Андрей Быков
Завр – вождь Яруллов
Немного сгорбившись, шаман сидит на своей лежанке, по-восточному скрестив ноги. Плечи его укрывает бурая медвежья шкура. Перед ним по-прежнему горит маленький костерок. Но не это сейчас для меня главное. Гукур явно что-то жуёт!
«Вот, гад! – проносится у меня в голове, – Тут третий день во рту – ни маковой росинки. А он, сволочь, жрёт здесь втихую! Убил бы…»
Вероятно, промелькнувшие в голове мысли и чувства отразились у меня на лице. Внимательно посмотрев мне в глаза, шаман что-то коротко проворчал, потом достал из-за спины нечто и протянул мне.
В руках у меня оказался обрывок сухожилия, какие мы обычно вместо верёвок использовали. Короткий совсем, не длиннее ладони.
– Положи в рот и жуй, – сказал он, – не глотай! Только жуй и проглатывай слюну.
Обида моя улетучилась моментально. В общем-то, я его понял. Пусть это и не еда, но всё же – хоть какая-то подпитка организму…
Усевшись напротив шамана с другой стороны костерка, я сунул в рот его подарок и принялся неторопливо жевать. Гукур молчал и делал то же самое – жевал. Так мы просидели некоторое время. После чего Гукур вновь посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
– Ты пришёл спросить… Спрашивай.
– Гукур, люди совсем ослабли, – помолчав, ответил я, – Еды нет. Скоро род начнёт вымирать от голода. Что будем делать?
– Ты говоришь, как вождь, – шаман изучающее, как-то по-новому, посмотрел на меня, – с такими словами должен прийти Ваг. Но пришёл ты…
– Ваг – могучий вождь. И сильный охотник. Но сейчас нужна не сила. Сейчас нужен ум. Твой ум, Гукур. Ты – шаман. Придумай, как спасти род.
– Я знаю, что нужно делать, – мрачно ответил шаман, – Я жду знак.
– Какой знак?
– От предков. Будет знак, чтоб исполнить их обычай. Тогда род сможет выжить…
– И сколько ещё ждать? – невесело усмехнулся я, – пока умирать не начнём?
– Да, – кивнул Гукур и прикрыл глаза.
Поняв, что разговор окончен, я поднялся на ноги и вышел из его каморки.
Ответ шамана был странным. Не зная, как его понимать, я задумался. Заодно немного перевёл дух, унял головокружение и тряску в ногах. Постоял, набираясь сил, и медленно побрёл обратно к своему лежаку.
Ушёл я, однако, недалеко. Из-за одного из больших валунов, во множестве валявшихся у нас в пещере, вышагнул Ваг, обеими руками крепко прижимавший к своей груди какой-то свёрток, что-то, завёрнутое в мохнатую козлиную шкуру. Мельком, на ходу, взглянув на меня, он, не останавливаясь, поднырнул под висящие шкуры и скрылся в закутке шамана.
Заинтересованный его странным поведением, я подобрался как можно ближе и прислушался.
Говорили они негромко, но, всё же, достаточно для того, чтобы я смог расслышать каждое слово.
– Смотри, Гукур, – услышал я голос вождя, – первый знак…
– Кто? – голос шамана глух и надломан.
– Шуа, девочка из семьи Старого Охотника. Вторую весну не дождалась… Только что, от голода…
Наступило молчание.
– Будем ждать второй знак, – шаман говорит тяжело, угрюмо, – её закопай в снег. Дольше сохранится. Она будет нам нужна…
– Сколько ждать, Гукур? – вождь говорит с нажимом, ему тоже тяжело сознавать, что род стоит на краю гибели, – ещё немного, и никто из охотников не сможет поднять копьё…
– Предки дадут знак. Жди, – в голосе шамана звучат настойчивость и терпение.
Шкура откидывается в сторону.
Ваг, не взглянув на меня, проходит мимо. К груди всё так же прижат свёрток.
Теперь я знаю, что в нём. Вернее – кто. Девочка, полутора лет от роду. Умершая от истощения.
Значит, это и есть – знак? Какой же тогда второй? И что будет потом, когда шаман получит все необходимые ему знаки? Как он собирается спасать род от гибели?
