Андрей Мовчан
Россия в эпоху постправды
У появления этого лозунга здесь и сейчас есть своя мораль. Чем дальше развивается ситуация в России, тем более явной становится попытка построить своеобразную реплику СССР, с его псевдоидеологией «диктатуры большинства». Опыт СССР, как все мы помним, начался, продолжался и завершился трагически. Похоже, что снова оказывается прав Георг Вильгельм Фридрих Гегель: история, повторяясь дважды, в первый раз предстает в виде трагедии, второй – в виде фарса. Возможно, в этом переходе – из трагедии в фарс – и состоит главное достижение России в последние 25 лет, а появление подобного лозунга – хороший признак: жить в эпоху фарса не слишком приятно, но все же лучше, чем в трагическую эру.
Прошло 2 года после выхода этой статьи – и бессменный председатель конституционного суда России Валерий Зорькин не только повторил лозунг «Единой России», но и существенно развил его в статье в «Российской газете»: «…права меньшинств могут быть защищены в той мере, в какой большинство с этим согласно». И если в конце той статьи я писал о фарсе, то совершенно фашистское заявление председателя Конституционного суда просто пугает. Действительно – история знает немало примеров, когда большинство отказывало меньшинству в правах: это и сегрегация в США, и холокост в Германии, и геноцид в Турции. Принцип истинной демократии состоит в том, что большинство устанавливает правовую систему, одинаковую для всех, в том числе для несогласного с такой системой меньшинства. В этом смысле права меньшинств защищены ровно так же, как и права большинства – не больше и не меньше. Вариант же Зорькина – это ворота в ад. Понятно, почему Валерий Зорькин – человек, верный существующей в России власти, – говорит такую фразу: нынешняя власть, умело обращающая недостатки группового мышления и неэффективность демократии себе на пользу, является прямым бенефициаром принципа диктатуры большинства. Жаль, что он не понимает, что можно долго обманывать кого-то или недолго – всех, но долго обманывать всех никому еще не удавалось. Рано или поздно насажденный Кремлем принцип диктатуры большинства ударит и по самой власти, и по России как государству. И фарсом это уже не будет.
Эффективная диктатура?
Но если большинство не может качественно управлять страной, то не стоит ли обратить внимание на успешные примеры диктатур? Вопрос этот крайне популярен, я слышу его едва ли не каждый раз, когда на лекции или в дискуссии говорю о проклятии диктатуры большинства. Вслед за Сергеем Гуриевым я могу только ответить: «Увы, хотя мы знаем примеры успешных диктатур, на один Сингапур приходится 100 Заиров». Именно об этом я писал для Slon (сейчас Republic) 15 апреля 2015 года.
Любовь к Сингапуру в России в разных формах проявлялась уже давно, и печальное событие – смерть многолетнего диктатора Сингапура Ли Куана Ю – стало поводом активно выразить эту любовь в виде множества хвалебных статей, анализов «сингапурского чуда», прогнозов на будущее и осторожных комментариев относительно нынешних проблем этой уникальной страны.
Понять эту любовь несложно. С начала 1960-х годов Сингапур управлялся диктатором, который лишь в 1990-х отошел от власти, чтобы вскоре поставить на свое место сына. Тем не менее (и, как многим хочется верить, благодаря этому) за это время в стране произошла экономическая революция, вознесшая Сингапур в число стран с самым высоким подушевым ВВП в мире. России, население которой высоко ценит материальные блага и одновременно тяготеет к авторитарному стилю государственного управления, опыт Сингапура в каком-то смысле дает надежду на удачное совмещение того и другого. И, несомненно, российская правящая элита, которая высоко ценит свое положение, материальные блага для себя и лояльность населения, видит в образе Сингапура надежду на сочетание всех трех параметров.
Доллары вместо процентов
Классическая экономическая наука, на первый взгляд, не готова вынести вердикт о том, какие режимы в среднем создают более высокие темпы роста ВВП – диктаторские или демократические. Если в период с 1820-х до 1950-х годов между демократиями и диктатурами существовала очевидная разница (демократии увеличивали подушевой ВВП в среднем на 2 % в год, а диктатуры – на 0,86 %[12]), то с 1950 года эти показатели составляют 2,4 и 2 % соответственно, сводя разницу к минимуму.
