Андрей Курков
Пуля нашла героя
Рассказывая, Добрынин боялся, что Таня попросит показать ей место гибели Дмитрия. Но она не попросила. Может быть, она вообще не слушала, думая о чем-то другом.
А некоторое время спустя они уже сидели в директорском кабинете.
Лимонов сначала немного нервничал. Сразу после знакомства стал оправдываться перед Таней, объясняя, почему на могиле до сих пор нет памятника. Но потом увидел он, что никаких притензий к нему нет, и расслабился. А когда услышал о желании Тани взять фамилию Дмитрия – посмотрел ей в глаза, потом в глаза Добрынину. Понял, что дело это серьезное, но опять же, при полном своем одобрении желания этой симпатичной рыжеволосой девушки, как поступить не знал. Во время раздумий взгляд его упал на черный телефон, напрямую связывавший директора с секретарем горкома. Сразу появилась в товарище Лимонове решительность. Он снял трубку, сделал два глубоких вдоха и набрал короткий, из двух цифр, номер.
– Товарища Куняева товарищ Лимонов, – сказал он кому-то.
Через несколько секунд лицо его изменилось – появилась в нем отточенная серьезность и сосредоточенность. Он вкратце изложил товарищу Куняеву ситуацию, потом долго слушал кивая.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Я буду в кабинете ждать звонка. Спасибо.
И аккуратно положил черную трубку.
– Может быть, – сказал товарищ Лимонов, поигрывая пальцами по поверхности стола. – Это, оказывается, дело паспортного отдела и милиции. Товарищ Куняев сейчас все разузнает и перезвонит. А вы пока о себе расскажите! – обратился он к Тане.
Таня нервничала. Рассказывала сбивчиво, и поэтому жизнь ее казалась какой-то непонятной. Тут Добрынин ее выручил. Рассказал, как они с Дмитрием с ней познакомились. О зашитых папиросах и записках рассказал. А потом, посмеиваясь, признался, что сам взял с нее пример, когда товарищу Тверину в подарок шинель посылал.
– Ну и что товарищ Тверин? – заинтересовался, усмехнувшись, Лимонов.
И тут зазвонил черный телефон. Усмешка на лице директора завода уступила место серьезному выражению.
Он снял трубку и только слушал и слушал, ничего не говоря.
Таня снова вся напряглась. Добрынин тоже напрягся, за нее переживая.
– Ну хорошо, – наконец выдохнул в трубку товарищ Лимонов. – Значит, пусть подойдут к начальнику паспортного стола Карасеву к четырем часам. Ясно. Хорошо, потом сообщу.
– Слышали? – спросил Лимонов, поглядывая то на Таню, то на народного контролера.
Добрынин кивнул, а Таня продолжала вопросительно смотреть на директора.
– В общем, начальник паспортного отдела Карасев ждет вас сегодня к четырем, – повторил Лимонов. – Наверно, он объяснит, как это делается. – И Лимонов пожал плечами.
Товарищ Карасев оказался грузным и довольно высоким человеком.
Встретил он Добрынина и Таню вежливо, усадил на стулья. Внимательно выслушал Таню. А потом сказал:
– Я, как товарищ Куняев просил, все узнал. Как простой гражданин вы, товарищ Селиванова, можете поменять фамилию только путем вступления в брак. Ясно?
Таня, услышав это, открыла рот да так ничего и не сказала. В глазах появились слезы.
– Так, значит, нельзя мне… – прошептала дрожащим голосом.
Тут Карасев как-то странно пожал плечами.
– Я же не сказал, что нельзя. «Нельзя» можно было и по телефону сказать!
Добрынин слушал этого большого человека и пытался вспомнить, о чем ему этот нынешний разговор напоминает. Что-то было знакомое то ли в словах, то ли в интонациях Карасева.
– Так как же мне? – снова шепотом проговорила Таня, вцепившись отчаянным взглядом в начальника паспортного отдела.
– Вы очень хотите? – спросил он совершенно спокойным голосом.
Она чуть не заплакала.
– Да! – вырвалось у нее с горечью.
– Есть только один выход. – Карасев заговорил чуть тише. – Вы должны вступить в брак с товарищем Ваплаховым…
Глаза Тани широко раскрылись.
