Андрей Курков
Пуля нашла героя
Глава 1
Время, как и пуля, имеет вид округлый, лишенный геометрически острых углов. Оно прозрачно и естественно, и кружит, как и пуля, вокруг земного шара, перекатываясь через его поверхности то прозрачным воздухом дня, то густой патиной ночи.
Но скорость у времени неспешная. Времени некуда спешить. Оно идет себе и идет. И только пуля, многократно обгоняя время и одновременно летя слаженно с этим временем, но намного быстрее, только пуля спешит, чтобы остановиться. Чтобы пронзить заветную мечту свою – тело героя – и остаться в нем, застыв и впитав в себя последнее тепло остывающей крови, укутаться в нее, стать искусственным желтком загустевшего мертвого яйца, в которое превращается любое тело, ступившее за грань жизни.
А ночи после войны темнее стали, темнее и безлюднее. Редко где промелькнет огонек папиросы вышедшего во двор покурить от бессонницы человека. Пуля на такой огонек – как мотылек. Только всякий раз зря! Словно и не курят по ночам настоящие герои!
И кто он – этот настоящий герой, на поиски которого обрек ее, пулю, тот давний ангел-дезертир? Ему-то самому что: ладонь вперед выставил, сказал пару слов и дальше пошел. А ей – и в дождь, и в снег, и в слякоть, в любую непогоду, проще говоря, лети и ищи! И если б полна страна была героев, то успокоилась бы уже пуля. А так, то ли все герои были другими пулями убиты, то ли не было их вовсе. А значит, какова бы причина ни была, а полет продолжается. И только время остается позади. Прошлое время. А будущее, оно, конечно, все впереди. Только зачем пуле будущее? Она ведь не к жизни стремится! Не к полету, как герои летчики.
А утро уже наползает рассветными лучами на все еще дремлющую землю. И петухи кричат, как заведенные. Крики их врываются в небесное пространство над селами и городками и ускоряют движение воздушной пыли, которая и видна становится только в первых лучах поднимающегося солнца, когда оно свежее и не такое яркое, еще не раскаленное до состояния доменной печи.
На поле выезжает первый трактор, и, как естественное продолжение петушиного крика, урчит его мотор, дополняя звуковую картину пробуждающейся земли. Скрипят ворота, и у колодцев позвякивают жестяные ведра. Режет небесную податливую ткань летчик на крылатой машине.
А под ним, между самолетом и поверхностью уже пробудившейся и шевелящейся своими мелкими частицами земли, летит пуля. И вниз ей не хочется от неверия в возможность своей маленькой победы. И вверх ее не влечет – билась она уже не раз о борта самолетов, пытаясь пробиться через железную скорлупу машины и добраться до спрятавшегося там человека.
Военный самолет вдруг совершил фигуру высшего пилотажа, именуемую «бочкой», и сам чуть не ударил пулю крылом. Еле увернулась она и помчалась прочь от этой машины, пониже к земле опустилась. Там спокойнее. Там, внизу, и жизнь беззащитной кажется. Одна беда – трудно в беззащитности этой жизни героя отыскать.
Глава 2
Зима в Новых Палестинах выдалась суровой и холодной. По ночам за стенками человеческих коровников завывали вьюги, и новопалестиняне, даже если удавалось им при этом вьюжном вое заснуть, все равно вздрагивали испуганно во сне и неоднократно просыпались от собственного вздрагивания.
Даже днем без особой надобности старались не выходить наружу. Может, живи они где в низинке, так и вьюга выла бы потише, и не так ударялся бы ветер в деревянные стены их жилищ. Но там, на вершине холма, ближе к небу, ветер имел столько простора и силы, что вполне мог и развалить некоторые, а то и все постройки Новых Палестин, чего новопалестиняне и боялись пуще всего.
Ангел, пытаясь согреться после сна, присел у ближней печки. Рядом сидели и о чем-то думали, согреваясь, крестьянки и крестьяне с бывшими красноармейцами. Время от времени кто-нибудь из них тяжело вздыхал, и тут же, как по команде, вздыхать начинали и другие, сидевшие вокруг печки.
Запас дров таял на глазах, и поэтому горбун-счетовод распорядился топить печи потихоньку, но постоянно, вместо того чтобы один раз и на целый день.
