Андрей Григорьевич Силенгинский
13/13
– А-а-а, – глубокомысленно ответил я. – Ну, все ведь нормально? Переход совершился?
– Совершился!.. – в голосе Бронича появились нотки раздражения. – Машина сгорела!
– Сгорела?! – я поперхнулся. – Но…
– Это не девон, – тихо и мягко проговорил Бронич. – Машина не выдержала нагрузки, сбросив нас где-то по дороге. Назад мы теперь не вернемся.
Я молчал. Может, обхватить голову руками и покачаться из стороны в сторону? А поможет? Огляделся вокруг, на этот раз внимательней. Как я уже говорил, лес. Самый обычный лес, на мой взгляд. Ничего доисторического. И птицы поют.
– Бронич, а где… то есть, когда мы?
– Кайнозой. Практически наверняка четвертичный период, – с готовностью ответил тот.
Я осмотрелся еще раз.
– Не знаю… По-моему, все выглядит вполне современно.
Бронич вздохнул.
– Я только что сказал тебе то же самое. Некоторые признаки говорят о том, что мы не отдалились от точки старта и на сто тысяч лет.
Ну, по мне что четыреста миллионов лет, что сто тысяч – разница непринципиальная. Можно, наверное, и здесь выжить. Но вот то, что люди никогда не смогут вернуться назад и попробовать восстановить цивилизацию – это страшно.
И тут мне в голову стукнуло. Да так стукнуло, что аж зазвенело в ушах и пересохло в горле. Бронич, наверное, прав, называя меня невеждой, но кое-что я все-таки читал. И фильм по Би-Би-Си смотрел.
– А знаешь, Бронич, я, пожалуй, могу тебе сказать, какое сейчас время, – спокойно говорю, изо всех сил стараюсь не сорваться.
– Что? – смотрит на меня совой, моргает и не понимает ничего. Уч-ченый!..
– Сейчас, Бронич, приблизительно сорок тысяч лет до рождества Христова.
– Почему? – спрашивает.
Я говорю медленно, с паузами, словно самому тупому ученику в классе теорему Пифагора втолковываю.
– Потому что. Около сорока тысяч лет назад. На Земле появились. Первые настоящие люди. Откуда они появились – до сих пор не было ясно. Поздравляю в твоем лице всю земную науку с раскрытием этой великой тайны.
Голова у Бронича все же работает, дошло практически сразу. Ну, похватал чуток ртом воздух, схватился еще раз руками за голову для проформы, а потом кивать начал.
– Да, – говорит. – Вероятней всего так оно и есть. Это наиболее логичное предположение. Оно все объясняет, все… – и пальцами в воздухе зашевелил, что-то, видать, про себя прикидывает.
– Нет, а я все же одного не пойму. У нас же все знания двадцать первого века. Почему тогда нас ждет каменный век?
Бронич уже в себя пришел и снова улыбается слегка снисходительно.
– Джефф, Джефф! Что стоят все наши знания без техники, без инструментов и даже без металлов? Да, я знаю, как сделать ветряную мельницу или даже электростанцию, но что с того? Что мы можем голыми руками? Ни-че-го, Джефф! Думаю, для того, чтобы научиться делать приличные каменные ножи, потребуется несколько поколений. А тогда, – он выразительно махнул рукой, – какие там мельницы…
– Значит, каменный век, Бронич?
– Каменный век, Джефф! Видишь, как получается, – он словно бы виновато развел руками. – У человечества нет вчерашнего дня, если смотреть из нашего сегодня. Зато никогда еще человек не мог быть так уверен в том, что у него есть завтра.
Философ!
– А послезавтра? – спросил я. Риторически.
– Послезавтра, увы, человек лишен. Сегодня, завтра… и снова сегодня.
Здорово, ничего не скажешь. Чем больше я об этом думал, тем сильнее путались мысли. Голова шла кругом и в конце концов думать надоело. Хотелось не то плакать, не то кричать. Я выбрал второе.
– А кто мне говорил, что парадоксов времени не бывает? – заорал я на маленького толстяка, стоящего передо мной. – Что же это тогда, по-твоему? Откуда вообще взялись люди, ты мне можешь объяснить?