– Как?! Что вы говорите…
Карасев, видно, тоже чувствовал себя не совсем удобно в этом разговоре.
– Вы поймите, – снова заговорил он. – Никто не имеет права изменить вашу фамилию без серьезной причины. Я говорил с ЗАГСом. Они готовы в виде исключения и только по рекомендации горкома зарегистрировать ваш брак при, конечно, некоторых условиях. И тогда вы официально получите фамилию товарища Ваплахова… Если только вы согласны.
– Но как же это, он же умер! – непонимающе прошептала Таня.
– Он геройски погиб, – поправил ее Карасев. – Это каждому в городе известно. Вы его любили?
– Конечно!
– И он, наверно, хотел на вас жениться? – мягко спрашивал Карасев.
Таня кивнула.
– Ну вот, – вздохнув сказал он. – Конечно, это будет не обычная регистрация брака… В общем, ясно, что без гостей и свадьбы. Там же подготовят справку о его гибели и подтверждение вашего вдовства. Понимаете?
Таня в очередной раз кивнула.
– Ну вот и хорошо, – вздохнул с облегчением Карасев. Добрынину тоже все было понятно. Он даже порадовался в душе, порадовался за Таню. Настойчивая девушка, такая своего добьется, и в труде, и в жизни.
– Значит, давайте теперь решим вот что, – сказал после недолгой паузы Карасев. – Вы, товарищ Добрынин, как близкий друг товарища Ваплахова, будете его доверенным лицом.
– А что делать надо? – деловито спросил народный контролер.
– Подпишитесь от имени Ваплахова во время регистрации брака на всех положенных документах. Вот и все, – развел неожиданно руками Карасев. – Теперь жду вас завтра в ЗАГСе в час. Улицу Бемьяна Дебного знаете? Молочный киоск?
Молочный киоск Добрынин знал.
– Второй дом от киоска. Первый этаж, – четко, словно диктовал, произнес Карасев.
Вечером они снова подошли к могиле урку-емца. На холмике лежали кем-то принесенные свежие цветы. Мимо проходили люди, оглядывались на Добрынина и Таню. Как раз закончилась первая смена.
– Он ведь хотел на мне жениться? – тихо спросила Таня у Добрынина.
– Хотел, – подтвердил Добрынин.
На следующий день они нашли ЗАГС.
До часа оставалось еще минут двадцать.
– Может, пройдемся еще немного? – предложил Добрынин взволнованной Тане.
Она хотела что-то сказать, но тут дверь ЗАГСа открылась и на улицу выглянул товарищ Карасев.
– Заходите, – сказал он, раскрывая дверь пошире.
В вестибюле под стенами стояли ряды стульев. В двух дальних углах, словно ветвистые серебряные деревья, блестели две вешалки. На одной из них висело огромное пальто синего цвета и бежевая фетровая шляпа.
– Можете раздеться, – предложил Карасев. – Сейчас товарищ Куняев приедет.
Минут через пять на улице остановилась машина.
Вместе с Куняевым неожиданно приехал директор спирт-завода Лимонов.
Теперь уже и Добрынин занервничал.
Но тут Карасев подошел к Тане и спросил:
– У вас есть доказательства того, что товарищ Ваплахов вас любил?
Таня растерялась. Она посмотрела по сторонам, словно ища поддержки.
– Вы не волнуйтесь. Письма, может быть, у вас есть? Подарки с подписью?
Дрожащей рукой Таня вытащила из маленькой сумочки оба письма и протянула их Карасеву.
– Там еще подписанная фотография, – сказала она дрожащим голосом.
Карасев толстыми пальцами вытащил из одного конверта фотокарточку, прочитал надпись с обратной стороны и, удовлетворенно кивнув, отошел к причесывавшемуся возле вешалки товарищу Куняеву.
Через пару минут он вернулся.
– Все хорошо, – сказал он Тане. – Все очень хорошо. Одна просьба: после заключения брака… могли бы вы эти письма и фотографию передать в музей?
Таня бросила вопросительный взгляд на Добрынина, но Добрынин этого не заметил.
Карасев ждал ответа, и тогда Таня сказала:
– Можно, я письма передам, а фото оставлю?