Ангел сидел и думал о своих друзьях-собеседниках, которых уже две недели не видел. Да, минуло уже две недели со дня его последней встречи с Захаром-печником и одноруким Петром. Так хотелось снова пойти туда, поговорить с ними о чем-то, покушать вкусного копченого мяса. Ангел, думая об этом, тяжело вздохнул. Тут же рядом раздались такие же тяжелые вздохи. Прислушался ангел к вьюге за стенами, и показалось ему, что потише стал ее вой. Встал, подошел к двери, приложил к ней ухо. Потом приоткрыл дверь и глянул наружу одним глазком. А там белым-бело, и воздух – морозный и острый как нож – царапнул холодом щеку. Закрыл ангел дверь, а сам задумался. Потом одолжил у одного крестьянина кожух и вышел из человеческого коровника.
Сразу лицо холодом обожгло, но холод этот только взбодрил ангела. Пошел ангел вниз, к домику Захара. Под ногами снег скрипит, да и сам воздух, казалось, тоже скрипит вокруг.
Дошел. Постучал в окошко. Только уселись они втроем за стол, только мяса нарезали, как снова вьюга началась.
– Ну ничего, – сказал Захар. – У нас переждешь. Тут-то, поди, теплее, чем у тебя там в коровнике?
– Теплее, – согласился ангел.
За окном бесилась вьюга, а ангел с Петром и Захаром ели мясо и говорили. Мясо было жестче обычного, из запасов. Свежего Захару из-за погоды не привозили, но печь коптильную он топил исправно, ведь его запас дров был побольше, да и, привыкший к теплу, отвыкнуть от этого, может быть излишнего, тепла он не хотел и не мог.
За окном быстро стемнело, и Захар зажег свечу.
– Слышь, ангел, – спрашивал Петр, – зачем зима нужна? А? Чего от нее хорошего?
«А действительно, зачем? – задумался ангел. – Будь от нее какая польза, так и в Раю бы она была, но там ведь вечное лето!»
– Не знаю, – признался ангел после размышлений.
– А я знаю, – сказал Захар. – Эт чтобы от зла людей удерживать.
– Да как же она удерживает? – спросил Петр.
– А холодом и удерживает, – говорил Захар. – Хочет человек какое зло сделать, а не делает, потому что ему выходить на холод или в метель страшно.
Подумал ангел над словами печника, и показалось ему, что прав печник. А кроме того, легко объяснялось теперь отсутствие зимы в Раю – там ведь никто никому зла не делает, а стало быть, удерживать некого. А значит, и зима не нужна.
Говорили они еще долго, а потом спать улеглись.
А утром разбудил их стук в окно.
– Эй, Захар, у тебя ангела нет? – спрашивал кто-то.
Поднялись и Захар, и ангел. Подошли к окну. Попытались рассмотреть – кто это там ангела ищет, но ничего не увидели сквозь заиндевевшие морозные узоры. Однако тихо было на дворе, значит, ночная вьюга к тому времени закончилась.
Отпер Захар двери. В сени ввалился красный с мороза горбун-счетовод.
– У тебя ангел-то? – отдышавшись, снова спросил он.
– Ну, у меня, – ответил Захар. – А тебе он зачем?
– Да там Архипка-Степан умирает, просил его позвать – хочет перед смертью с ангелом поговорить.
– О Господи, – вырвалось у Захара. – Чего ж это он помирает? Случилось что?
– Нет, – ответил горбун. – Сам решил помереть. От тоски, сказал.
Ангел быстро надел одолженный предыдущим утром кожух и вышел во двор. Горбун за ним.
– Я счас тоже подойду! – крикнул им вслед Захар.
В самом углу человеческого коровника, того же, где и ангел жил, лежал на лавке Архипка-Степан, накрытый несколькими шинелями и кожухами. Вокруг него сидели на лавках и на корточках новопалестиняне, сидели и молчали, горестно поглядывая на Архипку.
Ангел подошел несмело, стал у изголовья и поймал на себе тусклый, но радостный взгляд умирающего.
– Пришел… – тихо произнес Архипка-Степан. – Присядь тута.
Ангел присел на ту же лавку.
– Слыхал? Я умирать решил, – сказал Архипка-Степан слабеющим голосом.
– Зачем? – спросил ангел.
