Андрей Колесников
Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара
Неформальными лидерами были Борис Львин и Андрей Прокофьев – они и создавали клуб. «Про сравнения с Москвой мы никак не думали, – говорит Дмитрий Травин. – Москва появилась только в 90-х, когда Илларионов, Львин, Дмитриев, Маневич и Михаил Киселев пошли в депутаты. Реально перестали собираться еще до похода в депутаты. Лидеры выговорились. Другие не подтянулись. Круг остался узким, поскольку толковых людей больше не было. А кто-то приходил, но уходил, как Олег Вите. Кто-то увлекся деньгами в 1988–1989 годах, когда появились возможности».
Заметными фигурами, помимо Илларионова и Дмитриева, впоследствии стали Борис Львин, с 1990-х работавший в российских дирекциях МВФ и Всемирного банка, Алексей Миллер, на определенном этапе своей биографии возглавивший «Газпром», Дмитрий Васильев, один из ключевых идеологов приватизации, в то время занимавшийся такой специфической дисциплиной, как экономика бытового обслуживания, Михаил Маневич, работавший сначала в ленинградской комиссии по экономической реформе под началом Чубайса, а затем вице-губернатором и главой городского комитета по имуществу. В 1997 году он был средь бела дня расстрелян в служебной машине членом преступной группы, связанной с известным питерским деятелем Юрием Шутовым, приговоренным в 2006 году к пожизненному заключению. Был среди участников «Синтеза» и кореевед Андрей Ланьков, который и по сию пору остается главным специалистом по Корее, прежде всего Северной. Дмитрий Травин стал одним из самых популярных в интеллектуальных кругах политическим и экономическим аналитиком.
«Дискуссии в „Синтезе“ были более острыми и содержательно интересными, – вспоминал Михаил Дмитриев. – Например, мы открыто дискутировали по поводу того, как будет распадаться СССР». С прогнозом распада Союза потом, в 1988 году, на семинаре в Академгородке, выступит Борис Львин, который тогда работал в финэковской Проблемной лаборатории Сергея Васильева, и для широкой аудитории (человек 250) это станет абсолютным шоком. Но с точки зрения «синтезовских» дебатов во Дворце молодежи в этом не было ничего особенного.
В «Лосево» состоялась ставшая апокрифической дискуссия о ваучерах. План «народной приватизации» по Найшулю был изложен еще в его книге «Другая жизнь»: каждый гражданин должен был получить по 5 тысяч именных рублей (под лозунгом «Народное – народу!»). О содержании же его доклада о ваучерах можно судить по статье, которая явно была написана по следам выступления в «Лосево» и увидела свет уже в 1989 году в сборнике «Постижение». Определение реальной цены предприятия, рассуждал Найшуль, «возможно только путем рыночной конкурентной торговли титулами собственности». А она может осуществляться «как на обычные рубли, так и на специальные боны (курсив мой. – А. К.), пущенные в обращение для приобретения общественного производственного имущества и распределения среди населения». Почему нужны боны? «Распродажа общественной собственности на обычные рубли может привести к отсечению от владения предприятиями значительных контингентов населения, не имеющих свободных денежных средств». Именно эти боны, розданные всем, по мысли Найшуля, должны обеспечить равные стартовые условия для всех в приватизации предприятий, которые после этих процедур можно будет назвать «народными»: «Каждый гражданин СССР получает равную сумму именных инвестиционных рублей (бонов), которые он может в период разделения собственности вложить целиком или по частям в любые предприятия страны».
После доклада Найшуля, который слушали только «свои», произошел, по воспоминаниям Сергея Васильева, «чрезвычайно жесткий разговор в фойе корпуса». Чубайс вспоминал: «Помню бурное обсуждение этого выступления, в ходе которого наиболее агрессивно против идеи ваучеризации с полным ее разгромом выступили некто Гайдар и некто Чубайс. Основные аргументы были примерно следующие. Это чудовищно рискованная затея, она приведет к массовой несправедливости. Степень сложности процесса и вообще степень сложности объектов – отрасли, предприятия – совершенно различная, неоднородная. Фантастически упрощается и отупляется способ приватизации: сам подход предполагает примитивизацию инструмента для обращения со сложнейшим объектом, результатом чего будут массовое недовольство и обиды. Оскорбленными будут чувствовать себя десятки миллионов граждан».
