Андрей Посняков
Лоцман. Власть шпаги
– Хорошая ягода, да, – срывая малину, покивал врач. – Вернемся – пошлю сюда служанку. Пусть соберет да насушит.
– Служанку, ага, – сеньор Рибейруш ухмыльнулся и шмыгнул носом. – Это ту самую-то, сисястую? Марией ее зовут, кажется.
Герр Байер тут же напрягся и поджал губы:
– Мария – славная и добрая девушка!
– Кто бы сомневался! – хмыкнул пират. – Идеальная служанка. Особенно – для вдовца. Ладно, ладно, дружище, умолкаю! Смотри, не проткни меня скальпелем… Никита, а ты что же малину не ешь? Не любишь?
– Да пока неохота что-то, – вглядываясь в широкую речную гладь, лоцман сузил глаза – вроде как от пристани Ниена отчалила какая-то лодка, и даже не одна. Две… Нет, три даже!
– Торговцы ярмарки, – глянув, прищурился доктор.
Португалец покачал головой:
– Скорей, местные. Вон, как ходко идут. За мыс поплыли. Это здесь, рядом. Видать, сенокос там у них.
– Да там, похоже, солдаты! – закрывая глаза от бьющего солнца приложенной ко лбу ладонью, Никита Петрович покусал губу. Верно, ловят кого-то.
Вместительный баркас как раз проплывал мимо, по всему, намереваясь свернуть за излучину. Офицер в золотистом шарфе при широкополой, со щегольским пером, шляпе, и дюжина солдат в синих, с желтыми отворотами, куртках.
– Однако где же наши уважаемые оппоненты? – задумчиво подергав ус, герр Иеронимус Байер тут же и усмехнулся, заметив, наконец, быстро пересекающую реку лодку, направляющуюся как раз к околице Спасского.
– А вот, похоже, и они.
Дующий еще с утра ветер утих, и спокойные волны словно бы шепотом лизали узенькую полоску песка. Сильно пахло клевером, рядом, в камышах, кричали-крякали утки. Пара рыбацких челнов покачивалась на волнах невдалеке, у мыса.
– Что-то не нравятся мне эти солдаты, – негромко протянул португалец. – И зачем они за мысок поплыли? Что им там надо?
Между тем уже стало можно хорошенько разглядеть сидевших в лодке людей. Бутурлин тут же узнал рижанина, с которым было еще двое незнакомцев при шпагах. Секунданты, кто же еще…
Молодой человек азартно потер руки:
– Что же, покуда неплохо все складывается.
Лодка с оппонентами мягко ткнулась носом в песок. Сутулый верзила Фриц Майнинг выскочил на берег первым. Секунданты несколько поотстали – привязывали лодку.
– Имею честь, господа! – подойдя ближе, Майнинг сбросил в траву шляпу и плащ и обнажил шпагу. – Что же, начнем?
Со стороны реки вдруг ослышался резкий крик выпи! Верно, где-то рядом располагалось болото или просто сырое место – выпь любит влагу.
– Начнем! – невольно вздрогнув от крика, Бутурлин вытащил из ножен клинок.
Оба встали в позу, называемую «прямой угол». Как и принято в дестрезе. Разящая сталь клинков угрожающе вспыхнула в лучах летнего солнца. Бутурлин первым сделал выпад, укол…
– Стоять! Шпаги в ножны, господа!
Никто и не заметил, откуда появились солдаты! Кажется, с мыса… Дюжина крепких усачей в синих, с желтыми отворотами, куртках, и с ними офицер в золотистом шарфе. Те самые! Так вот они куда плыли! Сделали вид, что – мимо, а сами…
Все эти мысли молнией пронеслись в голове лоцмана… и тут же пришло решение!
– А ну, живо к лодке! – крикнул он по-русски и, махнул рукой друзьям, опрометью бросился к реке.
Секунданты – доктор и бывший пират – сообразили быстро и тотчас же помчались следом.
– Догнать! – заорал позади офицер. – Арестовать. Живо!
Хлестнули в лицо ветви ивы. Бутурлин на бегу усмехнулся. Ну, ну, догоняйте! Если выйдет, ага.
Через пару минут друзья уже подбегали к лодке, спрятанной в зарослях ракиты и плакучей ивы, клонящейся к самой воде. Осталось миновать лишь густые заросли черной смородины, разросшейся по всему берегу на радость местной ребятне. Еще немного и… А там еще, по реке, погоняемся! Еще немного…
И вдруг…
Из кустов поднялись строем шведские стрелки! Тяжелые стволы мушкетов легли на упоры, нетерпеливо дымились фитили.