– Да тоскливо стало. Без толку живу, – признался Архипка-Степан. – Уже столько лет маюсь, вот и решил – хватит! Я тебя вот что спросить хотел: как там, в Раю? А?
– Хорошо там, – прошептал ангел. – Тепло. Хлеб вкусный – белая паляница.
Архипка-Степан облизнул свои пересохшие губы.
– А меня туда впустят?
Ангел задумался. Казалось ему, что должны впустить Архипку в Рай, ведь ничего плохого он никому не сделал, да и наоборот: сам же привел сюда людей, к лучшей жизни стремившихся, вместе с ними строил эту жизнь. Правда, потом действительно затосковал и вроде как ничего больше не делал, только лежал на лавке или сидел на траве летом и тосковал.
– Слышь, впустят? – повторил свой вопрос Архипка-Степан.
– Наверно, – ангел кивнул.
Архипка-Степан улыбнулся. Лицо его было иссиня-желтым, и улыбка эта словно натянула на его лице ссохшуюся от тоски кожу. Ангел, глядевший на Архипку-Степана, даже испугался, подумав, что не выдержит ссохшаяся кожа и лопнет.
– Может, молочка попьешь? – спросила жалобным голосом одна крестьянка, наклонившись над умирающим.
Архипка-Степан мотнул головой, отказываясь, потом закрыл глаза.
К вечеру он действительно умер. Из второго человеческого коровника приходили с ним взглядом попрощаться. Молчали. Бабы тихонько выли по углам, сами себе закрывая рты, чтобы не могли вырваться наружу их страдания.
Горбун-счетовод ушел к себе на лавку, достал из-под матраца толстую амбарную тетрадь и карандаш. Долго пролистывал ее, пока не нашел «Список населения Новых Палестин». Потом отыскал в этом списке Архипку-Степана и вычеркнул его аккуратно. После этого пролистал тетрадь дальше и на чистой странице вывел крупными круглыми буквами: «Список умерших жителей Новых Палестин», а под ним вывел карандашом жирную единицу и записал под этим номером Архипку-Степана, после чего тетрадь закрыл и снова спрятал под матрац.
Всю ночь лежал умерший на своей лавке, а утром горбун-счетовод провел собрание, на котором решили хоронить Архипку-Степана весной, а пока вынести его на мороз, который и сохранит умершего до дня похорон. Под конец собрания горбун предложил Демиду Полуботкину спеть у лавки умершего народную грустную песню. Хоть и хотел Демид отказаться, но не посмел. Да и у него самого настроение было тяжелое и тоскливое. И запел он «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»
Все сразу встали и головы склонили. И ангел встал. Огляделся и остановил свой взгляд на сыне счетовода, Васе-горбунке, прижавшемся к своему отцу. Поискал взглядом ангел его мать, но так и не нашел, хотя ведь и лицо ее помнил очень смутно, а может быть, и не помнил уже вовсе.
После песни Архипку-Степана вынесли и положили возле зимней кухни, как раз между ее стеной и колодой, на которой рубили дрова, а иногда и мясо.
Морозный воздух был прозрачен и колюч, а на горизонте уже темнелась приближающаяся вьюга.
Глава 3
Дверь в кабинет начальника тюрьмы без стука распахнулась, и вошел Юрец. Прошел к столу, кивнув на ходу малолетнему сыну Крученого Володе. Сел на прибитый к полу табурет.
Крученый уставился в глаза Юрцу выжидательно.
– Ну что, гражданин Юрецкий, – наконец заговорил начальник тюрьмы, не дождавшись ответа на свой вопросительный взгляд. – Новости есть?
– Есть-то они есть, – с хитроватой ухмылкой на лице сказал Юрец. – Да только платить надо…
Крученый нагнулся и из нижнего ящика своего стола вытащил батон колбасы и несколько пачек папирос. Выложил все на стол, глянул в глаза заключенному Юрецкому и, к собственному удивлению, не увидел в них радости. Озадаченный, Крученый прищурился.
– Вас что, это не устраивает? – спросил он.
– Нет, не устраивает, – спокойно ответил Юрец.
– А что же вы хотите?
Юрец выдержал паузу длиной минуты полторы-две. Потом тяжело вздохнул.
– Гражданин начальник, – заговорил он. – Я же шкурой рискую, таская к вам эти новости, а вы меня все в четырехместной держите!..