Ваучеры, утверждал Чубайс, невозможно будет реализовать с одинаковой доходностью, в результате возникнет неравенство разных групп населения. Игнатьев говорил о том, что ваучеры потенциально могут стать платежным средством и оказать инфляционное давление на экономику. Возражал и Петр Филиппов, который, правда, спустя три года, став председателем подкомитета по собственности Верховного Совета РСФСР, вместе с Дмитрием Бедняковым и Петром Мостовым напишет первые российские нормативные акты, регулирующие приватизацию, и туда будет внесена норма об именных приватизационных счетах. Это было только начало дискуссии, она продолжалась годами, притом что примерно к 1990 году придумавший еще в 1981 году ваучерную приватизацию Виталий Найшуль сам же откажется от этой идеи.
«Лосево» – это фотопортрет четырех парней в интерьере советского захолустного пансионата. Чубайс, Васильев, Гайдар, Глазков. На столе какие-то банки, граненые стаканы, и им самим слегка за 30. «Нас много. Нас, может быть, четверо» – так начинал свое стихотворение 1964 года Андрей Вознесенский, а заканчивал: «Нас мало. Нас, может быть, четверо». «Нас» было, понятное дело, гораздо больше. За кадром остался Ярмагаев, на других кадрах – Авен, Игнатьев. У плаката «Пьянству – бой» в сосновом финском лесу – хохочущий Гайдар в окружении Ананьина и Широнина, друзей из развалившейся лаборатории ВНИИСИ.
Интересно, что по интернету бродит такая версия: все эти парни – проект КГБ. Кстати, после «Лосево», где было все-таки слишком много народу и масса стукачей, интерес органов к молодым экономистам стал более прицельным. Васильева даже пригласили к финэковскому смотрящему. Но у экономистов была фигура, которая передвигалась по доске как ферзь. Как вспоминал Васильев: «Для того чтобы прикрыть нашу команду от наездов КГБ, Егор в декабре 1987 года организовал командировку на десять дней мне и Ярмагаеву в редакцию журнала „Коммунист“, чем вызвал большое возбуждение в Финэке».
Лосевский семинар, в сущности, завершил становление команды и взглядов ее представителей. Стал понятен и кадровый резервуар. После 1987-го Гайдар регулярно появлялся на семинарах, организуемых неутомимым Петром Филипповым, горнолыжником и яхтсменом, прославившимся бизнесом на выращивании тюльпанов, что позволяло финансировать в том числе и прежде всего научные мероприятия. Семинары Филиппова проходили в 1988 и 1989 годах летом на Ладоге, на Песоцком носу – длинной косе на южном берегу озера. В сугубо туристических условиях.
По сию пору Сергей Игнатьев с непреходящим изумлением вспоминает один из таких «симпозиумов» на Ладоге: «Мы проводили семинар прямо на берегу озера. И вдруг начался дождь. Над нами растянули какую-то пленку, но мы продолжали бурно дискутировать. Дикость ситуации мне стала понятна уже тогда: стоят – именно стоят! – человек двадцать под пленкой в проливной дождь и с жаром обсуждают проблемы экономики». Петр Филиппов: «Чубайс ухитрялся нами руководить. В метрах ста от нас стояла палатка, и туристы от изумления высунулись из нее и наблюдали за нами, как за полными идиотами».
Был и заметный семинар в подмосковном пансионате «Зименки», в организации которого принимали участие самые разные люди – от Константина Кагаловского и Ирины Евсеевой до Сергея Глазьева. Но ничего равного по значению «Змеиной горке» и «Лосево» уже не состоялось.