– Залп! – донесся грозный рык командира.
Все трое беглецов – люди бывалые, – не дожидаясь выстрелов, повалились наземь. Запоздалый мушкетный залп порвал тишину в клочья! Просвистели над головами друзей тяжелые мушкетные пули… Конечно, мимо… Но…
– Вставай! – Бутурлин почувствовал, как в спину ему уперлось острие шпаги.
– Поднимайся! Медленно… так…
Пара солдат тут же заломили лоцману руки… связали, повели…
– Ого! И вы, доктор, здесь? И вы, гере Рибейруш! – похоже, бравый командир стрелков неплохо знал бутурлинских секундантов. – Ввязались в такое дело! Ай-ай-ай, господа… Нет, нет, не надо связывать этих господ. Я их прекрасно знаю.
– Я протестую, господин суб-лейтенант! – гордо выкрикнул сеньор Рибейруш. – Дуэль – дело дворянской чести.
– Может, у вас там, в Лиссабоне, и так, – подойдя, заявил щегол в золотистом шарфе. – А у нас дуэли – дело бесчестное. Прямое нарушение эдикта короля Густава Адольфа. Подтвержденное королевой Кристиной и его величеством Карлом Густавом! Или вы не знаете законодательства, любезные господа?
Врач и португалец молчали. Знали, что не правы.
Задержанных усадили в лодку. Бравые усачи солдаты, положив тяжелые мушкеты на дно, взялись за весла. Поплыли… Во втором баркасе тоже плыли солдаты. А вот оппонентов что-то было не видно, и Никита Петрович уже догадывался – почему. Они же все это и подстроили! Вернее – он. Проклятый черт Майнинг! Взял да и заявил о дуэли… Подлый трус! Ну, он же не настоящий дворянин. Просто поганый денежный мешок, купивший титул.
– Секундантов мы, пожалуй, отпустим, – усевшись на корме, громко произнес офицер. – Но вы, господа, будете обязаны свидетельствовать на суде.
Задержанные сидели, насупившись, и ничего не отвечали. Тем не менее командир стрелков продолжал, обращаясь уже непосредственно к Бутурлину:
– А вы, господин лоцман, как зачинщик, пойдете в тюрьму! И молите Бога, чтобы дело закончилось отправкою на галеры. Оттуда вас, может быть, выкупят. Если найдется, кому.
Никита Петрович тоже молчал – а что было говорить-то? Тем более переживал: все же выходило, что он подставил своих друзей, единственных друзей в Ниене! Да, получалось так… Но все же, все же! Что же за сволочь этот Фриц Майнинг!
Впереди показалась пристань, за нею – верфь с остовами недостроенных фрегатов, лес мачт, дома и торговые склады. Баркас мягко стукнулся о причал левым бортом.
– До встречи на суде, господа мои! – приподняв шляпу, офицер галантно простился с секундантами. С Бутурлиным же разговор был другой.
– А вам – сами знаете, куда, господин лоцман. В нашу гостеприимную городскую тюрьму! Здесь недалеко, совсем-совсем рядом, в крепости.
В крепости… Вот то-то и оно, что в крепости. Оттуда не убежишь, нечего и пытаться.
Крепость Ниеншанц была основана на Охтинском мысу королем Швеции Карлом IX еще во времена Смуты, в 1611 году, на землях, отнятых у России. Еще лет за триста до этого примерно на этом же месте стояла древняя крепость Ландскрона – «Венец земли», в дальнейшем до основания разрушенная новгородцами. В середине шестнадцатого века дьяк Иван Выродков, инженер и фортификатор Иван Грозного, заложил на этом месте русский городок под названием Невское Устье, которое и послужило основой городу Ниену, когда невские земли вновь отошли к Швеции.
Четырехугольник с грозными бастионами. Несколько десятков артиллерийских орудий, почти полтысячи солдат – поди, возьми! Главные ворота Ниеншанца выходили к Охте, через которую был перекинут неширокий мост, связывающий крепость с центром города. Вот через эти-то ворота задержанного и ввели на просторный двор, застроенный караульными помещениями, амбарами и жилыми домами. В подземелье одной из угловых башен и располагалась тюрьма.
