Андрей Посняков
Потом и кровью
Вечером играли в карты. Приехала Сашка – вдовствующая баронесса Александра фон дер Гольц, еще заглянул Михутря и – чуть позже – Анри. Таким вот узким дружеским кружком и сидели. Играли по маленькой, болтали о том о сем, а когда пришел Труайя, Магнус тут же озадачил его вопросом. Все тем же!
– Нет никого похожего, – тихо отозвался Анри. – Ни в мастерских, ни в аптеках. В Оберпалене и окрестностях – нет.
– А кого ищете-то? – отложив карты, Александра вскинула чудные жемчужно-серые очи. – Может, я своих парней дам? Они помогут – ушлые.
– Так у них и своя работа есть – в печатне, – неожиданно расхохотался Михутря. – Силантий, вон, жаловался недавно, будто ты, Александра, подмастерье у него сманила. Сейчас еще и парней заберешь – и кто газеты выпускать будет, а? Один Силантий не справится.
Сашка сверкнула глазищами:
– Да никого я не сманивала! Просто сказала парням, что ищу проворного секретаря, грамотного, чтобы знал и немецкий, и польский, и русский. Вот Феденька мне и рассказал про Франца. Ну, парня из печатни. Федя сказал, что тот и сам уже уходить собирался… А ко мне перешел с удовольствием!
– Ну и как?
– Добрый работник, – баронесса довольно улыбнулась. – Грамотей, языки знает. И, знаете, немного чудной.
– Что значит чудной? – тут же уточнил Магнус.
– Ну, такой… странный, – Сашка несколько замялась и шмыгнула носом. – Третьего дня волосы хной покрасил – рыжий теперь. А сам в замке сидит сиднем, никуда не вылазит, хотя я его не неволю и взаперти не держу.
Труайя и король переглянулись.
– А про прошлую жизнь ты своего секретаря не расспрашивала? – быстро спросил Магнус. – Откуда он русский знает?
– Говорит, в Нарве от новгородских купцов научился, – баронесса неожиданно насторожилась. – Врет! Не цокает он по новгородскому, а по-московски акает. И такие словеса знает, что только в Москве и говорят. Жил он там – точно!
– Так-так, – тихо протянул Анри. – Так-так…
Франца допросили прямо в Сашкином – теперь уж и по бумагам Сашкином! – замке. Трясущийся от страха подросток, увидев пред собой короля, со слезами повалился в ноги.
– Не реви! – гулко прикрикнул Магнус, указывая на невысокую скамеечку у самой стены. – Садись, вон.
– Ваше величество-о-о…
– Анри, подними его!
– А ну, живо, парень!
Вздернув отрока за плечи, Труайя силой усадил его на скамью и похлопал ладонью по щекам:
– Сказано тебе – не реветь!
– П-прошу п-простить, – заикаясь от страха, подросток все же утер слезы и сопли. – Я… я ничего такого не делал…
– Ты боишься, – утвердительно молвил король. – И боишься не нас! Кого? Говори! Живо!
– Они нашли меня, – подняв голову, Франц сверкнул глазами. – Те страшные люди из Москвы… Я узнал их, узнал! Они крутились возле печатни, расспрашивали. Главный – Акинфий Белоус, приказчик московский. Не только приказчик, он на всё готов, на всё способен. Я узнал, узнал: борода черная, кудлатая, взгляд как у оборотня – злой! Посмотрит – словно огнем жжет. Я, как его чрез окно увидал, сразу бежать собрался… Но вот госпожа фон дер Гольц в замок взяла. Сюда-то они не доберутся!
– Понятно, – внимательно выслушав мальчишку, Магнус задумчиво скривился и спросил главное: – Теперь скажи, почему они тебя ищут? Почему хотят убить?
Заметив смятение, мелькнувшее в карих глазах отрока, его величество повысил голос:
– Рассказывай все без утайки! Только тогда мы сможем тебе помочь.
Заикаясь, Франц рассказал всё. Или почти всё. По крайней мере, Арцыбашеву стало более-менее понятно и с убийствами подмастерьев, и кое с чем еще.
