Андрей Гончаров
Чисто царское убийство
Глава 3
В ночь на 28 января 1725 года на Васильевский остров один за другим тянулись нарядно украшенные возки и сани, везшие по льду вельмож. Мостов через Большую Неву в ту эпоху не было. Тогда ни у кого не возникало даже мысли о том, что можно перебросить их через такую могучую реку. Потом сани взбирались на берег и направлялись к недавно возведенному зданию, в котором располагался Правительствующий сенат.
Впрочем, в эту ночь в зал заседаний прибыли не только девять его членов. Здесь находились также генерал-прокурор Павел Ягужинский, обер-прокурор Воейков, члены Святейшего синода и армейские генералы. Зал был ярко освещен и заполнен до отказа людьми в париках и дорогих камзолах.
Такое многолюдство было понятно. Органу власти, на тот момент верховному, предстояло принять небывалое по важности решение о наследнике престола. Большинству важных персон, собравшихся в зале, уже было известно самое главное. Император Петр умирал. Он уже исповедовался и причастился Святых тайн. Государя перенесли из спальни в главный зал дворца, чтобы придать торжественности сему моменту. Кто еще не знал этих подробностей, тот спешно расспрашивал о них знакомцев, информированных лучше. Поэтому в зале заседаний стоял сдержанный говор.
Шум смолк, когда со своего места поднялся канцлер граф Гавриил Иванович Головкин. Он открыл это ночное заседание по должности, а также по старшинству лет. Ему шел уже седьмой десяток.
– Все вы знаете, судари мои, для чего мы собрались в сей неурочный час и в таком множестве, – начал он свою речь. – Государь наш, великий и славный император Петр Алексеевич, находится на смертном одре. Как единодушно говорят все доктора, надежды на выздоровление нет никакой. Он едва ли протянет до утра. Империя же наша не может находиться без главы. Нам, верховным лицам, отвечающим за порядок в государстве, надлежит в соответствии с законами назвать имя нового императора. Прошу высказываться.
Едва канцлер сел, поднялся сенатор князь Василий Владимирович Долгоруков.
– Все правильно сказал Гаврила Иванович! – заявил он. – Империя не может оставаться без главы, как и любой человек. А сомневаться в том, кого избрать, какое имя назвать, нам не приходится. Есть только один законный наследник, член семьи Романовых в мужеском колене. Это царевич Петр, сын Алексея, внук нашего славного государя. Все русские люди примут на троне только его! Давайте скорее назовем имя нового владыки нашего и принесем ему присягу! Скажем громко: «Императору Петру виват!»
Ответом на его речь стали дружные голоса, поддержавшие князя. Некоторые из участников заседания начали вставать, чтобы приветствовать нового императора.
Но тут поднялся старик, сидевший на углу стола. Это был граф Петр Андреевич Толстой. Он руководил Преображенским приказом, ведавшим делами по политическим преступлениям, и Тайной канцелярией его величества, однако сенатором не был и не мог выступить первым. Формально Петр Андреевич должен был бы говорить в самом конце. Однако этот опытный царедворец многое видел на своем веку и понял, что медлить нельзя.
– Рано нам «виват» кричать! – внушительно произнес руководитель сыскной службы. – Сперва надо принять решение, сообразное с высочайшей волей императора Петра. А закон на этот счет имеется. Государь его еще три года назад издал. «Указ о престолонаследии» называется. Согласно этому документу, прежний порядок, когда трон наследовал старший потомок царя по мужской линии, отменяется. Новым государем станет тот, кого прежний назначит.
– Правильно! – воскликнул сенатор князь Петр Алексеевич Голицын. – Все верно ты говоришь, граф Петр Андреевич. Вот только нет у нас назначенного государя. Не успел царь Петр, будучи в ясном уме, назвать своего преемника. Он уже не сделает этого, поелику в сознание более не приходит. Стало быть, указ тот, на который ты ссылаешься, здесь не годится.
