Андрей Гончаров
Чисто царское убийство
Глава 5
Секретарь Меншикова не только производил впечатление исключительно деловитого и знающего человека. Вскоре выяснилось, что он действительно был таким. Первым делом этот человек отпер бюро, стоявшее в углу, достал оттуда кошелек и вручил его Кириллу.
– Вот, держи, сударь, – сказал он. – На первое время вам с братом должно хватить. Теперь надо думать, где вас разместить. Тебе удобней будет, чтобы в вашем жилище отдельный вход имелся. Через парадное крыльцо не хочешь ходить?
– Да, это было бы самое лучшее, – согласился надворный советник.
– Тогда я вас в западный флигель определю, – решил секретарь. – Его только на днях отделывать закончили, там еще не жил никто.
Они спустились в гостиную, захватили с собой Ваню, все еще томившегося там в ожидании, и через заднюю дверь вышли во двор усадьбы. Мужики уже убрали снег, выпавший за ночь. Двор был совершенно чист. Посреди него торчали ровные ряды посаженных деревьев – основа будущего парка.
– Вон там, подальше, у нас людские, кладовые для припасов, – объяснял секретарь. – Направо – восточный флигель, а налево – ваш, западный. Сейчас я вас туда проведу и все покажу.
– Ты скажи сперва, как тебя зовут, – предложил Углов. – А то неловко.
– Никита Сараев, – отвечал секретарь. – Имею чин двенадцатого класса, поручик. Твое имя мне известно. – Секретарь обернулся к Ване и спросил: – А ты, стало быть, будешь его младший брат?
Ваня представился и рассказал свою легенду.
– А, так ты живописец! – воскликнул Сараев. – Теперь понятно, почему светлейший распорядился тебя при дворце поселить. Он страсть как любит, когда его пишут. У нас во дворце уже четыре парсуны Александра Даниловича имеются, все иноземными мастерами исполнены.
– Вот теперь и Ваня свою работу к ним добавит, – с усмешкой заявил Углов.
Тем временем они дошли до флигеля. Поручик открыл заднюю дверь и стал показывать братьям их комнаты:
– Вот тут твоя, надворный советник, эта для брата твоего. Вот здесь, в большой зале, он может устроить живописную мастерскую. Дальше чуланы для слуг. Кстати, когда они прибудут?
Углов слегка замялся. Этот вопрос они с Ваней как-то упустили.
– У нас пока слуг нет, – признался он. – Сам понимаешь, мы только что из-за границы прибыли, еще не успели завести все, что нам надо.
– А что же на корабле у вас вовсе ни единого слуги не было? – удивился Сараев. – Кто же вас одевал, платье, сапоги чистил, еду готовил?
– Еду на корабле повар готовит для всех, – объяснил Углов. – А платье нам пришлось самим чистить. Места там мало, слуг с собой взять нельзя. Мы, признаться, так мучились, так страдали из-за этого – слов нет.
– Так нельзя. Это непорядок! – решительно заключил секретарь. – Уже нам, чинам двенадцатого класса, положено слугу иметь, тем более тебе, сударь, да и брату твоему. А то вас за самозванцев каких почитать будут. Опять же, кто готовить станет, убирать? Ежели у тебя, Кирилл Андреевич, своих крепостных нет, чтобы из их числа слугу взять, можно у кого из дворян одолжить на время или нанять вольного человека. Но с этими трудность имеется. Как узнаешь, честный он человек или нет? А ну как вор? Знаешь, что мы сделаем? Я переговорю с нашим управляющим хозяйством, Игнатом Тимофеевичем, и скажу, чтобы он вам двух человек прислал. У светлейшего холопов много, пару легко подыскать можно.
Углов с Ваней переглянулись. Брать к себе во флигель посторонних, которые будут слышать все, во всяком случае, многое из того, что говорят господа, им не хотелось. Тем более это будут люди Меншикова, которые легко могут все пересказать своему хозяину. Но и отказываться, оставаться вовсе без слуг, возбуждать толки по этому поводу тоже было нельзя.
