тёмный, горбатый и полосатый окунь. На плеск приходил отец, гладил сына по голове и приговаривал, что улов отличный.
Так было летом, а сейчас наступила осень. Начало ноября выдалось относительно тёплым и бесснежным. Родители решили закрывать дачный сезон попозже и поехали на выходные попариться напоследок в баньке.
Когда они проснулись в воскресенье утром, всё вокруг было покрыто первым чистым и белым снегом, а воду в ведре на крыльце прихватило тонким ледком. Лицо у папы стало обеспокоенным, а мама предложила подождать до вечера – может, станет теплее и снег растает.
Но снег шёл весь день, а под вечер ударил первый серьёзный мороз. Папа сказал, что ждать больше нет смысла, пора ехать, и мы тихонечко двинулись в сторону дома. Но, как только машина переехала с грунтовки на асфальт, началась пурга. Папа с напряжённым лицом всматривался в пустынную дорогу сквозь летящий навстречу снег, а мама, чтобы скрыть беспокойство, пыталась окружить всех заботой, массировала папе плечи, постоянно поворачивалась к сыну, поправляла старое одеяло, которое зачем-то накинула ему на ноги, протягивала открытый исходящий паром термос и предлагала:
– Алёшенька, попей горячего чаю.
Мальчик понимал, что горячий чай следует пить из крышки термоса. Он качал головой и отказывался. А когда повернулся к окну и увидел ажурные белые крылья метели, взметнувшиеся сбоку от машины, как будто пытаясь оторвать её от земли. В этот момент впереди вспыхнули два круглых жёлтых глаза выплывающего из-за поворота грузовика. Дальше всё было как в замедленном кино. Жёлтый свет фар грузовика пересёкся с их белым. Грузовик повернулся боком, перекрывая дорогу и входя в занос. Крик мамы. Удар. Мир, который закружился в дикой карусели. Боль и темнота.
Мария Андреевна Сапожникова вместе с мужем уехала на Север за длинным рублём, когда её сын после окончания 8-го класса средней школы поступил в ПТУ.
Муж умер рано от непрекращающейся пьянки. Просто упал, возвращаясь с работы в лютую метель и стужу, уснул и не проснулся. Замёрз. Утром к Марии Андреевне пришёл участковый милиционер и пригласил на опознание. С тех пор она была одна. Устроилась на металлургический завод прачкой и проработала там до ранней пенсии.
Она пропустила, как её сын влюбился, женился, обзавёлся ребёнком. Её редкие визиты были желанными и сопровождались ахами и охами жены сына и крепкими объятиями внука, который искренне любил бабушку. Характер у неё был жёсткий и решительный, он проявлялся во всём. В манере говорить, перебивая собеседника, навязывая своё решение и оставляя последнее слово всегда за ней. В манере двигаться, размахивая руками, неся грузное тело, прижатое к земле, резко и стремительно в нужном направлении, а потом внезапно останавливаясь прямо в том месте, куда она шла.
Почтальонша пришла вечером, хотя сумерки ещё не наступили, принесла телеграмму и попросила расписаться. Мария Андреевна взяла очки, прочла телеграмму, опустилась на стул и выронила листок. По её щекам скатились две крупные слезы. Она решительно вытерла их рукавом фланелевого халата и приступила к сборам.
Примерно за три дня были погружены в несколько чемоданов все её вещи, куплены билеты на самолёт, а в её трёхкомнатной квартире поселилась «хорошая» семья: непьющий муж и работящая и хозяйственная жена.
Баба Маша отправилась в длинный путь. В город, где жил её сын.
По прибытии она первым делом забрала у соседки ключи от квартиры сына, оставила вещи и сразу поехала в городскую больницу навестить внука.
Алёшенька лежал на кровати, весь обмотанный бинтами, его ноги в гипсе были подвешены под небольшим углом к кровати чёрным тросом с гирей на конце. Глаза его были закрыты. Алёшу после нескольких операций выписали из реанимации, но в сознание он ещё не приходил.
Мария Андреевна накинула белый халат, посидела рядом с внуком, подержала его за чуть тёплую и вялую руку и сказала:
– Бедный мальчик.
После резко встала и пошла искать милиционера, который отправил телеграмму.