В тягостных раздумьях я добрёл до своего лежака и, отогнув шкуры, забрался под них, в сладостное, обволакивающее тепло, исходившее от тела моей матери. Не открывая глаз, мать положила на меня свою тёплую руку. И постепенно дрёма, оцепеняющая мысли, овладела мной.
Спал ли я, или просто дремал – как долго, сказать не могу. Но проснулся я от неясного шума.
Один из двух охотников, согласно неизменному обычаю лежавший у выхода из пещеры, вдруг откинул укрывавшую его шкуру и вскочил на ноги.
– Ваг! – громко крикнул он, – Ваг, сюда!
И нескольких мгновений не прошло, как вблизи охотника оказался наш вождь.
– Слушай! – охотник вскинул руку по направлению к выходу.
Они оба замерли. Второй охотник, приподнявшись на локте, повернул своё лицо туда же, казалось, весь обратившись в слух.
Я тоже высунул голову из-под шкуры и прислушался.
Вроде бы – ничего особенного. Вьюга на дворе. Ветер свищет, воет…
Хотя – нет! Это не ветер воет. Это больше похоже на… на вой… на вой волков! …Точно! Волки вышли на охоту!
Только – что нам-то до их охоты?
Однако Ваг понимающе переглянулся с охотниками, кивнул им и торопливо направился вглубь пещеры. Судя по общему направлению, спешил он опять к шаману.
«Может, это и есть второй знак? – подумал я, – Но что он означает?»
В неведении я оставался недолго. И пяти минут не прошло, как под сводами пещеры раздался гулкий, хоть и несколько ослабевший от голода голос вождя.
– Вставайте все! Поднимайтесь! Все к огню рода!
Целую охапку дров Ваг бросил на огонь. Минуту спустя пламя весело заплясало по сухим жердинам, принесённым ему в жертву.
Огонь не успел ещё толком разгореться, когда весь род собрался вокруг костра.
Здесь были все. Даже двое наших покалеченных охотников, уже не ходивших, но ещё продолжавших жить. Их принесли на руках и положили так, чтобы они могли всё видеть и слышать.
Ни шуметь, ни даже разговаривать сил уже ни у кого не было. Потому поднявшийся было гул, вызванный перемещением людей с места на место, быстро угас.
В круг, к огню, вышел шаман. Постоял, помолчал, как бы ожидая, пока все начнут слушать его, и тихо заговорил:
– Тяжёлую зиму переживает наш род. Я не помню такой… Снега выпало так много, что олени не могут добыть себе еду. Олени, лошади, козы, даже кабаны – ушли. Охотники возвращаются без добычи. Уже несколько дней ветер не даёт выйти из пещеры. Сбивает с ног и засыпает глаза снегом… Род голодает…
Люди, слушая шамана, согласно кивали головами, переглядывались и молчали.
– Мы не ели уже несколько дней. Люди ослабели… Сегодня мы получили от предков первый знак… – Гукур взглянул на вождя, – Ваг, принеси…
Тот поднялся и ушёл к выходу из пещеры. Когда он проходил мимо, родичи коротко вскидывали на него глаза, и тут же отводили в сторону. Напряжение натянутым нервом звенело в тишине пещеры.
Гукур вернулся обратно, неся в руках залепленный снегом свёрток. Кроме него и шамана, наверное, только я ещё знал, КТО лежит в нём.
И всё же, глядя на лица окружающих, я отчётливо видел: хотя они и не знают, КТО ИМЕННО завёрнут в шкуру, но они точно знают, ЧТО это за свёрток…
Подойдя к шаману, вождь положил свёрток у его ног и опять уселся среди родичей.
Гукур опустился на колени, со скрипом развернул задубевшую на морозе шкуру и вынул из её распахнутой полости мёртвую девочку. Подняв её перед собой обеими руками, он показал скрюченное мёртвое тело всем нам.
– Вот! Смотрите! Это Шуа. Из семьи Старого Охотника. Она умерла сегодня утром, потому что мы не смогли её накормить. Кто будет лежать здесь завтра? Мы не знаем… Предки велят нам исполнить свой закон. Род должен жить! И Шуа – первый знак предков!
– Был ли второй, Гукур? – спросила «мать рода», прервав затянувшееся молчание.
