Андрей Плотник
Хроники Кайдарии. Дурная кровь
– Гм. Нет, ни о какой обезьяне он мне не рассказывал.
– Значит, «Зов крови»?
Я промычал нечто невнятное.
– Что ж, прекратим этот допрос с пристрастием, – фон Вул рассмеялся. – Собственно, у меня для вас сообщение – я минут десять дожидался, пока Юнцт оставит вас в покое. Идемте, скоро в кровавой яме начнется представление. Мы еще успеем занять лучшие места. Герцог просил передать, что вы непременно должны увидеть это.
Кровавая яма – арена для показательных гладиаторских боев – располагалась, как обычно, в подвале замка. Это был огромный куполообразный зал, в центре которого находилось углубление с круглой площадкой, выложенной мрамором. Вниз вели узкие ступени, истертые ногами сотен обреченных, нашедших свою гибель на дне этого колодца смерти. Рабами были, конечно же, в основном люди. Я слышал, что периодически спускался туда и сам герцог, желая продемонстрировать гостям свое неподражаемое боевое искусство. У кромки ямы уже начинали собираться гости. Воздух в подвале, как водится, был холодным и сырым, а камень, слагавший стены, нес лишь поверхностные следы обработки. Все это обширное пространство являло собой каверну, выточенную в толще скалы, на которой покоился замок. Мы заняли места у кромки ямы, которые фон Вул почел наиболее выгодными. Внезапно воздух наполнился мерным грохотом барабанов – будто невидимые великаны притопывали ступнями, сотрясая стылые стены. Публика оживилась, все глаза обратились на фигуру в алой боевой накидке, украшенной рунами, которая прямо напротив нас по каменной лестнице спускалась на дно ямы. То был герцог Глемм собственной персоной. Голова гордо приподнята, серый лед глаз с алыми проблесками воинственно блестит в свете факелов, установленных по периметру арены. Достигнув ее центра, герцог резко вскинул руку над головой, выхватывая из-под накидки причудливое смертоносное орудие с несколькими отточенными до блеска лезвиями. Толпа взорвалась радостными аплодисментами. Я даже не сразу сообразил, что смотрю на «Заххак», боевой разрубатель моей собственной конструкции. Я ощутил, что сердце мое готово буквально выпрыгнуть из груди. Герцог Глемм решил в очередной раз показать класс перед гостями, а в качестве оружия выбрал мой клинок – это ли не успех, это ли не высочайшее признание моего мастерства? Так вот о каком сюрпризе он упоминал! Фон Вул покровительственно потрепал меня по плечу и прошептал на ухо:
– Ну, теперь-то ваши дела точно пойдут в гору.
Тем временем наряженные в черно-алую парадную броню стражники вывели на арену пятерых скованных по рукам и ногам узников, на головы которых были надеты холщовые мешки. На краю площадки с них сняли оковы, освободили от мешков и вручили оружие – несколько длинных кинжалов и парочку мечей. Нам всем предстояло стать свидетелями самой настоящей смертельной битвы. Герцог Глемм действительно мог быть убит или искалечен прямо у нас на глазах, так что вся надежда оставалась лишь на его воинское умение и блестящую выучку. Впрочем, многократный чемпион «Зова крови», коим он являлся, вряд спасует перед кучкой вооруженных людишек. Кроме того, как я вскоре отметил, лишь двое из них являли собой крепких рослых мужчин в расцвете сил – а за их спинами прятались болезненного вида женщина и пара подростков, мальчик и девочка, почти совсем еще дети. Я старательно подавил очередной приступ тошноты.