Потом были похороны сына и невестки. Пришло народу больше, чем на свадьбу. О крупное тело бабы Маши, как о кусок мраморной скалы, выступающий в море, разбивались все чувства и эмоции окружающих людей. Бесконечные рыдания сватьи – матери невестки, причитания знакомых и незнакомых людей, постоянные слёзы и наказы держаться.
Всё это она сносила с каменным лицом, не проронив ни единой слезинки. Даже на кладбище, когда опускали в мёрзлую землю гробы, она лишь окинула затуманенным взором всех собравшихся вокруг большой рыжей от свежей глины ямы, присыпанной выпавшим сегодня снегом, людей в тёмной одежде с ярким красным пятном двух гвоздик на груди, выслушала слова батюшки, который долго говорил о бренности этого мира и радостном ожидании исхода в рай и единения с Богом, бросила ком мёрзлой глины, развернулась и ушла в автобус, припаркованный на окраине кладбища.
Алексей Витальевич Сапожников восьми лет от роду открыл глаза. Воспоминания разом заполнили его маленькую голову, возвращая в тот вечер, когда они ехали с дачи домой. Боли в теле не было, хотя он не мог пошевелиться. Очень хотелось пить и немного кружилась голова. За окном был вечер или ночь, на потолке ярко горела лампочка, и он мог видеть окрашенные до половины в зелёный цвет стены. Он разомкнул свои пухлые губы и позвал:
– Мама.
Сначала шёпотом, а потом всё громче и громче.
Послышались шаги. Над ним склонилась голова незнакомой девушки в белой косынке, которая сразу запричитала:
– Очнулся маленький.
– Где мама? – спросил Алёша и увидел, как моментально в уголках глаз незнакомки стали появляться и скатываться по румяным щекам крупные слезинки.
– Бедненький, – продолжила причитать она. – Сейчас я позову доктора. Пить хочешь?
Мальчик хлопнул густыми, чёрными, чуть загнутыми к краям ресницами, прикрывая светло-серые мамины глаза, и тут же ему в губы уткнулась ложка с водой, которая стала смачивать его потрескавшиеся губы. Девушка методично наполняла ложку водой из большой жестяной кружки, которую держала в руке, и аккуратно выливала ему в рот.
Потом она ушла и появился серьёзный дядя в белом халате с помятым как после долгого лежания на подушке лицом. Доктор сел на соседний стул, взял руку мальчика и стал смотреть на свои часы, считая пульс. Затем показал резиновый молоток и попросил последить за ним взглядом влево-вправо, вперёд-назад. После что-то поделал возле его ног и спросил:
– Чувствуешь?
Алёша ничего не чувствовал.
– Плохо, – сказал доктор и спросил, что он помнит.
Алёша честно рассказал, что ехали домой с дачи, впереди был зелёный грузовик, который повернулся к ним боком, они в него ударились, а потом он открыл глаза уже тут.
Доктор сказал:
– Понятно. Ну что же, отдыхайте, молодой человек, а я загляну к вам попозже.
– Зина, а вы возьмите все анализы, – обратился Алёша к девушке.
«Наверное, медсестра», – подумал он.
Такие же молодые девушки, в белых халатах и косынках, делали ему прививки в поликлинике и школе.
Мальчик полежал ещё немного с открытыми глазами, но утомлённый мозг быстро погасил сознание. В следующий раз, когда он открыл глаза, был день. Лампочка на потолке не горела, а рядом сидела баба Маша, легко уместившая его маленькую руку в своей большой.
– Бабуля, – обрадовался мальчик, – как хорошо, что ты приехала! А мы попали в аварию!
– Я знаю, – сказала бабушка.
– А где мама и папа? – спросил Алёшка.
– Нет у тебя больше мамы и папы, – ответила баба Маша и отвернулась к окну.
– А где они? – спросил Алёшка, ничего не понимая.
Бабушка рассказала, что во время аварии их очень сильно сжало повреждённой машиной, и это чудо, что он выжил.
Алёшка в свои неполные девять лет ещё никогда не сталкивался со смертью, но понял главное, что маму с папой он больше никогда не увидит. Глаза мальчика наполнились слезами, а нос неожиданно стал мокрым. Послышались лёгкие всхлипывания, переходящие в неудержимые детские рыдания неподдельного детского горя, как в детском саду, когда он потерял любимую игрушку.