– Врешь, князь! – зло произнес Толстой. – Непотребное говоришь! Все знают, кого наш император считал своим преемником, точнее преемницей. Супругу свою законную, императрицу Екатерину! Он для того и сочетался с нею церковным браком, короновал ее, чтобы она ему после смерти наследовала. Петр о том говорил неоднократно, и та мысль его всем ведома. А вы с Василием Долгоруковым тянете на трон недоросля, сына изменника Алексея, дабы при нем свою власть учинить!
– Да как ты можешь на меня такую напраслину возводить?! – гневно воскликнул Голицын. – Вот взойдет на трон законный наследник, пожалеешь о своих словах! Никак нельзя призвать на трон женщину низкого происхождения и иноземного племени. Всем ведомо, что царь Петр взял Марту Скавронскую из подлого сословия, из грязи вынул! Нам русский человек на троне надобен!
– Хула на императрицу! Поругание супруги нашего государя! – воскликнул светлейший князь Меншиков. Любимец Петра до сего времени молчал, держался так, словно его и не было в зале, только сейчас вошел. – Сии слова есть крамола! Слово и дело государево за мной! Вязать его, изменника!
– Так и сделаем, князь! – отозвался со своего места генерал-прокурор Ягужинский. – Учиним дознание, спросим, зачем такие поносные слова про императрицу говорил!
– Вы все, которые вокруг Екатерины собрались, нашей крови хотите! – воскликнул Долгоруков. – Да что напрасно речи вести, время тратить! Давайте, судари, решать. Возвысьте голос, кто готов сейчас присягнуть нашему законному государю, сыну Алексея Петровича!
Ответ не заставил себя ждать. Со всех концов зала раздались крики одобрения. Сенаторы, генералы, члены Синода, желавшие видеть на престоле молодого царя Петра, вскакивали со своих мест и кричали: «Виват император Петр!» Голоса сторонников Екатерины тонули в этих возгласах. Их было явно меньше.
Внезапно среди криков одобрения раздался какой-то новый звук, доносившийся из-за окон. Шум быстро смолк, все прислушались. В наступившей тишине стал ясно слышен грозный бой множества барабанов.
– Это что такое?! Войска здесь, под окнами Сената?! Кто разрешил?! – воскликнул президент Военной коллегии князь Репнин.
Ему никто не ответил. Вдруг раздался грохот, заглушивший даже барабанный бой. Он доносился от входной двери, перед началом заседания запертой на засов, чтобы никто не мешал.
Грохот повторился, дверь распахнулась, и в зал ворвались солдаты и офицеры гвардейского Преображенского полка. На лицах у них читалась решимость, даже какая-то свирепость. Солдаты держали в руках ружья, а офицеры – обнаженные шпаги.
Ворвавшись в зал, преображенцы прошли вдоль стен и окружили заседающих вельмож.
Командир полка генерал-аншеф Иван Бутурлин, приведший их, громко возгласил:
– Армия ждет, когда будет названо имя законной государыни императрицы Екатерины Алексеевны!
– И знайте, господа сенаторы, мы не уйдем, пока славная Екатерина не получит трон! – поддержал своего командира один из офицеров.
– А кто против говорить будет и препоны учинять, тому голову размозжим! – добавил его товарищ.
Князь Аникита Репнин не испугался этих угроз.
Этот опытный военачальник, которого высоко ценил император Петр, смело подошел к Бутурлину и спросил:
– Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал?
Командир гвардейцев так же резко ответил:
– Полки призвал я по воле императрицы Екатерины, которой все подданные обязаны повиноваться! Не исключая и тебя, фельдмаршал!
На мгновение воцарилась тишина. Противники Екатерины понимали, что угрозы гвардейцев были не пустым звуком. Солдаты и офицеры в любой момент могли от слов перейти к делу.
Александр Данилович Меншиков понял, что никто больше не осмелится протестовать против новой императрицы, и громко возгласил:
– Виват Екатерина! Виват императрица русская! Давай, Анисим, исполняй свой долг, начинай голосование! Опроси членов Правительствующего сената и Священного синода, кто готов сей момент присягнуть матушке императрице.