Однако обычные исследования страдают рядом формализаций, которые, хотя математически и абсолютно точны, с экономической точки зрения никак не могут отражать реальную картину и отвечать на вопрос, какие шансы имеет диктатура на экономический успех. Во-первых, использование показателя процентного роста ВВП существенно искажает реальность: качество экономики определяется абсолютными цифрами, а не процентами. Китай, растущий на 7 % в год, значительно беднее США, растущих на 3 %. Гораздо адекватнее будет картина, если мы заметим, что ВВП на человека в Китае растет на 450 долларов в год, а в США – на 1600.
Во-вторых, в работах, как правило, использовались усредненные данные по всем экономикам определенного типа, поскольку предполагалось, что все они должны быть более или менее одинаковы. Однако если разброс между средними темпами роста ВВП в демократиях составляет 3–4 раза, то тот же разброс в авторитарных режимах может составлять и сотни раз. Диктатуры, управляемые твердыми руками небольшой группы лиц, оказывается, могут вести себя очень по-разному, демонстрируя результаты, которые нельзя описать едиными средними значениями. Более того, во второй половине ХХ века некоторым диктатурам повезло получить в свое распоряжение масштабные природные ресурсы, которые в течение 1970-х и 2000-х годов сильно выросли в цене и существенно улучшили показатели этих стран. Таким образом, для адекватного анализа нам придется выделить минимум три группы автократий: «обычные», обладающие ресурсами и «необычные».
Кроме того, бóльшая часть исследований обходила вниманием страны, которые пережили за последние 50 лет как периоды диктатуры, так и периоды демократии. Но, оказывается, сравнение показателей таких стран в разные периоды может быть даже более значимым, чем сравнение разных стран с разными начальными условиями.
Ниже приведены результаты, рассчитанные на основании данных Angus Maddison и NYU. Из рассмотрения исключены совсем маленькие и архаичные государства, а также те, чей ВВП тотально зависит от внешних факторов (например, карибские офшоры или Бруней, живущий только нефтью и газом). Под «демократией» понимался строй, при котором в стране существует эффективная конкуренция элит и сменяемость власти, даже если в процесс реального выбора вовлечено не все население, – например, демократией считался период с 1991 по 2011 год в России, с 1994 года в Сингапуре и с 1982 года в Китае. Разумеется, граница между демократией и диктатурой довольно размыта, но, как будет видно из результатов, эта граница не так уж и важна – страны, испытавшие диктатуру, «отмечены печатью», даже если диктатура продолжалась недолго. Из рассматриваемых 130 стран за последние 55 лет 60 стран мира испытали периоды как диктатуры, так и демократии, и 26 стран оставались диктатурами в течение всего периода времени.
Интереснее всего выглядят результаты сравнения периодов демократии и диктатуры в 60 странах «смешанного типа». На рис. 1 каждая страна обозначена точкой с абсциссой (ось х), равной разнице между средним ростом ВВП (в долларах 2005 года) в периоды демократии и в периоды диктатуры, и ординатой (ось y), равной среднему росту ВВП этой страны за все 55 лет.
Выводы очень любопытны. Только 5 стран из 60 показывали более высокий рост ВВП во время диктатуры, чем при демократии. Это Лаос, Алжир, Тунис, Парагвай и Венесуэла, которую стоит отбросить хотя бы потому, что мы точно знаем причину перекоса – огромные нефтяные доходы, и хорошо видим, что происходит в Венесуэле сегодня, когда цена на нефть упала. Наверняка феномену остальных есть индивидуальные объяснения, но нас больше интересует, что все эти страны росли в среднем медленнее 72 долларов в год. Выше 72 долларов мы не встретим ни одной такой страны – 100 % стран будут лучше расти в демократические периоды. Даже Сингапур, росший в среднем на 837 долларов в год при Ли Куане Ю, стал расти на 1078 долларов после относительной либерализации. «Условные демократии», как в Китае и России, лучше диктатур, но сильно проигрывают демократиям реальным. В том же Китае средний рост ВВП с 1982 года по сегодняшний день (то есть с начала реформ Дэна Сяопина) составляет, конечно, много больше, чем 14 долларов на человека в год, как до 1982 года, но всего лишь 174 доллара. Средний рост ВВП Тайваня за то же время – 479 долларов, Гонконга – 764, Японии – 569. Похоже, что диктатура может быть лучше демократии только в очень бедных и очень «медленных» странах, и то крайне редко.