– Конечно, поручик, подыщи нам слуг, – сказал Углов. – А то и правда перед людьми стыдно будет. Ты только постарайся, чтобы они не из болтливых были. Я, по приказу светлейшего, тайное расследование провожу, о том могу с братом и другими людьми беседовать. Не нужно, чтобы эти разговоры до чужих ушей доходили.
– Не беспокойся, ваше высокоблагородие, подыщу тебе молчунов, – сказал Сараев и усмехнулся: – Если не понравятся, обращайся ко мне или к управляющему. Он в другом флигеле живет. У него же, у Игната Тимофеевича, спросишь экипаж для выезда. Конюшни и каретные у нас на левом берегу расположены. Сюда, на остров, сам понимаешь, им по летнему времени не добраться. Зимой сани ездят, но лошадей все равно там держим, на левой стороне.
– Экипаж? – переспросил Углов. – Да тут вроде все недалеко, и пешком пройтись можно.
– Ты что, мужик какой или бродяга, чтобы ноги мять? – удивился Сараев. – Твой брат еще может пешим образом обойтись, а ты – надворный советник, тебе экипаж положен. Так что смело подходи к управляющему, он не откажет. Ну вот, вроде я все вам показал. Засим счастливо оставаться, – сказал поручик и удалился.
Когда братья остались одни, Ваня в изнеможении рухнул в кресло.
– У меня такое ощущение, что я все утро бревна таскал, – пожаловался он. – Или по минному полю ходил. Все время боюсь ошибку допустить, что-то не то сказать. А теперь еще эти слуги! Ведь им нас подслушать ничего не стоит. Где же тогда разговаривать? Во дворе, что ли?
– Да, трудностей будет много, – согласился Углов. – А чего другого ты ожидал? Знал ведь, куда отправляемся. Разве в Италии у тебя не так было?
– Нет, гораздо легче! – заявил Ваня. – Ведь я там был иностранец, дикий московит. Какой с меня спрос? Я мог любые ляпы допускать, да и общался в основном с художниками. Мы говорили все больше о живописи. Да и вообще нравы там попроще. А тут на каждом шагу титулы, чины. И в языке нельзя ошибиться.
– Да, нельзя. Надо постоянно за собой следить. Думаешь, мне легче? Ничего, справляюсь. А что касается разговоров, как-нибудь выйдем из положения. Я ведь сюда еще и Игоря приглашать собираюсь. Нам придется часто говорить о делах. Может, будем на это время слуг куда-то отсылать. А если надо друг другу что-то важное сказать, придется прибегать к английскому языку. Что-нибудь придумаем, не раскисай.
– Да я не раскис, просто устал, – заверил Ваня названого старшего брата и спросил, чтобы доказать, что он бодр и готов к работе: – Так с чего мы начнем?
– Не с чего, а с кого, – ответил Углов. – С врачей, конечно. Мы ведь еще там, у нас, это обсуждали. Если допустить, что Петр был убит, то надо будет признать, что сделать это можно было лишь одним способом – отравить царя. Учинить такое мог прежде всего врач. Петра постоянно лечили два доктора – Блюментрост и Бидлоо. Кроме них, во время болезни привлекались еще немец хирург Паульсон и итальянец Аццарити. Вот с ними со всеми и надо побеседовать.
– А кто-то другой разве не мог дать царю яд?
– Мог, конечно. Но другому человеку сделать это было бы куда труднее. Петр до последних часов находился в сознании. Он не взял бы никакое лекарство из чужих рук. Разве что жена…
– А Екатерину ты совсем исключаешь из числа подозреваемых? Ведь у нее был мотив. У нас на глазах ее провозгласили императрицей вместо Петра, – сказал Ваня.
Углов не спешил отвечать, испытующе глядел на своего младшего брата.
Ваня постоял, что-то припоминая, потом сказал:
– Да, ты прав, что в это не веришь. Я ведь был там, у постели Петра, слышал разговор Екатерины с Меншиковым. Нет, она не притворялась, действительно любила своего мужа и не хотела его смерти.