Обер-секретарь сената Анисим Щукин, который обычно вел заседания и подсчитывал голоса, откашлялся и спросил:
– Апухтин Василий Андреевич, за какое решение свой голос отдашь?
Генерал-квартирмейстер Апухтин обвел глазами вельмож, сидящих за столом, взглянул на преображенцев, стоявших вдоль стен, на их решительные, свирепые лица и произнес:
– Полагаю, что следует возвести на престол императрицу Екатерину Алексеевну.
– Браво, молодец! – одобрил такое решение Меншиков.
Секретарь меж тем выкликал следующего сенатора.
Когда очередь дошла до князя Василия Долгорукова, возникла пауза. Примерно в течение минуты тот не мог произнести ни слова. Он несколько раз открывал рот, собирался что-то сказать и никак не мог.
Меншиков уже сделал знак секретарю, чтобы тот вызвал следующего члена собрания, но тут самый известный сторонник молодого Петра Алексеевича наконец-то выговорил:
– Ладно, чего уж там. Пусть будет Екатерина.
Услышав эти слова, Меншиков усмехнулся, отошел в сторону и заговорил о чем-то с Бутурлиным. Дальнейшее голосование уже было простой формальностью.
Так оно и вышло. За какие-то десять минут все вельможи, имеющие право голоса, были опрошены и единодушно высказались за Екатерину. В зале раздалось дружное троекратное «Виват Екатерина!». После этого вооруженные гвардейцы начали выходить оттуда. После некоторой паузы за ними потянулись и участники заседания.
Светлейший князь Меншиков испытывал сильнейшую усталость. Он словно целый день помогал государю Петру доски носить, корабль строить. Не раз бывало такое в давние годы.
Александр Данилович тоже направился к двери, но тут к нему подошел незнакомый дворянин в щегольском камзоле иноземного покроя, в коротком парике. На вид этому человеку было лет тридцать пять, может, чуть больше. Глаза стального цвета смотрели уверенно.
– Прошу простить, что беспокою ваше сиятельство в столь важный момент, – сказал незнакомец. – Но я имею к вам столь же важное дело.
Речь незнакомца была так же непривычна, как его короткий парик и иноземный камзол.
– Кто таков? – спросил Меншиков. – Что за дело? Говори скорей, мне к императрице успеть надобно.
– Если позволите, я вас до дворца сопровожу, по дороге все и изложу, – предложил незнакомец.
– Что ж, давай иди к саням, – сказал светлейший.
Александр Данилович немало подивился речи неизвестного дворянина. Самым странным в ней было диковинное обращение на «вы». В эпоху, когда даже рядовые солдаты, обращаясь к императору, говорили: «Ты, государь», это задевало слух.
«А что, правильно он делает, – подумал Меншиков. – Надо этот обычай перенять. Нечего низшим к высшим как к скоту обращаться. Над этим стоит подумать».
Они уселись в сани. Возница князя направил лошадей к дворцу.
Незнакомец не стал дожидаться вопросов, заговорил сразу:
– Зовут меня Кирилл Углов. Происхожу из дворян Орловской провинции. Четыре года назад был послан императором Петром в Англию, для обучения сыскному делу и ведению судопроизводства. Оба этих предмета я полностью превзошел, о чем имею сертификаты, выданные лордом-канцлером Английского королевства. Теперь вернулся в Отечество для прохождения службы.
– Это все хорошо, – отвечал Меншиков. – Но зачем ко мне обращаться? Если ты по сыскному делу, тебе к графу Толстому Петру Андреевичу идти надобно.
– Я непременно обращусь к графу, – сказал Углов. – Я, собственно, и пришел на заседание, чтобы переговорить с ним, поскольку в Тайной канцелярии мне сказали, что граф здесь. Но у меня к вам, светлейший князь, особая мысль есть, относящаяся до болезни нашего государя. Она вот какая. Я вернулся в Санкт-Петербург неделю назад. Находясь здесь, я непрерывно слышал рассуждения о возведении на престол царевича, сына Алексея, о грядущем возвышении князей Долгоруковых и вот к какому сомнению пришел. А вдруг эти самые Долгоруковы болезни нашего императора и способствовали? Не учинили ли они какого зла здоровью великого государя? Надо бы о том розыск провести. Я мог бы это дело на себя взять; на то мне наука английская зело пригодится.