На примере большинства стран интересно наблюдать, как диктатура разрушает рост ВВП, а демократия его создает. На рис. 2 представлен пример Южной Африки. До 1994 года (период апартеида) рост подушевого ВВП замедляется, в момент смены формации он проваливается еще ниже и начинает расти после перехода к демократии. Что бы мы ни говорили про разгул преступности, нежелание местного населения работать, былую аккуратность и трудолюбие буров, подушевой ВВП ЮАР растет при демократии быстрее, чем во времена апартеида.
Наконец, как соотносятся показатели роста ВВП на человека в долларах у «убежденных диктатур» с показателями других стран? На рис. 3 представлен средний рост ВВП за 55 лет в этих странах в сравнении с некоторыми демократиями.
Как видно, только одна страна, Казахстан (кроме Саудовской Аравии и Омана, двух нефтедобывающих диктатур), показывает результат выше среднемирового. Но даже этот уровень в 2 раза ниже показателя Португалии – бедной демократической страны, вышедшей из диктатуры 40 лет назад. Даже из стран, в которых диктатуры сменялись демократиями, догнать или обогнать Португалию сумели лишь 4. Две из них – небольшие европейские страны (Чехия и Словения), получившие массированную помощь ЕС, две другие – Сингапур с Южной Кореей.
Судя по истории, если вы строите в своей стране диктатуру при росте экономики более чем 72 доллара на человека в год, у вас нет шансов улучшить ситуацию по сравнению с демократическим вариантом. Более того, если вы выбираете диктатуру даже на какое-то время, у вас будет только три шанса из 86 (около 3,5 %), что в течение 55 лет рост ВВП вашей страны будет не ниже, чем у страны типа Португалии (если считать его в долларах).
Факторы успеха диктатур
Значит ли это, что диктатура не может быть экономически успешной? Конечно, нет. Сингапур и Южная Корея – примеры стран, в которых диктатуры привели к быстрому росту ВВП (но не известно, не был бы он еще более значительным, если бы в этих странах изначально появились демократии). Бразилия – пример страны, в которой рост ВВП в демократические периоды был лишь чуть выше, чем в периоды авторитарные. Но мы знаем, что шансы на успех незначительны. Возможно, они совпадают с шансом на то, что захвативший власть диктатор будет умным человеком, способным и желающим проводить прогрессивную экономическую политику.
Но, если мы все же хотим рискнуть, нам стоит обратить внимание на общие черты политики успешных диктаторов, тем более что они бросаются в глаза при изучении «случаев успеха» (и в деталях описаны, например, в работах Якова Миркина).
Явную роль в успехе играет опора на британско-американскую систему права: Сингапур буквально использовал британское право; Южная Корея заимствовала большую часть американского права в области хозяйственных и административных отношений. Для всех успешных диктатур общим правилом является приглашение во власть выпускников британских и американских вузов, стимулирование получения западного образования элитой. Можно говорить и шире: все более или менее успешные диктатуры имели своего рода долгосрочный контракт с условным Западом, включавший в себя масштабные инвестиции, открытые рынки для западных корпораций, двусторонние торговые преференции и прочее.
В том же ряду стоит активное привлечение иностранного капитала. Существенно отличает все исследуемые страны быстро растущая монетизация экономики и объем кредитов: в Сингапуре соотношение М2[13] к ВВП при Ли Куане Ю превышало 92 %, в Южной Корее при Чоне Ду Хване – 81 % (сейчас соответственно 132 и 141 %); отношение кредитов к ВВП в Сингапуре доходило до 63 % (сейчас 84 %), в Южной Корее – 58 % (сейчас 103 %). В Сингапуре шла реальная и довольно успешная борьба с коррупцией; в Южной Корее, Бразилии и ряде других относительно успешных диктатур такая борьба либо не шла, либо не увенчалась значительными успехами, так что говорить о ней как о необходимом условии, скорее всего, нельзя. Зато во всех успешных диктатурах было дешевое правительство – до 10–12 % ВВП. Наконец, везде особое внимание уделялось льготному налогообложению.
Россия сегодня сильно отличается от успешных диктатур по всем указанным показателям. Существенные отличия включают принципиально другую систему права и низкую эффективность правоприменения, напряженные отношения с Западом, приводящие к принципиально более низкому уровню инвестиций и остановке технологического сотрудничества, низкой доле выпускников лучших университетов в правительстве и других органах власти. Монетизация российской экономики (М2/ВВП) составляет 43,1 %, отношение кредита к ВВП ниже 43 %; российское правительство стоит более 18 % ВВП, притом что в России одна из самых высоких эффективных налоговых нагрузок в мире.