Юный Франц родился и вырос в Нарве, в семье приказчика из Мекленбурга. Родители умерли от чумы – в те времена почти треть населения Прибалтики вымерла. Оставшись один, мальчишка мыкался по родственникам и знакомым, а затем встретил богатого купца – доброго знакомого отца, с ним и подался в Московию, где купец порекомендовал его немцу-аптекарю по имени Иоганн Гетфильд. Герр Иоганн держал в немецкой слободе аптеку, услугами которой пользовались весьма влиятельные люди: дьяки, подьячие, думные дворяне, даже некоторые бояре и московские служилые чины.
Московский приказчик Акинфий Белоус – так он представился – впервые заглянул в аптеку где-то в конце июня, а потом заходил еще несколько раз. Покупал сулему – ртутное вещество, посредством которого выводили веснушки и лечили разного рода интересные болезни, заводящиеся от плотской любви.
– Это яд вообще-то, – понемногу приходя в себя, пояснил Франц. – Соединение ртути. Еще сулему в амальгамах используют… ну, для зеркал. И в шляпных мастерских – для фетра.
– Так этот приказчик, стало быть, веснушки решил вывести? – король перешел на русский.
Мальчишка отозвался на том же языке, довольно правильно, лишь с забавным акцентом:
– Не, веснушек у него не было. Да и сулему, сказал, не для себя берет – для брата. Дескать, тот подцепил что-то от гулящих девок, а уж таких на Москве множество. А потом, июля месяца тридцатого числа, Акинфий убил моего хозяина, герра Иоганна! Просто где-то под вечер зашел в аптеку и убил. Зарезал ножом, словно курицу! Ловко так… умело.
– А ты откуда знаешь, что именно он? – удивился Магнус.
– Я ж видел все! – подросток дернулся. – С утра еще хозяин послал меня на рынок за лечебными травами, там один мужик из крестьян ими торгует. Ну, вот я и пошел – а торговли-то в этот день и не было! Зато народищу-у-у! И стрельцы кругом, и глашатаи. Царевич Иоанн умер, вот о горе таком народу и объявили – отчего я и число-то запомнил. На всех улицах – разъезды да стражи пешие, я припозднился. Чуть раньше вернулся бы – и сам с хозяином своим лег кинжалом пронзенный. А так… Только дверь открыл – хорошо, петли недавно барсучьим салом смазали, неслышно было, как и вошел… Заглянул, а там трое! И один – Акинфий, приказчик. И в руке его кинжал окровавленный, а герр Иоганн на пол упал, и в груди, под самым сердцем, рана. Оглянулись все трое ко мне – а глазищи-то стра-ашные! Я ноги в руки – и бежать. Акинфий со своими по пятам шли, да не догнали. А я – к купцам нарвским, с ними домой добрался… И там, в Нарве, вдруг случайно увидел Акинфия!
Отпустив Франца, Магнус и его доверенное лицо принялись строить догадки – что бы все это значило? С одной стороны, могло иметь место и обычное ограбление. Злодеи просто-напросто воспользовались суматохой, возникшей в городе после объявления о смерти царевича Иоанна, а к аптеке, верно, присматривались давно. С другой стороны, тогда возникает вопрос: зачем они столь упорно преследовали помощника аптекаря, случайно оставшегося в живых? Заметали следы? Хм… Ладно бы в Москве отыскали парнишку да, не говоря худого слова, убили, но чтоб тащиться за ним в Нарву и дальше – по всей Ливонии? Для этого нужно было иметь о-очень веские основания, а значит, тривиальным ограблением тут и не пахло. Тем более беглого отрока не просто искали – убивали всех, похожих на него. Так, походя, на всякий случай. Похоже, ставка была высока!
– Ну? – король посмотрел на своего верного помощника во всех тайных делах.
– Я думаю то же, что и ты, государь, – Труайя приложил руку к сердцу. – Этот приказчик как-то связан с загадочной смертью царевича! Думаю, он его и убил. Конечно, не сам по себе – по чьему-то приказу.
– Понятно, что по приказу, – покачал головой Леонид. – Интересно, кто б мог царевича заказать? Кому выгодно было?