В гайдаровско-чубайсовском кругу в ту эпоху семинаров появился крупный во всех отношениях, в том числе и физическом смысле, человек. Звали его Сергей Кугушев. Многие говорили, что он из КГБ, Симон Кордонский и вовсе называл его «куратором». Формально он был советником Юрия Баталина, председателя Госстроя СССР и зампреда Совмина, а впоследствии работал в Фонде детского кино Ролана Быкова. Кугушев, по сути, был членом команды, участвовал в семинарах, катался на плавсредствах по Ладоге, отчего однажды одно из таких плавсредств чуть не перевернулось вместе с Гайдаром. Питерские реформаторы, приезжая в Москву, имели возможность останавливаться в ведомственной гостинице Госстроя. Кугушев активно общался с Сергеем Васильевым и Егором. Был тесно связан с популярным в то время интеллектуальным журналом «Век XX и мир», в первом номере которого за 1990 год можно найти его совместную статью с Константином Кагаловским (главной фигурой в журнале, выходившем под эгидой Советского комитета защиты мира, был Глеб Павловский). По просьбе Кугушева, как утверждает Кордонский, он в конце 1989 года под фамилией Алтаев (ибо сам происходил с Алтая) написал сценарий перехода от социализма к капитализму, получивший название «Сценарий X. Разговор с известным экономистом, пожелавшим остаться неизвестным». Во втором номере 1990 года он уже под своей фамилией, пародируя сам себя, написал текст «Сценарий Игрек, или Гипотеза о руководящей роли партии в 90-е годы». Статья Бориса Львина, опубликованная в № 8 за 1990 год, называлась «Долой империю!». Чтение этих текстов сегодня вызывает смешанные ощущения: с одной стороны, они чрезвычайно любопытны, с другой – в них просматривалось страстное желание отличаться от традиционной перестроечной публицистики, причем любой ценой. Прогнозы, как и все предсказания той эпохи, не отличались точностью.
Кугушев разошелся с командой на рубеже развала Советского Союза. «Извини, – сказал он Сергею Васильеву, – мне жалко империю».
Арвид Янович Пельше к концу жизни, как и Леонид Ильич Брежнев, стал персонажем анекдотов про советскую геронтократию. Например, такого. Брежнев говорит на заседании Политбюро: «Совсем плох стал Пельше, пора выводить его из руководящих органов». – «А что такое?» – «Да встречаю его тут на днях в коридоре и говорю: „Здравствуйте, товарищ Пельше“, а он мне отвечает: „Здравствуйте, Леонид Ильич, но я не Пельше“». Ходили про него слухи и иного свойства, не вполне анекдотического, – хотя кто свечу держал: будто бы к концу жизни, отвечая на звонок по первой вертушке, Арвид Янович вставал и говорил в испуге: «Слушаю, Иосиф Виссарионович!»
Ничто человеческое, впрочем, ему не было чуждо. Когда на высшем уровне в 1975-м, в Комитете партийного контроля, который Пельше возглавлял много лет, рассматривалось дело Отто Лациса, написавшего антисталинскую книгу «Перелом», рукопись которой попала в КГБ, Арвид Янович проявил неожиданное милосердие. Он, разумеется, помнил отца Лациса – Рудольфа, с которым работал еще в коммунистическом подполье в Латвии. Помнил и о том, как преследовали по партийной линии Лациса-старшего за то, что он своими руками построил себе дом. Лацис-младший вспоминал обстоятельства партийного суда: «Когда я медленно шел к своему стулу вдоль бесконечно длинного стола, я услышал слова Пельше, внятно сказанные мне в спину:
– Походка-то батькина».
И тогда партийный суд, уже готовившийся применить высшую меру партийного взыскания, понял, что глава Комитета партийного контроля, член Политбюро не хочет исключения Отто Лациса из партии. Достаточно строгого выговора с занесением, хотя и с чрезвычайно жесткой формулировкой «за антипартийные взгляды». Получалось, что взгляды антипартийные, а в самой партии человека с таким мировоззрением следует оставить – парадокс.