Я плюнул себе под ноги и пошел прочь, не дожидаясь ответа. Мне опять не хотелось видеть Бронича.
– Ты куда, Джефф? – услышал я жалобный голос.
– Пойду, сделаю пару наскальных рисунков, – зло кинул я, не оборачиваясь. – Или колесо изобрету.
Вдалеке раздался грозный звериный рык. Я остановился.
– Хотя нет. Изобрету я, пожалуй, для начала лук со стрелами…
Раз болван, два болван…
Бывает же так. Сидишь себе в кабинете, никого не трогаешь, до конца рабочего дня (пятницы, между прочим) сорок минут, за окном солнышко светит и птички поют… Ну ладно, приврал насчет птичек, не поют они, не сезон. Нет мне никакого дела до их пения, суть от этого не меняется – обстановка идиллическая, настроение благодушное, гармония с самим собой и окружающим миром полная. И вдруг – бац!
«Бац» пришел в виде телефонного звонка. Звонок городского телефона вполне мог означать что-нибудь безобидное вроде ошибки номером или внезапного интереса кого-либо из старых приятелей. Но надрывался телефон внутренний. Я пронзил его испепеляющим взглядом, однако мерзкий агрегат даже не покраснел. Наоборот, тренькнул в очередной раз с каким-то особым ехидством. Пришлось трубку поднять.
– Капитан Погорелов слушает, – тоскливо отрапортовал я.
Мысленно я скрестил пальцы даже на ногах. Бывают же чудеса, правда? Скажем, Семену лень было добираться до меня из соседнего кабинета, и он воспользовался телефоном, чтобы позвать меня завтра на рыбалку…
– Валентин? Зайдите к Сергею Александровичу, – и так тоже бывает: дивно звучащий женский голос рушит все иллюзии.
Сорок минут до конца рабочего дня, говорите? Все, забыли.
В приемной Катя Михайловна потешно изобразила сочувствие – опустила уголки надутых губок и сделала бровки домиком.
– Проходите сразу, Валентин, шеф ждет.
– Эх, Катя Михайловна, за что ты меня так, а? – улыбкой Пьеро я укорил секс-символ нашего отделения.
Она не удержалась, хихикнула.
– Не виноватая я, он сам позвал!
Он сам был в кабинете один и вид имел усталый до изможденности. Только меня этим не купишь, любит шеф такой вид и прекрасно умеет его нарисовать хоть во сне, хоть с шампуром в одной руке и стаканом вина в другой. У меня опыта поменьше, но я изо всех своих скромных сил постарался отзеркалить. Мол, пахали на мне всю неделю до кровавых мозолей, но сейчас уже глаза с тоской смотрят туда, где можно обрести хоть каплю отдохновения. Чтобы, значит, в понедельник с новыми силами… Нет, я не ребенок, я знаю, что бесполезно. Но правила игры нарушать негоже.
– Присаживайся, Валентин Савельевич, – сказал полковник.
Плохая примета. Когда шеф проговаривает твое отчество не зажевывая окончания, это как минимум к хлопотам. И если бы к пустым – не с нашим счастьем. Хуже только обращение на «вы», тут уже пахнет неприятностями вплоть до неполного служебного…
Я примостился на краешек кресла и не удержался от длинного тягостного вздоха. По всем правилам театрального искусства, с маской трагизма на лице, с вздыманием и обрушиванием плеч.
– Не вздыхай, Валентин Савельевич, – поморщился шеф. – Да, не кофе я тебя пить позвал. И все понимаю, пятница, планы… Преступники, понимаешь, совсем не уважают право работника полиции на отдых!
Куда деваться, улыбнулся я этой искрометной шутке, слышанной мною от шефа в различных вариациях раз двадцать. Дослужусь до полковника, буду личный состав на лояльность аналогичным способом проверять. Зашел, скажем, в курилку, рассказал бородатый и несмешной анекдот. И смотришь, какая сволочь позволила себе не заржать…
Мечты, мечты. Не бывать мне полковником. Через полтора года стукнет сорокет, и наградят меня майорскими звездочками в комплекте с пенсионным удостоверением. Такая у нас, «болванов», судьба. Впрочем, не могу сказать, что она меня так уж не устраивает. Мне б еще нормированный рабочий день… Но невозможно иметь все. Любишь кататься – люби и катайся.