Она сидела напротив шамана, продолжавшего держать на вытянутых руках мёртвую девочку. Лишь пламя костра разделяло их. Вокруг «матери рода» сидели несколько женщин старшего возраста.
– Пусть скажет вождь, – отозвался Гукур, наклонился и положил тело Шуа на складки начавшей оттаивать шкуры.
Ваг поднялся со своего места. Взглянул на Ану.
– Мы слышали звук волчьей охоты. Уллы голодны и ищут добычу.
– Нашим охотникам следует выйти из пещеры и опередить волков, – сухо произнесла «мать рода».
– Ветер продолжает нести снег над землёй, – покачал головой вождь, – И пока ещё он не стал слабее… Где искать зверя, не знает никто… Мы все голодны и потеряли прежнюю силу. Если охотники уйдут и не смогут вернуться, род никогда не получит еду. И тогда умрут все остальные.
– Вы хотите… малую жертву? – глухим голосом спросила Ана.
– Закон предков говорит нам об этом, – жёстко ответил шаман, – И предки дали нам знаки!
– Кого? – усталым голосом спросила женщина и медленным взглядом обвела весь род.
– Будем решать… – отозвался вождь. И тоже оглянулся вокруг.
– Детей, молодых охотников и молодых женщин отведи в сторону, – обратился шаман к «матери рода», – они – надежда рода. Они будут расти…
После непродолжительной процедуры отбора вся указанная категория родичей была отведена к одной из стен пещеры.
Шаман повернулся к вождю:
– Выбери самых сильных и опытных охотников, и отведи их туда же.
Ваг, стоя перед поднявшимися перед ним с пола мужчинами, молчал. Тягостно выбирать того, кому ты точно подаришь сейчас жизнь. И оставить на месте другого, подвергая его опасности лишиться этой самой жизни…
Наконец, видимо, определившись с выбором, вождь медленно поднял руку, указывая на одного из охотников…
И в этот момент яркий сноп искр взлетел над костром, выбитый из пляшущего пламени.
Шаман резко развернулся, выглядывая того, кто посмел швырнуть камень в священный огонь, долгие годы не затухавший в пещере.
И увидел руку, поднявшую второй камень.
– Положи, – глухо произнёс Гукур и подошёл к лежащему на земле мужчине с покалеченными ногами.
Тот откинул камень и кистью руки поманил шамана.
Гукур встал рядом с ним на колени и наклонил своё ухо к самым его губам.
Калека, лёжа на спине, что-то тихо зашептал. Шаман, слушая его, чуть покачивал головой в знак согласия. Но вот, закончив шептать, калека устало прикрыл глаза.
Лежавший рядом с ним другой мужчина, тоже покалеченный на одной из охот, чуть коснулся ноги шамана, привлекая его внимание. А когда Гукур перевёл на него взгляд, мужчина показал рукой на своего соседа, потом на себя и утвердительно качнул головой. Кивнув в ответ, шаман поднялся на ноги.
Повернувшись к нам всем корпусом, Гукур громко сказал:
– Малая жертва выбрана! Два охотника хотят в последний раз оказать помощь роду. Вождь! Пусть твои охотники приготовят всё, что нужно для исполнения закона. «Мать рода» – пусть женщины принесут оленьи шкуры, две – каждому. И уложат их на шкуры.
Кругом тут же закипела работа. Нас – детей и подростков, оттеснили в сторону.
– Смотрите и запоминайте, – не преминул озадачить нас Старый Охотник, – никто не знает, когда этот закон понадобится. Вы должны знать его и помнить всегда.
Мы и смотрели…
Взрослые мужчины принесли ещё дров и сложили их неподалёку от костра. Приготовили по два копья с наполовину сломанными древками. Рядом положили все инструменты, необходимые для разделки туши.
Шаман принёс сушёные пучки каких-то трав и аккуратно раскладывал их возле себя в определённом, ведомом только ему порядке. Здесь же положил и один из черепов пещерного медведя, виденный мной в его каморке.