– Но на ваш трудосчет уже положено шесть тысяч рублей, это что, по-вашему мало?
– А на кой они мне, если меня накроют вдруг? – резонно спросил Юрец.
– Ну так что ж вы хотите?
– Я хочу, чтобы вы разрешили пришить артиста…
– Артиста? Это того, что с попугаем сидит?
– Ну да.
– А на хер тебе это надо? – не сдержал удивления Крученый.
Юрец покосился на мальчика, сидевшего за партой в углу кабинета.
– Да ты не бойся, он не продаст! – тоже посмотрев на сына, сказал начальник тюрьмы.
– Ну это, – произнес уже менее уверенно Юрец. – В общем, если его убрать, то я бы в его камеру перешел… И мы б с попкой… Короче, это мне надо…
– А что у тебя за новости такие?
– Подготовка группового побега. – Юрец улыбнулся, зная, сколько стоят такие новости.
Крученый, задумавшись, уставился на батон колбасы, лежавший на столе. Потом, видимо, надоела ему эта колбаса, и он спрятал ее обратно в ящик стола. Папиросы Юрец, испугавшись, что и их начальник спрячет назад, перехватил и рассовал по карманам ватника.
– Дело в том, что об артисте этом в ЦК беспокоятся. Как-то письмо было, чтобы помягче режим ему устроить… Так что пришить его нельзя…
– Ну а если в другой какой лагерь или тюрьму перевести? – предложил Юрец.
– Это трудно, – ответил Крученый. – Нужна причина, да и управление запрашивать надо…
– Папа, да выпусти ты его!.. – прозвучал вдруг в кабинете детский голос, и от неожиданности Крученый и Юрец резко обернулись к мальчишке.
– Еще раз встрянешь в разговор, будешь не здесь, а дома сидеть! – грозно рявкнул отец.
Юрец задумался.
– А может, выгнать его из тюрьмы, а попугая оставить? – предложил он.
– Да ты охренел! Как из тюрьмы выгнать?!
– Ну, освободить досрочно за примерное поведение… – продолжал Юрец. – А у меня тут побег на тринадцать человек… – добавил он, постучав указательным пальцем по виску. – Думай, начальник! Проворонишь побег – сам сядешь!..
Крученый думал. Думал серьезно и глубоко. Допущенный побег – это действительно конец карьере, а предотвращенный – возможное повышение и уж точно какая-нибудь награда…
– Ну не за поведение, а за плохое здоровье освободи, раз из ЦК писали… – сказал Юрец.
– За плохое здоровье освобождать – в тюрьме никого не останется! – ухмыльнулся начальник.
– Почему? Ты останешься! – сдерзил Юрец.
Крученый промолчал.
– Ладно, – наконец ответил он. – Я подумаю.
Потом достал лист бумаги и карандаш, придвинул к Юрцу.
– Давай, про побег пиши! – сказал.
– Когда подумаешь, тогда и напишу! – решительно заявил Юрец. – Я ж не писатель, чтоб без повода писать…
– Хрен с тобой, – рассердился Крученый. – Иди пошляйся по тюрьме и через полчасика зайдешь!
Юрец развязной походкой, мурлыкая какую-то мелодию, вышел из кабинета.
* * *
В тот же день в камеру к Марку и Кузьме пришел тюремный врач – седой низенький старичок в заплатанном белом халате.
– Ну здравствуйте, – обратился он к Марку. – Расскажите, на что жалуетесь!
Для Марка этот вопрос прозвучал так неожиданно, что он просто опешил. А потом, испугавшись, что драгоценное время, отпущенное на жалобы, уйдет безвозвратно, уселся на нарах поудобнее и стал жаловаться старичку-врачу на свое здоровье. Рассказал ему все подробно и про осколочное ранение легкого, и про пять лет с черной повязкой на глазах, и про хромую ногу, ноющую на каждый сырой день.
Старичок кивал и записывал что-то в синюю толстую тетрадь.
– Это все? – спросил он Марка, когда тот закончил.
– Да, – тяжело дыша, ответил артист. – А что, мало?
– Да нет, голубчик вы мой, совсем наоборот! Многовато! – сказал старичок. – И как вы только живете со всем этим! Ну а птичка ваша не болеет?