Стражники покинули яму, пролязгав по ступеням коваными подошвами, и герцог остался с врагами один на один. Клинок в его руке стремительно сверкнул, нарисовав в воздухе замысловатый вензель. Потом тяжело громыхнул гонг, и представление началось. Не было ни вступительной речи, ни прелюдии. Рабы прекрасно понимали, что от них требуется, понимали, что их жизни брошены на весы, и склонить чашу на свою сторону они могут лишь силой оружия. Двое мужчин, оставив женщину и детей позади, с ревом ринулись в атаку. Их грубые дегенеративные лица были перекошены ненавистью, что делало их еще более уродливыми – каменное лицо герцога Глемма, напротив, лучилось холодным достоинством, спокойствием и уверенностью в себе. Он легко ушел от первых выпадов вражеских клинков, лишь накидка колыхнулась в воздухе, как ускользающая алая тень. Затем стремительно блеснул «Заххак», со свистом рассекая плоть, и один из людей взвыл, зажимая ладонью кровавый росчерк на груди. Первые капли крови упали на арену. Рана, впрочем, оказалась неглубокой. Герцог явно играл, забавлялся со своими соперниками (или, вернее сказать, жертвами). Второй раб принялся исступленно размахивать мечом, но сталь всякий раз натыкалась на сталь, ибо герцог с легкостью отражал любые удары. И вот – резкий взмах «Заххака», фонтан крови, ударивший в воздух, и первое тело валится на мраморные плиты с рассеченным горлом. Благодаря крюку на конце лезвия герцог успел даже вырвать врагу трахею, и теперь театральным жестом отбросил эту фиолетовую трубку в сторону. Очередной взрыв аплодисментов наполнил зал гулом. Я ощутил, как ноги мои слегка подкашиваются – видимо, от волнения. Фон Вул радостно вопил у меня над ухом, хлопая мясистыми потными ладонями. Из ямы доносились металлический лязг и свист стали, но я не мог бросить взгляд за край парапета – стоял и разглядывал носки своих сапог, покачиваясь, как гальванизированная мумия. В ушах нарастал звон, поглощающий все остальные звуки, вопли толпы теперь долетали до меня как сквозь вату. Многочисленные глотки зрителей в очередной раз исторгли из себя дружный вскрик. Внизу кто-то хрипел и булькал, потом завизжала женщина. Я понял, что кровавая забава приближается к развязке. Машинально, уже с трудом соображая, бросил взгляд на арену. Все было почти кончено – мрамор покрывали густые лужи тускло мерцающей крови и куски мяса, женщина все еще корчилась, пытаясь заправить вывороченные внутренности обратно в живот. Все это я созерцал лишь считанные мгновения. Последним, что я увидел, была рука герцога, совершающая финальный взмах, и откатившаяся в сторону детская головка. Резко развернувшись, я бросился прочь сквозь толпу. Вокруг все качалось и плыло, гримасничающие рожи окружали меня, хохоча и визжа, как в калейдоскопе ужасов. Прижав ладонь ко лбу, я ощутил жар – возможно, мое дурное самочувствие было вызвано отнюдь не волнением, а какой-то неведомой болезнью наподобие лихорадки. Маловероятно – ведь вампиры, в отличие от людей, почти не подвержены болезням. Значит, яд? Но кто и когда успел мне его подсыпать? Неужели мои скромные успехи стали настолько невыносимы для кого-то из завистников? Неужели орден, украшающий лацкан моего мундира, станет причиной моей погибели? Я знал, что жизнь склонна к иронии – особенно к иронии самого едкого, злого толка.
Покинув подземелье, я сам не заметил, как оказался в банкетном зале. Окружающие с отвращением косились на меня, поспешно расступаясь в стороны, чему я мог только порадоваться, ибо с трудом контролировал собственное тело. Опершись обеими руками о ближайший стол, я попытался отдышаться и привести себя в чувство. По дубовой столешнице забарабанили тяжелые капли пота, срывающиеся с моего лица. Не знаю, как долго я простоял так, прежде чем осознал, что кто-то настойчиво треплет меня за плечо. Оглянувшись, увидел перепуганную физиономию фон Вула.
– Что с вами, приятель? – от волнения он снова перешел на «вы». – Ужасно выглядите, должен заметить.
– И чувствую себя соответствующе.
– Наверное, переутомились в своей душной мастерской. Вам нужно больше физической активности. Хоть иногда отвлекайтесь от чертежей и посещайте тренировочный зал.