Кстати, столь же необычным образом Пельше повел себя в ситуации, когда разбиралось персональное дело публициста Юрия Карякина, известного прямотой своих высказываний. Арвид Янович взял и волевым решением восстановил Юрия Федоровича в партии.
Лацис – «известинец», в свое время отправившийся работать в Прагу в журнал «Проблемы мира и социализма». Его отозвали оттуда в 24 часа после обнаружения крамольной рукописи, которую пытался размножить и начать распространять Лен Карпинский, в прошлом комсомольский вожак и успешный журналист, впоследствии исключенный из партии и изгнанный отовсюду. В «Известия» Лацису вернуться не позволили, зато «спрятали» на 11 застойных лет в Институт экономики мировой социалистической системы АН СССР. Это означало академическую свободу и партийную несвободу – регулярное привлечение к написанию текстов для большого начальства, в том числе с многодневным пребыванием на подмосковных рабочих дачах.
В 1986 году Отто Лацису позвонил Иван Фролов, философ, при редакторстве которого в 1968–1977 годах журнал «Вопросы философии» занял особое место в ряду академических изданий – достаточно сказать, что его сотрудниками были Мераб Мамардашвили и Владимир Кормер. Задача Ивана Тимофеевича была более чем ответственной – перестройка главного теоретического журнала ЦК КПСС «Коммунист», который в течение 10 последних лет редактировал убежденный сталинист Ричард Косолапов, человек близкий к Константину Черненко. Влияние Косолапова, например, было достаточным для того, чтобы в свое время не состоялось назначение на позицию главного редактора «Коммуниста» Константина Зародова, много лет руководившего в Праге тем самым журналом международного коммунистического движения «Проблемы мира и социализма». С Зародовым, кстати, в свое время работал в столице ЧССР и Лацис.
Переделка «Коммуниста», транслировавшего городу и миру ключевые идеологические «послания» партии, была критически необходима Михаилу Горбачеву – аудиторию, привыкшую считать журнал источником руководящих указаний, следовало переориентировать на новые идеи и идеологемы. Это же не другие органы ЦК – журналы «Партийная жизнь», «Агитатор» и «Политическое образование», которые по своему содержанию были вторичными – они всего лишь интерпретировали уже сформулированные идейно-политические установки. «Коммунист» – место, где рождалась современная версия марксизма-ленинизма (если не считать газеты «Правда» и рабочих дач ЦК, где трудились спичрайтеры высшего руководства), интеллектуальный рупор партии, выходивший в свет ритмом в 20 дней – не слишком длинным, но и не очень коротким.
Фролов пригласил Лациса на должность политического обозревателя, которая находилась в «номенклатуре», то есть ведении секретариата ЦК: назначение должно было быть одобрено всеми секретарями Центрального комитета. Одиннадцатилетняя ссылка Отто Рудольфовича закончилась, хотя и не сразу – ему припомнили то самое давнее партийное взыскание, и Ивану Тимофеевичу для оформления нового важнейшего сотрудника – члена редколлегии – потребовалась помощь самого генерального секретаря. В результате Фролов уж заодно настоял на том, чтобы Лацис занял позицию первого зама главного редактора: он в нем нуждался так же, как Горбачев в главном партийном либерале Александре Яковлеве.