Алёша впервые отмечал Новый год не дома. Как раз накануне праздника с него сняли все бинты, и он мог двигать руками и головой. А вот ноги до сих пор не чувствовал. Вытяжной механизм с его ног уже сняли, и они свободно, без гипса лежали на одеяле. Мальчик мог разглядеть синюшного оттенка бледную кожу на «цыплячьих» ножках, изрезанных по всей длине рубцами операционных шрамов – ноги ему собирали по косточкам.
Врач Сергей Владимирович сказал, как называется его болезнь, но Алёша не запомнил сложные слова. Тогда ему объяснили, что во время аварии у него что-то там защемило в спине, но всё поправили во время операций, и чисто теоретически он может ходить, теперь дело только за ним. Нужно больше двигаться, наращивать мышцы и укреплять разорванные связки. Но Алёша, как ни пытался, не мог пошевелить даже кончиком большого пальца.
В предновогодний вечер опять дежурила медсестра Зиночка, рядом была бабушка. Они приподняли лёгкого мальчика повыше, взбив за его спиной куцую подушку, чтобы он мог сидеть. Его накормили вкусным домашним тортом, который испекла Зина, напоили прозрачным едва жёлтым и безвкусным больничным чаем. Бабушка сделала салат «селёдка под шубой» (это когда в тарелку кладут «торт» из селёдки, картошки и свёклы с майонезом).
Когда пришло время дарить подарки, Зиночка вручила мальчику красивую новогоднюю открытку с пышнобородым Дедом Морозом и красногрудыми (в цвет кафтана деда) снегирями. Бабушка достала из синей холщовой сумки газетный свёрток. Алёша затаил дыхание: ведь это был такой же настоящий новогодний подарок, какой дарили мама с папой, положив его под ёлку. Мальчик, не торопясь развернул дрожащими руками покрытую морщинами газету и увидел внутри розовый резиновый бублик.
– Что это, бабуля? – спросил он.
– Это эспандер, внучек, – ответила баба Маша и показала, как им пользоваться.
Алёша обхватил резиновое кольцо ладошкой и попробовал сжать, но кольцо лишь слегка подалось внутрь. Тогда он схватил его обеими руками и что есть силы сжал резинку так, чтобы её внутренние края соприкоснулись. Мальчик поднял голову и победно улыбнулся. Бабушка потрепала его по заметно отросшим волосам и сказала:
– Молодец, тренируйся.
Выписывали их уже настоящей зимой, в середине февраля. Сергей Владимирович сказал, что все шрамы после операций зажили, кости срослись. Они сделали что могли, теперь нужно больше двигаться, а находиться в больнице только во вред.
Алёша уже лихо раскатывал по длинным узким коридорам хирургического корпуса на больничной коляске, часто перебирая окрепшими руками по большим резиновым колёсам. Но сам всё ещё не мог залезть в коляску, и ему всегда помогали или дежурные медсёстры, полюбившие осиротевшего мальчишку, или бабушка, навещавшая его каждый день.
Пока он готовился к выписке, бабушка оформила все необходимые бумаги на опекунство и выхлопотала получение детской инвалидной коляски.
И вот Алёша впервые за три с лишним месяца сидел в тёплом зимнем пальто и круглой шапке на резинке, плотно прижимающей меховые ушки к подбородку и щекам. Он смотрел на оживлённую больничную аллею, где ходили посетители с сумками, стояли и курили больные на костылях и без, совершенно не опасаясь мороза и выскочив в тёплых фланелевых пижамах.
Мальчику всё было интересно. Он крутил головой, осматривая кучи снега за расчищенными дорожками, чёрный кованый забор с узорами, машины и жёлтые округлые автобусы, снующие за забором. Ему было приятно слышать шум, так отличавшийся от тишины в палате. Начиналась новая жизнь, и начиналась она с невыносимой боли, скручивающей ноги в судорогах, заставляющей руки сжимать одеяло до хруста в суставах, с боли острой, пронзающей всё тело – от пяток до макушки и заставляющей хрустеть зубами в попытке вытерпеть, а потом кричать до слёз и пота, которые градом катятся по лицу, перемешиваясь в районе подбородка.
Боль сопровождала Алёшу и была его главным препятствием возможности ходить самому. Бабуля была безжалостна: утро начиналось с массажа ног, её сильные руки прачки выжимали кровь из дряблых мышц, двигали и растягивали сухожилия и связки. Потом была зарядка для суставов. И самое главное достижение зимы – давление ногами на бабушкину необъятную грудь.