– Очень сомневаюсь, что дело в этом…
– А в чем же еще? Смотрите – у вас все лицо горит, оно прямо порозовело. Вам нужно подкрепить силы. Выпейте немного крови, сразу полегчает.
Пухлая ручка барона схватила бокал, наполненный алым, и протянула мне. Возможно, промочить горло было и в самом деле недурной идеей. Дрожащей рукой я принял бокал и резко осушил его, о чем немедленно пожалел. У меня внутри все буквально перевернулось. С болезненным спокойствием я осознал, что теперь-то катастрофа точно неминуема – а мгновение спустя меня стошнило прямо на роскошный герцогский ковер. В зале повисла тишина. Казалось, глаза всех присутствующих обратились в мою сторону, но отвращение и презрение, сквозившие во взглядах, меня уже не занимали. Необоримый спазм скручивал меня пополам, я кашлял и задыхался, исторгая из себя все недавно выпитое.
Должно быть, мой вид являл собою ужасное зрелище – запачканный кровью мундир, стекающая изо рта тягучая слюна, вытаращенные глаза. Лихорадка или яд, в чем крылась причина? Утерев губы, я ощутил, что чувствую себя немного лучше, хотя перед глазами все еще плавали круги, а в ушах учащенно грохотал молот пульса. Казалось, сердце мое стало биться в два раза быстрее, и кровь по венам заструилась стремительно, как река, прорвавшая все плотины.
– Идемте, – фон Вул схватил меня под руку и деловито потащил к выходу. Я ощутил прилив благодарности по отношению к этому не слишком приятному типу, ведь он легко мог бросить меня на произвол судьбы, сделать вид, что мы даже не знакомы. Но, очевидно, в его порочном сердце все еще жили какие-то смутные представления о чести и взаимовыручке.
– Не знаю, что с вами происходит, – тем временем шептал он мне на ухо, – но вашу репутацию еще можно спасти. У меня друзья в газетах, дадим статью такого содержания: юный инженер подхватил тропическую лихорадку, но продолжал трудиться у рабочего станка и исполнять свой социальный долг, пока силы окончательно его не покинули. В этом даже есть что-то героическое. Ну а сейчас, главное – поскорей доставить вас к доктору. Я знаю парочку отличных…
– Умоляю, не надо никаких докторов. Мне уже становится лучше. Просто… Просто отвезите меня домой. А завтра, если слабость не отступит, я пошлю за нашим семейным доктором во Фьоркхавен.
– Хорошо. Вы взрослый вампир и имеете полное право распоряжаться собственной судьбой.
Как мило, подумал я. Естественно, отделаться от меня поскорее было вполне в интересах фон Вула – он лишь хотел сделать это так, чтобы не уронить своего достоинства. Думаю, я сказал ровно то, что он и надеялся услышать. Мы как раз покинули замок, и я ощутил, что прохладное дуновение ветра буквально возвращает меня к жизни. До стоянки я добрался уже почти без посторонней помощи, хоть и брел пошатываясь, как зомби. Шофер, с удивлением поглядывая на меня, распахнул дверцу, и я мешком упал в объятия мягких кожаных сидений.
– На Тау-плац, – скомандовал фон Вул, устраиваясь напротив. – Отвезем господина Шварцберга домой. Ему нездоровится.
Лимузин вырулил на подъездную дорожку и начал петлять по длинному серпантину, спускаясь к шоссе. Ряды серых каменных небоскребов вставали впереди, подобно строю титанических надгробий на кладбище гигантов. Итоги вечера оказались безрадостны: триумф, коего я почти достиг, в конце концов вылился в самую неловкую сцену позора, какую я только мог себе вообразить. Еще одна печальная запись в книгу горьких уроков! Что ж, судьба играет с нами в кости, и на сей раз мне выпали «глаза змеи». С этой печальной мыслью я погрузился в нездоровый горячечный полусон.