Между тем женщины, руководимые Аной, сняли с «жертвенных добровольцев» те остатки шкур, что всё ещё прикрывали их тела. Обильно обтерев обоих мужчин принесённым снаружи снегом, женщины насухо вытерли их кусками шерсти, надранной из медвежьих шкур. Использованную шерсть положили возле костра. Получилось, вроде как омовение тел совершили. «Омытые» таким образом тела были переложены на уже подготовленные оленьи шкуры, расстеленные у костра.
На протяжении всех этих действий оба мужчины лежали спокойно, закрыв глаза и, казалось, спали. И лишь когда их переложили на шкуры и суета, вызванная подготовкой к ритуалу, улеглась, они с натугой подняли веки.
Медленно, замирая глазами на несколько секунд, переводили они свои взгляды с одного родича на другого. Будто запоминая наши лица, наши фигуры, наши глаза, они прощались с каждым из нас.
Они ничего не говорили, не делали ни одного движения, только – смотрели. И мы, взглянув им в глаза, опускали головы, прощаясь с ними и благодаря их за жертвенность…
Пройдя глазами по кругу, оба калеки перевели свои взгляды на шамана. Гукур долго глядел им в глаза. Потом глубоко вздохнул и качнул головой.
– Ваг, – произнёс он, – начинай…
И вождь заговорил, глухим речитативом рассказывая о каждом из двух охотников, лежащих сейчас перед нами и готовящихся уходить в поля предков.
Вождь говорил о том, как смелы, сильны, хитры и удачливы были оба охотника. Как много добычи приносили они своему роду.
Сколькими женщинами, зачавшими от них, овладели.
И о том, как бесстрашны они были во время своей последней охоты, когда более сильный зверь покалечил их. И ещё говорил вождь о великом бесстрашии охотников, вызвавшихся стать малой жертвой, повинуясь закону предков. И что для всего рода великая честь принять от них эту жертву. На пользу пойдёт она и живущим ныне, и тем, что родятся после.
Закончив свою не то песню, не то – речь, Ваг встал на колени рядом с отпеваемыми заживо охотниками, обнял голову каждого из них и прижал к своей груди. После чего поднялся на ноги и отошёл в сторону.
И тут запел-заговорил шаман. Опять же – на незнакомом языке. Сидя по-восточному и постукивая двумя выбеленными временем костями по медвежьему черепу, шаман что-то навывал на одной ноте, не открывая глаз и покачиваясь из стороны в сторону.
Продолжалось это, по моим прикидкам, минут десять. Как вдруг, прекратив наигрывать на черепе, шаман вскочил на ноги и открыл глаза. Продолжая подвывать и постукивать костями, уже одну об другую, Гукур закружился вокруг костра в некоем подобии танца.
Танец был достаточно примитивен, но чем-то всё же завораживал, притягивал к себе внимание зрителей и заставлял забыть обо всём, что происходит вокруг.
Шаман то кружился на месте, то прогибался назад, то склонялся к самой земле. Переступая, перескакивая с ноги на ногу, он задавал некий, в целом плавный, но порой – с рваными обрубками, ритм.
В какой-то момент у меня мелькнула мысль, что вижу я сейчас не целый танец, а лишь его части, обрывки, сохранившиеся с давних времён и донесённые нами по памяти поколениями шаманов. Наблюдая за Гукуром, я старался запомнить всё, что он делает. Каждое движение, каждый поворот, каждый жест. Неизвестно, будет ли у меня ещё одна возможность увидеть этот танец…
Между тем шаман, не останавливая танца, время от времени подхватывал пучки трав, разложенные на земле. Некоторые из них он бросал в огонь, а некоторыми, растерев их перед тем ладонями, посыпал тела приносимых в жертву мужчин. В огонь полетели и пучки шерсти, использованные женщинами для обтирания.
От трав и шерсти, сгоравших в огне, по пещере пополз дурманящий голову дым. Голова начала кружиться, а настроение – подниматься… Сородичи начали прихлопывать в ладоши и подвывать в такт шаману. Впрочем, картинка знакомая, я это уже видел не один раз…
Пока я вёл свои наблюдения, Гукур оказался лицом к лицу с вождём, быстро наклонился к самому его уху и что-то коротко шепнул. Вождь, в свою очередь, кивнул нескольким мужчинам, стоявшим поблизости, и подбородком указал на ожидающих своей участи калек.