– Долго сидеть не придется, – принимая узника, успокоил дородный усач-сержант. – Завтра-послезавтра уже суд. Господин Линдберг, судья, откладывать дела не любит. Ежели какое простое дело – чего ж с ним тянуть? Или, как говорят, у вас, у русских – выводить канитель.
Ишь ты, вот еще – знаток русского языка выискался! Бутурлин невольно улыбнулся:
– Еще у нас говорят – «наводить тень на плетень» и «откладывать дела в долгий ящик».
– Как-как? – искренне заинтересовался стражник. – В какой такой ящик?
– Ну, заводи уже, – офицер недовольно скривился. – Давно уже обедать пора, а мы тут возимся. Да! Вот его шпага… вот кошель…
– Что же, пошли. Нам с тобой, брат, в Карлову башню.
Подмигнув задержанному, сержант поправил на голове шляпу и, прихватив с собой двух дюжих солдат с алебардами, повел узника по длинному и полутемному коридору, освещенному лишь чадящими факелами. Под ногами прошмыгнули крысы, и это было хорошей приметою – значит, узников, худо-бедно, кормят. Впрочем, судя по словам доблестного тюремного стража, Бутурлину долго задерживаться в тюрьме не придется. Что и хорошо! Не особенно-то здесь и приятно.
– Сюда… Стоять. Лицом к стене. Ага…
Сержант зазвенел ключами. Что-то лязгнуло…
– Заходи, друг! Приятного сидения… ха-ха!
Хлопнув узника по плечу, стражник захлопнул тяжелую дверь. Замерев на пороге, Никита Петрович вежливо поздоровался с сидельцами и сделал шаг вперед:
– Ну, и куда тут упасть можно?
Двое нахрапистого вида мужичков, азартно игравших в кости, разом обернулись:
– А вон, в угол. Где солома, ага. В кости играешь, уважаемый?
– Играю, да нынче не на что, – угрюмо отмахнулся лоцман.
– Как не на что? – игроки переглянулись. К ним еще прибился и третий – вертлявый, голый по пояс, тип с бритой наголо головой и физиономией висельника. Все тело его было покрыто татуировками. Какие-то корабли, сисястые красотки, кружки-бутылки и прочее.
– Вон, у тебя, господин хороший, камзол-то какой, а! Поди, пару талеров стоит, ага?
Подскочив к Бутурлину, вертлявый нахально пощупал пальцами рукава камзола, и самом деле, отнюдь недешевого: а что поделать, времена такие – по одежке встречали!
– Добрый, добрый камзол, – поцокал языком висельник. Что-то в нем было… не то чтоб уж очень опасное, скорее – гадливое, как у мелкого беса. Говорил «бес» то по-шведски, то по-немецки, а то и по-русски – запросто. Правда, по-русски – с заметным акцентом.
– Коли играть не хочешь, мил человек, так мы камзол твой и так заберем. А ну, сымай!
Вертлявый бес схватил Бутурлина за ворот… и тут же получил то, на что и нарывался – смачный удар в ухо!
Отлетев от удара в угол, висельник завыл и, выхватив нож, бросился на обидчика:
– Пар-р-рву! Пар-режу-у-у!
Ох, какого он пытался нагнать страху! Выпучил глаза, орал… а ножом-то размахивал зря… Не надо бы так, это ж тебе нож, а не сабля. Да этот лысый черт – не татарский мурза Касим-бей, знаменитый воин, с коим как-то схватился Никита Петрович где-то под Желтыми Водами не на жизнь, а на смерть. Вот тогда да, могло и нехорошо для Бутурлина кончиться… а здесь же…
Молодой человек давно уже углядел, с чего сей бритоголовый хмырь такой храбрый. Поддержка у него имелась, ага, уж как же без этого? Вон те двое, с игральными костяшками…
Обманное движение – дестреза! – влево… Удар лысому по руке… Так… отобрать нож… и – левой рукой – в скулу! Получи, сволочина!
И сразу же, отправив незадачливого беса обратно в угол, Никита подскочил к игрокам… одному сразу же сунул ногою в нос, второго схватил за шею, приставив острие только что отобранного ножа к горлу.
– Мне терять нечего. Сунется кто, задавлю гниду!
Все эти слова молодой человек произнес без особой угрозы, спокойно. Правда, в синих глазах его сверкнула смерть. Бутурлин все же был человек служилый, и в воинском деле толк знал, иначе давно бы сложил буйную голову где-нибудь под Москвой или в дальних южных степях, гоняясь за разбойной сволочью поганого крымского хана.