Глава 2. Ecce homo
Проснувшись, я распахнул глаза и обнаружил себя лежащим на постели в своей уютной мансарде на Тау-плац. Было тихо. Сквозь полузадернутые шторы пробивались розоватые лучи встающего солнца. Привычная обстановка сразу наполнила сердце покоем – после вчерашних шума, гама, кутерьмы и необъяснимого приступа лихорадки груды книг и разбросанные всюду чертежи показались мне подлинными талисманами счастья и благополучия. С прикроватного столика смотрел портрет Тельмы – в ее строгих глазах не было ни намека на какие-либо романтические чувства, и не только потому, что проявлять их в вампирском обществе считалось недостойным, но и потому, что холодный разум моей возлюбленной презирал всю эту слащавую романтическую мишуру, на которую так падки простые смертные. Милая Тельма. Сталь ее глаз ранила острее, чем стрелы амура.
В памяти моей, как призрачные отражения на дне колодца, колыхались смутные воспоминания о том, как шофер фон Вула под охи и ахи квартирной хозяйки втащил меня по лестнице на верхний этаж, как меня раздели и уложили в постель, и как старая добрая госпожа Шойхцер сделала мне холодный компресс. Не без удивления вспомнил я также – хоть и с большим трудом – как, воспользовавшись моим беспомощным положением, ее тонкие старческие руки трогали меня там, где этого не допускали никакие правила приличия. Бррр! А я-то считал ее буквально своей второй матерью! Впрочем, оставался еще небольшой шанс, что это тошнотворное видение являлось лишь частью какого-то горячечного ночного кошмара.
Усевшись на кровати, я свесил ноги и прислушался к своим ощущениям. Дурнота и слабость отступили, но состояние мое никак нельзя было назвать нормальным. Все чувства словно бы слегка притупились, пульс (тут я положил два пальца на сонную артерию) по-прежнему оставался учащенным. Поднявшись на ноги, я прошелся по комнате. Тело казалось удивительно грузным и неповоротливым – но самое ужасное открылось мне в зеркале. Увидев свое отражение, я вынужден был в ужасе отпрянуть. Ну и физиономия! Встреть я подобного типа в подворотне, непременно принял бы его за человека! О, эти розовые щеки – ни следа былой вампирской бледности! Губы словно припухли и тоже порозовели, кончики ушей потеряли свою изысканную остроту и закруглились! Оскалившись, я попытался выпустить клыки, но не преуспел. Я тужился снова и снова, напрягал все силы, однако клыки при этом не удлинились ни на полдюйма. Ужас опутал меня, как липкий холодный кокон. К счастью, выступившие слезы стремительно затуманили взор, и отвратительная человеческая рожа в зеркале растворилась, утонула в туманной пелене. Какое-то время я не мог двинуться с места, мысли путались, перескакивая друг через друга в хаотической чехарде безумия. Что со мной творилось? Какая невообразимая болезнь могла превратить породистого чистокровного вампира в… человека?!
Слегка придя в себя, я тут же заторопился на кухню, вынул из холодильника пакет с кровью, и, разорвав его, перелил содержимое в стакан. Руки мои дрожали, так что большая часть крови пролилась на столешницу, растекшись по ней уродливой алой кляксой. Никакого аппетита ее вид у меня не вызывал. Сделав глоток, я тут же с отвращением сплюнул. Кровь, эта благословенная пища богов, превратилась для меня в тошнотворный солоноватый раствор, проглотить который было выше всяких сил. Какие еще требовались доказательства? Болезнь – или неведомый яд, или проклятие небес, или ярость неких мистических сущностей – действительно превратила меня в человеческое существо, как бы невероятно это ни звучало!