Мужчины взяли в круг лежащих сородичей, встав рядом с ними на колени. Крепко сжав в руках заготовленные заранее обломки копий, подняли их над своими головами.
Жертвы лежали с закрытыми глазами и не могли ничего этого видеть. Но наверняка всё слышали и улавливали чувствами и мыслями. Я заметил, как напряглись их лица, хотя ничто более в положении их тел не изменилось.
Речитатив шамана достиг своей максимально низкой точки. Казалось, голос его раздаётся откуда-то из глубокого подземелья, рыча и прокатываясь волнами над нами. Но вдруг тон его резко изменился, отчаянно взвившись ввысь кличем пернатого стервятника, бросающегося на добычу.
И тут же копья, поднятые над головами охотников, изо всех сил вонзились в тела тех, кто добровольно приносил себя в жертву роду.
Пробивая покрытую густым жёстким волосом кожу, стремительно раздвигая в стороны затрещавшие рёбра, заострённые куски кремня пробили лёгкие и сердца выгнувшихся навстречу им тел. С губ приносимых в жертву мужчин сорвался короткий вскрик, переходящий в хрип умирающего.
Вождь, упав на колени между двумя убиваемыми, острым каменным резцом поочерёдно вспорол им животы, поочерёдно просунул свою руку сначала одному, потом – другому и так же поочерёдно, вырвал у них ещё живые, конвульсивно сжимающиеся сердца.
Гукур замер на месте, оборвав свой речитатив на полуфразе.
Поднявшись с колен, вождь подошёл к шаману и протянул ему окровавленные руки, держа на раскрытых ладонях по сердцу.
Тела только что убитых охотников ещё сотрясали мелкие конвульсии, но оба они уже были мертвы…
Не двигаясь, шаман осмотрел их сердца и повернулся к нам. Весь род, замерев в самых разнообразных позах, смотрел на двух своих вожаков. «Мать рода» поднялась со своего места, напряжённо ожидая, что скажет шаман. Не была ли жертва напрасной!?
– Род выживет! – твёрдо произнёс Гукур, – Я вижу. Их сердца сильны и кровь светла. Предки говорят: род будет жить!
И тут же громкий крик десятков ликующих людей оглушил меня.
В самом деле, что ещё нужно было для счастья в те времена? Знать, что род твой не пропадёт, не зачахнет, растворившись во времени, а – выживет! Значит, не напрасной была жертва. Предки приняли к себе охотников, ушедших к ним из мира живых.
Чем не повод для радости!?
Пока я обдумывал причины ликования своих нынешних сородичей, взрослые мужчины продолжили ритуал.
Когда я увидел и в полной мере осознал, что будет происходить дальше, меня замутило. В какой-то момент я даже думал, что лишусь сознания. Но нет, удержался…
Охотники разделывали два мужских тела, как обычные звериные туши, разрубая их на куски и нанизывая на заточенные колья. Колья эти, в свою очередь, расставлялись вокруг костра для жарки мяса.
Только сейчас я в полной мере осознал, в чём именно заключался истинный смысл принесённой жертвы.
Покалеченные охотники отдали родичам свои тела, дабы прокормить их и не дать умереть от голода!
Тело умершей девочки, кстати, тоже было разделано и отправлено на костёр…
И мы потом это ели.
Да. Именно так оно и было. Оказалось, что при необходимости мы вполне могли быть и каннибалами.
И я ел тоже. В первый раз, с непривычки, меня мутило, были даже позывы к рвоте. Мой желудок через моё сознание не принимал подобную пищу. Ничего… Пересилил сам себя и съел то, что было… Выбор у меня, собственно говоря, оказался невелик. Либо ешь то, что дают, либо – голодная смерть. Да и сородичи не поймут, если я вдруг откажусь…
Закончив с трапезой, обглоданные и очищенные от мяса кости убитых сородичей мы бросили в костёр. Это немного добавило огня и тепла. Головы их, вернее – черепа, выскобленные до блеска, шаман унёс куда-то вглубь пещеры.