– Дело появилось. Срочное, – сообщил шеф.
Информативность сообщения – уверенный твердый ноль. Дела у нас имеют обыкновение именно появляться, и если бы не очередное, не было повода меня вызывать. Версия «попить кофе» была отметена в предыдущем блоке. А несрочные дела доходят до меня рабочим порядком, не через шефа лично. Но я киваю с сосредоточенным видом и получаю вознаграждение в виде каких-никаких подробностей:
– Ювелирный на Чехова выставили ночью. Грамотно выставили, все сливки сняли, а мелочевку не тронули. Ущерба на полсотни миллионов, и все в одну сумку впихнуть можно.
Прощай, свободный вечер! А может, и суббота… Смиряюсь по большому счету, но без последней робкой попытки обойтись не могу:
– Почему я, Сергей Александрович? Вон Сеня уже почти две недели балду пинает.
Вы меня сволочью не считайте, пожалуйста. Взвалить работу на плечи ближнему своему – святое право и даже обязанность каждого работника полиции. Семен мне друг, но выходной дороже. Он бы на моем месте поступил точно так же. Да и поступал уже, и еще не раз поступит… На кого-то абстрактного спихнуть все равно не получится – нас всего четверо «болванов» и две «болванки» в отделении. И все друзья.
– Твой психотип ближе, – кривится шеф. – Да и вообще…
Вот это «да и вообще» явно главенствует. Психотип может идти лесом, на меня в мае такого кадра накладывали, что более полную противоположность сложно представить. Неделю потом в себя приходил. Все потому, что мне среди всех «болванов» в нашем отделении не посчастливилось быть самым опытным. И процент давать самый высокий. Я в последнее время все чаще ловлю себя на мысли, может, я не самый умный, а как раз наоборот? Самые умные работают вполнакала и, посмеиваясь, в меня пальцем тычут…
– Кто выставил-то? – снова вздыхаю, на этот раз обреченно.
Шеф берет со стола картонный скоросшиватель, развязывает тесемочки, достает верхний лист бумаги и аккуратно подвигает ко мне. Твою ж мать, когда этот атавизм отомрет уже, а? Двадцать лет назад я наивно полагал, что сразу после того, как уйдет на пенсию все начальство, воспитанное на бумажках. Черта с два! Нынешние генералы на горшках с планшетами сидели, но папки с тесемочками непобедимы.
Я беру лист и первым делом изучаю фото. Представительный мужчина сорока – сорока пяти лет. Лицо умное, волевое. Взгляд пронзительный. Не нравится мне это, такой точно не по пьяни набедокурил, такой все тщательно рассчитает и просчитает…
Бородинский Дмитрий Николаевич. Имя мне ничего не говорит, да и не должно, разумеется. Рецидивистов нынче практически не осталось. Начинаю читать досье… Глаза сначала лезут на лоб, потом сами, без всякого моего участия ввинчиваются в лицо шефа.
– Да, – он кивает и пожимает плечами с каким-то виноватым видом. – Майор полиции в отставке. Твой бывший… э-э… коллега из Воронежа.
Майора полиции я б еще стерпел более-менее спокойно. Всякое бывает, полицейских не из числа ангелов господних набирают, все мы человеки. И получше, и похуже есть. Но другого «болвана» на себя напяливать раньше не приходилось. Не по себе мне как-то от этой мысли.
Полковник несколько суетливо дергает плечами.
– Не знаю, что его натолкнуло… Репутацию имел хорошую, характеристика с места службы – хоть в президенты. Вышел на пенсию три года назад, никуда больше устраиваться не стал, да и зачем – пенсия у вас сам знаешь… В деньгах не нуждался, по крайней мере, явно. Никаких кредитов, склонности к азартным играм не имел.
Болтовня это все. Пустая. Что в досье написано, я и сам прочитать смогу. А что не написано, я через час-другой лучше шефа знать буду. Да и лучше кого бы то ни было, включая жену и ближайших родственников Бородинского.
Вальяжно разваливаюсь в кресле, разве что ноги на стол не кладу. Приспускаю веки, глядя на мир сквозь решетку ресниц.