Воображение, не к месту разыгравшись, представило целую череду безрадостных последствий моего ужасного превращения. С карьерой было навеки покончено – да что там карьера, покончено было с самой жизнью! Человек в вампирском социуме бесправен и слаб. Человек – это всего лишь корм, ходячий рассадник болезней и пороков. Остаток дней своих мне предстояло провести в трущобах какого-нибудь смердящего, кишащего тараканами гетто, в нищете и страданиях. Картины, встававшие перед мысленным взором, были одна ужасней другой. Мне захотелось прямо сейчас сунуть голову в петлю или пустить пулю в висок – однако, благодарение богам, на помощь пришел холодный рассудок. Именно разумом своим я гордился больше всего на свете, и именно на него следовало возлагать надежды в данной ситуации. В силу неведомых обстоятельств я превратился в человека, стремительно, в течение одной ночи. Но кто сказал, что с той же легкостью я не смогу возвратиться в истинное свое состояние? Оставалось лишь найти способ как это сделать, а для начала понять, что вообще со мною приключилось. По крайней мере, на данный момент не имелось никаких фактов в пользу необратимости произошедших перемен. Может быть, Тельма могла бы укусить меня и превратить в вампира, как это проделывают с некоторыми людьми за особые заслуги перед Империей? Конечно, процесс обращение длится несколько месяцев, да и новообращенные занимают в вампирской иерархии самую низшую ступень – а значит, если бы кто-то впоследствии узнал о произошедшем, репутация моя оказалась бы полностью уничтожена. Нет, следовало найти другой способ.
Отчаяние, как это часто бывает, сменилось во мне жаждой бурной деятельности. Было девять утра. В Инженериуме работа кипела круглые сутки напролет, но меня там никто не ждал до шести вечера. Первым делом стоило встретиться с Тельмой и все ей рассказать. Она, безусловно, с пониманием отнесется к моей беде – в конце концов, я ее будущий жених. В Кроненбурге у меня не было никого ближе нее. Итак, решено. Но не мог же я в таком виде просто взять и заявиться в поместье Моррасов! Да и вообще, человек, свободно разгуливающий по центру города без специального пропуска, нарушал как минимум с десяток законов, которые еще вчера виделись мне вполне справедливыми, но сегодня вдруг показались жестокими и абсурдными. Допустим, я назначу ей встречу в нашем любимом месте, но как туда добраться?
Я ринулся в гардеробную и принялся разбрасывать во все стороны предметы туалета, выискивая хоть что-нибудь, пригодное для маскировки. Затем с охапкой тряпья подскочил к зеркалу и занялся примеркой. Широкополая шляпа, хоть и бросала тень на лицо, но никак не могла скрыть округлившиеся уши. Пробковый шлем, какие носили наши бойцы на Африканском фронте, вроде бы неплохо маскировал уши, но совершенно не скрывал безнадежно человеческие черты лица. Да и вообще, посреди холодного бессолнечного Кроненбурга он бы только привлекал излишнее внимание к моей персоне. Тяжко вздохнув, я отбросил шлем в сторону, и он глухо бухнулся об пол, как пустой кокосовый орех. Был у меня еще один шлем – кожаный, мотоциклетный. Без особой надежды я напялил его на голову. Что ж, уши он скрывал целиком, да к тому же за очками не видно было глаз и доброй половины лица. Я задумался. Можно было добавить к туалету пилотскую кожаную куртку и сойти за вольного мотоциклиста. Проблема возникала только одна – я так и не удосужился обзавестись мотоциклом. Без него в этаком наряде я буду выглядеть довольно глупо, но, по крайней мере, не слишком подозрительно. Осознав, что иных вариантов все равно не остается, я снова вздохнул, стащил шлем с головы и направился к телефону.
Покрутив неверными пальцами телефонный диск, я сипло назвал оператору номер и принялся ждать, барабаня пальцами по столешнице. Трубку сняла служанка. Я попросил к аппарату Тельму, изо всех сил стараясь изгнать дрожание из голоса. Когда Тельма ответила, голос ее звучал так, будто ее оторвали от невероятно важного занятия – хотя день уже начался и вампирам, с их преимущественно ночным образом жизни, полагалось отходить ко сну. Впрочем, особой теплоты в ее голосе не было никогда. Но я прекрасно знал, что за этой стеной словесного льда, за этими торосами кажущегося безразличия теплится огонек истинной чувственности. И чем незаметнее он был, тем дороже мне казался.