Светлейший князь круто развернулся на скамье и во все глаза уставился на приезжего. Дворянин Углов говорил ровно те самые слова, которые сам князь совсем недавно произнес в разговоре с Екатериной!
– Что? – внезапно охрипшим голосом произнес светлейший. – По-твоему, сами Долгоруковы могли извести Петра? Ты можешь раскрыть этот их воровской умысел?
– Я не говорю, князь, что обязательно раскрою, – проговорил Углов. – Но попытаться можно, даже нужно.
– Это славно! – сказал Меншиков, вновь откидываясь на подушки сиденья. – Надобно было бы тех воров на свет вывести! Так ты от меня «добро» на такой розыск получить хочешь?
– Именно так, – подтвердил приезжий дворянин. – Покорнейше прошу ваше сиятельство выдать мне бумагу для приказных, воевод и прочих чиновников, в каковой предписывалось бы мне препятствий в расследовании не чинить, а всячески способствовать. Да и помещение какое неплохо бы иметь. Мы с братом пока на постоялом дворе обретаемся, а там дорого, да и нечисто.
– Это я сделаю. Будешь иметь и бумагу, и помещение, – обещал Меншиков. – Завтра же явись ко мне во дворец. Тут каждый знает, где это. Я тебя там же, у себя во дворце, и определю. Места у меня там много. Да, а почему ты сказал «мы с братом»? Что за брат?
– Ваня, меньшой мой, – объяснил Углов. – Он тоже за границей обучался, только не у законников, а у живописцев. Его послали в Италию. Он там парсуны учился писать, свою науку также превзошел. Вот мы с ним вместе и вернулись. Я, конечно, могу его отдельно поселить, квартиру снять с мастерской…
– Нет, не надобно отдельно, – решительно заявил Меншиков. – Живописные мастера мне тоже нужны. Особливо ежели они в Италии науку проходили. Новая императрица на престол взойдет, ее персону и деяния запечатлеть надо будет. Пускай твой брат с тобой живет. Найду ему место под мастерскую и денег дам, чтобы красок купил, холстов, чего еще надобно. И тебе выделю на расследование. Вот мы и приехали. Мне идти надобно. Значит, завтра же подходите оба!
– Непременно будем, ваше сиятельство! – обещал Углов.
Глава 4
Светлейший князь Александр Данилович говорил правду. Его дворец действительно знал каждый житель Петербурга. Усадьба князя Меншикова была построена даже раньше покоев самого царя и стала первым каменным зданием Северной столицы. Когда дворец был возведен, Петр так полюбил его, что проводил в нем больше времени, чем в собственных помещениях.
Княжеский дворец, занявший всю стрелку Васильевского острова, царь называл посольским домом. Он любил принимать там иноземных дипломатов.
Здесь же давались первые в России ассамблеи. В этом здании Петр праздновал свадьбу сына Алексея – кто же знал, что тот окажется изменником? – с Шарлоттой. Позже у Меншикова государь отмечал и бракосочетание своей племянницы Анны Ивановны с герцогом Курляндским.
Да и утверждение Меншикова о том, что дворец его весьма обширен и места в нем для гостей хватит, тоже было правдой. Помимо главного корпуса, где жил сам князь и проходили балы и ассамблеи, тут имелись еще два флигеля. Во дворе стояли многочисленные постройки для слуг и гостей. Многие помещения в них пустовали. Так что жилье для мастера сыскного дела Углова и его брата-живописца во владениях Меншикова вполне могло найтись.