– Вводи в дело, Саныч, – бросаю небрежно.
Теперь, когда становится очевидным, что отвертеться от работы не удастся, я бурею мгновенно. Потому что имею право и потому что пошло все к черту. Я теперь не капитан Погорелов, я оператор матричного наложения в процессе подготовки. Попробуй тронь, у меня нервная организация знаешь какая? Тонкая. Шаг влево, шаг вправо – разбалансировка, кривой настрой, и все, работа насмарку. На девяносто процентов это туфта, но оставшихся десяти хватает, чтобы нашу наглость терпели. Катя Михайловна по большому секрету рассказала, что Нинка вообще любит шефа за чаем гонять. Хотя, может, и врет, сложно такое представить про нашу скромницу, краснеющую от самого невинного комплимента.
Шеф с готовностью кивает и запускает вирт-карту города. Слава Богу, здесь прогресс дозволен, не пальцем по бумажке елозим и не фотки застывшие разглядываем. Чип привычно свербит в затылке, откликаясь на сигнал. Секунда, и мы с шефом вдвоем на пустынной залитой солнцем улице.
– Сделай ночь, Саныч, – это я просто капризничаю. Но имею право, магазин-то ночью брали, хочу, значит, проникнуться атмосферой.
Полковник – здесь он килограмм на пять стройнее, чем в действительности, – молча соглашается и чуть заметно морщит лоб. И – ночь. Даже у Бога, наверное, не получалось так ловко отделить тьму от света. Вечно меня в плохом настроении на богохульство тянет. А хорошему настроению взяться неоткуда.
Стою, никуда не спешу, осматриваюсь в свете фонарей. И шеф не торопит, знает мою манеру работать. Она ему может нравиться, а может не нравиться, только палки считать наш полковник хорошо умеет. Я почти уверен, что главное мое преимущество над коллегами – тщательная подготовка. Тот же Семен пальцем у виска крутит, когда я рассказываю, что и час, и полтора могу с делом знакомиться. Ты, говорит, не следак и не опер, что ты там вынюхиваешь? Отпечатки ищешь? И ржет. Пускай ржет, я не обижаюсь. Хорошо смеется тот, кто больше премии получает.
Стоим мы прямо напротив магазина «Алмаз». Никакой фантазии у владельца, мог бы назвать к примеру… к примеру… А, черт, у меня тоже с фантазией беда. Значит, снимаю претензию, пусть будет «Алмаз». Вывеска, кстати, шикарная, голографическая, словно из бриллиантов в оправе сложенная. И витрины богато выглядят. Тут я хмыкаю, еще бы, если цацек на полста лямов унесли и что-то еще на развод осталось.
Чехова – вообще «магазинная» улица, по соседству витрины сплошь, от гастронома до – забавная хохма – магазина бижутерии. Но «Алмаз» выделяется, это да. Разве что «Силуэт» может слегка посоперничать, девки условно-одетые глаз радует. Хорошие манекены сейчас делать начали, достоверные. И чего раньше эти пугала пластмассовые ставили? Не могу поверить, будто ничего другого не умели.
– Камеры высветить? – осторожно спрашивает шеф. Всем своим видом показывая, что это ни в коем случае не просьба поспешить, нет-нет.
Выгнать его из вирта, что ли? Вопросы возникнут, все равно смогу задать, а глаза хоть мозолить не будет. Нет, пусть торчит рядом. Это моя маленькая локальная мстя.
– Конечно, – пожимаю плечами.
Вся улица разукрашивается маркерами зеленых огоньков. Да уж, мышь не проскочит. А вот бывший дяденька-полицейский взял и проскочил… Как же его по горячему не взяли, интересно. То есть, на самом деле интересно, и ответ я скоро узнаю, потому что на дурачка-то дяденька никак не похож. До такой степени не похож, что не нравится мне это дело.
Словно услышав мои мысли, шеф сказал:
– Смотри, – после чего добрых два квартала, включая «Алмаз», погрузились во тьму, а огоньки камер на них окрасились красным. – За четыре минуты до кражи произошла авария на подстанции, электроэнергия отключилась. Все ТСО1 зависли, разумеется. Автономное энергоснабжение заработало через двенадцать минут, это нормальный показатель, более или менее точно просчитываемый. В этот промежуток «Алмаз» и вскрыли. Грубо вскрыли, механически.