– Нам нужно встретиться, – заявил я после подобающего обмена любезностями. – Это очень срочно.
– Насколько срочно? Ты знаешь, который час? И вообще, у меня дела.
У нее всегда дела. Тельма – занятая современная вампирша.
– Ну, скажем так, это вопрос жизни и смерти.
– Гм, буквально?
– Буквальней некуда. Не телефонный разговор.
На том конце провода воцарилось молчание. Естественно, приличной девушке следовало выдержать паузу, прежде чем принимать приглашение, особенно настолько обтекаемое и таинственное.
– Где? – наконец спросила Тельма.
– На нашем месте.
– Через час.
– Отлично. Целую.
Ответом стали короткие гудки. Насчет поцелуя я, конечно, погорячился – говорить вслух о подобных проявлениях чувств в вампирском обществе считалось непристойным, несмотря на то, что мы с Тельмой уже несколько месяцев предавались разнузданным оргиям, полным любовного насилия, жестокости и извращений. Однажды она даже подвесила на цепях под самым потолком рабыню и вспорола ей живот, чтобы мы могли заняться любовью в потоках теплой льющейся крови. Я, конечно, возражал против подобного варварства, но Тельма редко ко мне прислушивалась.
Повесив трубку, я натянул узкие кожаные штаны и тяжелые армейские ботинки, затем накинул пилотскую куртку. Парадный мундир все еще валялся бесформенной грудой возле кровати, где его бросил шофер фон Вула, раздевая меня накануне. Теперь, когда я смотрел на этот черный официальный наряд, мне казалось, будто я таращусь на собственный труп, безжизненно распростертый на полу. Неужели с прежней жизнью покончено навсегда? Теперь я, в самом деле, напоминал какого-то блуждающего духа, случайно занявшего чуждую ему человеческую оболочку. Впрочем, я продолжал упорно твердить себе, что еще не все потеряно. Следовало только обнаружить святой грааль, золотую ветвь, философский камень – то есть любую возможность возвратить все на круги своя. Пара пустяков.
Стоя у зеркала, я застегнул косоворотку под самое горло и натянул шлем. А что, выглядел я вполне недурно – в любом притоне мотоциклистов мог бы сойти за своего. Даже жаль, что передвигаться мне предстояло на своих двоих. Теперь с приготовлениями было почти покончено. Собрав все имеющиеся наличные деньги, я сунул их в карман. Подумав немного, достал из шкафа также черную бархатную коробочку, в которой хранился складной арбалет – наградное одноручное оружие, полученное за отличное окончание военной академии. Руны, вырезанные на рукояти, гласили: «Тропа смельчака пряма, как полет стрелы». Ну что за пафосная глупость… На всякий случай я сунул арбалет за пояс, искренне надеясь, что мне не придется пускать его в ход. Обойма к нему имелась всего одна, особо не повоюешь.
Собравшись с духом, я покинул свою комнатку, уютное пристанище, в котором одинаково хорошо работалось и летними вечерами, и в разгар зимней стужи. Соседи по дому – в основном добропорядочные служащие и даже один концертмейстер. Домоправительница, госпожа Шойхцер – радушная дама преклонных годов, всегда готовая помочь добрым словом и делом, с гордостью и небывалым достоинством влачащая на своих плечах ведение отнюдь не маленького хозяйства (в особняке насчитывалось целых три этажа). Тут я вспомнил, как эта старушенция лапала меня, пока я находился на грани беспамятства, и тяжко сглотнул. Вот бы выйти из дому так, чтобы с ней не встретиться. Главное, тихонько прокрасться мимо кухни. Наверняка она сейчас как раз возится с поздним ужином для жильцов, возвращающихся с работы только под утро – в нашем доме таких было несколько. Благо, лестница не отличалась особой скрипучестью, так что на первый этаж я спустился почти бесшумно. Выход маячил уже прямо передо мною, но едва я устремился к нему, старательно обходя проседающие доски, имевшие обыкновение скрипеть под ногами, как кухонная дверь внезапно распахнулась, подобно резко поднятому занавесу в дешевой трагедии, и в проеме возник костлявый силуэт госпожи Шойхцер собственной персоной.