Выполняя предписание князя, новоиспеченные братья на следующий день в десятом часу отправились на Васильевский остров. Постоялый двор «Амстердам», где они остановились по прибытии из-за границы, находился на Казанской улице, близ канала. Как мягко определил Углов в беседе с князем, там было нечисто, а говоря по правде, просто грязно. Поэтому путешественники во времени были рады предстоящему переезду.
В тот же день, что и братья, в столицу империи прибыл еще один Петровский пенсионер. Звали его Игорь Сергеев сын Дружинин. Он тоже приехал из Англии, где изучал инженерное дело и работал на верфях в Бирмингеме.
Он приплыл в Петербург на том же корабле, что и братья Угловы, и остановился на постоялом дворе вместе с ними. Разумеется, все это оказалось простой случайностью. В том, что трое русских людей, путешествовавших на голландском судне, познакомились и остановились вместе, не было ничего особенного.
Братья заняли комнату чуть побольше, инженер – другую, поменьше, но такую же убогую. Делать было нечего. С гостиницами в Петербурге в ту пору еще не сложилось.
Через несколько дней, прожитых на постоялом дворе, трое Петровских пенсионеров по-настоящему сдружились и много времени проводили вместе. Правда, в то утро, когда так называемые братья Угловы отправились во дворец князя Меншикова, инженер туда не пошел. Его никто не звал.
По пути к резиденции светлейшего братья не могли не заметить суеты на улицах. Все флаги возле присутственных мест были приспущены и перевязаны черными лентами. Владельцы многих лавок окутывали свои вывески темным крепом. Там и сям собирались кучки людей, которые что-то оживленно обсуждали.
Братья подошли к одной из них, чтобы послушать, о чем там говорят.
– Верно ли, что император Петр Алексеевич скончался? – спросил степенный купец с окладистой бородой у человека во фризовой шинели, по виду – мелкого чиновника.
– Да, сей слух верный, – подтвердил канцелярист. – Вон и пушки в крепости стреляли, и флаг над дворцом приспущен.
– Помяни, Господи, его душу! – с чувством произнес купец, сотворив крестное знамение. – Хотя был государь зело крут, но сколь держава при нем укрепилась! Будет ли так и впредь?
– Должно быть! – заявил третий участник разговора, судя по одежде иноземного кроя и короткой бородке, моряк. – Ведь преемницей Петра будет не кто-то другой, а его супруга, императрица Екатерина! Сегодня с утра все флотские экипажи ей к присяге приводили. И в Кронштадте, мне друзья сказывали, было то же самое.
– И что флотские? – осведомился Углов, тоже решив вступить в разговор. – Охотно ли присягали императрице?
– Не просто охотно, а с великой радостью! – ответил человек с бородкой. – Нам, военному да морскому люду, никого иного на троне не надобно. Все знают, что Екатерина о флоте радеет.
Узнав таким вот образом последние новости и послушав комментарии к ним, братья продолжили путь к дворцу. Дорогой они разговаривали, стараясь, чтобы никто не слышал их.
– Слушай, я только сейчас заметил, что мостовая-то деревянная, – проговорил Ваня.
По дороге он непрестанно вертел головой, оглядывался по сторонам.
– А какая она должна быть, по-твоему? – сказал в ответ Углов. – Каменные только спустя полстолетия появятся. Скажи спасибо, что такая есть.
– Мостовая деревянная, а дома каменные, – не унимался Ваня, рассматривая здание, строящееся на Гороховой улице, по которой они шли. – Я раньше, когда читал про каменные дома в Петербурге, думал, что речь о кирпиче идет. А это, оказывается, и в самом деле камень! Насколько же труднее с ним работать!
– Да, кирпича в империи в это время еще мало было, – сказал Углов.
Он в отличие от меньшого брата старался держаться степенно, головой не вертел.
Когда Ваня совсем остановился возле стройки, стараясь разглядеть все подробности, старший брат сделал ему замечание:
– Да не пялься ты так на все! Обращаешь на себя внимание! Все сразу увидят, что ты приезжий!