Одной из знаковых публикаций фроловского периода стала статья академика Татьяны Заславской, основателя экономической социологии. В скором времени ей предстояло вместе с Борисом Грушиным основать Всесоюзный центр общественного мнения, ВЦИОМ, будущий «Левада-центр». Светлана Ярмолюк, давняя коллега Лациса по «Известиям», тоже поработавшая в «Проблемах мира и социализма» и оказавшаяся в «Коммунисте» еще при Косолапове, подготовила к печати статью Заславской «Человеческий фактор развития экономики и социальная справедливость». Вот как об этом вспоминала сама Татьяна Ивановна: «Небольшая деталь: один из моих аспирантов, живший в Барнауле, услышал, что в „Коммунисте“ № 13 (это был 1986 год) опубликована моя статья, и пошел купить этот номер. Но куда он ни обращался, везде 12-й и 14-й номера были, а 13-го не было. Когда же он спросил киоскера, в чем дело (может, номер не поступил или поступил в меньшем числе экземпляров?), тот ответил: „Я и сам не пойму, в чем дело. Число журналов обычное, но все почему-то спрашивают 13-й номер. Наверное, там что-то нужное людям“… Действительно, это был идеологический прорыв, я почувствовала это вот из чего. Статья уже была отредактирована, обсуждена на редколлегии, и главному редактору оставалось подписать ее в печать. Он пригласил меня к себе, чтобы прояснить несколько вопросов, возникших на редколлегии. При этом выяснилось, что слово „группа“ (одно из ключевых понятий социологии, часто использовавшееся в статье) было понято в духе 30–50-х годов – как „групповщина“. Антипартийная группа или какая-то еще… Между тем в статье говорилось, что группы играют важную социальную роль. Пришлось сделать специальное примечание. Видимо, многое из того, что в то время уже широко обсуждалось, в „Коммунисте“ появлялось впервые. Для партработников и идеологов все это было внове, чем, видимо, можно объяснить и разноречивость откликов».
Редакция «Коммуниста» располагалась в одном из самых исторически «намоленных» мест старой Москвы, в усадьбе Вяземских-Долгоруких, на задах Государственного музея изобразительных искусств. Здесь родился поэт Петр Вяземский, и кто только не жил в разные времена – от Николая Карамзина до Ларисы Рейснер. Неподалеку – Институт философии АН, в 10 минутах ходьбы – журнал «Вопросы философии», близкий «Коммунисту» не только географически, но и интеллектуально. Сотрудники партийного издания сидели в правом крыле (если смотреть от Музея изобразительных искусств), центральную часть занимал Музей Маркса – Энгельса – в полном соответствии с названием улицы и историческим назначением самого журнала. В годы войны здесь был штаб партизанского движения. Теперь партизаны перемен заявляли о себе во весь голос из самого эпицентра марксистско-ленинской ортодоксии.
С 1986-го и до самого конца Советского Союза журнал – уже и после того, как Горбачев заберет Фролова к себе помощники, а затем и в Политбюро ЦК, – останется одним из главных интеллектуальных рупоров перестройки. Популярность «Коммуниста» едва ли сопоставима с «Огоньком» и «Московскими новостями» тех лет и толстыми журналами, в том числе с «Новым миром», выходившим парадоксальным образом в такой же голубого цвета обложке, что и партийное издание, но, тем не менее, читатели у него появились не только в партийных инстанциях. Журнал обрел множество новых заинтересованных болельщиков – так много людей никогда в жизни добровольно и с интересом не стремились читать какие-либо иные образцы партийной прессы. Гайдар оказался в команде, которая былью сделала анекдот: «– А ты читал сегодня первую полосу „Правды“? – Нет, а что там? – Это не телефонный разговор». Статьи Егора в «Правде» тоже повлияют на характер в том числе нетелефонных разговоров, но это случится несколько позже.
В будущем правительстве Гайдара окажутся многие из тех, кто работал в штате журнала или публиковался в нем. Особенно из числа экономистов – тех, кто сотрудничал с экономическим отделом «Коммуниста», переформатированием которого среди прочего и занялся Отто Лацис. Или тех, кто просто находился рядом: будущий помощник Гайдара в правительстве, в то время – сотрудник Института экономики Академии наук Владимир Мау опубликовался в «Коммунисте» только в 1990-м, когда Гайдара уже не было в редакции, но тему статьи обсуждал в отделе экономики задолго до этого.