– Да много кому, – сановник пожал плечами. – Шведскому королю, литовскому и польскому сейму… а может, и иным московским князьям. Думаю, они не только царевича отравили, но намеревались убить и самого государя. Да не вышло! Что-то пошло не так, вот и бросились следы заметать, аж до Ливонии добрались! А что делать? Крутой нрав Иоанна хорошо известен.
Ловить отравителей решили на живца. Прямо здесь, в замке. Логично рассуждая, Арцыбашев прекрасно понимал, как злодеи будут действовать дальше. Первым делом, конечно же, попытаются установить, куда делся Франц из печатни. Если уже не установили – это ведь никакая не тайна. Значит, именно в замке фон дер Гольцев и стоило их ждать.
– Чужаки в замке не появятся! – обломила друзей юная баронесса Сашка. – Просто не смогут. Подъемный мост у меня, ворота, стража верная – все как у людей. Ну как проникнуть-то?
– Очень просто – подкупить стражу, – Анри громко расхохотался. – Серебро и золото совершают чудеса. За добрую сумму отрока из замка вынесут наготове, в мешке. Запросто! А вот убивать парня в замке я б, на их месте, не стал – потому как труп куда девать прикажете? Разве что в ров – так ведь заметить могут.
– Мешок тоже заметят, – усмехнулась Александра. – А ночью ворота без моего приказа запрещено отворять. Не-ет, чужим в замок не проникнуть, а свои – побоятся. Тут ведь все друг за другом следят. Покойный барон так устроил. Раньше ему обо всем доносили, теперь – мне. Отравители… ишь ты! Я б, ваше величество, о кухне дворцовой побеспокоилась. Врагов у вас больно уж много.
О кухне Арцыбашев побеспокоился давно, точнее сказать, не он сам, а Маша. В королевском замке за слугами, стараниями того же Анри Труайя, следили весьма тщательно, а уж за кухней – особо. Уж такой век на дворе стоял – отравительский.
– На живца – идея хорошая, – уже на обратном пути, сидя в королевской повозке, одобрительно покивал Труайя. – Я вот думаю, не только убийц на него ловить, но и возможных отравителей. Это плохо, что у нас во дворце все так строго.
– Чем плохо-то? – Магнус усмехнулся, искоса посматривая в окно. – К тому же ты сам такую строгость и ввел.
– Думаю, государь, если кто тебя отравить попытается, все одно непременно кого-нибудь в помощники да найдет. Так лучше бы, чтоб злодеи на наших людей вышли. Кому-нибудь из поварских помощников надобно все разъяснить да жалованье тайно прибавить. Я бы подумал, кому. Могу ли?
– Делай, как знаешь.
Махнув рукой, король вновь посмотрел на мелькавшие за окном кареты поля, луга, перелески. От замка в Оберпален шла хорошая мощеная дорога, так что повозка почти не подпрыгивала на ухабах, и в пути можно было спокойно поговорить, не опасаясь прикусить язык или сломать зубы.
* * *
В начале сентября в замке юной баронессы собирали оброк и арендную плату за землю, в основном продуктами. На просторном дворе разгружали объемистые крестьянские возы, становилось необычайно людно, везде звучали голоса – кто-то ругался, кто-то шутил, шумно обменивались последними новостями.
Кибитка хуторянина Эйнара Копны выехала с хутора довольно рано, почти сразу с рассветом. Этим летом у Эйнара сильно увеличилось коровье стадо, своей собственной земли уже не хватало, пришлось арендовать у баронессы Александры заливной луг, за который пришла теперь пора расплачиваться, слава богу, не деньгами – договорились на сыр да на масло. Их теперь хуторян и вез, по дороге прикидывая, насколько дороже вышло бы деньгами. Пожалуй, раза в два! Ну, если и не два, то в полтора точно. Просто юной баронессе очень нравился сыр, именно тот, что делали на хуторе дядьки Копны. Что ж…
Проходящая меж высоких сосен дорога обогнула овраг и резко свернула к югу мимо дубравы, на опушке которой хуторянин заметил неизвестно откуда взявшегося мужика. Не высокого, но и не низкого, лет тридцати, с вислыми сивыми усами и одетого как обычно одеваются городские приказчики и зажиточные хуторяне: камзол, конечно, не как у господ, но что-то вроде – даже рукава с буфами, но накрахмаленного воротника, конечно, нет, зато пояс какой! Ах, какой пояс! Эйнар и сам не отказался бы от такого – из хорошо выделанной кожи, с серебряными нашлепками, щегольской. Пояс, не кушак – на него много чего повесить можно: и кошель, и ложку, и ножик, огниво даже. Интересно, где выделывают такие пояса? Не иначе как в Нарве или даже в Пярну, или в самом Ревеле!