– Ну хорошо, – кивнул Карасев. – Теперь пойдемте!
Добрынин, Таня, Карасев и Куняев с Лимоновым зашли в просторный зал торжественных событий. На полу лежал огромный восточный ковер. На стенах висели красные вымпелы, картины из рабочей жизни и гобелены с изображениями молодоженов разных национальностей и республик в удивительно красочных одеждах. За огромным столом, накрытым красным бархатом, сидела худенькая маленькая женщина в очках, в скромном сером платье. Из-за того, что стол находился в самом конце зала, женщина казалась еще меньше. Четверо мужчин и одна женщина подошли к столу.
– Ну вот, товарищ Паняева, – сказал работнице ЗАГСа Карасев. – Давайте это дело доведем до конца, и все.
Женщина в сером платье сняла с остренького носа очки, протерла их тряпочкой. Снова надела и внимательно посмотрела на Таню Селиванову.
Таня под ее взглядом покраснела и сделала шаг назад.
– Как по обряду? – спросила Паняева у Карасева.
– Ну да, – ответил тот.
– Станьте сюда, – сказала Паняева Тане, указывая на место справа перед столом.
Паняева нервно посмотрела на мужчин.
– А как же… от молодого кто? – забормотала она.
– Вот товарищ Добрынин, доверенное лицо. – Карасев жестом показал на народного контролера.
– Пожалуйста, станьте сюда! – попросила Добрынина маленькая женщина.
Добрынин подошел и стал слева перед столом.
– Гражданка Селиванова, – заговорила дребезжащим голосом Паняева. – Вы согласны стать полноправной женой гражданина Ваплахова?
– Да, – еле слышно прошептала Таня.
– А вы, товарищ Ваплахов, согласны стать полноправным мужем гражданки Селивановой?
Добрынин сделал шаг назад и оглянулся испуганно на Карасева.
Карасев быстро подошел, зашептал контролеру на ухо:
– Вы же доверенное лицо! Вы должны говорить от его имени. Говорите «да»!
Добрынин повернулся к женщине и сказал:
– Да.
– Поздравляю вас от всей души и объявляю вас мужем и женой! – чуть ли не радостно проговорила Паняева. – Поцелуйтесь… – И тут она осеклась и бросила испуганный взгляд на Карасева.
– Не надо, – сказал Карасев спокойно. – Не надо целоваться.
– Товарищ Ваплахов, распишитесь здесь! – попросила женщина.
Добрынин наклонился над столом, расписался.
– А теперь вы, гражданка Селиванова!
Таня тоже наклонилась и расписалась в предложенном документе.
Женщина вопросительно посмотрела на Карасева.
– Все? – спросил он, поймав ее взгляд.
– Да, – ответила она.
Карасев подошел к столу с ее стороны.
– А где подписи свидетелей? – спросил строгим голосом.
– А разве надо?
– Конечно, надо!
– А кто же может расписаться? – спросила Паняева.
– А вот специально для этого приехали товарищ Куняев и товарищ Лимонов.
Паняева побледнела. Казалось, она вот-вот упадет в обморок.
Но ничего страшного не произошло.
Сначала к столу подошел товарищ Куняев, поставил свою длинную подпись в соответственной графе документа. За ним следом и товарищ Лимонов расписался.
– Вот теперь все, – удовлетворенно улыбнулся Карасев.
– Поздравляю вас, – сказал подошедший к Тане секретарь горкома. – Вы очень мужественная женщина!
Таня пожала ему руку.
У секретаря горкома были добрые голубые глаза, и смотрел он ими на Таню как на собственную дочь, с любовью и надеждой.
– Спасибо, – прошептала Таня.
Потом ее поздравил товарищ Лимонов, а Карасев вручил ей «Свидетельство о браке», в котором было черным по белому написано, что зовут ее теперь Татьяна Зиновьевна Ваплахова. Кроме свидетельства Карасев дал ей еще несколько бумаг, в том числе справку о гибели мужа и подтверждение вдовства.
На улице Таня и Добрынин попрощались с Куняевым, Лимоновым и Карасевым. И пошли пешком на аллею Славы.