– Ну и что тут такого? – беспечно откликнулся Ваня. – Я и в самом деле приезжий. И потом, я ведь живописец, мне и положено по сторонам смотреть. Я, может, вид разглядываю, какой хочу писать. Вот сяду завтра на этом месте да начну рисовать, как Петербург строился.
– Вот тут ты заблуждаешься, – сказал Углов. – В это время в России на пленэре никто еще не работал. Так разве что эскизы делали, а картины писали в мастерских. Тоже мне, Ренуар выискался!
Когда братья прибыли во дворец, шел уже одиннадцатый час. Они доложили лакею, торчащему у входа, о своем прибытии, но тот велел им ждать.
– Светлейший князь подняться еще не изволил, – заявил он. – Ежели его сиятельство вам назначил, то ожидайте в гостиной.
– А что, князь всегда так поздно встает? – спросил старший брат. – Я слышал, что он, напротив, уже с утра на ногах.
Слышать об этом Углов, разумеется, не мог. В Лондоне, а тем более в Бирмингеме, где он жил месяц перед отъездом, мало кто знал о существовании князя Меншикова, а тем более – о его привычках. Но в книгах, которые подполковник изучал перед заброской, говорилось, что князь, как и царь Петр, встает рано.
– Да, по обычаю, светлейший князь раньше солнца поднимается, – подтвердил слуга. – Но то в обычный день. А тут вон какое печальное событие приключилась. Император Петр в эту ночь скончался. Светлейший князь с ним неотлучно находился, только под утро во дворец вернулся и спать лег. Так что ждите. Там, в гостиной, уже много просителей собралось. Вы ступайте туда и сидите.
Братья вошли в гостиную и обнаружили там десятка три мужчин разного звания. Больше всего было молодых дворян. Как видно, они пришли просить светлейшего князя о продвижении по службе. Тут сидели и стояли вдоль стен вельможи в камзолах, украшенных золотыми кружевами, люди в купеческих кафтанах, во флотских мундирах, даже в простонародных армяках.
Ваня по выработавшейся годами привычке уже открыл было рот, чтобы спросить, кто здесь последний и за кем надо стоять.
Но Углов догадался о его намерении, вовремя толкнул названого брата в бок и прошептал:
– Молчи! Здесь так не принято!
– Но как же мы узнаем, когда наша очередь? – недоумевал Ваня. – Ведь еще, наверно, люди придут, уже после нас!
– Может, и придут, – отвечал руководитель группы. – А спрашивать не надо. Тут, Иван, очереди нет. Хозяин сам определяет, кого первого принять, а кого вообще за дверь отправить.
– А нас он туда не выставит? Смотри, какие тут важные персоны сидят.
– Будем правильно себя вести, не выставит, – не совсем ясно ответил мастер сыскного дела и на дальнейшие Ванины домогательства уже не реагировал.
Ждать им пришлось не слишком долго. Не прошло и получаса, как дверь, ведущая во внутренние покои дворца, приоткрылась, и оттуда вышел молодой офицер, скорее всего, помощник князя.
Быстро оглядев зал и оценив посетителей, он произнес:
– Светлейший князь изволил пробудиться. Однако дела требуют его присутствия в других местах, поэтому приема сегодня не будет. Приходите в пятницу.
Офицер скрылся, а в гостиной поднялся гул. Посетители принялись обсуждать неприятное известие. Поговорив, они один за другим потянулись к выходу.
Однако Углов уходить не собирался.
Меншиков встал до полудня не потому, что выспался. Привычка к раннему подъему не позволила князю слишком долго оставаться в постели. Кроме того, светлейшего ждали важные дела, связанные с возведением на престол Екатерины Алексеевны.
Вчерашнее голосование Сената было лишь первым актом этой драмы. Вторым стало приведение к присяге Екатерине воинских и флотских частей. Этим весь остаток ночи занимались единомышленники князя, канцлер Головкин и вице-канцлер барон Остерман.
Но успокаиваться было еще рано. Следовало привести к присяге всех чиновных и служилых людей, а затем и простой народ. Требовалось организовать достойные похороны великого государя Петра, а затем готовить коронацию императрицы. Все это были дела неотложные.