– Эй, дядько, не подвезешь ли до города?
Незнакомец спросил по-немецки, хотя выглядел как обычный сосед и, верно, должен был знать и язык местных эстов. Но вот почему-то не знал. Впрочем, это не насторожило Копну – хотя должно было насторожить, хуторян отличался подозрительностью, только вот нынче пояс его отвлек.
– До города, говоришь? Так я в замок.
Дядько Эйнар Копна нарочно ответил на своем родном языке – языке южных эстов. Незнакомец должен был бы его понять, хоть и относился к тем самовлюбленным типам, что корчили из себя немцев и не уважали собственную родную речь.
Так понял или нет?
– Говорю, в замок еду…
Больше дядько Эйнар не успел ничего сказать: вылетевшая из придорожных кустов стрела пронзила ему грудь под самым сердцем! Кулем повалившись в телегу, хуторянин дернулся и застыл, уставив невидящие белесые глаза в столь же белесое, затянутое облаками небо.
– Ну, вот и славненько, – выйдя из кустов, здоровенный темноглазый мужик в морской кожаной шапке забросил за спину добрый тисовый лук и, толкнув мертвое тело рукою, довольно пригладил могучей дланью черную кудлатую бороду: – Отошла душенька, отлетела. Давай-ка его в кусты, Дементий.
Сивоусый Дементий, кивнув, ухватил убитого за ноги. Вдвоем злодеи легко спрятали труп в кустах и взгромоздились в телегу.
– Сыром пахнет, ага, – втянув ноздрями воздух, Дементий засунул руку под прикрывавшую телегу рогожку. – Точно – сыр! Поедим, Акинфий Иваныч?
– Не поедим, а поедем! – взяв в руки вожжи, чернобородый подогнал запряженную в телегу кобылку. – Н-но, милая, н-но!
– Быстро мы нынче управились, – подхалимским тоном промолвил примостившийся на краю кибитки Дементий. – Ловко ты, Акинфий Иваныч…
– Мы-то быстро, – Акинфий почмокал губами, словно раздумывал: может, и вправду попробовать сыр? От воза-то, чай, не убудет! – Мы-то быстро… Интересно, успел ли Ганс девчонку найти? Управился ли?
Последнюю часть фразы чернобородый произнес по-немецки, хотя до того беседа шла на русском языке, в той его версии, что использовалась в Великом княжестве Литовском.
– Управился, – ухмыльнулся усач. – Ганс да не управится с девками? Любую соблазнит, только волю дай. А гулящих нынче тут много – маркитантки, мать их дери.
– Да уж, кому война, кому мать родна – так ведь говорят в Московии. Ганс за дубравой должен ждать?
– Да, за дубравой.
Акинфий подогнал лошадь, и груженный плетеными корзинами с сыром и маслом воз тяжело покатил по узкой лесной дорожке. Вокруг густо росли папоротники, краснотал и бредина, тянулись к небу высоченные липы, пахло можжевельником, грибами и сладким клевером. Воздух стоял такой густой и тягучий, что казалось, его можно пить. Да что там пить – есть, хлебать ложками! Медвяной запах трав плыл над показавшимся за дубравою лугом, покачивался в орешнике меж ветвей и уже наливавшихся первым молочным соком плодов – орехов.