– Вот видишь! – назидательно произнес Углов. – Нечего всех подряд подозревать, как это делает светлейший князь. Он только и думает, как с нашей помощью Долгоруковых погубить. А у нас задача другая. Нам необходимо установить истину! И спешить тут не следует. Надо дождаться, пока врачи проведут вскрытие тела покойного и придут к каким-то выводам.
Поздним вечером второго февраля лейб-медик императорского двора Иван Лаврентьевич Блюментрост прибыл из Зимнего дворца. Там он вместе с другими докторами – Бидлоо, Паульсоном, своим братом Лаврентием – исполнял печальную обязанность: проводил вскрытие скончавшегося государя Петра.
Как врач, Иван Блюментрост мог быть довольным результатом этой процедуры, столь ужасающей обычных людей. Она показала полную правоту лейб-медика Блюментроста. Он заранее назвал причины болезни и смерти императора и оказался прав.
Еще там, во дворце, возле стола, где проводилось вскрытие, Иван Лаврентьевич обменялся некоторыми суждениями с коллегами. Они согласились с ним в том, что именно ему, лейб-медику покойного, надлежит писать заключение о результатах вскрытия.
Доктор переодевался в домашнее платье и как раз обдумывал формулировки этого заключения. Одновременно он принюхивался к соблазнительным запахам, доносившимся из кухни.
Вдруг в дверь опочивальни просунулась голова Тимофея, его старого слуги.
Тут следует заметить, что доктор Блюментрост, конечно же, проживал в Петербурге в Немецкой слободе и носил голландскую фамилию, но родился в Москве. В обиходе он пользовался русским языком и слуг набирал в основном местных, поскольку они были дешевы.
– Ваше благородие, там господин какой-то важный пожаловал, разговора требует, – произнес Тимофей.
– Какой еще важный господин? – недовольно пробурчал медик. – Скажи, что я сегодня никого не принимаю, у меня дело государственной важности. Да и поздно уже.
– Я уже точно так докладывал его милости, – отвечал опытный слуга. – Говорил, что ты, Иван Лаврентьевич, только что из дворца приехал, покойным императором занимался. А он в ответ, мол, и сам оттуда, и дело его касается как раз покойного императора.
Нехорошее предчувствие вдруг возникло в душе доктора Блюментроста. В течение последнего месяца великому императору становилось все хуже. Никакие меры, принимаемые медиками, не помогали. За это время доктору не раз доводилось слышать о подозрениях, возникших у особ, близких к престолу.
Дескать, только ли естественные причины виноваты в том, что император, всегда такой крепкий, вдруг не может справиться с болезнью? Нет ли здесь злого умысла?
Намеки эти высказывали прежде всего светлейший князь Александр Данилович Меншиков и вице-канцлер барон Остерман. Но доносились они и от людей противоположной партии, например от князя Петра Алексеевича Голицына.
Правда, человек, особенно приближенный к Петру – его царственная супруга Екатерина Алексеевна, – никаких упреков врачам не делал и во всем им доверял.
Поэтому, узнав о том, что Сенат провозгласил Екатерину императрицей, доктор Блюментрост вздохнул с облегчением. Он решил, что никаких неприятностей после смерти Петра ему ожидать не приходится. Иван Лаврентьевич уже и с коллегой Бидлоо успел на эту тему переговорить там же, у прозекторского стола. Он встретил в нем человека, мыслящего сходно.
Но ведь мнение государыни императрицы могло и перемениться. В Петербурге имелись люди, которые были способны нашептать ей что-то злое. Не с этим ли связан поздний визит неизвестного господина и его настойчивость?
– А как зовут этого настойчивого посетителя? – спросил Блюментрост.
– Про то он не сказывал, – отвечал слуга. – Говорил только, что прибыл от светлейшего князя Александра Даниловича.
– От Меншикова, значит, – пробормотал лейб-медик. – А может, и нет в этом ничего? Ладно, проси! – приказал он Тимофею. – Да крикни Гришку, пусть поможет мне снова одеться.