– Вроде нет, – ответил Марк. – Начальник тюрьмы сукна обещал, так что я что-нибудь для Кузьмы к зиме сошью…
– Ага, – понимающе кивнул старичок. – Ну ладно, позвольте откланяться!
И тюремный врач как-то излишне вежливо выпятился из камеры, тихонько прихлопнув за собой тяжелую дверь и звякнув задвижкой.
А буквально через полчаса в камеру заглянул Юрец. Глаза у него светились. Он подошел к нарам, улыбаясь открыто и широко. Бросил добрый взгляд на Кузьму. Потом уставился в упор на Марка и сказал:
– Слышь, артист, кажется, тебя на свободу выпустят… по здоровью…
– Что?! – вырвалось у Марка. – Как, когда?! Скоро?
– Да ты не суетись, а то еще помрешь с радости! – попробовал утихомирить Иванова Юрец. – Это, может быть, и не точно… Я так, краем уха слышал, когда мимо кабинета начальника проходил…
– Спасибо, Юрец! Спасибо! – причитал Марк.
Руки его дрожали.
Юрец бросил взгляд на стопку книжек, лежавшую на полу под нарами.
– Да, ты, если вправду выпустят, книги не забудь отдать в библиотеку, а то знаешь, многие так иногда радуются, что забывают. Выходят за ворота, а их тут же обратно на три года – за кражу книг…
Марк испуганно глянул на книги. Кивнул.
– Я сейчас… я только надзирателя подожду и…
– Да я пошутил, дурик! – засмеялся Юрец. – Ладно, пока, а то я в гости тут иду, в сорок пятую… Там у Кныша день рождения…
Снова закрылась дверь, и ерзнула язычком в крепкий чугунный паз внешняя задвижка.
Марк собрал книги в аккуратную стопочку, положил их на нары. Потом сел рядом и, потирая руки, стал думать о свободе. О том, как вовремя она приходила. Как раз лето, тепло, птицы поют!
От радостных мыслей внезапно разыгрался у Марка аппетит, и чтобы утолить его, развернул он кусок честно заработанного сала, поднес ко рту и впился в него зубами. Откусил, прожевал и тут заметил на большом куске рядом со следами зубов – полоски крови. Опять кровоточила десна, но это особенно не беспокоило Марка.
Глава 4
На письме от Клары стоял мартовский штемпель.
Банов медлил распечатывать конверт. Думал о весне. Смотрел по сторонам.
Кремлевский Мечтатель Эква-Пырись тоже сидел тут, у этого вечного костра. Сидел и беззвучно шевелил губами. Был он сегодня тих и нерадостен – первый раз за месяцы не получил он ни одной бандероли, ни одной посылки.
Весна чувствовалась и на Подкремлевских лугах. Тут и там виднелись проталины. Никогда не замерзавший кружок земли вокруг костра зеленел свежей травою.
Банов тяжело вздохнул и вскрыл конверт.
Знакомый мелкий почерк заплясал перед глазами, и сразу вздох облегчения вырвался из легких бывшего директора школы. Он еще не начал читать письма, но что-то подсказывало ему: Клара все поняла, и это письмо, хоть и начинается традиционным «Уважаемый Эква-Пырись!», но на самом деле предназначено для него.
«Уважаемый Эква-Пырись! – читал Банов. – Большое спасибо за письмо. Я очень рада, что все у вас хорошо, что вы здоровы и обдумываете новые научные работы. Я много думала о вас и о ваших статьях и ходила в школу в Даевом переулке. Об этом напишу позже и подробнее. Несколько месяцев назад пришлось мне пережить тяжелое время. В квартиру несколько раз приходила милиция и другие люди. Разыскивали моего знакомого директора школы. Сказали, что он скорее всего украл самолет в Тушино и улетел за границу. Сделали обыск, забрали все его книги и бумаги, а потом приходили еще раз, спрашивали – не было ли от него писем или записок. После всего этого получила я еще одну печальную новость из Якутска. Вкладываю эту бумагу в конверт. Думаю, что вы поймете мои чувства.
Но в такие дни, когда тяжело на душе, я всегда беру в руки ваши книги и, читая их, забываюсь, перестаю переживать и беспокоиться.
Пишите мне, пожалуйста, с уважением,
Клара Ройд».
– Все поняла, – прошептал обрадованный Банов.
И тут же заглянул в конверт, разыскивая упомянутую в письме бумажку.