Полковник снова включает освещение, только камеры оставляет помеченными красным. Указывает на дверь в «Алмазе». Действительно, грубо, хотя и не без изящества. Вырезали замок автогеном или чем-то подобным. Здравствуй, двадцатый век!
– Что за авария? – интересуюсь.
Не мое это дело совершенно, и больше никто из «болванов» таким вопросом бы, наверное, не задался. И я не уверен, что ответ мне что-то даст. Но так я работаю.
Шеф разводит руками.
– Технари наши закопались в эту подстанцию по самые яйца и маму на кон ставят, что авария самопроизвольная. Рубахи на себе рвут, никакой диверсии, говорят.
Я хмыкаю, шеф с готовностью отвечает кривой усмешкой.
– Ага! Замкнуло что-то ни с того, ни с сего, а тут как раз наш Бородинский мимо проходил. С автогеном и большой сумкой. Чего бы не воспользоваться… Я нашим, конечно, уши на задницы натянул, только больше для проформы. Даже мне понятно: выходит, спец посерьезней над подстанцией поработал. Выше головы не прыгнешь. Они хоть частично реабилитировались.
Я вопросительно поднимаю бровь.
– Чип-детектор с «Алмаза» оживили-таки. Четыре часа колупались, но инфу вытянули. Так на Бородинского по чипу и вышли.
Победных ноток в голосе полковника не слышно, и я его понимаю. Раз уж с Бородинским такой спец работал, подобный успех наших компьютерных гениев он наверняка предвидел. И то, что мы его личность рано или поздно вычислим, понимал. Но это его не смущало.
В России ему надолго не укрыться. Разве что в глухих деревнях, но люди не для того ювелирные ломают, чтобы до конца своих дней аромат сена с навозом вдыхать. А в любом самом провинциальном городке он на каком-нибудь детекторе засветится. Даже заходить куда-то необязательно, мимо магазина или конторы какой пройдет слишком близко… Беда в том, что тридцать восемь стран мира к Конвенции не присоединились, причем по крайней мере десяток из них – вполне цивилизованные. Там найдется частная клиника, которая и чип вырежет, и овощем человека не оставит – и пишите письма. Здравствуй, сладкая жизнь под новым именем.
Если Бородинский уже в одной из этих стран, все наши потуги по большому счету бессмысленны. Ну, оставим маленький процент на счастливый случай. Наш плюс – не так просто сейчас страну покинуть, не засветившись. Наш минус – все-таки нет ничего невозможного. Всех кротовьих нор не перекроишь.
Значит, надеемся, что уйти за границу Бородинский еще не успел, и стараемся взять его до перехода. Задача, ставшая в последнее время типичной.
И снова нехорошее ощущение внутри. Кому, как ни бывшему полицейскому все это понимать… Все он предвидел. И идентификацию своей личности, и привлечение «болвана». Выходит, считает свои шансы выйти победителем как минимум не ниже наших.
– Охрана почему не приехала? – спрашиваю.
Шеф сплевывает. Вернее, делает вид – функции слюновыделения в вирте все-таки не прописаны.
– А не было сигнала на пульт!
От дурацкого вопроса «как не было?!» я удерживаюсь. Что тут непонятного – одной самопроизвольной аварией больше, одной меньше…
Захожу внутрь магазина, исследую все помещения, рассматриваю прилавки. Несколько раз прошу шефа сменить картинки «было» и «стало». Готовился Бородинский, понятное дело, заранее и тщательно. Никакого особого погрома после себя не оставил, взял только то, что хотел, и остальное не трогал.
Полковник изо всех сил скрывает признаки нетерпения. Наверняка ведь думает, что я его специально злю, время затягиваю. Пусть думает. Я ни одной детали пропустить не хочу. Наконец вздыхаю и машу шефу рукой – закругляемся, мол. Он тоже вздыхает – с облегчением. Вываливаемся в кабинет.
– Скинь мне данные с камер за последние дни, когда и сколько раз Бородинский в «Алмаз» заходил, – прошу я.