Как раз под кустом стояли двое, щелкали орехи да о чем-то, смеясь, болтали. Длинный молодой парень с рыжеватый шевелюрою и голубыми сияющими глазами был явно из тех, что так нравятся женщинам, особенно не сильно избалованным любовными ласками вдовушкам и всем таким прочим. К коим явно не относилась собеседница парня: судя по виду, оторва еще та! Невысокая, стройная, с упругой грудью и смазливым личиком, она так высоко задрала юбку, что стали видны коленки.
– Вот видишь, славный Ганс, какой у меня синяк? А всего-то через овраг перебралась. Ну, где твои друзья? Что-то они запаздывают.
– Да вон, похоже, они. Едут! – всмотревшись в показавшуюся из-за дубравы кибитку, Ганс, видно, узнал седоков и поспешно замахал рукою: – Эгей, эй! Мы здесь! Здесь мы…
Воз послушно свернул к орешнику, покатил, сминая колесами заросли пастушьей сумки и высокие стебли таволги.
– Вона вы где! – пригладив бороду, усмехнулся Акинфий. – А мы вас у дубравы высматривали.
– Так тут орехи!
– Орехи… Ладно, дружище Ганс. Давай, знакомь со своей дамой.
Дама оказалась понятливой. И довольно алчной. Не глядя, запросила за услуги талер!
– Талер? – изумился Дементий. – Столько добрый воин иногда и за месяц только получит! А тебе тут работы – с час.
– Дадим, дадим талер, – Акинфий успокаивающе покивал и вытащил из сумы серебряную монету. – На вот, дама, бери. Тебя как звать-то?
– Марго.
Попробовав талер на зуб, девушка проворно спрятала его куда-то под юбку и с готовностью облизнула губы:
– Ну, что, господа мои? Мне юбку сразу снимать?
– Постой, – хмыкнув, старшой улыбнулся в бороду. – Не так быстро, фройляйн. Видишь ли, мы сейчас поедем в замок. Так там, в замке, есть один нужный нам человек. Совсем еще молодой мальчик…
– И его я должна ублажить, – маркитантка оказалась очень даже понятливой. – Прямо там, в замке? Надеюсь, там найдутся укромные местечки.
– В кибитку его завлеки, там все и сладь, – хмуро пояснил Акинфий.
– Уж не извольте беспокоиться, завлеку, – Марго вдруг улыбнулась самой обворожительною улыбкою, которой никто сейчас от нее не ждал. Светло-голубые глаза ее искрились, пухлые розовые губки казались вырезанными из коралла… или сердолика самой высокой пробы. Красавица! Как есть красавица. Кто же откажется от такой? Уж точно не подросток.
– Мы знаем, ему именно такие, как ты, и нравятся, – ухмыльнулся Акинфий. – Стройненькие светлоглазые брюнетки. Так что уж не подведи.
– Сказала уже! – девчонка шмыгнула носом и с хитрецой взглянула на мужиков. – Вы-то сами не того? Не будете?
– Некогда, – сказал как отрезал старшой. – Все, залезай – поехали. Некогда тут лясы точить.
* * *
– Десять, одиннадцать… дюжина! – исполняющий обязанности фогта бывший паж Эрих фон Ландзее тщательно пересчитал аккуратно сложенные в корзину крупные, в серую крапинку, яйца и, обернувшись, бросил Францу: – Все, можно. Записывай.
Мальчишка аккуратно внес в оброчную грамоту дюжину гусиных яиц от Антса.
– Ну, что тут у вас? Теленок? Это кто – телочка или бычок?
Узнать ответ Эрих не успел: на опоясывающей главную башню террасе вдруг показалась Александра. В зеленом, с отливом, платье с кринолином и буфами, с модным накрахмаленным воротником, похожим на небольшой мельничный жернов, юная вдовушка казалось живым олицетворением всех мыслимых дворянских добродетелей. Серые глаза ее взирали на происходящее во дворе спокойно и строго, лишь легкая улыбка тронула лицо при виде Эриха. И паж, словно бы почувствовав, что на него смотрят, резко обернулся.
– Заходите в залу, Эрих, – помахав рукой, крикнула баронесса. – Ну, заходите же!