После массажа и гимнастики бабушка садилась на край кровати, сгибала его ноги в коленях, ставила к себе на грудь и говорила:
– Толкай, дави изо всех сил.
Алёша давил, вцепившись в одеяло, до белых от напряжения костяшек пальцев, до пота, который ручейками скатывался под пижаму, образуя лужицу под поясницей. Жал, давил, толкал и чувствовал покалывание в стопах, боль в икрах и напряжение в бёдрах. Но ведь чувствовал!
Так проходило каждое утро бесконечной зимы и весны, а когда совсем стаял снег и стали появляться первые почки на деревьях, начался следующий этап боли – боль от отчаяния. Бабушка брала его подмышки и поднимала из коляски, обняв со спины, прижимала к себе и говорила:
– Иди.
Алёше нужно было самому, опираясь на окрепшие после массажа и тренировок ноги, передвигать ими по асфальтовой площадке подземного гаража. На его тренировки прибегали посмотреть мальчишки и девчонки со всего двора. Ничего не получалось. Бабушкина спина быстро уставала, ноги не хотели слушаться, слёзы отчаяния катились по щекам.
Однажды, когда они вышли утром из подъезда и бабушка привычно посадила Алёшу на скамеечку возле двери, чтобы скатить коляску по двум ступенькам и перенести его снова в неё уже на асфальте тротуара, они увидели, что соседи – дядя Коля и дядя Слава, жившие в их девятиэтажке на третьем и пятом этажах, строгают бруски и забивают их в свежевырытые ямки на небольшой игровой площадке, приютившейся ровно в середине прямоугольника, образованного их домом и ещё тремя соседними.
Они подъехали поближе, разговорились и узнали, что соседи делают специальный станок для Алёши, чтобы он учился ходить. Станок представлял собой два горизонтальных отполированных мелкой шкуркой бруса, которые опирались по краям на вкопанные в песок столбики высотой около метра.
Когда они закончили, дядя Слава подкатил коляску с Алёшей к краю брусьев, поднял мальчика и, наказав крепко держаться за брусья руками, отпустил. Алёша держался на прямых крепких руках за брусья, а ноги свисали, едва касаясь земли кончиками никак не желающих двигаться пальцев, запрятанных в ботинки. Дядя Слава объяснил, что в армии служил десантником и видел, как в госпитале так занимались бойцы после травмы ног. Задача была на словах простая: пройти, опираясь на руки, по всей длине брусьев. Стараться перебирать ногами, постепенно перемещая вес с рук на ноги.
Начались суровые будни. Каждое утро после массажа и гимнастики Алёша по несколько часов в день ходил на брусьях вперёд-назад. Потом ехал на коляске домой и ждал, когда придёт из школы его учительница Наталья Александровна, чтобы объяснить новые темы и дать домашнее задание, которое после с удовольствием выполнял, ведь это было единственное занятие, не причинявшее боли.
Так прошёл год. И вот накануне летних каникул произошло радостное событие в жизни Алёши. Как-то утром после традиционных процедур он так надавил бабушке на грудь, что она вынуждена была податься назад. А ему для этого даже не нужно было держаться за одеяло. Алёша победно улыбался.
С этого момента начался новый этап его жизни, когда бабушка на следующий день после чудесного происшествия принесла костыли и ему открылись новые грани боли – боли от натёртых до мяса подмышек. Боль за это время превратилась из непреодолимого препятствия, ограничивающего его возможности, в надёжного друга, открывающего перед мальчиком радужные перспективы.
Как рассказывал дядя Слава, их прапорщик во время сложных и болезненных тренировок любил приговаривать: «Пока вы чувствуете боль, вы живы, по вашим мышцам течёт кровь, они могут сжиматься и разжиматься. Боль – ваш лучший друг, изучайте её природу, откуда она возникает, какой она формы, цвета, размера, как перемещается по телу. А дыхание – ваш инструмент для изучения вашего тела. С помощью дыхания можно расслаблять мышцы так, что не чувствуются даже сломанная рука и разорванные связки». Потом дядя Слава показывал, как он может невероятно выворачивать суставы локтей и плеч, шумно и долго перед этим выдыхая.