Захваченный – круглоголовый, с окладистою бородою – засипел, дернулся.
– Цыц, борода многогрешная! – зло охолонил его Никита Петрович. – Дернешься – головенку оттяпаю враз, не сомневайся.
– Да я не и сомневаюсь, мил человек, – бородач, похоже, не особенно испугался, видать, привычный был ко всему. Так, ясное дело – лиходей-разбойник!
– Я просто спросить хочу, можно?
– Ну, спрашивай, – Бутурлин не спускал глаз со всех остальных. Впрочем, из всех сокамерников какую-то угрозу представляли, пожалуй, только эти трое – игроки и лысый.
– Ты где, мил человек, так воевать научился?
– Где, спрашиваешь? – не ослабляя хватки, лоцман сплюнул на пол. – Да много где…
– У Португальца он учился, – бросил кто-то в углу. – Я точно помню.
– У Португальца? – как-то расслабленно пробормотал бородатый. – Так что ж ты раньше-то молчал, человече? Ты его знаешь, что ли?
– Сеньор Жоакин Рибейруш – мой друг! – молодой человек гордо выпятил грудь.
– Так он и наш друг, – как-то весело и совершенно по-доброму рассмеялся бородач. – И друзья наших друзей – наши друзья. Так что, друг? Выпьем за знакомство… да хорошенько закусим! А все обиды забудем, ага…
– Забудем, допустим… – хмыкнув, Никита Петрович убрал нож. А куда было деваться? Из сложившейся ситуации как-то надо было выходить. Иначе… Иначе долго тут не продержишься – дашь слабину, задремлешь… и все.
Так уж доверять ушлым сидельцам Бутурлин, впрочем, не собирался, ухо держал востро. Выпили – да, водки из серебряной фляги, закусили холодной телятиной, луком с яйцами да краюхой хлеба.
– Ты ешь, ешь, – смеялся бородатый – звали его, кстати, Карпом. – Закусывай. И глазьями-то не зыркай – теперь уж не убьем! Коли ты у самого Португальца в дружках. Так ты лоцман, выходит?
– Лоцман, лоцман.
Карп вдруг стал серьезным:
– Тогда у нас, у всего опчества, к тебе предложенье будет.
О как! И у этих тоже – предложение! Никита Петрович хмыкнул в рукав:
– Медью свейской торговать предложите? В обход таможни.
– Не токмо медью, – неожиданно улыбнулся бородатый лиходей. – Медь – как пойдет. Главное, с нашей стороны, чтоб товар обычный, с вашей, тихвинской, ярмарки. Деготь, пенька, поташ.
– Поташ? – тут и Никита расхохотался.
– Да хватит тебе ржать-то, – обиженно протянул Карп. – Да – поташ. Оно ведь кажется, мелочь. Но ежели этой мелочи много да беспошлинно… Сговоримся?
– Подумаю. Ежели отсель не на галеры выйду.
– А и на галеры, так что с того? – бородач хмыкнул и махнул рукой сотрапезникам – чтоб дали флягу. Те, хоть и побитые лоцманом, особой вражды нынче не проявляли… хотя и радушия – тоже.
– Главное, чтоб живым, – сделав долгий глоток, вполне справедливо заметил разбойник. – На галерах-то в шиурме, знаешь ли, тоже люди. И в профосах-палачах – люди же. Сбежать, поди, можно. Лишь бы не казнили тебя, мил человек.
– А что, могут? – молодой человек невольно напрягся. – Я ж никого не убил!
– И что с того, что не убил? Тут уж как судья. Как кости лягут… Кто у тебя судья-то?
– Не ведаю точно, – Бутурлин почесал затылок. – Какой-то Линдберг.
– Карл Линдберг?! – прощелыги разом переглянулись.
Карп покачал головой:
– Тогда, верно, зазря мы с тобою сговариваемся. Законник Карл может и в петлю. Запросто!
– Какой-какой Карл?
– Законник, – спокойно пояснил второй игрок – Лазебя. – Прозвище у него такое. За то, что не договоришься. Никак. Хотя… иногда и там – как кости выпадут. Вообще, он педант – есть такое шведское слово. Вдовец. Любит свою дочку, а больше – никого.
За разговорами не заметили, как за решетчатым оконцем под самым потолком поплыли зыбкие вечерние тени. Все ж август, хоть еще и тепло, а белые ночи закончились, темнело быстро.