Данные падают на чип практически мгновенно, шеф явно подготовился.
– На соседних камерах, которые не отключались, Бородинский засветился? – спрашиваю без особой надежды.
Шеф мотает головой.
– Не нашли пока. Ищем.
Оно и понятно. Камеры наблюдения – не чип-детекторы, от них знающий человек может укрыться. Если неизвестно ни точное место, ни точное время. Бородинский мог уходить с места преступления пешком, а мог на машине – не на своей, разумеется. И направлений для ухода несколько. Работа кропотливая, и рано или поздно должна-таки успехом закончиться. Только вот у нас весь вопрос и заключается между «рано» и «поздно».
Дольше тянуть нет смысла, я, в конце концов, тоже сегодня хочу домой попасть.
– Пошел грузиться, – я встаю с кресла.
Шеф тоже поднимается, жмет мне зачем-то руку и бормочет малоосмысленные пожелания. Ага, успехов в труде и большого счастья в личной жизни. Слушать все до конца мне лениво, на автопилоте иду в операторскую. Даже на Катю Михайловну в приемной не смотрю.
У Федоровича грустные глаза несправедливо побитой собаки, как будто это не он на меня, а я на него сейчас буду маску надевать.
– Чего тоскуешь, Инквизитор? – бодро спрашиваю я.
– А куда деваться? Если уважаемый лично мной человек Инквизитором обзывается, – меланхолично отвечает Федорович, глядя не на меня, а на экран.
– Так ты же начал еще до того, как я обозвался, – резонно замечаю.
Федорович жмет сутулыми плечами и оправляет без того безупречную прическу.
– Мне присущ дар предвидения. При этом акцентирую твое внимание, я никогда никого из вашего брата болванами не именовал.
Я тоже плечами повел.
– Ну и зря. Болван – это звучит гордо.
– Раньше гордо звучало человек…
– Так это когда было! Сейчас я бы не стал обобщать.
Трепемся мы так, пока Федорович аппаратуру настраивает. Да не то, чтобы настраивает, все у него заранее подготовлено, просто такой ритуал, поелозить мышкой по экрану, верньеры пошевелить. Мне время дает расслабиться за шутками-прибаутками.
Только насчет «болванов» я почти и не шучу. Во всем мире таких как мы на жаргоне называют «бланками». У нас вроде бы тоже поначалу попробовали, и даже приживаться словечко стало, но потом какой-то остряк «болванами» окрестил. За глаза. Но мы услышали и с каким-то извращенным удовольствием подхватили. Суть-то та же – заготовка, болванка… Но по мне «бланк» даже обидней звучит. Чем-то казенным, неодушевленным так несет, что нос зажать хочется. А болван… Мне так думается, лет через десять это слово уже в официальных документах писать станут, а негативное значение оно при этом утратит.
Какой только чуши про нас не рассказывают. Все страшилки пересказывать неохота, но если даже не самого глупого и малообразованного обывателя спросить про «болванов», он начнет что-то про пересадку сознания лепить. Или памяти.
Первое – совсем ерунда, второе – лишь слабая тень правды. Чужое сознание пересадить невозможно, да и кто бы на такое согласился? Тут уже нужно полным болваном без всяких кавычек быть. Мне моя личность дорога, я к ней как-то привык, знаете ли. Так что нам не пересаживают, а накладывают. И не само сознание, а его слепок, психо-эмоциональную матрицу. Что-нибудь про «мыслить, как преступник» слышали? Вот это про нас, причем в настолько прямом смысле, что прямее только прямая кишка. Следователь, само собой, во все времена пытался поставить себя на место преступника, только далеко не всегда это у него получалось. Потому что в одной и той же ситуации один человек побежит налево, второй – направо, а третий спрячется. Для разрешения данной проблемы следователи нас, «болванов» и используют. На короткое время мы становимся копией преступника – с теми же мышлением, темпераментом, реакциями.