И Алёша изучал свою боль, изучал дыхание. Ему всегда нравилось учиться, и у него хорошо получалось. Он мог долго лежать на кровати и сравнивать, какие ощущения приходят, если сгибать ступни или колени на вдохе и выдохе, откуда начинается и где заканчивается дыхание, что будет, если надолго задержать дыхание при вдохе или что-то делать совсем без воздуха.
Теперь, когда он много двигал ногами сам, массаж ему уже был не нужен. Но утро его всё равно начиналось с гимнастики. Он спускал ноги с кровати, брался руками за письменный стол и подтягивался, стоя на дрожащих ногах. Потом пытался приседать. Сначала на сантиметр, потом всё ниже и ниже, пока не смог однажды коснуться пятками попы. И каждый раз, когда он чувствовал боль, он разговаривал с ней про себя, спрашивал, как её зовут, представлял, какой она формы и какого цвета, наблюдал за ней в процессе упражнения.
Алёша обратил внимание, что если попытаться полностью расслабиться и выдохнуть весь воздух, то боль отступает. И боль уходила постепенно. С большой неохотой. Она из острой становилась тягучей, потом надоедливо зудящей, перетекала в невыносимо щекотное чувство и пропадала совсем, сменяясь ощущением движения, сжатия или покалывания.
Так прошёл ещё год. А в следующее 1 сентября Алёша пришёл на линейку в школу на своих собственных ногах, без костылей и коляски, чтобы вместе с одноклассниками пойти в пятый класс.
Месопотамия. До новой эры – начало новой эры
Род человеческий за несколько тысячелетий значительно увеличился – как численно, так и территориально. Люди давно ушли из того сада, где жил Адам, освоили горы и равнины, успели пережить Всемирный потоп и с тех пор старались селиться повыше, в горах, рядом с быстрыми прозрачными источниками вкусной воды, которая бежала по каменным желобкам, питая сочные горные растения и деревья, крепко держащиеся за тонкий слой плодородной почвы, лежащий на твёрдых скалах.
Так и рождённые в этих местах люди были крепкими. Они упрямо цеплялись за место, в котором жили их предки, хотя климат и условия жизни порой были очень суровыми. Летом было очень жарко. Дневной зной, накопленный в окружающих скалах, выливался на жителей, и ночью не принося долгожданной прохлады. А зимой было очень снежно, потому что редкий ветер не сдувал снег с площадки, окружённой горами.
Люди кочевали от сезона к сезону из огромной пещеры, где жили зимой, под открытое небо в лёгкие шалаши из веток и соломы, которые устанавливали на берегу горной реки. Старики и дети пасли коз и овец, перемещаясь с ними по горным полянкам с сочной зеленью, мужчины рыбачили или ходили на охоту за крупными горными козлами, а женщины вели общее хозяйство: стирали одежду, скребли пемзой в реке домашнюю утварь и сушили на растянутых вдоль шалашей верёвках мокрые вещи.
И вот какую странную картину мог увидеть случайный путник на одной из зелёных горных полянок, высоко в горах, где паслось небольшое стадо ухоженных коз, за которыми присматривали маленькая девочка Есфирь и гордый старец Исай. Старец восседал на поваленном дереве, корни которого поднимали ствол на достаточную высоту, чтобы образовать природную скамью, рядом с ним сидел шестикрылый златовласый ангел. Они мирно беседовали, а девочка, которая бегала по полянке, прутиком гоняя бабочек, периодически подбегала к ним и спрашивала:
– Дедушка, ты с кем разговариваешь?
И получала ответ:
– С ангелом Божьим.
Она смеялась и убегала. Думала, дедушка шутит и ждёт, когда она сядет рядом, чтобы рассказать ей одну из своих замечательных сказок, которых он знал очень много. Сказок про то, какая красивая и разная земля, на которой они живут, как появились на земле люди, про их жизнь, про Бога Отца.
Сказки, конечно, были очень интересные, но ей очень хотелось поймать огромную, с ладонь, бабочку с фиалковыми пятнами на светлых крыльях – очень уж она была красивая. Вот чем можно было похвастать девочкам из деревни.
Между тем Яхоэль спрашивал Исая, как он живёт (он не был тут тысячу лет). Старик, который радовался, что ещё может видеть ангела и говорить с ним, охотно всё рассказывал: люди перестали заниматься осмыслением, теперь не встретишь человека, который сидел бы в тени деревьев и пытался осознать суть мира, который его окружал, не услышишь вопросов, почему ветер дует или почему листья зелёные, откуда снег берётся.