Вот почему около одиннадцати часов Меншиков проснулся так резко, словно его кто-то толкнул. Он тотчас позвал лакеев и приказал, чтобы они одевали его для выхода.
Потом светлейший князь выпил кофею. Эту привычку, как и раннее пробуждение, он также позаимствовал у Петра.
Князь направился к выходу. В гостиной к нему навстречу неожиданно шагнул вчерашний щеголь со стальными глазами.
– Вы уже приготовили документы, ваше сиятельство? – спросил он.
Князь от неожиданности опешил. Так с ним разговаривали немногие. Человек в щегольском камзоле, имя которого светлейший забыл напрочь, изъяснялся с отменной учтивостью, однако тон его был лишен малейшего подобострастия, оказался исключительно деловым.
Да и какие документы? О чем речь?
Меншиков смутно помнил, как что-то обещал этому дворянину, приехавшему из-за границы. Тот предлагал ему что-то важное, интересное, но вот что именно?
Заморский щеголь словно подслушал мысли светлейшего и в тот же миг пришел ему на помощь.
– Я предлагал вашему сиятельству провести дознание относительно злодеев, которые могли отравить императора Петра, – напомнил он. – Вы это мое намерение поддержать изволили, обещали мне документ изготовить для содействия оному розыску.
– Верно! – вскричал Меншиков. – Правильно говоришь. Я вспомнил! Имя твое тоже. Кирилла Углов ты. Я еще обещал тебя у себя во дворце пристроить. Да, ты еще что-то насчет брата говорил, который с тобой приехал. Где он?
– Иван здесь, со мной, – отвечал Углов.
Ваня тут же выдвинулся из-за спины старшего брата и поклонился.
– Хорошо, идем в кабинет, – заявил князь. – Брат пускай здесь подождет, а мы с тобой пойдем. Скажи вознице, чтобы ждал, – приказал он, повернувшись к секретарю. – И как скажешь, тоже ко мне в кабинет ступай, нужен будешь.
Углов вслед за князем поднялся на второй этаж дворца, поражавшего своим великолепием. Стены кабинета, в который они вошли, были отделаны ореховым деревом. Между окон висели гобелены. По углам стояли аллегорические фигуры из мрамора.
– Садись, – сказал Меншиков. – Вот табак первостатейный, из испанских заморских владений. Попробуй.
– Спасибо, непременно воспользуюсь, – отвечал Кирилл, доставая короткую, но довольно дорогую трубку, специально приобретенную в Англии.
В обычной жизни подполковник Углов не курил. Однако ему предстояло отправиться в эпоху, где эта пагубная привычка была обязательным атрибутом служивого человека, особенно из высших сословий. Такая мода, введенная Петром, укрепилась, и противиться ей было нельзя. Поэтому одним из элементов подготовки к заброске в восемнадцатый век для Углова стало приобщение к этой пакости.
Меншиков достал свою трубку с длинным чубуком, чиркнул кресалом, разжег ее, дал прикурить гостю. Оба уселись в кресла и пару минут молчали, окутываясь облаками пахучего дыма.
Тут дверь открылась и вошел давешний секретарь князя.
– Ты, Никита, бери гербовую бумагу, перо и вставай за конторку. Я тебе документ диктовать буду, – обратился к нему Меншиков.
Молодой человек, не говоря ни слова, подошел к высокому шкафчику, достал из ящичков необходимые принадлежности и приготовился к работе.
– Ну и как будем писать? – обратился Меншиков к Углову. – Дан, мол, сей рескрипт служилому человеку Кирилле Углову – каков, кстати, твой чин?
Этот вопрос, как и многие другие, был рассмотрен в период подготовки к заброске. Начальство решило дать Углову тот же самый чин, который соответствовал его званию подполковника.
Поэтому Кирилл Андреевич уверенно ответил:
– При отправке на обучение за границу я имел чин седьмого класса, был надворным советником, ваше сиятельство.