Первый замглавного искал ключевую фигуру – редактора отдела экономики. Точнее, как он хитро назвался – политической экономии и экономической политики (не здесь ли источник двух рубрик, которые в 1990-х вел в журнале «Итоги» Владимир Мау, – «Экономические хроники» и «Хроническая экономика»?). Эту позицию занимал молодой экономист Алексей Мелентьев, который отличался ортодоксальностью взглядов и потому не устраивал Фролова и Лациса, собиравшихся резко разворачивать редакционную политику. Нужен был человек, который сочетал бы в себе редкие качества – академического ученого, редактора и одновременно журналиста. С пониманием того, что в партийном журнале есть определенные – как минимум стилистические, как максимум идейные – ограничения. И эти ограничения следует решительно ломать. Как начал их ломать сам Лацис в самой первой своей статье в «Коммунисте», где он доказывал, что надо не совершенствовать показатели государственного плана для предприятий, а отменить такие планы вообще. Статья увидела свет в аутентичном виде лишь после того, как Фролов добился назначения Лациса первым замом и отправил текст на просмотр и одобрение академику Леониду Абалкину.
Отто Лацис вспоминал: «Как-то я пожаловался на свою кадровую незадачу институтскому товарищу Рубену Евстигнееву, очень часто меня выручавшему в годы научной работы.
– А ты возьми Гайдара, – сказал он.
– Какого Гайдара?
– Егора. Он работает в отделе у Стаса Шаталина.
Тут вспомнил я нашу с Леном и Тимуром конспиративную встречу на даче Гайдаров в Дунине и улыбчивого мальчика, с которым меня познакомил Тимур».
Это – особая история. В августе 1968-го взволнованный Лен Карпинский позвонил Лацису и сообщил, что Тимур Гайдар собирается покончить с собой в знак протеста против вторжения советских войск в Чехословакию. Разумеется, скрыть факт демонстративной кончины собкора «Правды» в Белграде, который в это время находился в отпуске в Москве, для властей особой сложности не представляло. Переубедить кого-то этим актом «самосожжения» тоже было невозможно. Зато в результате Лацис, Карпинский, Гайдар встретились в Дунино. Тогда-то Отто Рудольфович и познакомился с широколицым улыбчивым мальчиком Егором.
Самое интересное, что в Дунино три журналиста обсуждали возможность издания неподцензурного журнала. И вот то, что не получилось в результате с Тимуром Гайдаром, Лацис реализовал в содружестве с его сыном. Несмотря на то что журнал был подцензурным, именно с ним связывались надежды на интеллектуальный прорыв в понимании советской системы и поиск способов ее радикального изменения. Изнутри партии, с самого верха государственной пирамиды – как делались и делаются все модернизации в России. Как ее начал и сам Горбачев.
Гайдар согласился на предложение Лациса по тем же мотивам, по каким Отто Рудольфович согласился на предложение Фролова: «Лацис… заказал мне статью, суть которой состояла в критике стратегии ускорения, ее практического воплощения. А затем неожиданно предложил возглавить экономический отдел журнала… С одной стороны,… нигде не чувствую себя так уютно, как в библиотеке, абсолютно не жажду избыточного общения с людьми… Но, с другой стороны, – страстное желание использовать открывающуюся беспрецедентную возможность ввязаться в схватку по самым принципиальным идеологическим и экономико-политическим вопросам. Ведь очевидно, что трибуна „Коммуниста“, главного теоретического официоза, – мощнейшее оружие».
Станислав Шаталин сказал Отто Лацису при встрече: «Бандит, ты лучшего сотрудника у меня забрал. Но я решил тебя простить, потому что развернуть „Коммунист“ в мирных целях – дело святое».