Увидел серый квадратик с отпечатанным на машинке текстом. Размером с поздравительную открытку.
Взял в руки.
«Уважаемая товарищ Ройд. Уведомляем вас, что ваш сын Роберт Ройд трагически погиб во время учебного перехода суворовцев через учебные Альпы. Тело его похоронено на спецкладбище № 159 в Якутской области. Дальнейшие бумаги на погибшего Р. Ройда вы можете оформить в 9-м военкомате г. Москвы по предъявлению этого письменного сообщения».
Радость Банова сменилась внезапным холодом, и он, опустив серую «открытку» на колени, застегнул верхний крючок шинели и поднял воротник, хотя ни снега, ни ветра не было и день обещал быть солнечным.
«Роберт погиб, – думал он и ощущал настоящую физическую дрожь. – Бедная Клара…»
Взгляд его остановился на костре, огонь в котором поддерживался стариком уже многие годы.
«Вечный огонь, – думал Банов. – Вечный огонь, как память по Роберту…»
– Ну, что там пишут? – раздался голос Кремлевского Мечтателя. – Что-то интересненькое?
Банов обернулся к старику. В глазах бывшего директора школы блестели слезы.
Кремлевский Мечтатель заметил состояние своего секретаря и, приподнявшись, протянул свою короткую ручку и взял только что прочитанное письмо Клары.
Пододвинулся к костру и беззвучно зашевелил губами, читая строчки письма.
Банов безучастным взглядом следил за стариком.
Лицо Кремлевского Мечтателя сначала светилось живым интересом, но постепенно интерес этот потух и сменился озабоченностью. Прочитал он и серое извещение о смерти Роберта.
– Да-а… – протянул он. – Надо же… в тяжелые минуты читает мои работы… Надо ей обязательно написать, обязательно и сейчас же!
Банов вздохнул, положил себе на колени доску для писем, достал бумагу и карандаш и приготовился писать ответ Кларе.
– Нет, Василь Васильевич, я на это письмо сам отвечу! – твердо заявил старик. – Дайте-ка мне все это! – И он показал пальцем на приготовленные к работе письменные принадлежности.
Никогда еще Банов не видел, чтобы старик так долго и старательно что-нибудь делал.
Исписав страницу своим бисерным почерком, Эква-Пырись перечитал ее и, недовольно мотнув головой, скомкал бумагу и бросил в костер. Снова написал. Остался вроде бы доволен и все писал и писал дальше, пока не пришел солдат Вася с трехэтажным обеденным судком. Только тогда поставил старик точку в письме, расписался размашисто и самолично адрес Клары надписал на конверте. Заклеил конверт и бережно положил вместе с письменной доской на снег.
Обедали молча.
Солдат все пытался разговорить Кремлевского Мечтателя. Расспрашивал об эмиграции, о жизни за границей. Но старик отмахивался, отделываясь короткими, словно выстрелы, словами, ничего не объяснявшими и не отвечавшими на поставленные солдатом вопросы.
В конце концов солдат замолчал и так просидел, пока не был обед закончен, а кисель допит.
– Голубчик! – сказал тогда солдату Кремлевский Мечтатель. – У меня к тебе очень важная просьба есть…
Вася, удрученный неполучившимся разговором, мгновенно ожил.
– Помнишь, я тебе про конспирацию рассказывал?
– Так точно!
– Хорошо помнишь?
– Да.
– Хочу тебе поручить одно письмо доставить наверх и отправить его через любой почтовый ящик. Но так, чтобы никто это письмо у тебя не отобрал и прочитать не мог, – говорил старик. – Ясно?
– Так точно! – обрадованно шпарил солдат.
– Что ты будешь делать, если возникнет опасность?
– Съем письмо вместе с конвертом, – ответил солдат.
– Правильно. – Кремлевский Мечтатель улыбнулся, взял с письменной доски запечатанный конверт и передал его солдату.
Солдат спрятал письмо за пазуху шинели. Собрал железные миски, вставил их одна на другую в рамку судка и, все еще радостно улыбаясь, попрощался с Бановым и стариком.
– Ну вот, славный молодой человек растет! – провожая солдата взглядом, проговорил Кремлевский Мечтатель и потер ладонь о ладонь, то ли согреваясь, то ли просто в знак хорошего настроения.