Спустя некоторое время лейб-медик вышел в гостиную, где его дожидался посетитель. Человек этот Ивану Лаврентьевичу сразу не понравился. Такие стальные глаза были у людей, служивших в Преображенском приказе у графа Петра Толстого или у генерал-прокурора Павла Ягужинского. От подобных персон в любом случае не приходилось ждать ничего хорошего.
– Приветствую вас, сударь мой, – произнес Блюментрост. – С кем имею честь? Чему обязан столь поздним визитом? Может, тебя недуг какой одолел?
– Надворный советник Кирилл Андреев сын Углов, – представился гость. – Я действительно прибыл по поводу недуга. Только не моего, а покойного императора. Мне поручено произвести дознание и строгий розыск о причинах смерти царя Петра. Могу показать рескрипт на сей счет.
– Не надо, зачем рескрипт, – махнул рукой Блюментрост. – Что ж, милостивый государь Кирилл Андреевич, ты обратился по адресу. Об интересующем тебя предмете я лучше кого иного рассказать могу, потому как только что завершил вскрытие тела покойного государя. Было бы правильно нам с тобой отправиться во дворец, где я показал бы тебе бренные останки императора. Там ты сам мог бы убедиться в правдивости моих слов.
Делая такое предложение, лейб-медик имел свой расчет. Лишь очень немногие из служилых людей могли бестрепетно вынести вид вскрытого трупа. На то требовалась особая сноровка, достигаемая медиками в анатомических театрах. Даже мастера сыскного дела, люди суровые, и те тут пасовали.
Иван Лаврентьевич всерьез надеялся, что поздний гость откажется от такого любезного предложения. Затем он покорно выслушает все, что сочтет нужным поведать ему лейб-медик. На этом свидание будет окончено.
Однако вышло иначе. Надворный советник Углов, как видно, был сделан из другого теста.
Он выслушал предложение лейб-медика и спокойно заявил:
– Можно и результаты вскрытия посмотреть, если покойника еще не зашили. Но вначале мне хотелось бы ознакомиться с вашим заключением. У меня нет оснований сомневаться в его правдивости, но пока я не слышал ни слова.
Услышав такой ответ, доктор встревожился еще сильнее. Этот поздний визитер, как видно, был человеком опытным. Такой умник мог подметить малейшее противоречие в рассказе.
– Вообще-то я еще не писал свое заключение, – сказал лейб-медик. – Я как раз собирался это делать, когда ты пришел. Но я могу изложить тебе основное, что войдет в мой отчет. Государь наш Петр в течение жизни своей страдал различными болезнями. В молодые годы у него случались нервные припадки и судороги. Это было следствием ужасных впечатлений, полученных во время известного бунта стрельцов. Мучили государя и боли в желудке, но тут мы успешно применяли лечение водами из разных источников, как наших, расположенных в Олонецкой провинции, так и зарубежных. Последние пять лет императора мучило расстройство мочевого пузыря, на медицинском языке именуемое стриктурой.
– Ну да, у него было сужение мочеиспускательного канала, это мне известно, – заявил ночной гость. – Но ведь вы вставляли ему катетер, моча отходила. Почему же произошло воспаление?
Изумлению доктора Блюментроста не было границ.
– Откуда тебе известно сие, сударь мой? – вскричал он, вскочив со стула. – О том только лейб-медики между собой толковали! Так ты тоже врач, причем весьма сведущий?
– Нет, я не врач. – Углов покачал головой. – Я же тебе сказал: мне поручено провести расследование. А для этого я уже успел кое с кем побеседовать и кое-что узнать. Но не все. Например, я так и не понял, почему болезнь императора приняла такую острую форму. Ведь в последние дни уже никакие средства не помогали, верно?
– Да, так оно и было, – признался Блюментрост. – Он еще ранее, в ноябре, простудился, спасая тонущих матросов возле Лахты. Тогда у него сделалась горячка. Мы втирали ему в грудь топленое гусиное сало, а к вискам пиявки прикладывали. Эти средства помогли, государь пошел на поправку. Но когда на Крещение он вновь простудился, принимая участие в освящении купели, все лекарства стали бесполезны. Воспаление не прекращалось, оно перешло на мочевой пузырь. Мы дважды делали ему операции, удаляли гной, но и тут наши усилия пропали даром. У государя сделался антонов огонь.