Никита чувствовал, как веки его тяжелеют, слипаются, да и вообще – вдруг сильно захотелось спать. Наверное, от выпитого… а может, в водку-то и подсыпали что? С этих-то лиходеев станется! Хорошо бы и не спать вовсе, не смыкать бы глаз – да как выдержать-то? Хотя можно и по-другому: сделать вид, что спишь, а как подберется кто – так промеж глаз кулаком и ахнуть! С другой стороны, вроде как и некому подбираться-то. Самые лиходеи – теперь друзья. Такие друзья, что никаких врагов не надобно. Что же…
– Покойной ночки, сотоварищи дорогие.
– И тебе сладких снов, Никита Петрович!
Ишь ты – «сладких слов»! Вот ведь прощелыги… Неужто и впрямь так старого португальца боятся? А что же? Наверное, да, боятся. Боятся и уважают, сеньор Рибейруш – человек непростой, тем более с таким прошлым… с которым, верно, еще и не растался полностью.
– Господине, хлебушек доедать не будешь? – кто-то зашептал совсем рядом, едва только Бутурлин растянулся на соломе.
Вообще-то Никита Петрович собирался оставить с полкуска хлебушка на утро, чтоб новый день на пустой желудок не зачинать. Но… раз уж так просят…
Вытащив из-за пазухи хлеб, молодой человек выбросил в сторону руку:
– На! Кушай.
– Спаси вас Господь, господин…
Бутурлин скосил глаза – голос (приглушенный, но звонкий) почему-то показался ему смутно знакомым:
– Ты кто будешь-то?
– Матушка Флорианом прозвала. А так Флором кличут.
– Ну, кушай, Флор. Да это… я пока вздремну малость, а ты покарауль – мало ли.
– Не извольте беспокоиться, господин. Все выполню в точности.
Мальчишка. Ну да, судя по голосу – отрок. Уж девок-то здесь – с такими-то прохиндеями – точно держать не стали бы. Тогда не камера была бы, а чтой-то совсем непотребное.
Лоцман заснул сразу, едва только голова его коснулась соломы, словно провалился в черноту, и спал себе спокойно безо всяких сновидений. Сава богу, нынче никакие змеи не снились – выспался, проснулся – уже свет в окошке желтел, вернее сказать, золотился. Солнышко, похоже, поднималось уже.
– Доброе утречко, господин! Гутен морген. Ну, вы и спать! Стражники под утро явились – вы и ухом не повели!
– Какие еще, к ляду, стражники? – Бутурлин повернул голову… и удивленно моргнул. Парень-то, отрок голодный, старым знакомцем оказался! Он, он, гаденыш, вчера попался! Он, он – худой, лохматый, оборвыш! Глазищи-то сверкают – ого!
– А-а-а! – узнав, Никита Петрович схватил отрока за ухо да спросил строго: – Ты почто, Флор-Флориан, у меня перстень украсть восхотел?
– Так, господине, на хлебушек. У-у-у, больно…
– На хлебуше-ек, – скривясь, передразнил лоцман, однако ухо все ж таки отпустил. Да и к чему держать-то? Куда этот оборвыш отсюда, из узилища, денется-то?
Хотя… некоторые все же делись… Что-то не видать было навязчивых вчерашних знакомцев – ни Карпа, ни Лазеби, ни лысого.
– А где это… дружки-то мои? – обведя взглядом камеру, удивленно протянул Бутурлин. – Эй, Карп! Лазебя!
– Увели их, господин Петр Никитович!
– Никита Петрович, чудо!
– Ой… прошу простить… – отрок дернул шеей и заморгал. – А что до дружков ваших, так забрали их стражники. Еще утром раненько увели… Думаю, их уже даже и того, повесить успели.
– Как это – повесить? – приподнял брови лоцман.
Оборвыш Флориан усмехнулся:
– За шеи, господин Никита Петрович.
Сочтя усмешку весьма невежливой и дерзкой, Бутурлин тотчас же отвесил зарвавшемуся отроку хорошего смачного леща:
– Понимаю, что не за задницы! Не понимаю – почему так быстро?
– У-у-у, – потерев ушибленный лоб, Флор плаксиво вытянул губы. – Так оно понятно. Просто не повезло им. Судья-то на этой неделе – Карл Линдберг. Законник Карл. А вот нам повезло! Здесь, в крепости, обычно до обеда вешают.
– О как!
– Так что, герр Никита Петрович, мы еще поживем. До завтра.