– Но я еще не все…
– Франц все примет по описи, – юная вдовушка засмеялась. – Он сможет, он умный. А я ему потом заплачу отдельно. А, Франц?
– Что вы сказали, госпожа? – парнишка тоже обернулся и, посмотрев вверх, улыбнулся. Ибо при виде красавицы баронессы обычно улыбались все, исключая разве что совсем уж откровенных женоненавистников и подлецов.
– Закончишь все сам, Франц? Мне Эрих нужен.
– Ну да, ну да. Закончу.
Охотно кивнув, Франц вернулся к возам:
– Та-ак… Значит, это у вас – бычок. Нетель.
Эрих фон Ландзее вбежал в башню на крыльях любви – ну как же еще можно было назвать то светлое и томительно радостное чувство, охватившее его еще при жизни старого барона! То, что испытывал юный паж к своей сеньоре, так и называлось – любовь. Юноша любил Александру фон дер Гольц тайно и был счастлив уже и этим. Однако все изменилось после смерти барона… и особенно после того, как Эрих помог своей возлюбленной бежать и, королевской волею, обрести доброе имя.
– Ах, милый Эрих… – едва юный рыцарь вошел, а точнее сказать, ворвался в залу, баронесса бросилась ему на шею и, одарив поцелуем, увлекла за собой в покои.
Его величество ведь просил отвлечь Эриха, так почему бы это не сделать? Так, чтобы приятно было и самой. Немножко поиграть в любовь, ведь Эрих фон Ландзее – такой милый мальчик!
– У меня что-то чешется под левой лопаткой, – Сашка вовсе не стала придумывать каких-то изысканных обольщений. Вполне хватило и обычных, деревенских. – Ты б посмотрел, а?
– Где?
– Ну, вот… Развяжи ленточки…
Честно сказать, стягивающие лиф платья шелковые шнурочки уже были давно ослаблены Сашкой, осталось только потянуть, и…
Эрих и потянул. И восхищенно замер, узрев пред собой оголившуюся спинку баронессы! Белую, с такой нежною шелковистою кожей и трогательными веснушками на плечах… Не удержавшись, юноша погладил плечико своей юной пассии, потом робко поцеловал ее в шею.
Александра фон дер Гольц резко обернулась, уже нагая до пояса – осталось сбросить лишь кринолин.
– О, госпожа моя…
Эрих не верил своему счастью.
– Иди сюда, мой рыцарь, – томно облизав губы, прошептала баронесса. – Иди…
Между тем внизу, во дворе замка, помощник фогта Франц заканчивал приемку оброка.
– Девять локтей полотна… Что так мало-то?
– Лен плоховато уродился, господин. А я еще бобровыми шкурками добавлю. Вот, вместо пяти – полдюжины!
– Ладно. Пусть будут шкурки.
Наконец остался уже один воз – кибитка. Хозяйка ее, молоденькая смазливая хуторянка, вдруг улыбнулась обворожительно и маняще и так стрельнула глазками, что у парня захолонуло сердце. Стройненькая брюнетка с голубыми глазами… такая, как в сладостных детских мечтах.
– Меня зовут Марго, молодой господин. Я с дальнего хутора.
– С какого именно?
– А вас как зовут?
– Франц. Так с какого же?
– Жарко сегодня, милый Франц… Ведь правда?
Жарко, вообще-то, не было. Наоборот, все небо с утра затянула какая-то белесая хмарь, а с реки явственно тянуло холодом.
Тем не менее ушлую хуторянку это, похоже, ничуточки не смущало. Распахнув черный бархатный жилет, она вытащила из-за пояса веер, томно обмахнулась… и, неловко уронив веер к ногам, наклонилась – так, что взгляд Франца невольно попал в разрез белой льняной сорочки. Весьма глубокий разрез, ничего по сути не скрывший.
Ах, какая у этой девчонки кожа! Золотисто-смуглявая и, верно, шелковистая наощупь… Франц даже покраснел. Видя такое дело, Марго еще подлила масла в огонь:
– Отец впервые отправил меня в замок одну. Я так волнуюсь, так волнуюсь… Послушайте, как бьется сердце!