– От которого, как ты считаешь, он и умер, – закончил за врача гость. – Но ведь у Петра были и другие симптомы. Например, судороги, а также боли в животе, рвота, частичная потеря зрения, почернение ногтей, онемение рук. Какое отношение все это имеет к мочевому пузырю?
Доктор Блюментрост вновь поразился осведомленности своего гостя, но на этот раз удивления не выказал.
– Да, все эти явления мы наблюдали, – признался он. – Ни я, ни доктор Бидлоо не знали, чему их приписать. Мы полагали, что весь организм больного пришел в расстройство, ничто не работало так, как положено.
– А вам не пришло в голову, что эти явления имеют совершенно другое объяснение? Ведь ты и сам знаешь, о чем говорят все эти симптомы.
– Да, знаю, – прошептал лейб-медик еле слышно. – Это мышьяк. Именно он оказывает такое действие.
– Стало быть, вы могли догадаться, что императора отравили, – заключил Углов. – Отчего же не сообразили? Знаний не хватило? Или смелости? А может, и другая причина была?
– Нет, не было другой причины! – вскричал доктор Блюментрост, догадавшись, куда клонит ночной посетитель. – Никто из нас не желал смерти государя! Мы делали все возможное для его спасения!
– Хорошо, это мы еще проверим, – проговорил надворный советник, поднимаясь. – Но скажи-ка мне вот что. Если государю дали яд, то кто? Ведь доступ к нему имели весьма немногие люди. Могла ли сделать это его царственная супруга или кто-то из докторов?
– Нет! – заявил Блюментрост. – Екатерина Алексеевна горячо любила государя, она не могла сделать ему зла! И мы тоже. Ни я, ни доктор Бидлоо.
– А этот итальянец, который пользовал императора в последние дни? Кажется, Аццарити, так? Или гоф-хирург Паульсон?
– Их я плохо знаю, – отвечал Блюментрост. – Поручиться за них не могу. Знаете, сударь, с кем вам надо на сей счет поговорить? С денщиком покойного императора Матвеем Герасимовым.
– С денщиком? – недоверчиво произнес гость. – Но что может сказать простой солдат?
– Матвей – вовсе не простой солдат, – поправил его Блюментрост. – Он последние десять лет неотлучно находился при императоре и пользовался его полным доверием. В прошлом году государь за беспорочную службу пожаловал Матвею звание поручика, сделал его офицером, то есть потомственным дворянином. Царь также преподнес своему слуге деревню под Смоленском, разрешил выйти в отставку, уехать в свое владение и спокойно жить там. Однако Герасимов не захотел покинуть государя, остался с ним и выполнял прежние обязанности. Это человек весьма сведущий и наблюдательный, он может многое рассказать.
– Благодарю за содействие, Иван Лаврентьевич, – сказал Углов, идя к двери. – Пиши свое заключение. Только не забудь упомянуть в нем все те симптомы, о которых я говорил.
Глава 6
Утром следующего дня, третьего февраля, к подъезду императорского Зимнего дворца подкатил возок, на дверце которого красовался вензель светлейшего князя Меншикова. Из возка вышли двое: человек средних лет с командирской выправкой, но в партикулярном платье, и юноша, тоже в гражданском.
Войдя во дворец, мужчина постарше спросил у караульного солдата, где ему отыскать царского денщика Матвея Герасимова. Получив нужные указания, посетители направились в самый конец коридора нижнего этажа. Там, в маленькой каморке, они и обнаружили Матвея Герасимова.
Это был человек лет тридцати пяти, высокого роста, одетый в офицерский мундир. Занят он был тем, что укладывал вещи в сундук.
– Здравствуй, Матвей, – сказал старший мужчина. – Я – надворный советник Кирилл Углов. По повелению канцлера Головкина и князя Меншикова провожу дознание о причинах смерти императора Петра. А это мой помощник Иван. Мы хотим тебя расспросить о последних днях жизни государя.