Услыхав такие слова, Бутурлин неожиданно расхохотался:
– Я смотрю, умеешь ты обнадежить, отроче Флориан!
Кто-то из сидельцев несмело хохотнул. Узников, кстати, осталось не так уж и много – как видно, судья Законник Карл отличался завидной трудоспособностью и не любил откладывать дела в долгий ящик и тянуть кота за хвост. Вот и сейчас, не успел лоцман договорить, как снаружи, в коридоре, послышались уверенные шаги, грубые голоса и лязг. Дверь распахнулась:
– Ты, ты… и ты! – ткнул пальцем усатый сержант. – Идем. Живо!
Тех, кто не успел быстро подняться на ноги, стражники подбодрили пинками. Повели…
– А вы – ждите! – обернувшись на пороге, сержант погрозил оставшимся кулаком и вдруг вполне добродушно улыбнулся. – Долго нынче не засидитесь. Господин судья рассмотрит все ваши дела.
– Хорошо бы – по справедливости, – выкрикнул кто-то.
– Так само собой, – ничуть не смутился стражник. – По справедливости и по законам шведского королевства, ага.
И впрямь, Законник Карл разбирался с делами быстро. Не прошло и пары часов, как тюремные стражи явились и за всеми остальными узниками.
– А ну, давай, руки за спины! Выходим…
Едва вышли на крепостной двор, как ударило по глазам солнце. Узники разом прищурились, застыли…
– Пошли, пошли, – подогнали тюремщики-стражи. – Чего встали-то?
Внутренний двор крепости Ниеншанц в те времена представлял собой неправильный прямоугольник или, точнее, скособоченный недоквадрат. Вдоль мощных стен тянулись приземистые бревенчатые здания – оружейные и пороховые склады, казармы и дом коменданта, красивый, с высокими окнами и резным крыльцом. На крыльце, под навесом, стоял массивный конторский стол, покрытый густо-зеленым сукном. Слева и справа за столом сидели два неприметненьких человечка в одинаковых синих кафтанах и с перьями в руках – секретари-писари, местные дьяки. Перед каждым стоял чернильный прибор, а по всему столу валялись листы плотной желтоватой бумаги.
Посередине, в кресле с высокой деревянной спинкой, украшенной тремя позолоченными коронами, возвышалась сухопарая фигура судьи. Желтое исхудавшее лицо и набухшие веки сего уважаемого господина явно свидетельствовали о нездоровье, хотя темные глубоко посаженные глаза смотрели на мир с блеском и бодростью.
– Та-акс! – завидев новую партию приведенных тюремщиками обвиняемых, судья оживился и азартно потер руки. Тонкие, длинные пальцы его нервно забегали по столу. – Ну, что же, начнем, пожалуй… Кто тут у нас первый? Впрочем, какая разница?
Взяв первую попавшуюся бумагу, господин Карл «Законник» Линдберг откашлялся и громко прочел:
– Магнус Флориан Флокс. Четырнадцати лет от роду, уроженец славного города Ниена, податного сословия – из городских обывателей, ныне – сирота, пристроен в работный дом господина Сконе. Из коего дома сбежал… Сбежал! И ныне бродяжничает. Означенный Флориан… ага, ага, вот он… обвиняется в краже пирогов из лавки господина Юхана Оттова сына Петрова, также ниенского обывателя… И сколько же пирогов ты украл, мошенник?
Покусав тонкие губы, судья строго воззрился на подведенного стражниками Флора.
– Два, господин судья, – опустив очи долу, со вздохом пояснил отрок.
– Два, гм… Признаешь ли свою вину? А, впрочем, вижу, что признаешь… С чем пироги-то были?
– С капустой, господин судья.
– С капу-устой, – господин Линдберг почмокал губами и недовольно покосился на секретарей. – Ну, и зачем это мне? Тоже еще, нашли преступника. Два пирога сожрал! Говорил же – с такой мелочью разбирайтесь сами.