Воспоминания чужие нам в черепушки не впихивают. Не резиновые они, черепушки. Да и технологий таких пока нет. Слава Богу, наверное. Так что, когда Федорович закончит изображать настроечную деятельность и наложит на меня Бородинского, я не буду помнить, чем тот занимался за день, за месяц и за год до последнего снятия матрицы. Но отголоски всех воспоминаний восприму. В виде эмоций и чувств, симпатий и неприязней. Всяких побочных эффектов при этом до черта, но нас интересует главное: я постараюсь понять, как Бородинский провернул дело с ограблением и что может предпринять впоследствии. Именно, куда побежит, где спрячется, и как будет переходить границу.
Стопроцентной гарантии успеха, разумеется, нет и быть не может. Но раз нас, «болванов», все еще держат, а временами даже холят и лелеют, смысл в нашей работе есть.
– Кто дело ведет? – спрашиваю.
По-хорошему, этот вопрос стоило шефу задавать, Федорович ответа может и не знать. Но я как-то расстроился сегодня.
– Тимощук, – информирует Инквизитор. Все он знает, зараза. Впрочем, тут же следуют пояснения. – Заходил уже, любопытствовал…
Тимощук, это хорошо. Нравится мне с ним работать. Везунок он. Не самый опытный, не самый грамотный, может, не самый умный. Но везучий. Причем, перманентно везучий, а значит, у везения есть серьезное обоснование. Либо сделка с дьяволом, либо чуйка природная. Работает то и другое примерно одинаково.
– Давай уже, Инквизитор, жги напалмом.
– Готов то есть? – ради проформы спрашивает Федорович.
– Всегда готов. Аки пионер!
Федорович усмехается.
– Не по возрасту тебе про пионеров знать.
– А я начитанный!
Инквизитор щелкает мышкой и словно открывает потайной клапан, напускающий в мою голову густой туман.
Первая стадия наложения – самая неприятная. Для меня лично, за остальных не скажу, не любопытствовал. Это дурной тон такими интимными вещами интересоваться. Прежде чем на меня кого-то наложить, нужно меня из меня выгнать. Натурально в безликую заготовку превратить. Еще раз посоветую глупым историям про лоботомию не верить; в роботов нас тоже никто не превращает. Все ты понимаешь, все помнишь и все чувствуешь. Настроение, например, у меня как было плохим, так и осталось. И капля меда в этой бочке дегтя – удовлетворение от предстоящей работы с Тимощуком – тоже никуда не делась. Только как-то все безразлично стало. Неважно, несущественно.
Я на себя словно со стороны смотрел. Это, наверное, самая правильная ассоциация. Вот сидит капитан Погорелов, недовольный, раздраженный, желающий поскорее попасть домой, но осознающий, что хрен что из этого получится. Непонимающий, на что бывший «болван» Бородинский рассчитывает, но понимающий, что на что-то все же рассчитывает явно. И от этого еще более раздраженный…
И я вроде бы отчетливо понимаю, что этот самый Погорелов – я и есть. Только вот исключительно умом понимаю, а не душой, сердцем или еще какой печенкой. Все проблемы Погорелова для меня – чужие и посторонние. Как и радости, впрочем.
Хорошо, что длится эта стадия недолго. Дурное дело нехитрое, ломать – не строить, и все такое прочее. Маска Бородинского начинает наползать на меня по всем фронтам. Осторожно, неспешно, прощупывая путь перед каждым шагом. И тоскливое ощущение пустоты исчезает.
…Я болею за «Спартак». Это почему-то влезает в меня едва ли не самым первым. За «Спартак», как это ни нелепо для полицейского. А куда деваться, если «спартачами» были и отец, и дед, если я в четыре года впервые на трибуне надел красно-белый шарф. По этому поводу постоянно возникают пикировки с коллегами, обычно шуточные, но иногда, под воздействием винных паров…
…Обожаю грузинский коньяк. В молодости предпочитал армянский, но несколько лет назад изменил ему в силу обстоятельств – и обрел новую любовь. А водку не признаю вообще, в случае чего предпочту остаться трезвым. В последний раз пил ее на похоронах отца. Стакан за стаканом и так и не сумел опьянеть…
…Не переношу банкетов, фуршетов и прочих алкогольно-массовых мероприятий. Если уж пить – то в тесной компании людей, с которыми есть о чем поговорить. В идеале – тех, с кем есть о чем помолчать…
…Странные они – мужики, предпочитающие блондинок. Или брюнеток, рыжих, шатенок. Никогда не мог их понять. Что за разница, какой цвет волос? Вот длина – другое дело, длинные женские волосы – мой маленький фетиш…
…Машина должна быть мощной и быстрой. Это важнее, чем внешний вид и комфорт салона. Потому что машина – тот же дикий зверь, и чем он сильней, тем сладостнее пьянящее чувство превосходства, когда его укрощаешь. Мужчина – это охотник и воин, что тысячи лет назад, что сегодня…
Процесс наложения ускоряется. Становится невозможным отделить одну волну от другой, они нахлестываются, накатываются все вместе, со всех сторон, быстрее, быстрее…
Легкий щелчок в голове. Хотя я и без него понимаю, что наложение закончилось. Надо потом перепрограммировать этот звук на чипе, пусть будет как сигнал микроволновки. Дзынь! Я хмыкаю и встаю с кресла, с хрустом потягиваясь.