– Что ж, я готов ответить, – сказал Герасимов. – Садитесь, господа. Места у меня, правда, немного, кресел нет.
Углов и Ваня сели на табуреты, хозяин опустился на аккуратно застеленную кровать.
– А ты, я вижу, куда-то собираешься? – спросил Углов.
– Да, я вчера подал прошение об отставке и теперь еду в деревню, которую пожаловал мне государь, – отвечал Герасимов.
– А что ж так? – полюбопытствовал надворный советник. – Мне рассказывали, что Петр Алексеевич еще год назад предлагал тебе уйти на покой, но тогда ты отказался.
– Тогда отказался, потому что находился рядом с великим государем, – отвечал Герасимов. – Да ты сударь, судя по годам твоим, тоже успел послужить при нем и можешь оценить величие сего императора. После него таких людей на троне долго не будет.
– Но преемницей Петра стала его царственная супруга Екатерина Алексеевна, – заметил Углов. – Она обещает продолжить все то, что было начато при ее великом муже.
– Дай-то Господь, чтобы так и случилось, – сказал бывший денщик. – А только прежнего величия, размаха того уже не будет. Потому не нахожу в себе силы служить далее. Пора мне семьей обзавестись, хозяйством заняться. Отставку мою приняли, препятствий не чинили. Или у вашей милости есть возражения?
– Нет никаких. Я просто интересовался, – сказал Углов. – А вопросы у меня к тебе вот какие. Лейб-медик Иван Блюментрост ознакомил меня с результатами вскрытия тела государя и с историей его болезни. Так я узнал, что у императора в последние дни наблюдались те самые симптомы, которые бывают при отравлении. Потому первый мой вопрос такой: как ты считаешь, могло ли случиться, что царь Петр был отравлен?
– Значит, были такие признаки? – переспросил Герасимов. Прежнее угрюмое выражение исчезло с его лица, глаза заблестели: – Вот и я сходно думал! Не мог государь так быстро умереть своею смертью! И потом, ему ведь двадцать второго числа лучше стало. Почему же потом вновь началось воспаление?
– Значит, и ты считаешь, что императора могли отравить, – проговорил Углов. – Теперь самый важный вопрос: кто и как это мог сделать? Подумай, не спеши с ответом.
Бывший денщик не торопился. Он весь ушел в себя, перебирал в памяти один эпизод за другим.
Потом Матвей медленно проговорил:
– Проще всего, конечно, врачам было отраву какую государю подсунуть. Они ж ему много чего давали, могли и яд преподнести. Да только не верится как-то.
– Почему?
– Да не такие это люди, – ответил Герасимов. – Что Иван Лаврентьевич, что Николай Ламбертович Бидлоо. Я ведь их столько лет знал, сколько государю служил. Иван Лаврентьевич императора в Прутский поход сопровождал, по морям с ним плавал. Они столько опасностей вместе пережили!.. Государь его любил, отличал. А доктор Бидлоо сколько всего полезного для государя сделал! Важно, что оба они до денег не жадные. Так отчего бы эти лекари на вражью сторону переметнулись? Нет такой причины.
– Все равно врачи остаются пока под подозрением, – заявил Углов. – Но пойдем дальше. Кто, кроме них, мог отравить государя?
– Да почитай что никто. – Герасимов развел руками. – Императрицу я даже в мыслях оскорбить подозрением не могу. Она государя ой как любила и отравить никак не могла. Если на нее думать, тогда и на себя самого тоже пальцем показать надо.
– Хорошо, тогда я по-другому спрошу. Не кто, а как его могли отравить? Чем?
– Опять же ничем, кроме лекарств. В последнюю неделю Петр Алексеевич ничего не ел. А как отраву дать, если не с едой? Он же… Хотя постой!
Видимо, мысль, пришедшая на память любимому денщику Петра, была такой неожиданной, столь яркой, что заставила его вскочить с кровати. Глаза Матвея заблестели.
– Было такое, чем государь мог отравиться! – воскликнул Герасимов. – Лакомство это из новых будет. Слово забыл… Конфекты, вот!