Одно дело, понимал Шаталин, его совместные публикации с Гайдаром в узкопрофессиональных научных сборниках – важные, передовые, написанные при этом странным эзоповым языком, все еще с тонкими намеками и округлыми формулировками. Важны публикации в популярной в то время «Экономической газете» – одна из них, в соавторстве членкора АН СССР и его лучшего сотрудника, увидела свет в июле 1986-го, в ней, в частности, говорилось: «Радикальная реформа систем хозяйственного управления в условиях нашей крупномасштабной экономики является беспрецедентной по сложности задачей. Перестройка хозяйственного механизма, несомненно, связана с определенным риском. Но нашей стране уже приходилось внедрять не опробованные еще в мировой практике методы хозяйствования. В сложившейся ситуации максимальный риск связан, однако, с отказом от проведения назревших преобразований, с их задержкой, попытками заменить радикальные решения частными мерами». Что, собственно, потом и произошло и последствия чего Гайдару пришлось разгребать. (Напомню, что «совершенствование хозяйственного механизма» в сложной советской системе знаков, символов, псевдонимов и подмигиваний – это заменитель слова «реформа».) Но даже массовое издание для профессионалов несравнимо по эффекту с почти директивным органом ЦК, работающим с широкой аудиторией, которая постепенно из сугубо партийной превращалась в массовую.
Для Гайдара же важным было и то, что этап формирования идейных основ реформ он и его коллеги уже прошли: семинар в «Змеиной горке» подводил черту под этими усилиями. Работа в «Коммунисте» была не только новым этапом в осмыслении того, что нужно делать, но и способом приближения самой возможности системно менять экономику страны. Хотя в то время для Егора еще не было очевидно, что он, его коллеги по семинарам, авторы его отдела в журнале займутся практическим реформированием экономики.
Статья, которую Лацис заказал Гайдару при первом личном контакте, вышла в июле 1987-го – издательские циклы в партийной журнальной прессе даже для сотрудников редакции были не слишком быстрыми. Называлась она весьма академично – «Краткосрочные и долгосрочные циклы в экономике». В ней утверждалось, что методами рывков и ускорений можно добиться формального повышения показателей роста, но – в ущерб качеству. Структура и качество роста важнее впечатляющих темпов и процентов: «Как и любой показатель объема производства, он дает представление о масштабах хозяйственной деятельности, но не ее целесообразности. Например, факт, что значительная часть производимой продукции является некачественной, не находит спроса, не сказывается на величине национального дохода. В настоящее время в народном хозяйстве осуществляется большой объем неэффективной деятельности. Так, несмотря на перегрузку транспорта, производится большой объем встречных перевозок, связанных с созданием каждым отраслевым министерством своего „натурального хозяйства“. Размеры ресурсов, замороженных в запасах товарно-материальных ценностей, превысили все разумные границы. Максимальное ограничение нецелесообразной деятельности – одна из задач, которые предстоит решить в ходе экономической перестройки. Но улучшение структуры национального дохода не увеличит его текущий объем, а может и снизить темпы роста».
Интересно, что экономические дискуссии нашего времени снова возвращаются к проблемам качества роста, а значит, экономическое сознание недалеко ушло от мифологии того периода и процентного фетишизма.
Есть в этой статье Гайдара размышления и о медленном внедрении инноваций, и о чрезмерной нефтезависимости – об этом мы продолжаем говорить и сегодня: «В условиях экономической реформы отношение к темпам роста должно измениться. Их динамика будет определяться действенностью системы экономических рычагов и стимулов, обоснованностью проводимой органами народно-хозяйственного руководства инвестиционной политики, точностью выбора приоритетов в развитии. Административная регламентация темпов роста в этой ситуации бессмысленна, попытки форсировать их в отрыве от реального повышения эффективности могут лишь исказить представление о происходящих в народном хозяйстве процессах». Сколь же актуально это звучит сегодня, десятилетия спустя, как будто политическая и экономическая история никого ничему не научила и монотонно ходит по кругу…
18 апреля 1987 года Егор Гайдар покинул Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса АН СССР и 20 апреля вышел на работу в журнал ЦК КПСС «Коммунист» в качестве редактора отдела экономики. Членом редколлегии, что означало серьезное повышение в статусе, он стал лишь год спустя, в мае 1988-го.