Если мы в России действительно хотим испытать свои шансы, нам нужно многое менять прямо сейчас. Есть 3,5 %-ная вероятность того, что опыт Ли Куана Ю нам поможет. Правда, с вероятностью 96,5 % демократизация сработала бы лучше.
Задача о пяти морских разбойниках
Демократия – это система принятия решений, предполагающая защиту интересов всех граждан путем делегирования возможности решения большинству. Однако, как показывает практика, эффективность такого метода сильно зависит от «постановки задачи» – условий, при которых происходит выбор индивидуального решения каждым членом общества и их объединение в решение большинства. Вопросы таких условий – предмет изучения скорее не социологии или экономики, а теории игр. И ответы, которые дает эта наука, часто удивительны и печальны – не так уж сложно создать условия, в которых демократия превращается в кошмар.
Одна такая задачка рассматривается мной в статье, написанной для «Сноба» 6 сентября 2017 года.
Пока в российском обществе шли затяжные дискуссии относительно правомочности аннексии чужих земель и возможности развиваться, несмотря на положение страны-изгоя, Россия без лишнего шума установила новый рекорд: по итогам 2016 года в руках долларовых миллионеров (по разным данным, их в России до 132 000 человек) оказалось 62 % национального благосостояния. Такой результат и очевидный тренд (индекс Джини в России вырос на 10 % с начала века) заставляет задуматься о причинах ошеломляющего уровня неравенства в России. Те, у кого кругозор пошире, вспоминают, что подобное было свойственно России и раньше – и 100, и более лет назад. Впрочем, так же легко убедиться, что в мире было множество стран, где неравенство было сравнимо по масштабам и даже больше, чем сегодня в России.
Мне хочется посмотреть на проблему с точки зрения теории игр. Ведь понятно, что, когда в обществе менее чем 0,1 % преуспевает за счет 99,9 %, это не может происходить лишь потому, что меньшинству везет или оно «играет» значительно лучше остальных. Есть что-то, что не дает большинству использовать сколько-нибудь успешные стратегии; какой-то тормоз, который заставляет его делать выбор в пользу такого неравенства. И, пока я пишу не для Карнеги и могу позволить себе элемент публицистики (и даже спекуляции), мне хочется высказать псевдонаучную гипотезу и проиллюстрировать ее детской задачкой из все той же теории игр.
Задача эта – о пяти пиратах – общеизвестна.
Представьте себе команду, состоящую из пяти пиратов. Условно назовем их (1) «капитан»; (2) «помощник»; (3) «боцман»; (4) «рулевой»; (5) «матрос». Пираты находят клад в 100 монет. Его надо распределить, и способ этого должен предложить, естественно, капитан. Если половина команды или более с планом распределения согласна, то оно происходит и капитан сохраняет свой пост. В противном случае капитан свергается (и выбрасывается за борт) и право распределять переходит к помощнику, ставшему капитаном, – с теми же условиями: если план нравится половине и более из оставшихся, он принимается и новый капитан остается у власти. Если нет – и этот капитан отправляется в расход, и уже боцман занимается распределением – и так далее, до конца.
Предположим, что каждый пират рационально хочет максимизировать свою долю от клада. При этом, поскольку пираты злобны по натуре, если пират получает одинаковую со всеми долю, он будет голосовать за отклонение плана в любом случае (и если согласен с ним, и если не согласен).
Вопрос в задаче: какой план должен предлагать капитан, чтобы сохранить свою власть, – с учетом того, конечно, что все пираты в состоянии просчитать последствия своих решений.