Добрынин хотел что-нибудь сказать Тане, но сам был так ошеломлен происшедшим, что путался в мыслях и словах, а потому молчал. Таня тоже испытывала волнение. Ее недавняя мечта исполнилась, но произошло это немного странно, хотя лежали теперь в сумочке настоящие документы с подписями и печатями, и написано было в этих документах, что она, Таня Ваплахова, является вдовой Дмитрия Ваплахова, геройски погибшего, спасая жизнь ребенка. Хотелось сдержанно радоваться, но слезы стояли в глазах, и губы болели, будто обветренные.
На Краснореченск опускался ранний октябрьский вечер. Пунцовое солнце лениво ложилось на горизонт.
Глава 13
Осень в Ялте была удивительно теплой и скорее напоминала зауральское лето. Спокойное море отливало небесной синевой и звало куда-то за неведомый дальний горизонт.
Первые дни Юрец, приходя на набережную, все пытался высмотреть другой, противоположный берег моря. Видел он море в первый раз в своей жизни и по наивности и простоте полагал, что море – это слишком широкая река или, на худой случай, большущее озеро. Видно, удивлялся он морю вслух, потому что однажды остановился возле него старик в толстовке и легких парусиновых штанах с грязной, казалось хромавшей на все четыре лапы, болонкой, остановился и стал Юрцу объяснять про физическую географию морей и океанов. Юрец слушал внимательно: не из интереса к этой самой физической географии, а потому, что дни тянулись скучно и однообразно. Но последние слова старика, назвавшегося товарищем Курчавым, вызвали у Юрца некоторые мысли.
– Я ведь в институте прикладной географии работал, – говорил старик. – Так мы там могли организовать так, что любой кусок земли, любой район или область могли стать или морем или островом…
– А чего? – спросил на это Юрец.
– Ну как вам объяснить, товарищ; это не для практической пользы, а для показания возможностей человека при социализме… – ответил старик.
Потом вежливо раскланялся и пошел дальше со своей хромой на все лапы болонкой по пустынной широкой набережной.
В принципе Юрец был доволен тем, что попал сюда. Трое встречавших его у ворот тюрьмы оказались не такими уж страшными типами. Привезли они его в какую-то контору, где долго диктовали ему заявление о приеме на работу, но в конце концов один из них, главный, тот, что был выше других да и самого Юрца на голову, написал заявление за него. Дело было в том, что в тюрьме Юрец забыл некоторые письменные буквы и вместо них писал «о», так что написанное им заявление имело такой волжский акцент, что понять его было невозможно. А кончилось тем, что Юрец просто расписался под написанной за него бумагой, в которой он просил принять его на работу на должность ассистента (этого слова Юрец вообще никогда в жизни не слышал!) филологической лаборатории Института русского языка и литературы им. А.С.Пушкина. Конечно, Юрец боялся работы и в принципе работать не собирался, но, к его пущей радости, оказалось, что работать ему и не надо, а платят ему за то, что он хозяин попугая, представляющего «огромный интерес для советской филологической науки», как сказал белобрысый ученый.
Иногда Юрец вздыхал, вспоминая о своих планах на будущее. Но планы все равно оставались планами, так как этот ученый, а звали его Костах Саплухов, хотя он просил всех называть его Костей, обещал Юрцу и попугаю полную свободу, как только попугай закончит рассказывать все выученные за свою длинную жизнь стихотворения. Конечно, Юрца огорчало огромное количество этих чертовых стихов, умещавшихся в маленькой сине-зеленой головке попугая, но он терпеливо ждал, когда птица выдохнется, и тогда начнутся его долгожданные гастроли по «малинам» первой в мире страны построенного социализма.
А пока он жил в отдельном номере Ялтинского дома творчества писателей, питался в их столовой и, надо сказать, еда там отличалась от тюремных паек, даже если брать в расчет частые батоны вареной колбасы из ящика письменного стола начальника тюрьмы Крученого. В свободное время (а другого у него просто не было) он бродил по городу, смотрел на море и ни о чем, кроме женщин, не думал. Но женщин он в городе не видел. Не в том смысле, что их там вообще не было. Были там, конечно, женщины, и старые и не очень, но еще не видел он ни разу ни одной блондинки, и так уж сложилось у него в голове, что неблондинок он как бы и женщинами не считал.