– О, милый мой Киз, слава всем богам тьмы, с вами все в порядке! Когда вас почти бесчувственного притащили друзья, я едва в обморок не упала! Но что же с вами приключилось? Господин барон велел не вызывать доктора, но у вас был ужасный жар! Все лицо так и пылало, так и пылало.
– Ерунда. Немного перевозбудился от избытка ощущений. Вращался весь вечер в высших кругах, даже с герцогом Глеммом довелось словом перекинуться.
Тут я взглянул на нее, хотя до этого целенаправленно двигался в сторону двери, изображая крайнюю спешку – и едва успел подавить резкий приступ тошноты. Руки госпожи Шойхцер были по локоть в крови. Костлявые, оплетенные толстыми венами пальцы сжимали отрезанную человеческую голову – с выдавленными глазами, изрезанную, всклокоченную. Лицо старушки окропляли алые капли, кровь стекала и по сухим, сморщенным губам. Очевидно, госпожа Шойхцер готовила основательный ужин для кого-то из самых почтенных жильцов. Тут ее губы сложились в виноватую полуулыбку, обнажив кривые клыки.
– О, простите, что явилась вам в столь растрепанном виде. Хорошо разделать тело – это целая наука, ныне уже почти утраченная, так что я редко доверяю это дело служанке.
Я с трудом кивнул. Слова застревали в горле. И эту окровавленную ведьму, эту гарпию, я еще вчера считал своей второй матерью?! Эту престарелую похотливую вакханку, домогающуюся беспомощных юношей?! Как я мог быть настолько слеп и наивен! Сейчас-то это сморщенное чудище с копной взбитых седых волос, со скрюченными когтями и жаждой крови в плохо накрашенных глазах казалось мне живым воплощением самой смерти. Ее темные старомодные одежды напоминали какое-то ветхое траурное рубище, контрастируя с белизной накрахмаленного передника. И тут я понял, что она тоже разглядывает меня как-то уж чересчур пристально.
– Не знала, что вы обзавелись мотоциклом, – вкрадчиво проворковала она, оглядывая меня с ног до головы. Ее тонкие ноздри едва заметно шевелились, будто принюхиваясь.
– Взял на время у приятеля. Прокачусь с ветерком, проветрюсь после вчерашнего приступа.
С отрезанной головы, которую она держала в руках, накапала уже целая лужа.
– С вами точно все в порядке?
– Лучше не бывает. Что ж, приятно было поболтать. А теперь прошу прощения, очень спешу.
Я заторопился к выходу, изо всех сил стараясь не сорваться на бег. Ощущение было такое, будто мне в спину таращатся бельмища какого-то кровожадного монстра. Да так оно и было! В своем теперешнем состоянии я вполне мог угодить под разделочный нож этой миленькой старушки.