Я не заметил момента его возвращения. Но когда Гукур вновь оказался среди нас, черепов с ним уже не было…
Сейчас, сидя у себя дома на мягком диване, поблизости от своего набитого продуктами холодильника, вы можете думать и говорить обо мне всё, что угодно. Морализировать на тему каннибализма и моей (якобы) пропаганды столь гнусного дела. Может быть, кто-то из вас даже напишет в правительство (или ещё куда-нибудь) гневное письмо с требованием запретить мою книгу…
Но только прежде, чем вы займётесь этим, сначала поживите месяц-другой без еды, в лесу или в горах (лучше – зимой), в тесной группе особей, таких же голодных, как и вы сами. Без всякой надежды на получение помощи от кого бы то ни было. Вот тогда я и погляжу, насколько высоки будут ваши хвалёные моральные устои.
При этом хочу заметить, что я с величайшим презрением, если не сказать – омерзением, отношусь к каннибалам современным.
Имея полные холодильники самой разнообразной еды, они жрут человеческое мясо, потакая своим извращённым, низменным гастрономическим вкусам.
Невозможно ничем объяснить и оправдать их изуверские способы удовлетворения своих мерзких пищевых позывов.
Но это так, к слову пришлось…
Продолжим…
Метель, длившаяся несколько дней, к утру утихла. Снаружи наступила такая тишина, что, казалось, мы в пещере можем слышать, как осыпается снег с деревьев в лесу.
Взрослые охотники, усвоив за ночь полученные калории и заметно приободрившись, проснулись с рассветом. Доели то, что осталось от вечернего ужина, быстро собрались и вышли из пещеры. Пора было отправляться на поиски добычи. Род надо кормить.
И только тогда я понял, почему ритуал поедания сородичей произошёл именно вчера.
Смерть Шуа дала знак вождю и шаману, что люди дошли до крайней степени истощения. И самые слабые уже начинают умирать.
А вой волков дал сигнал опытным охотникам, что метель близится к концу. И нужно готовиться к выходу на охоту. А для этого, прежде всего, нужны силы. Вот так и была решена судьба самых слабых и уже не приносящих роду никакой пользы калек…
Что ж, в какой-то мере решение было вполне логичным и обоснованным. И даже (если хотите) гуманным.
Род должен выжить!
И малое должно отдать свою жизнь ради большего. Уже тогда, живя дикарями в пещерах, люди понимали и осознавали это. И старательно прилагали к этому все свои усилия.
И не только в плане пропитания…
В ту зиму моя мать была не единственной женщиной, вынашивавшей ребёнка. Едва ли не треть женщин в роду были беременны.
Как я убедился впоследствии, дети гибли, часто не успевая дорасти даже до подросткового возраста. Они срывались со скал в горах, тонули в воде, умирали от голода и болезней, подвергались нападениям хищников.
Но, всё же, род продолжал жить, рожая всё новых и новых своих потомков и по возможности сберегая каждого, кто умудрялся выжить в столь непростых условиях. И потому та малая жертва, что была принесена вчерашним вечером, не только позволяла продлить жизнь всем нам, но и забирала из рода двух его членов.
Как считали у нас в спецназе – «минус два»… Две потери…
…Мужчины, во главе с вождём ушедшие на охоту, не возвращались более двух суток. И только под вечер третьего дня снаружи пещеры раздался ликующий крик подростка-караульного, поставленного там шаманом.
– Идут! Идут! – заскочивший в пещеру мальчишка подпрыгивал на месте от возбуждения и тряс копьём, высоко поднятым над головой.
«Мать рода» с надеждой подняла на него глаза:
– Они несут что-нибудь?
– Да! Да! Я видел оленя на плечах двух охотников. И ещё что-то волокут по снегу!
Вы представляете, как мы все оживились, услышав столь радостную весть?!
Когда изнурённые охотники пробрались по узкому проходу внутрь пещеры, женщины и дети бросились обнимать их и всячески выказывать мужчинам свою радость и расположение. Моя мать тоже прижалась к своему мужчине, ни в малейшей степени не обращая внимания на то, что кроме неё его обнимают ещё две женщины. Причём одна из них – с заметно выпячивающимся животом.