Только дети в своей непосредственности и отсутствии обязанностей могут задумываться на эту тему, а взрослые не оставляют себе ни минуты времени. Они постоянно заняты работой по поддержанию хозяйства, поиску пищи и прочими придуманными обязанностями, которые занимают их руки и ограничивают полёт фантазии. На детские вопросы они отвечают не задумываясь, так как им объяснили родители, что это Бог посылает ветер, чтобы было свежо, Он сделал листья зелёными, потому что это красиво. И снег с неба тоже посылает Бог, потому что любит свои творения и укрывает, чтобы они не замёрзли зимой. Как будто ему больше делать нечего, как постоянно следить за людьми и что-то им посылать.
Яхоэль искренне смеялся, слушая ворчание старика. Новости печалили его, с одной стороны, и радовали – с другой. Люди не переставали чтить и любить Отца за его великие деяния, но забыли, кем они были и могли стать, они с трудом находят общий язык с окружающей природой и больше не управляют стихиями.
Яхоэль поддержал старика надеждой, что, когда людей станет достаточно, обязательно появятся свободные от повседневной работы, которые попытаются осознать своё предназначение и поделятся с окружающими, которые поймут, как просто и надёжно Отец создал всё вокруг, и тогда человек сможет подстраивать окружающий мир под свои нужды. Ведь главное их предназначение – это творение.
Старик с сомнением покачал головой и посетовал, что, когда людей станет больше, они придумают что-то ещё, лишь бы не задумываться о своей сути.
Ангел положил ладонь на плечо старца, как это всегда делал Отец, и поделился своей энергией радости и счастья. Глаза у старика заблестели.
– Спасибо, Яхоэль, – сказал Исай, поднимаясь, – пойду учить молодёжь. Пусть они думают, что я им рассказываю сказки, может, хоть так они продолжат мечтать, когда перестанут быть детьми.
Исай и Есфирь, собрав коз, ушли вниз, в посёлок, а Яхоэль сидел и смотрел им вслед.
Спустя ещё тысячу лет люди вдруг подумали, что злость – это то, что поможет им выжить в их тяжёлой повседневной жизни. Люди стали злиться на соседей за то, что они не могут собирать урожай на их полях, на старших поселений – за то, что они неправильно перераспределяют зерно и шкуры, на реку – что не могут поймать достаточно рыбы, и даже на Бога – за то, что не дал им золота и лучшей жизни.
Они просили и молили его в огромных храмах, построенных в честь него:
– Боже, дай нам большой урожай зерна, много солнца, плодородных коней, золота в наших кошельках и прочее.
Огромное количество людей проводили время в храмах вместо полей, конюшен и шахт. Естественно, когда ничего из того, что они просили, не происходило, стали винить во всём Бога. Энергия злости в мире копилась и росла, отравляя всё вокруг, подавляя своим количеством другие энергии: любви, созидания, счастья.
У Яхоэля в ту пору было много работы, он искал людей с незамутнённым злобой сознанием, которые могли видеть его и общаться с ним. Люди в погоне за вечной наживой совсем перестали видеть и ценить суть окружающего их мира. И людей, через которых Яхоэль мог донести до остальных наставление Отца, становилось всё меньше и меньше.
Многие решили, что если им не помогает один бог, то нужно придумать других, и стали им молиться, повышая вероятность положительного решения их запросов не качеством, а количеством. Тогда Яхоэль понял, что единственный путь обратить человечество к осознанию своей жизни – это угроза прекращения этой самой жизни, и он опять полетел к Отцу.
Летом 536 года сразу несколько вулканов на европейском континенте и в Северной Америке извергли в небо огромные фонтаны огня, дыма, пепла. Всю северную часть планеты покрыл слабо проницаемый для света туман. Солнце превратилось в далёкую холодную точку, не приносящую тепла, температура на земле опустилась до двух градусов по Цельсию, положив начало самому холодному десятилетию за последние две тысячи триста лет.
Тем летом в Китае выпал снег, урожай погиб, а люди начали голодать. В Европе из-за нехватки хлеба за три года погибла половина населения. Затем, в 541 году, последовала эпидемия чумы, начавшаяся в Константинополе, где в первый день погибли пять тысяч человек, на следующий день – десять тысяч, в третий – пятнадцать тысяч. Так насчитали до трёхсот тысяч человек, а потом перестали считать.