– Как дела, Дмитрий Николаевич? – вопрошает Инквизитор.
Прежде чем ответить, я с улыбкой всматриваюсь в его лицо. Скуластое славянское лицо с большими иудейскими глазами. Забавно это выглядит.
– Дурак ты, Инквизитор, и шутки у тебя инквизиторские, – говорю беззлобно. – А дела у Дмитрия Николаевича сейчас ничего себе так. Лучше чем вчера на целую сумку золота и бриллиантов.
– Это надо бы исправить, – улыбается глазами Инквизитор.
– Займемся незамедлительно, – уверяю я. – Не покладая живота своего. Ой, то есть, это рук не покладая, а живота не щадя. В общем, разберемся, что там класть, а что щадить.
– Самочувствие?
– Здоровье в порядке, спасибо зарядке! – рапортую, выпятив грудь колесом. – Нет, в самом деле, очень легко маска легла. Как тут и былó. Совершенно случайно Саныч угадал – психотип близкий. И чего это я до сих пор сам не догадался ювелирный ломануть?
Инквизитор задает еще пару-тройку вопросов. Положено. Должен он убедиться, что я действительно в порядке, а не бравирую. Что, значит, в обморок не грохнусь в самый неподходящий момент. Интересно, кстати, а какой момент для обморока можно считать подходящим?
К Тимощуку захожу без стука.
– Здорово, Павло!
– Почему бы и не здорово, – соглашается он. – Ты уже?
– А так не видно? – интересуюсь. – Не замечаешь волчьего оскала и коварного прищура глаз, свойственных преступному элементу?
– Да кто ж разберет, может, ты водки хряпнул, вот тебя и перекосило.
– Какое примитивное мышление, с кем приходится работать! Давай, гражданин начальник, допрашивай! – падаю в кресло.
Работа следователя с «болваном» действительно напоминает допрос. Я ведь сейчас ментально Бородинский, родная мать не отличит. Есть у меня по сравнению с ним маленький изъян – не знаю я ответов на вопросы. Но и преимущество имеется – в желании сотрудничать со следствием.
На заре эры матричного наложения пытались следователя с «болваном» совместить. Получалось откровенно плохо. Причина банальная: хороший следователь – это тоже вполне определенный менталитет. Накладывая на себя матрицу преступника, следователь зачастую утрачивал большую часть своих навыков и способностей. С тех пор котлеты отдельно, мухи отдельно. Зато следствие целиком отдали в руки полиции.
Поговаривают, что скоро нам в помощь еще психологов выделят. Для триумвирата со следователем и «болваном». Тогда допрашивать нашего брата вдвоем будут: один знает, какие вопросы задавать, второй – как. Брехня, по-моему. Идея, может, и здравая, только деньгами сорить никто не будет. Скорее, следаков начнут на курсы какие-нибудь направлять. Без отрыва от производства.
Тимощук закатал рукава по локоть. Юмор у него такой.
Я шел по улице Чехова и с любопытством осматривался по сторонам. По настоящей улице шел, не в вирте. Давно, кстати, карту не обновляли. Память у меня не скажу фотографическая, но хорошая. Вот этого билборда в вирте нет, и на «Гастрономе» вывеску поменяли. Но по большому счету все на месте. Включая интересующее меня заведение. И я не «Алмаз» имею в виду…