Схватив потную ладонь юноши, Марго приложила ее к своей груди. Нащупав крепнущий сосок, Франц закусил губу.
– А хотите квасу? – томно, в самое ухо, прошептала девушка. – У меня есть… там, в повозке… Пошли.
Не дожидаясь ответа, гулящая схватила парня за руку, увлекая за собою в кибитку. Франц шел как будто во сне – шагал как тот теленок… или нетель.
– Вот сюда поднимайтесь, мой господин… Ага! Я сейчас опущу полог. Во-от…
– Зачем же полог-то… Ой…
Франц напряженно застыл, почувствовав у своего горла разящее острие кинжала!
– Поклон тебе, парень, от герра Иоганна Гетфильда. Аптекаря из Москвы, – с насмешкою произнес чей-то грубый голос.
– Так герр Иоганн жив? – искренне обрадовался мальчишка. – А я-то думал…
– Ну, вот мы с тобой и встретились, паренек.
Холодное лезвие уже готово было перерезать несчастному юноше горло, однако помешали снаружи:
– Эй, чья это повозка? А ну, живо убирайте ее со двора!
Луч света ворвался в кибитку – кто-то приподнял полог, заглянул… Человек короля Магнуса! Тот, кого называли Анри Труайя!
– Говорю, убирайтесь, живо! А-а-а, и ты здесь, Франц. Они что же, тебя до города подвезут?
– П-подвезут…
Убравшийся от горла кинжал уперся под лопаткой в спину.
– Ага… ну, пусть подвозят… Франц – беги!
Что было дальше, Франц толком не понял. Рванулся, прыгнул, закричал… Ткань кибитки с треском разорвалась, и воины Анри Труайя поразили злодеев копьями! Правда, не всех, самому главному – Акинфию – удалось уйти. Выпрыгнув из кибитки, он бросился не к воротам, как следовало бы ожидать, а к приставной лестнице, ведущей на крепостную галерею, как поступил бы опытный и хладнокровный воин.
Взобравшись на галерею, Акинфий отбросил лестницу носком сапога, бегом поднялся на стену, встал меж каменными зубцами и, не оглядываясь, бросился вниз, в ров.
– Смотрите, смотрите! – на башне закричали стражники. – Прыгает, ага… Ой!
Труайя, конечно же, послал ко рву воинов, однако было уже поздно – злодею удалось скрыться в густых лесах, начинавшихся невдалеке от замка и тянувшихся до самых псковских земель. Еще двое злодеев оказались ранены, Марго же лишь плакала да говорила, что не виновата ни в чем. Ее просто попросили… наняли… просто доставить удовольствие… вот она и хотела… а они…
* * *
Раненного в руку злодея – назвался он Дементием – перевязали и увезли в Оберпален, где поместили в подвальное узилище под угловой башней выстроенного еще крестоносцами замка, нынешней резиденции короля. Приближался праздник – день урожая и день святых Флора и Лавра, почитаемых как католиками, так и православными жителями Ливонии.
Флор и Лавр при жизни был каменотесами, однако же их праздник почитался как лошадиный день, особо отмечали его те, кто хоть как-нибудь был связан с лошадьми: кузнецы-подковщики, мастера по конской сбруе, конюхи… ну и всадники, само собой, а всадниками в то время были почти все – другого-то транспорта не имелось!
Уже с утра по городку и окрестностям ездили повозки, запряженные лошадьми, в гривы которых вплели разноцветные ленточки. Катали всех желающих: взрослых – за небольшую денежку, детей же бесплатно, за счет королевской четы. На ратушной площади развернулся рынок, бойко торгующий овощами, фруктами, всякого рода зеленью, дичью, копченой рыбой и всем прочим немудреным, но обильным товаром. Настолько обильным, что весь на узенькой площади не поместился, пришлось организовать еще одно торговое место – недалеко от городских ворот на лугу, заросшем ромашками, васильками и клевером.