Ну, как говорится, дело житейское…
Мне лично некого было приветствовать. Среди охотников у меня не было близкого человека. Но я радовался вместе со всеми. Тому, что охотники всё же вернулись. А в ещё большей степени – тому, что они принесли еду. Оказывается, как мало на самом деле нужно человеку для настоящего счастья. Еда и осознание того, что ты кому-то нужен и полезен…
Посмотрев на оленя и дикого быка, выложенных посреди пещеры, шаман произнёс:
– Радуйтесь! Предки не забыли своих детей! Род будет жить!
Зима затянулась ещё на три месяца.
Ещё дважды шаман с вождём проводили ритуал «малой жертвы», спасая род от голодной смерти. За эти три месяца пятеро взрослых охотников не вернулось в пещеру, погибнув в схватках с сильной добычей. Несколько маленьких детей и две старые женщины умерли, не выдержав мучений голода и зимней стужи…
Когда воздух заметно потеплел, небо очистилось от серо-молочных туч, почти всё время висевших над землёй, а солнце засияло ярче, даже – ослепительнее, мы поняли: зима закончилась!
Мы пережили её! Мы оказались сильнее!
И мы начали всё чаще выходить из пещеры, бегая по пока ещё глубокому, но уже заметно потяжелевшему от подтаивания снегу.
Мы радовались яркому солнцу, чистому небу, первой зелёной траве, что начала выглядывать из-под снега, начавшего стаивать на пригорках и больших каменных валунах. Пили талую воду прямо из ручейков, выбегавших из-под снежных сугробов.
И не было в такие минуты разницы между взрослыми и детьми, мужчинами и женщинами. Все одинаково радовались солнечным лучам, ловили их ладонями и восторженно кричали в бездонную высь, приветствуя солнце.
Я думаю, что именно в такие моменты и начало зарождаться у людей вначале пока ещё неосознанное поклонение горячему светилу.
Ведь в полной мере испытать то глубочайшее чувство благодарности и счастья, какое мы все испытывали по отношению к солнцу, выходящему из-за горизонта, сможет только тот, кто проживёт нашей жизнью. Полуголодный перезимует с нами в холодной пещере и, сумев выжить, дождётся однажды, как над ним засияет яркий и горячий золотистый шар, изливающий на землю своё благодатное, живительное тепло.
Именно в эти дни разрешилась от бремени моя мать, родив мне сестрёнку. А своему мужчине дочь. Имя ей дали – Куа.
Глава 4.
Молодые охотники.
Крупный бык-трёхлетка, помахивая хвостом и временами встряхивая мохнатой шеей, спокойно пасётся на пологом склоне, чуть в стороне от остального стада. В стаде, как я наскоро посчитал, до полусотни коров, десятка два разновозрастных телят и ещё трое (или четверо, не разглядеть толком) молодых бычков. На небольшом пригорке стоит вожак этого стада буйволов, безмятежно щиплющих траву по пути к речке.
На водопой бредут. Понятное дело – время к полудню. Летнее солнышко – яркое да горячее. Пригревает так, что к речке не то чтобы побредёшь – побежишь! Да и ринешься в прохладный поток со всего разбегу, остужая шкуру снаружи и – большими глотками – тело внутри…
Да только не можем мы сейчас к речке бежать. Охота у нас. И не просто охота, а – посвящение. Мы – это десяток подростков, что должны сегодня перейти в ранг молодых охотников. А для этого мы сами, без помощи взрослых охотников, должны добыть такого крупного зверя (а лучше – двух), чтоб накормить можно было весь род.
Предводительствует нами Кассу. Мы единодушно признали, что он самый сильный, самый быстрый и самый ловкий среди нас. Правда, от себя должен добавить: не самый умный. Ну, да ладно…
Кассу и буйвола этого выбрал. Теперь вот лежим полукругом в сотне шагов от него и пытаемся сообразить, как бы его так завалить, чтоб и подранком не ушёл, и никого из нас не покалечил.
А ещё в полусотне шагов позади нас залёг десяток взрослых охотников. Они как бы в роли экзаменаторов. Смотрят за нашими действиями и оценивают их. А заодно, если понадобится, могут и подсобить в охоте.
Дичь-то в любом случае упускать будет и жалко, и глупо. Но тогда это уже не будет считаться чисто нашей добычей. А значит – зачёт не сдан. Через пару дней – всё заново. И так до тех пор, пока испытание не будет пройдено успешно…
Я юркой ящеркой подползаю к Кассу и шепчу ему на самое ухо:
– Как брать будем?