В соседнем с ним номере жил и работал этот ученый Костах Саплухов. Собственно, и попугай жил у него в номере, что даже нравилось Юрцу, так как не надо было ему самолично кормить птицу. У ученого в номере на письменном столе стоял большущий магнитофон для записи звуков. Называлась эта громоздкая машина «Днепр-11-А». Когда Юрец наконец понял возможности магнитофона, возникла у него мысль о краже этой штуки, и, как бы ненароком натолкнувшись на него, проверил Юрец его вес и понял, что в одиночку ему магнитофон не украсть. Но так как чувство коллективизма ему было чуждо и он никогда не работал в паре с коллегами по воровскому ремеслу, то пришлось ему отказаться от этой заманчивой идеи.
Этажом выше жила секретарша Саплухова. В номере у нее стояла письменная машинка, и каждый вечер ее стрекот вызывал на лице Юрца, выходившего покурить на балкон, кривоватую мину. Она каждый вечер перепечатывала с магнитофонных бобин надиктованные попугаем стихи и под утро приносила ученому работу в двух экземплярах. Надо сказать, что во многих номерах Дома творчества были печатные машинки, но шумели они в основном по утрам, когда Юрец уходил в город. Ясное дело, что жили и работали там настоящие писатели, но ничего против них Юрец не чувствовал, так как режим работы у них был нормальный: с утра до обеда они что-то писали, а с обеда до утра – пили коньяк или водку и иногда, выйдя на балкон, читали по очереди свои стихи. Читали громко, пьяными голосами, с завываниями и устными восклицательными знаками.
Пару раз эти писатели звали его в гости, должно быть думая, что и он писатель или поэт. Но Юрец вежливо отказывался, боясь, что писатели, заметив, что он безграмотный и не очень культурный, изобьют его до смерти.
Так проходили теплые осенние дни. Тихо и спокойно было в Ялте. По гладкому морю плавали туда-сюда маленькие белые теплоходы, и иногда металлический голос, доносившийся с причала, упрашивал уважаемых товарищей отдыхающих принять участие в морской прогулке на теплоходе «Олег Кошевой» или на теплоходе «Зоя Космодемьянская». Юрец плавать не умел и поэтому к самой воде не подходил и морскими прогулками не интересовался.
Как-то за завтраком (а ели они втроем за одним столом: Юрец, Саплухов и его секретарша) к ним подсел лысоватый мужчина лет пятидесяти в белых штанах и желтой бобочке, с животиком и по-детски ярко-красным румянцем на пухленьких щечках.
– Вы же товарищ Саплухов? – сказал он с улыбочкой, сразу повернувшись к ученому-филологу.
– Да, – сказал тот.
– Читал о вас и о лаборатории в «Вопросах литературы», – сказал лысоватый. – Извините, не представился. Член Союза писателей Грибанин Василий Кузьмич.
– Ну меня вы знаете, – не без гордости сказал Саплухов. – А это мой секретарь Нина Петровна и ассистент Юрий Григорьевич, – представил он остальных сидевших за столом.
Грибанин кивнул секретарше, а потом и Юрцу.
– Если позволите, я с вами есть буду, а то, знаете, скучно одному, – говорил он. – Я тут уже второй год живу.
– Здесь? Второй год? – удивился Саплухов.
– Да-да… Роман пишу, такой, знаете, биографический роман о жизни первого наркома здравоохранения, о Семашко. Слышали о нем?
– Конечно, – сказал Саплухов. – Даже читал, помню, что-то из его очерков.
– Вот о нем и пишу. Большущий роман получается. Даже не думал, что так много материала обнаружится о его жизни и деятельности.
Официантка в белом подкатила к столу тележку и стала расставлять тарелки с гречневой кашей и котлетками.
– Валечка, я теперь здесь буду сидеть, хорошо? – ласково проговорил писатель Грибанин.
– Хорошо, – сказала, вздохнув, Валечка. – Вы, Василий Кузьмич, каждую неделю пересаживаетесь, невозможно упомнить!