На первый взгляд капитану придется серьезно поделиться кладом, иначе его свергнут. Но не торопитесь. Начнем с конца. Матрос (пятый в очереди) понимает, что если он останется один на один с рулевым, то вообще ничего не получит: из двух пиратов один уже представляет собой половину и сам рулевой проголосует за свой план, который будет, конечно, «все мне, ничего матросу» или (0; 0; 0; 100; 0). Позиция числа здесь отвечает номеру пирата в очереди к власти, первые три уже устранены, так что там нули. Поэтому матрос будет голосовать за любой план третьего пирата (боцмана), по которому ему дают хотя бы одну монету. Это значит, что если остались три пирата, то боцману достаточно отдать одну монету матросу, чтобы получить его поддержку, и вариант (0; 0; 99; 0; 1), очевидно, пройдет, (двумя голосами против одного – рулевого). Как видим, четвертый пират (рулевой) должен понимать, что ему в случае, если второй пират (помощник) устранен, ничего не светит: боцман и матрос все заберут. Поэтому даже за одну монету рулевой будет голосовать за план помощника. Помощнику этого будет достаточно (он наберет 50 %, капитана уже нет), поэтому его план, который пройдет, выглядит как (0; 99; 0; 1; 0). Соответственно, устранение капитана приводит к тому, что третий и пятый пираты (боцман и матрос) не получают вообще ничего – пришедший к власти помощник забирает 99 %, отдает 1 % рулевому и командует дальше припеваючи. Поэтому боцман и матрос готовы за одну монету каждый поддержать капитана с его планом распределения. Вот и ответ: план (98; 0; 1; 0; 1), по которому капитан забирает 98 монет из 100, устойчив и позволяет капитану сохранять свою власть. На самом деле это понимают и пираты № 2 и № 4, поэтому любой пират, кроме капитана, будет поддерживать капитана за 1 монету, а тот выберет сам, кому ее давать, – то есть, пираты еще будут соревноваться в верноподданничестве, чтобы оказаться награжденными всего одной монетой.
Этот удивительный ответ (не правда ли, странно, что 4 пирата не в состоянии ничего сделать, чтобы капитан не оставил себе 98 % добычи, при этом половина вообще ничего не получает?) надо запомнить. На первый взгляд причина такой несправедливости в том, что пираты не умеют строить альянсы (каждый за себя). Но и это не совсем так.
Пусть пираты могут создавать альянсы. Правила, правда, будут пиратскими: 1) любые пираты могут договориться о распределении поровну всего, что им достанется; 2) эта договоренность незамедлительно становится известна всем остальным пиратам; 3) договорившиеся пираты соблюдают договоренность, пока это выгодно всем договорившимся – тот пират, которому становится невыгодно, в одностороннем порядке нарушает договор.
Казалось бы, альянс четвертого и пятого пиратов должен давать им преимущество. Однако боцман, понимая это (оставшись втроем с ними, он наверняка будет выброшен за борт или вынужден будет подкупить одного из пиратов, дав ему 51 монету, а себе оставив 49), согласится на план помощника, если помощник даст боцману 50 монет. Помощник, таким образом, должен просить у капитана 51 монету (у него, как сказано выше, есть вариант получить 50, свергнув власть капитана), да и боцман будет просить 51 монету – оба они таким образом капитану не интересны и ничего не получат. Но вот рулевой и матрос не получат ничего как раз в случае, если капитан свергнут (помощник и боцман поделят 100 монет поровну). А это значит, что у рулевого и матроса незавидный выбор – либо просить по 1 монете у капитана, либо лишиться всего, несмотря на свой альянс. В итоге на долю капитана альянс вообще не влияет – он лишь позволяет рулевому забрать монету у боцмана. Поскольку матросу от этого альянса не становится лучше, альянс этот вряд ли вообще может состояться.
Легко увидеть, что альянс третьего и четвертого пиратов приводит к такому же результату. При свержении капитана они не получают ничего, поэтому они поддержат капитана, получив от него по 1 монете (98; 0; 1; 1; 0). Поскольку третий пират не увеличивает своего дохода по сравнению с вариантом без альянсов, он может пойти на него только в страхе, что четвертый пират вступит в альянс с пятым. Но есть же еще вариант альянса третьего и пятого пиратов (кстати, с тем же результатом – члены альянса получают по единице от капитана). Поэтому, если у пиратов есть время для обсуждения, третий, четвертый и пятый пират будут мучительно пытаться попасть в альянс, исключив из него «не себя». Кому повезет – никто не знает, но факт остается фактом: пираты «нижнего уровня» будут бороться за альянс друг с другом, только чтобы гарантировать себе ту же 1 монету, что и в случае без альянсов. То есть пиратам все равно – заигрывать с капитаном или искать альянса друг с другом, эффект одинаковый.