Выйдя на улицу, я с облегчением вдохнул стылый воздух, пропитанный ароматами поздней осени. Сырое утро удавками набросило петли тумана на тонкие шеи дальних городских труб. Главная прелесть Тау-плац заключалась в том, что эта улочка являла собой тихий покойный уголок с увитыми плющом особняками, с промокшими от бесконечных дождей садами и разросшимися цветниками – но при этом находилась буквально в двух шагах от суматошного, наполненного шумом и лязгом городского центра со всеми его скоростными шоссе, железнодорожными мостами и небоскребами. Эта улица – подлинная рефугия старого Кроненбурга, до времени обойденная стремительно развивающимся прогрессом. Но рано или поздно и она падет, и массивные гранитные башни придут на смену одиноким особнякам и садикам с беседками. Теперь, впрочем, Тау-плац вовсе не казалась мне идиллическим оазисом покоя и безопасности. Напротив, густые тени в садах и узкие проулки между высокими кирпичными оградами словно бы таили в себе неведомую угрозу. Вампиры, несмотря на ранний час, сновали повсюду, спешили куда-то по своим делам, обходя широкие лужи, таращились из окон сквозь стрельчатые переплеты, проносились мимо в автомобилях. Людей, конечно, на улицах всегда было больше, в основном это были слуги, спешащие за покупками, и мелкие чины клановой иерархии, имеющие право в будущем претендовать на Обращение… И все равно я чувствовал себя ягненком, окруженным стаей волков. До времени на меня никто не обращал внимания, но что будет, если мою маскировку раскроют? В соответствии с кайдарскими законами свободные люди обязаны были носить серую мешковатую одежду с крестом на груди, намалеванным белой краской. Служащие кланов – черный сюртук с нарукавной повязкой, изображающей все тот же крест. За ношение костюма, не соответствующего статусу, меня вполне могли четвертовать. Хуже того, вскоре я намеревался вторгнуться в район, где за подобное нарушение грозила смертная казнь…
Отгоняя дурные мысли, я принялся размышлять о том, насколько же наше физическое состояние влияет на личность, или душу. Отрезанная человеческая голова пять минут назад буквально повергла меня в шок, хотя, безусловно, это была отнюдь не первая голова, отделенная от тела, которую я увидел в своей жизни. Неужели же наша душа – не более чем продукт деятельности мозга, его соков и токов, химических и физических процессов, непрестанно кипящих в нем, подобно некоему зелью в закрытом котле? За одну ночь в моем физическом строении произошли кардинальные перемены, и теперь я словно бы ощущал себя абсолютно новым существом, совершающим свои первые шаги по земле, новой личностью, незнакомцем для самого себя. Я не представлял, чего от себя ждать, и в этом крылся подлинный ужас. Я не знал, что могу, а чего нет. Одни эмоции во мне истаяли без следа, а их место заняли новые – но я никак не мог разобраться в их противоречивом клубке. Знания и воспоминания, по крайней мере, остались на месте, подобно мебели в знакомой до боли квартирке, но в квартирку эту словно бы въехал новый жилец.
Стекла моих очков увлажнились. Я запрокинул голову – сизые облака тяжко перекатывались в небе, как огромные камни, шевелимые прибоем. Начинался дождь. Высоко над головой серебрился выпуклым боком огромный серый дирижабль, левиафан воздушного пространства, и я невольно вспомнил его двойника, который почти десять лет назад впервые доставил меня в Кроненбург. Я был смятенным, впечатлительным юношей из провинции, мечтающим о карьере военного инженера, и со временем успешно добился поставленной цели – но кем же я стал теперь? Выродком, низшим существом, добычей. Я больше не чувствовал никакого сродства с тем вежливым, многообещающим юнцом из хорошего, пусть и небогатого рода. Но как давно я перестал им быть? Сегодня ночью – или годы назад?
Полчаса спустя я добрался до набережной. По ту сторону кованого ограждения мерцало темно-серое озеро, угрюмая гладь, над которой низко ползли клочки тумана, подобные стаям белесых привидений. В центре озера, на небольшом искусственном островке темнела тонкая узорчатая громада храма Ваала, черное сооружение с изящными контрфорсами и обилием острых готических шпилей. Сквозь витражные окна мерцали алые огоньки – шла утренняя служба. Иногда случайный порыв ветра доносил даже эхо далеких заунывных песнопений, но уловить их было непросто. Это овеянное романтическим флером место, где лебединые шеи фонарей печально смотрели в мерцающую зеркальную гладь, как магнитом притягивало влюбленных. Вот и сейчас загулявшиеся до рассвета парочки тут и там жались к перилам, забыв про весь остальной мир. Так, бывало, делали и мы с Тельмой. Что теперь будет с нашей помолвкой? С нашими чувствами? Я не знал, но верил в то, что любовь способна преодолеть любые трудности. По крайней мере, так это обычно бывало в сентиментальных романах, которые я обожал, а моя возлюбленная ненавидела.