С этого момента три раза в день за столом разговаривали о неизвестном Юрцу Семашко. Несколько раз прошлись подробно от его трудного детства в купеческой семье до наркомовских высот и тихой благородной смерти в кремлевской больнице. Похоже было, однако, что секретарша Саплухова проявляла больше интереса к этой исторической личности, чем ее ученый начальник, и, видимо, этого было достаточно Грибанину, чтобы тараторить без конца, почти захлебываясь, глядя не моргая на внимательную Нину Петровну и лишь изредка бросая контрольные взгляды на Саплухова, чтобы лишний раз ему улыбнуться.
Юрец, больше следя за Грибаниным, чем слушая его, понял, что писателю нравится тело саплуховской секретарши. В этом, конечно, удивительного ничего не было, ведь Нина Петровна имела добротную фигуру силовой физкультурницы и лицом была приятна и веснушчата. Догадки Юрца стали находить подтверждение по вечерам, когда стрекотанье ее печатной машинки вдруг затихало на час – полтора и вместо него доносилось до тонкого настороженного уха Юрца какое-то ерзанье, поскрипывание. А уже около полуночи, когда Юрец курил на балконе последнюю перед сном папиросу, думая о женщине-блондинке, он видел, как Нина Петровна с этим самым Грибаниным пробирались по узкой парковой аллейке вниз, к витиеватой улочке, ведущей к морю. Вот этого Юрец понять никак не мог. Ну хорошо, думал он, пожарились перед сном, попотели, как в бане, но зачем после этого на ночь глядя идти не меньше километра по темному городу к морю? Дурь какая-то писательская, – думал он и все больше убеждался, что писателей надо сторониться, потому что неизвестно, что у них такое на уме.
Наблюдение этого писательско-секретарского романа уже начинало выводить Юрца из себя. Не то чтобы он был против. Совсем нет. Просто стало ему невыносимо одиноко без женщины-блондинки, и обходиться одними мыслями о ней он уже никак не мог. Надо было что-то делать. И он открыл свой чемодан. Пересчитал пачку заработанных в тюрьме денег. Было там что-то около пяти с половиной тысяч, ведь по приезде в Ялту пришлось ему купить себе модной летней одежды, да и еще кепку с козырьком купил у армянина на базаре за двадцать рублей. В общем, денег было много. Отсчитав триста рублей, решил Юрец пойти в ресторан на набережной. Там было несколько ресторанов, но Юрец присмотрел один, из которого по вечерам громче доносилась музыка и пьяные выкрики клиентов. «Там, где больше шума, – там больше и женщин», – разумно заключил он.
Одевшись в летний бело-голубой полосатый костюм и водрузив на голову кепку, Юрец пощупал деньги, лежавшие во внутреннем кармане пиджака, и, глубоко вздохнув, вышел из своего номера.
В ресторане «Волна» в папиросном дыму плавали официантки в коротких, открывающих коленки, оранжевых юбочках. Разносили вино, водку, цветасто украшенные «резными» овощами блюда. Играл оркестр, и музыка то и дело срывалась на фальшивой ноте и опадала, словно музыкант, ошибившись, переставал с испуга играть на секунду, но потом снова дотрагивался смычком до скрипки или пальцами до клавиш снежно-белого рояля.
– Здравствуйте, – возникла перед Юрцом из дымного тумана толстенькая маленькая женщина с завивкой. – Вам столик на одного или, может, подсадить? – услужливо спросила она и воровато подмигнула.
– На одного, – выпалил Юрец, застигнутый врасплох.
Женщина музыкально развернулась и, махнув ручкой, призвала клиента следовать за ней. Они прошли, лавируя между столиками и большими пальмовыми лапами-листьями, высовывавшимися из пропитанного папиросным дымом воздуха. Остановились в самом углу: там, среди пальм, стоял маленький столик на двоих.
– Нравится? – спросила женщина.
Юрец кивнул.
– Присаживайтесь, а я сейчас официанточку пришлю!
Не успел Юрец как следует развалиться на удобном стуле, отодвинувшись на полметра от стола и закинув ногу на ногу, как возле него остановилась миленькая рыжеволосая официантка.
– Меню, – чирикнула она, подавая Юрцу толстую красную папку.