Переложение задачи на современное общество дает неожиданные аналогии. Давайте вместо пиратов представим себе различные страты общества: узкий круг людей у власти вместо капитана, круг претендентов на власть вместо помощника, вместо боцмана, рулевого и матроса – соответствующие по «расстоянию» до власти классы. Задача, естественно, описывает автократическое общество с централизованным источником благосостояния (например, ресурсозависимое), в котором страты не доверяют друг другу, а вопрос власти решается большинством. Это общество многими экспертами считается демократичным (ведь кто есть власть – решает большинство), но, как видим, на практике его стабильное состояние предполагает крайнюю степень неравенства. Приход к власти претендентов (своего рода переворот, смена элиты на самом верху), согласно задаче, только усиливает неравенство. Интуитивно осознавая это, общество в подобных псевдодемократиях не любит борющуюся за власть оппозицию, а оппозиция-претенденты, понимая свои шансы, готова сотрудничать с властью «за 1 монету».
Вывод неутешительный: если в системе не заложен жесткий механизм распределения монет, не зависящий от капитана (аналог институтов в развитом обществе), то, пока монеты имеются, власть достаточно крепка, даже если забирает себе почти все. Вывод второй: нет большого смысла эту власть менять. Дело не в том, кто у власти, а в том, какой механизм распределения используется.
Вместе с тем нельзя не заметить, что ключевое условие задачи – неспособность пиратов придерживаться ранее достигнутой договоренности (или занятой позиции) в случае, если изменение обстоятельств делает ее невыгодной. Вернее, мы ничего не знаем об этой их способности или неспособности. Проблема на самом деле в том, что никто из пиратов не верит, что другие пираты обладают такой способностью, и поэтому каждый из них действует, как если бы все остальные пираты не собирались держать слово.
Если бы пираты верили друг другу и держали данное слово, то решение задачи было бы принципиально другим. В ответ на предложение капитана дать по 1 монете двум членам команды помощник сможет пообещать дать им по 2 монеты, капитан будет вынужден обещать по три и так далее. Торг дойдет до состояния (34; 0; 33; 0; 33) против (0; 34; 33; 0; 33), и капитану станет выгодно «подкупить» самого помощника – предложить, скажем, (32; 35; 33; 0; 0). Поскольку помощник уже пообещал 66 монет, он согласится на такое распределение. Понимая это, третий, четвертый и пятый пираты будут знать, что у них есть шанс один к трем получить 33 монеты, поэтому их ожидаемый доход – 11 монет. Соответственно, капитан может предложить каждому из них 11 монет, ожидая, что они разумны и примут его план (ну или хотя бы двое примут). Таким образом, капитан вынужден отдать от 33 до 68 монет в зависимости от готовности пиратов к риску и способности договориться между собой, да и распределение монет между пиратами станет существенно более ровным – значительно более похожим на распределение национального богатства в развитых странах.
Насколько детская задачка может быть источником морали, сказать сложно. Но если ей верить, капитан сохраняет контроль над 98 % добычи только в обстановке тотального недоверия в команде и неспособности ее членов договариваться и соблюдать договоренности. Капитану нужно, чтобы пираты считали друг друга злобными и нечестными: это позволяет надежно удерживать все богатство, бросая команде пару монет. Вот почему одной из существенных причин вопиющего неравенства в ресурсозависимых обществах является высокий уровень недоверия и неспособность формировать устойчивые договоренности. Сохранению низкого уровня доверия способствуют как объективные причины (прежде всего отсутствие механизмов защиты прав, таких как эффективные законы и независимый суд), так и субъективные – насаждение всеобщего недоверия и «пиратского» (основанного на силе и подлости) стиля поведения со стороны власти, озабоченной сохранением статус-кво. Власть отлично понимает, что только разделенное ненавистью и страхом общество, в котором действуют законы пиратского корабля, будет с радостью отдавать 98 монет из 100. Если принять этот тезис, многое становится понятно и в современной России: и нарочитая «бесконтрольность» силовиков в совокупности с гиперадминистрированием, как бы говорящим «никому нельзя верить»; и произвол госкомпаний, открыто и цинично нарушающих бизнес-договоренности; и насаждаемая всеми, от СМИ до президента, «тюремно-блатная» культура; и путаница законов; и репрессивная постановка задачи налоговым органам (типа плана по сбору штрафов); и «внезапные» катастрофы банков, которые шли к банкротству много лет у всех на глазах; и пошлая роскошь олигархов и чиновников, выставляемая напоказ; и тщательно культивируемые ростки конфликта между условно «русскими» и условно «кавказцами»; и стравливание народов России и Украины; и многие другие факты.
И, конечно, смена власти без смены системы и психологии общества приводит только к усилению неравенства. Кто еще сомневается в этом, посмотрите, к чему привели октябрьский переворот 1917 года, а затем революция 1991 года и распад СССР.