– Что за конфекты? – заинтересовался Ваня.
С тех пор как они вошли во дворец, он, кажется, в первый раз открыл рот.
– За пять… нет, шесть дней до того, как государь умер, вдруг у него на столике возле кровати появились эти самые сласти, – начал рассказывать бывший денщик. – Стояли они в вазе, вроде китайской. Меня ночью с Петром Алексеевичем не было. С ним оставались императрица и Николай Ламбертович. Я утром прихожу и вижу: Екатерина Алексеевна на кушетке спать изволит – вот тут, за ширмой. На столике конфекты стоят, и государь их ест. Тут я доктора и спрашиваю, откуда, мол, такое угощение? Он отвечает, что ночью приходила какая-то девушка, вроде из дворцовых, и принесла. А государь услыхал нас и говорит: «Да, была тут красавица. Как с небес голубь слетел. Она и угощение принесла». Я спрашиваю: «Неужели так хороша?» Государь отвечает: «Чисто ангел. На супругу мою, на Катю похожа». Я тогда значения этому не придал. Мало ли кто принес. Может, вице-канцлер Остерман передал, он до сладкого охотник, или еще кто из приближенных. А государю конфекты эти полюбились. Он до вечера половину их съел и на другой день тоже брал. А через два дня ему вдруг хуже стало, воспаление началось.
– А куда потом делись эти конфекты? – спросил Углов. – Ведь государь их не все съел?
– Нет, не все, – подтвердил денщик. – Как ему хуже сделалось, он уже ничего в рот не брал. Дня два после того эта вазочка еще стояла. А потом вдруг пропала. Мне бы тогда же следовало этому удивиться. Ведь обычно у государя со стола я все убирал. Но эту вазу не трогал.
– А девушку, похожую на ангела и императрицу Екатерину, ты не видел?
– Нет, девушка та больше не появлялась.
– Выходит, ее, кроме самого Петра Алексеевича, видел только доктор Бидлоо? – спросил Ваня.
– Выходит, что так, – подтвердил Герасимов.
– Нет, не так, – поправил его Углов. – Мы с тобой только что проходили мимо комнаты покойного государя. Там и сейчас, после его смерти, возле двери стоит часовой. Значит, и в ту ночь, когда приходил этот ангел с конфектами, солдат там был и видел эту девицу. Доктора Бидлоо, как я понимаю, теперь во дворце нет?
– Нет, – подтвердил Герасимов. – Его и в Санкт-Петербурге не сыскать. Он к себе в Москву уехал.
– Ну вот, доктора мы спросить не можем, – сказал Углов. – Зато часовой никуда не делся. Сейчас мы с ним и побеседуем. А тебя, Матвей, я попрошу пока что отложить свой отъезд. Может, мне придется тебя еще о чем-нибудь расспросить. Это ненадолго – на неделю, может, на две. Повременишь?
– Для такого дела повременю, – отвечал бывший денщик.
Углов с Ваней пошли разыскивать дворцового коменданта, чтобы через него познакомиться с часовым. Долго искать его им не пришлось. Не успели они сделать и нескольких шагов, как увидели высокого человека в офицерском мундире, в парике и при шпаге, стремительно идущего им навстречу. Рядом широко шагал, без труда поспевая за офицером, рослый солдат-преображенец.
– В казарме нет, на кухне тоже. В болото он, что ли, провалился, этот ваш Уткин? – услышали гости из будущего грозный возглас офицера.
Интуиция подсказала Углову, что он видит перед собой как раз того человека, который ему в данную минуту был нужен.
– Простите, сударь, не вы ли являетесь комендантом Зимнего дворца? – спросил он.
– Да, я комендант, – ответил офицер. – Капитан Рыбников. С кем имею честь?
– Надворный советник Углов. Я провожу расследование обстоятельств кончины нашего государя Петра Алексеевича. Поэтому мне нужно допросить вашего солдата, который стоял в карауле у спальни императора.
– Хорошо, я найду его, – заявил Рыбников. – Изволь только немного обождать. Мне надобно несколько помещений дворца проверить, и после того я к вашим услугам, милостивые государи.