Он смотрел на странные, ничего ему не говорящие названия пищи, а она терпеливо стояла рядом, зажав в правой ручке карандаш, а во второй блокнот.
– Это мясо? – спросил Юрец, тыкая на какое-то мудреное слово, в котором, однако, чувствовалось что-то мясное.
– Да, – наклонившись, сказала официантка. – Мясо молодого оленя, вымоченное в молоке.
Юрец удивленно покачал головой.
– Будете?
– Да. Одну порцию, – добавил Юрец на всякий случай. – А вино какое?
– А вот, пожалуйста, – она услужливо перевернула страницу и показала на бесконечный список алкогольных напитков.
Снова растерявшись, Юрец оторвал взгляд от всех этих «совиньонов», посмотрел на официантку просяще и сказал:
– Водки триста грамм?
– Пожалуйста, – улыбнулась девушка. – Какой? «Кубанской», «Лимонной», «Перцовки», «Русской»…
– «Русской», – перебил невыносимое перечисление Юрец. – И поскорее!
Девушка исчезла, успев настоятельно порекомендовать рыбное ассорти и овощной салат.
Глаза Юрца постепенно привыкали к странно сочному ресторанному воздуху. Проступали уже силуэты сидевших за соседними столиками, а минут пять спустя смог Юрец различить и музыкантов, старавшихся в противоположном углу зала.
Увидел, как плыла к нему с подносом в руках официанточка с рыжими волосами. Сама все расставила, сама ему стопочку хрустальную водкой наполнила.
– Может, минералочки принести? Чтобы запивать? – спросила она.
– Я не запиваю, я закусываю, – мягко, ощущая что-то отцовское, объяснил Юрец.
А правая рука уже брала стопку и опрокидывала ее в рот. Потом схватила вилку и, покружившись над столиком, опустила ее на кусок красной рыбы.
Во рту возникла приятная разновкусица: соленое с горьким и что-то сладенькое.
Юрец налил себе вторую. Еще раз изучил столик. Понял, что главного мясного блюда еще нет, а значит, надо закусывать салатами. Графинчик, в котором официантка принесла водку, показался вдруг Юрцу маловатым.
«Но ничего, – подумал он, сам себя утешая. – Еще не вечер!»
– А сейчас для наших братьев с солнечного Кавказа – лезгинка! – донеслось со стороны оркестрика.
И тут же эта кавказская музыка стала резать кинжалами сочный ресторанный воздух, и кто-то в такт этим кинжалам выкрикивал: «Асса! Асса! Асса!»
А внутри у Юрца разливалось приятное тепло, и даже ощущение удовольствия возникло: он потер руки и ощутил на ладонях пот. «Жарко тут», – подумал и снова наполнил стопку. Но в этот раз подержал ее с минуту у рта, вдыхая такие приятные водочные пары и бросая проницательные взгляды по сторонам, выискивая среди этих празднующих неизвестно что штымпов женщину-блондинку. Но ее тут не было.
И тогда Юрец выпил, снова закусил рыбой, забросал красную рыбу двумя колечками свежего огурца и все это стал пережевывать вместе, ощущая, как трудно челюстям бороться с плотностью добротной ресторанной пищи.
После лезгинки прозвучало несколько танцевальных мелодий, но потом тот же голос вдруг радостно поздравил Петра Кирилловича Погодина с днем рождения и от имени его друзей подарил ему его любимую песню со странным названием «А нам все равно».
Тем временем Юрец принялся за второй графинчик водки, принесенный по его просьбе симпатичной маленькой официанточкой.
Воздух снова начинал густеть: то ли все разом закурили в очередной раз, то ли по какой-то другой причине.
И вдруг в этом загустевшем воздухе Юрец увидел медленно проплывающую блондинку. Все внутри Юрца напряглось и тут же сладко расслабилось, а на его лице появилась похотливая полуулыбка-полуухмылочка. Он поднялся из-за стола и пошел за ней, уже исчезнувшей где-то слева, за широколапой пальмой.
А оркестр заиграл что-то медленное и лирическое, и на глазах у Юрца кавалеры тянули своих и соседних дам на танцевальный круг в центре зала. Юрец понял, что и ему надо делать так же, и, ускорив нетвердые шаги, остановился у одиноко сидевшей за столиком блондинки. Столик был на четверых, громоздились на нем объедки салатов и пустые винные бутылки, из чего понял Юрец, что женщина эта не совсем одинока.