– Намек твой понимаю, – заявил Меншиков. – Хочешь сказать, что теперь, когда ты обогатился изрядным опытом, негоже тебе столь малый чин иметь, к тому же статский.
Тут надо заметить, что согласно петровской Табели о рангах штатские чиновники занимали положение значительно ниже военных, если даже находились с ними в одном классе. В этом сказывалось предпочтение, которое царь-реформатор отдавал военной службе.
– Но я пока не могу твой чин менять, – продолжил Меншиков. – Вот проведешь свой розыск, тогда и посмотрим, какой тебе чин дать: коллежского советника или, скажем, полковника. А может, наоборот, до асессора понизить. Ладно, это я так, шучу. Уверен, что розыск твой будет успешен. Значит, дано сие надворному советнику Углову в том, что он имеет от светлейшего князя Меншикова и канцлера Головкина… Да, Никита, пиши так. Я канцлеру скажу, он возражать не станет, а бумага важней выйдет. Ага, имеет поручение учинить розыск относительно измены князей Долгоруковых, которые нашего императора Петра извести задумали. Так пойдет?
– Очень хорошо изложено, ваше сиятельство! – похвалил Углов.
Подполковник внимательно изучил по литературе характер своего собеседника, а также нравы той эпохи, в которой он сейчас находился. Кирилл знал, что лесть здесь являлась обязательным элементом общения с вышестоящими персонами. Отказ от нее запросто мог быть сочтен грубостью.
– Все хорошо, я бы только в конце немного поправил, – продолжал надворный советник. – Почему мы только князей Долгоруковых упоминаем? Словно нам все наперед известно и виновник уже найден. На заседании Сената сколько противников у Екатерины обнаружилось! И Голицын, и Репнин, и члены синода поддакивали. Может, там целый заговор имелся? Надо бы всех проверить. Потому я написал бы без имен, таким вот образом: «Надворный советник Углов имеет поручение учинить розыск относительно злодеев, которые нашего императора Петра извести задумали, невзирая на чины их».
– Ты так полагаешь? – Светлейший князь удивился, нахмурился и взглянул на надворного советника так, словно впервые его увидел. – Не пойму я тебя, – признался Меншиков. – Тебе злодея указывают, только бери под белы рученьки и допрос ему учиняй. Я уже и государыне шепнул про измену Долгоруковых. Так что тебе позволят арестовать сих вельмож и пытку им учинить. Тут они непременно признаются. Зачем же турусы на колесах разводить, других неведомых воров искать?
– Так меня по английской науке учили, ваше сиятельство, – смиренно ответил Углов. – Самые известнейшие аглицкие сыщики Шерлок Холмс и доктор Ватсон сию премудрость мне преподали. По той науке выходит, что нельзя заранее, до розыска, злодея указать. Так невинного человека можно осудить, а настоящего вора не найти.
– Наука, говоришь? – задумчиво произнес светлейший. – Ну, коли она так велит, то ладно. Только смотри, ежели за ненужными розысками упустишь Михайлу Долгорукова – головой мне ответишь. Не боишься?
– Нет, не боюсь, ваше сиятельство, – отвечал Углов.
– Хорошо, быть по сему, – заявил Меншиков. – Пиши, Никита, как он сказывал. Потом мне зачти.
Секретарь дописал бумагу и прочитал ее. Углов знал, почему светлейший князь не стал смотреть документ сам. Как и предполагали многие историки, Александр Данилович Меншиков так и не удосужился научиться писать и читать и оставался неграмотным.
Выслушав секретаря, князь решительно поставил под документом замысловатую закорючку, скрепил ее печатью и подал готовый рескрипт Углову.
– Вот тебе нужный документ! – сказал он. – Приступай к поиску злодеев немедля! О результате будешь мне лично докладывать. Да, а насчет покоев для тебя и брата – вот секретарь тебе покажет. Никита, и денег ему дашь. Сам знаешь, где малый кошель лежит. А мне ехать пора, и так задержался сверх всякой меры.