– А что за срочная проверка? – уточнил Углов. – Чего ищете?
– Не чего, а кого, – отвечал комендант. – Солдат у нас один пропал. Давненько его хватились и по сию пору никак найти не можем.
– Вот оно как… – протянул Углов.
Нехорошее предчувствие кольнуло его.
– А что за солдат? Где он в последний раз службу нес?
– Солдата зовут Василий Уткин, – отвечал Рыбников. – А где он службу нес? Право, не знаю.
Видно было, что вопрос поставил его в тупик. Но тут ему на помощь пришел солдат:
– Я, ваше благородие, могу об том сказать, – заявил он. – Потому как это я Василия сменил на посту возле царской опочивальни.
– А когда это было? – спросил Углов.
– Когда? – Солдат поскреб в затылке. – Да уж давненько. Дней пять тому.
– Да как же пять? – заметил на это комендант. – Василий у нас как раз столько дней назад и пропал. Больше было!
– Да, верно! – воскликнул солдат. – Тогда еще государь Петр Алексеевич живой был. Значит, неделю тому мы с ним на посту стояли.
Теперь уже Углов не сомневался в том, что речь идет о том самом солдате, который был ему необходим. Этот человек и впустил в спальню Петра неизвестную девушку с вазой, в которой лежали сладости.
– Ну-ка, служивые, давайте вместе искать вашего Уткина, – сказал Кирилл. – Как я понял, он мне как раз и нужен. Где вы его до сих пор смотрели?
– Как где? – Комендант пожал плечами: – На кухне, в лакейской. Я было подумал, что у него подружка закадычная среди прислуги завелась. Но там его нет.
– А в дровяном складе искали? – спросил Углов. – В гардеробных? В кладовых, где припасы хранятся?
– С чего бы это он там оказался? – удивился Рыбников. – Прятаться, что ли, от меня решил? С какой стати? За ним проступков никаких не числится.
– Теперь уже числится! – заверил его Углов. – Проступок солдата в том, что он видел слишком много. Он не сам прячется, ему помогают. Ну-ка, где у вас кладовые?
– Загадками изволишь говорить, сударь, – хмуро сказал комендант. – А что касательно кладовых, то внизу они, где и положено. Только у меня от них ключей нету. Они у дворцового домоправителя Фрола Потаповича. Он всем хозяйством заведует.
Некоторое время они потратили на поиски домоправителя. В конце концов тот обнаружился на кухне, где наблюдал за приготовлением обеда. Домоправитель с недоумением встретил требование незнакомого надворного советника о выдаче ключей от кладовых, гардеробных и складов. Но при этом господине был комендант, уважаемый Фролом Потаповичем и разыскивающий пропавшего солдата. Поэтому домоправитель протестовать не стал и ключи выдал.
Сыщики осмотрели кладовые, перешли в гардеробную. Углов один за другим открывал шкафы, где хранились мундиры царя, платья императрицы Екатерины Алексеевны, сундуки с мягкой рухлядью – собольими и песцовыми шубами, горностаевыми жилетками и кафтанами, прочим добром. Он нырял рукой вглубь, старался что-то нащупать. То же самое делал и его спутник, тихий юноша Ваня. Комендант и домоправитель смотрели на все эти действия с явным недоумением.
Во второй комнате всем вдруг почудился странный запах, которого никак не должно было быть в этом месте, где хранилась царская одежда.
– Никак кровью пахнет? – вопросительно произнес капитан Рыбников. – А еще мертвечиной.
Ему никто не ответил.
Ваня направился к сундуку, стоявшему в углу, и откинул крышку. Запах сразу усилился, да так, что все зажали носы. В сундуке, поверх собольих салопов императрицы, лежало скрюченное тело в солдатском мундире. На груди и на шее мертвеца зияли раны. Кровь, вытекшая из них, пропитала всю одежду, хранившуюся в сундуке.
Комендант подошел, перевернул тело и глянул в лицо мертвецу.
– Точно, это он, Васька Уткин, – сказал Рыбников. – Кто ж так его, а?