– Но, господин судья! Формально, согласно указу ее величества королевы Кристины…
– Вы еще его величество Густава Вазу вспомните! Или Стена Стуре, – гулко расхохотался судья. – Крючкотворы вы, господа мои… Формально – да, этот парень – вор! И что же, вы предлагаете отправить его на виселицу или на галеры? За два пирога… гм…
Чуть помолчав, господин Линдберг вдруг сделался крайне серьезным, поднялся на ноги и огласил тут же вынесенный приговор:
– Именем его величества Карла Густава, Божией милостию короля Швеции, Норвегии и Финляндии… Согласно указу за номером пятьсот сорок пять от семнадцатого февраля одна тысяча шестьсот пятьдесят первого года от Рождества Христова… Согласно статьям кодекса уголовных уложений шведского королевства… Согласно поправке к статьям… согласно…
Похоже, судья уже и сам запутался в том, на что ссылался – слишком уж много было в королевстве шведском разного рода законов и подзаконных актов. Попробуй-ка все упомни, хоть ты и судья!
Вот и Карл Законник их подзабыл… Шмыгнул носом, да махнул рукой стражникам:
– Короче, парни. Дайте этому оборванцу дюжину плетей да гоните отсюда ко всем чертям.
Услыхав приговор, Флориан тут же бросился на колени – благодарить. Бутурлин же, перестав наконец слушать судью, обвел внимательным взглядом округу и, подняв голову, вздрогнул, разглядев на установленных на дальней стене виселицах лениво покачивающиеся на ветру трупы. Карп. Лезебя. Лысый. Вся троица! Что и сказать… Ай да судья! Действительно – Законник.
С остальными узниками судья также управился быстро. Кто-то получил плетей, кто-то – солидный штраф, а крестьянин из ближней округи и вообще отделался легким испугом. Законник Карл просто погрозил ему пальцем и строго предупредил:
– Еще раз твоя корова забредет на чужое поле – конфискуем корову! Свободен. Всё.
Крестьянин низко поклонился и поблагодарил – не кидался в ноги, просто сказал спасибо, искренне и с достоинством.
Наконец, дошла очередь и до Бутурлина.
– Никита Бу-тюр-лин, лоцман и российский подданный, – прочитав, судья вскинул голову, устремив на обвиняемого пристальный и недобрый взгляд. – Вы говорите по-шведски?
– Немного, – коротко кивнул молодой человек. – Лучше по-немецки.
Законник Карл тоже кивнул:
– Гут. Вы обвиняетесь во многих преступлениях, господин Бу-тюр-лин.
Судья сделал небольшой перерыв – выпил поднесенной одним из секретарей водички – а потом уж продолжил… И каждое его слово словно вбивало гвоздь в крышку гроба, предназначенного лоцману!
Никита Петрович, понятное дело, обвинялся в организации поединка, что прямо запрещалось эдиктом королевы Кристины и постановлением короля Карла Густава. Серьезное преступление, за которое грозило семь лет каторги. Однако вовсе не это оказалось самым тяжелым из выдвинутых против Бутурлина обвинений!
Еще его обвинили в шпионаже и – самое страшное – в связях с пиратами! За то и другое уже никакой каторги – казнь!
Внимательно выслушав судью, Никита Петрович дождался предоставленного ему слова и, с разрешения судейства, подошел поближе к крыльцу.
– По первому обвинению, – откашлявшись, начал лоцман. – Уважаемый суд, я не вижу здесь потерпевшего! Если его нет – значит, против меня некому выдвинуть обвинение, как некому и свидетельствовать.
– Потерпевший, рижский купец герр Фриц Майнинг вынужден был срочно уехать, – доверительно доложил один из секретарей. – Но он оставил за себя законного представителя.
– Ах да, да – представителя, – повернув голову, гере Линдберг посмотрел на стоявшего чуть в стороне немолодого господина с неприметным лицом и безмятежным взором, одетого в прекрасный камзол и плащ, тоже явно недешевый.
– Да, я представитель герра Майнинга, – поклонился щеголь. – Антон Байс, негоциант. Подданный его величества короля Карла Густава.
– Подданный шведской короны, – уточнил Линдберг. – Все нотариально заверено?
– А как же, господин судья!
– Гут. Что вы можете показать по поводу дуэли?
Негоциант, в принципе, поведал, все, как было – против чего Бутурлин не возражал. Да и как возразишь, когда столько свидетелей?
– То есть это пункт обвинения вы признаете? – довольно покивал судья.
Никита Петрович усмехнулся:
– Этот – частично признаю, остальные – нет. Вы, кажется, обвинили меня в соглядатайстве? По-вашему, я – шпион, так выходит?
– Еще не обвинил, – честно признался Законник Карл. – Как видите, еще идет разбирательство. Итак, вот вам первый вопрос по второму пункту. Вы знали некоего Варсонофия Крамова, дьякона Спасской церкви? Еще по весне, точнее – в мае – вас видели вместе.