– Станцуем? – спросил он негромко, наклонившись над ней.
Она посмотрела игриво и оценивающе, повела обнаженным плечом: было на ней легкое синее в звездочках платье, державшееся только на двух тесемочках, завязанных бантиком на белых плечиках.
Встала. Протянула руку.
Юрец схватил ее за эту руку и потащил на танцевальный круг.
Танцевали страстно, вжавшись друг в друга что было силы.
– Тебя как зовут? – прошептала она томным голосом.
– Юрец.
– А меня – Анжела…
После танца она сидела уже за его столиком и, перейдя с вина на водку, рассказывала о своей учебе в педагогическом институте.
Перед закрытием ресторана он предложил Анжеле продолжить праздник в его номере. Анжела, узнав, что он живет в Доме творчества писателей, легко согласилась.
По пустынным витиеватым улочкам карабкались они вверх к Дому творчества.
– Вы тоже писатель? – спрашивала пьяненькая блондинка.
– Не совсем, – говорил Юрец. – Скорее поэт…
– Прочитайте что-нибудь из ваших стихов.
– Потом. Прочитаю.
Яркая луна освещала приморский город нежным шелковым светом.
Поднялись на второй этаж. Юрец ввел Анжелу в комнату, усадил за стол, а сам вытащил из тумбочки банку шпрот, бутылку крымского портвейна и два стакана.
– Вы мне стихи почитаете? – снова спросила заплетающимся языком блондинка.
Юрец бросил на нее раздраженный взгляд.
Не ответил. Был очень занят открыванием бутылки вина.
Наконец не поддававшаяся было пробка, шпокнув, вдавилась внутрь бутылки, и Юрец расслабленно опустил вилку, которой вдавливал пробку, на стол. Взял стаканы. Разлил.
– Ну, – сказал он, – за знакомство.
Анжела подняла стакан, пригубила и опустила на стол.
Говорить Юрцу не хотелось, и он решил сразу перейти к делу. Встал, подошел к девушке, обнял ее сзади и, наклонившись над ней, прошептал в самое ушко:
– Свет выключить?
– Зачем? – Девушка посмотрела на него снизу вверх широко открытыми зелеными глазами. – Я люблю, когда ярко, когда много света. – И улыбнулась, показав белоснежные ровненькие зубки.
Потом игриво развязала тесемочки на плечиках, и легкое платье соскользнуло вниз, открыв ее животик и белый кружевной лифчик.
Юрец вроде и обрадовался такой готовности, но самому ему было как-то неудобно раздеваться при свете.
– Ну что же вы, а еще писатель! – хихикнула Анжела, заметив его растерянность.
А сама встала – платьице упало на пол, и она осталась в лифчике и белых трусиках.
Отступать было нельзя, и Юрец, покосившись на яркую лампочку, стащил с себя пиджак, потом сорочку, потом снял брюки и остался в спортивного вида синих трусах. Наконец, переборов себя, снял и трусы.
– Ой, – хихикнула Анжела, разглядывая голого «поэта». – Какой он тоненький! Ой, я еще таких не видала!..
Юрца словно кувалдой по голове ударило. Он выпучил глаза на эту блондинку. Внутри все закипело, хмель словно улетучился, оставив душевную тяжесть.
– Какой тонкий! – похихикивая, продолжала восклицать тоненьким голоском Анжела.
Матерясь, Юрец быстро надел трусы и угрожающе пошел к Анжеле. Схватил ее за руку и потащил к двери.
– Ах ты ж сука! – кричал он, и крик его срывался на хрип. – Я тебе, сука, покажу тонкий!
И открыв дверь, он вытолкнул девушку в коридор. И тут же закрылся на замок изнутри, словно боялся, что она будет рваться назад.
В коридоре возник какой-то шум, но Юрец не обращал на него никакого внимания. Он допил портвейн, успокоился немного и вдруг заметил, что вся одежда этой блондинки лежит на полу комнаты. Раскрыл дверь на балкон и швырнул туда и босоножки, и платье.