И скашиваю глаза на быка.
Кассу в раздумье морщит лоб, приподнимается на локте и быстро осматривает окрестности. После чего опять опускается на траву и прижимает свою голову к моей.
– Там овраг есть, – тычет он пальцем вправо, – склоны крутые. И полный кустов. Надо его туда загнать.
– А как?
– Ветер от него на нас дует. У тебя шапка из шкуры волка. Обойди его и пой волчью песню. Он испугается и побежит. Прямо в овраг. Там мы его встретим. Лура с собой возьми. С двух боков ему петь будете.
В целом, идея нашего вожака недурна, хоть и не отличается оригинальностью. Ну, да ведь ограничений нам никто не ставил. Был бы результат…
Кстати! Не надо думать, будто я что-то путаю, уважаемый читатель. Мол, на дворе лето, а я – в волчьей шапке на охоте парюсь. Малахай, между порочим, в силу своей конструктивной особенности, неплохо от жары защищает. Только его надо периодически с головы стягивать, чтоб волосы проветривались. А то от внутреннего перегрева с непривычки можно и тепловой удар по затылку получить.
Глазами дав знать Кассу, что я его понял, начинаю смещаться влево, укрываясь за высокой травой и камнями. По пути, заметив Лура, делаю ему знак: «За мной!»
В тоже время все остальные члены нашей команды начинают уходить вслед за Кассу в сторону узкого, с обрывистыми берегами, оврага. Он тянется поперёк долинки, в которой пасётся буйволовое стадо, в паре сотнях метров от нашей лёжки.
Взрослые охотники тоже разделились. Трое остаются на месте. Остальные отправляются вслед за отрядом Кассу.
Выбрав по пути подходящий бугорок, я устраиваю за ним короткий привал и быстренько обозначаю нашу задачу Луру. В целом предложенный план действий у него возражений не вызывает. За исключением одного момента.
– У меня волчьей шкуры нет, – поразмыслив, говорит Лур.
– Не важно, – отмахиваюсь я, – главное, вой правильно. А запаха и от меня хватит… Ну, готов?
Лур кивает, и мы продолжаем крадучись выдвигаться на намеченные позиции. Малахай свой я предусмотрительно сунул за пазуху, чтобы до времени хоть как-то приглушить волчий запах.
Добравшись до намеченного места, залегаю в траве и, чуть приподняв голову, осторожно осматриваюсь. Бык-трёхлетка в полусотне метров от меня спокойно пасётся, неторопливо переходя с места на место. Лур, отставший от меня чуть ранее, залёг в высокой траве в сотне метров справа. Основное стадо буйволов бродит за нашими спинами. До них метров сто-сто пятьдесят. В целом, расклад неплохой, главное, чтобы всё получилось, как задумано…
Никого из отряда Кассу я, само собой, не вижу. Однако предполагаю, что прошло уже достаточно времени, чтоб они успели добраться до оврага.
Ну, пожалуй, пора начинать…
Я вытаскиваю из-за пазухи малахай, несколько раз взмахиваю им, ловя проносящиеся над поляной потоки разогретого воздуха, и нахлобучиваю себе на голову.
Бычок настороженно вскидывает голову и громко фыркает.
И тут же над травой взмывает протяжный, призывно-ликующий волчий вой. Вскинув голову к небу и поднеся ладони ко рту, я старательно завываю, изображая охотничий клич волка.
Мне тут же отзывается Лур, взвывая протяжно и с явным азартом.
Быстро переместившись, мы вновь начинаем завывать, изображая уже целую стаю.
Ну и что, что волки летом стаями не живут? Какой бык это со страху сообразить сумеет? Да ещё такой молодой, как этот!
Бычок, протяжно взревев, бросается сначала в одну сторону, потом – в другую.
Своим воем мы не выпускаем его из обозначенной дуги охвата. А замечая наши мелькающие среди травы согнутые фигуры, бычок наверняка принимает их за стремительные волчьи тела. Да ещё и запах от моего малахая, идущий по ветру на него, изрядно подбавляет страха бедной животине.