– Возможно, – подумав, Никита пожал плечами. – Бывая в Ниене, я часто захожу в Спасскую церковь. Разговариваю со служителями… мог и с дьяконом. Но вот, как его имя – не ведаю.
– О чем же вы говорили?
– О всякого рода интимных делах, уважаемый господин судья…
– Об интимных?!
– Я имею в виду дела веры.
Гере Линдберг склонил голову набок и хитровато прищурился:
– Согласитесь, вы вполне могли получать от дьякона Варсонофия сведения, представляющие государственную тайну. Сам Варсонофий под пыткой признался в своей шпионской деятельности.
– И что же? – не выдержав, обвиняемый презрительно усмехнулся. – Он показал на меня?
– Не совсем так, господин Бу-тюр-лин, – замялся судья. Несмотря на свою суровость и безапелляционность принимаемых решений, Законник Карл все же слыл человеком справедливым и, похоже, не зря. В тему шпионства он больше углубляться не стал, поскольку, как догадывался Никита Петрович, прямых доказательств не имелось. Да не только прямых, вообще никаких… наверное.
– Гут, – герр Линдберг стукнул по столу молоточком. – Переходим к третьему пункту. Господа… – тут он повернулся к зрителям – свидетелям, зевакам и прочим участниками процесса. – Прошу слушать чрезвычайно внимательно. Итак… Господин Улвеус, прошу зачитать.
Сидевший слева секретарь – долговязый парень с круглым крестьянским лицом и кротким взором, поспешно встав, взял лежащий на столе документ и с большой важностью зачитал:
– Тринадцатого мая сего года… В устье реки Ниени подвергся нападению пиратов торговый корабль «Скогге». Причинен значительный ущерб. Первого июня сего года… Три баркаса с грузом пушнины ограблены на выходе из порта. Семнадцатого июня… торговое судно «Пестрый бык» из Ревеля. Двадцать пятого – торговое судно «Синий ветер» из Любека… Первого августа…
– Достаточно, гере Улвеус, – судья махнул рукой. – Теперь кратко зачитайте показания свидетелей… Господа, прошу внимания!
– Десятого мая – господин Бутюрлин встречался с господином Рибейрушем в доме последнего. Двадцать восьмого мая – встречался с господином Рибейрушем в таверне «Тре крунер». Пятнадцатого июня – у Спасской церкви… Двадцать второго – у Черного ручья…
Ах, вон оно что! Значит, после каждой встречи Никиты и Жоакина Рибейруша происходило нападение пиратов на торговые суда. Вот к чему гнет судья!
– Мы ни о чем таком не сговаривались! – не сдержавшись, гневно выкрикнул молодой человек. – Я не имею никакого отношения к разбойным людям. Я просто лоцман! А сеньор Рибейруш обучал меня фехтованию и хорошим манерам.
– Так обучил? – Законник Карл хитровато прищурился.
– Обучил, – развел руками Бутурлин.
– Тогда зачем вы с ним встречались?
– Ну… – Никита замялся. – Я просто заходил в гости. Мы друзья.
Судья и секретари переглянулись с видом рыбаков, вот-вот готовых вытащить угодившую в сети крупную рыбу.
– Так вы, значит, с господином Рибейрушем – друзья? – вкрадчиво уточнил Линдберг.
– Друзья, да, – лоцман тряхнул головою. – Об этом многие знают.
Действительно, об этой дружбе знали многие, чего Никита Петрович вовсе не считал нужным скрывать.
– Ваш друг Жоакин Рибейруш, урожденный португалец, обвинен в пиратстве! – торжественно провозгласил судья. – Вина его доказана полностью.
Бутурлин растерянно моргнул:
– Ну, тогда я не знаю… Но я-то не пират! Да это и сам сеньор Рибейруш подтвердит, вы его допросите!
– Увы, – герр Линдберг развел руками. – Старый пират Рибейруш оказал активное сопротивление при задержании… и был убит.
– Убит?!
Никита Петрович похолодел. Вот это новость! Словно обухом по голове. Но… как же так? Он же… они… А может, и вправду – португалец вовсе не покончил со своим пиратским прошлым? Коль уж вина его доказана… Однако же в любом случае, при чем тут Никита? Черт! Черт! Черт! Жоакин! Как жалко… Как жалко-то! Да что за полоса такая в жизни настала – черная! За что? Почему? Зачем? Эх, Жоакин, Жоакин…