Приход Егора в «Коммунист», как вспоминал об этом Никита Масленников, работавший в журнале с 1984 года, не стал сенсацией. Всем было понятно, что «Коммунист» в новые времена будет серьезным образом меняться, а новый редактор отдела еще не был звездой – его многие знали, но скорее в академической среде.
Гайдар получил уникальную возможность собрать коллектив отдела таким образом, каким ему самому хотелось. Причем приглашали этих людей в большинстве своем еще при Фролове, а нанимали – в силу длительности процесса кадрового согласования – уже при новом главном, Наиле Биккенине.
Пришел Алексей Улюкаев, которого впоследствии в реформаторской среде называли «нашим самым бойким пером» – он действительно хорошо писал, после ухода Гайдара в «Правду» возглавил отдел экономики «Коммуниста», затем сотрудничал с «Московскими новостями».
Гораздо большим журналистским опытом обладал Виктор Ярошенко. В журнал он попал по приглашению Лациса, а Отто Рудольфовичу Виктора Афанасьевича рекомендовал их общий приятель Анатолий Бруштейн, основатель легендарного клуба ученых в новосибирском Академгородке «Под интегралом» и организатор скандального концерта Александра Галича в марте 1968 года. Тогда Галич спел для очень большой и очень молодой аудитории в том числе «Памяти Пастернака» и «Ошибку» («Где полегла в сорок третьем пехота… там по пороше гуляет охота»), и ему запретили публично выступать. На последних словах этой песни – «трубят егеря» – символическим образом с оружейным хлопком взорвалась лампа; «Я думал, это в вас стреляли», – сказал бард Юрий Кукин. «А я думал, это первый секретарь обкома застрелился», – отозвался Александр Аркадьевич…
Ярошенко было уже 40 лет, он объездил весь Союз, специализировался на экологической проблематике, по своему профессиональному складу был скорее очеркистом, да еще всерьез увлекавшимся фотографией. Он окончил Энергетический институт, но ни дня не проработал по специальности. Из «Московского комсомольца» пришло письмо с просьбой распределить выпускника и автора «МК» в газету. В письме Ярошенко был охарактеризован как «нежная поэтическая натура, пишет стихи». Увидев такую характеристику, легендарный министр энергетики СССР Петр Степанович Непорожний благословил юношу: «На х… на все четыре стороны!»
Проработав некоторое время в «МК», Ярошенко перешел к Олегу Попцову в журнал ЦК ВЛКСМ «Сельская молодежь» (тираж – более полутора миллиона экземпляров, отдел поэзии, отдел прозы, в редколлегии – Фазиль Искандер и Василий Шукшин), где стал заведующим отделом науки и передового сельскохозяйственного опыта. И задержался там на 15 лет. Виктор Афанасьевич придумал в журнале всесоюзную постоянно действующую экологическую экспедицию «Живая вода» и стал ее руководителем (всего – 11 экспедиций, начиная с 1974 года), а потом и лауреатом премии Ленинского комсомола («за экологическое воспитание молодежи»). Нервом этого многолетнего проекта стала борьба против планов переброски сибирских рек. И эта борьба, очень непростая, с серьезнейшими лоббистами в десятках институтов и в коридорах власти, в том числе республиканских, например узбекских, увенчалась успехом – в 1986 году было принято официальное решение отказаться от катастрофического проекта. И Ярошенко написал в «Сельской молодежи» статью с оптимистическим заголовком «Перестройка вместо переброски», хотя и понимал, что партия вполне может изменить свое мнение и битву никогда нельзя считать законченной. Пафос этой борьбы, в более широком плане – с мегаломаническими проектами, требующими гигантских денег, был близок и Егору Гайдару. Поэтому они нашли друг друга с Виктором Афанасьевичем.