Рядом с торговыми рядками, под развесистыми вербами расположились и бочки с пивом, сваренным как раз к празднику. Степенно прогуливающиеся горожане, отправив детишек к устроенным тут же, рядом, качелям, неспешно потягивали пиво из больших деревянных кружек да судачили о том о сем, не забывая выпить за своих достойных правителей – короля Магнуса и королеву Марию.
На лесной опушке неподалеку от торгового места играла музыка: лютня, испанская гитара, флейты. Уже танцевали первые пары, но большая часть горожан пока просто слушала да приглядывалась, все знали – самые танцы начнутся уже ближе к вечеру, когда все накушаются пива, выпьют вина.
Музыка была слышна издалека, и путники, идущие да едущие по лесным дорожкам на праздник, поспешно прибавляли ходу – не опоздать бы! Прибавил и дровосек: потянул нагруженного вязанками хвороста ослика, тот послушно засеменил, кивая большой ушастою головою. Однако же как ни поспешал дровосек, а все же кое-кто шел куда быстрее. Высокий плечистый монах в длинной черной рясе с накинутым на голову капюшоном, перебирая четки, нагнал ослика:
– Бог в помощь работному человеку!
– Благодарствую, святый брат! Не благословите ли? – дровосек, как и многие выходцы из здешних крестьян, оказался католиком. Что ничуть не удивило монаха.
– Благословляю тебя, сыне. На праздник?
– Туда, – дровосек мотнул круглой, как шар, головой, едва не потеряв суконную шапку. По-крестьянски плотный, низенький, он казался весьма энергичным и бойким. – Вот только сначала отвезу хворост, брате…
– Меня зовут… брат Бенедикт, – поспешно представился чернец, сверкнув из-под капюшона черными, глубоко посаженными глазами. Тяжелая, какая-то квадратная челюсть его, с небольшой ямочкой на подбородке, была тщательно, до синевы, выбрита.
– А я Эвальд-дровосек! Меня в Оберпалене каждая собака знает.
– Так и я про тебя слыхал, – усмехнулся брат Бенедикт. – Не ты ли в королевский замок хворост носишь?
– Ношу, – Эвальд с гордостью выпятил грудь. – И в замок, и на кухню… и много куда еще, да-а!
– Ты-то мне и нужен, – прошептал про себя монах, снимая с могучего плеча суконную крестьянскую котомку.
– Что-что? – не понял дровосек.
Чернец улыбнулся, нехорошо так, не по-доброму, натужно, словно бы через силу натянул улыбку:
– Говорю, музыка славная! Тарантелла!
– Тара… – Эвальд тоже прислушался.
– Нет, все ж таки – баркарола. Слышите, друг мой – та-та-та… та-та-та…
– Слы…
Отвлекая наивного дровосека вопросом, брат Бенедикт в одно мгновенье выхватил из котомки кинжал и с необычайной ловкостью и проворством воткнул его бедолаге под сердце. Несчастный медленно осел наземь, и монах быстренько отволок его в кусты, где и бросил. Сам же, сняв сутану, оказался обычным деревенским молодцом, правда, довольно угрюмым. Узкие серые штаны, стоптанные башмаки, темная суконная куртка с деревянными пуговицами… Подумав, убийца вернулся-таки к трупу и, сняв с его головы шапку, натянул себе на самый лоб.
– Вот теперь хорошо.
Удовлетворенно кивнув, лжемонах подхватил под уздцы ослика и чмокнул губами:
– Ну, что, труженик, пошли… Да ты не переживай, по пути подкормлю, в обиде не будешь. Куплю тебе овса, клянусь Флором и Лавром. Хоть ныне и не твой праздник, а лошадиный, а все же куплю.
Похоже, убийца любил животных куда больше, чем людей. И ослик это почувствовал – забыв про прежнего хозяина, поспешил за новым с чрезвычайной охотою. Даже не закричал свое обычное «и-а-а-а».
* * *
Праздника хотелось всем, и стражникам королевской темницы – ничуть не меньше других. Что же они, не люди, что ли? Всем Флор и Лавр, а им что же? Хоть и не лошади, а все же выпить охота, тем более что начальник всей дворцовой стражи, капитан Альфонс ван дер Гроот, нынче тоже празднует. Да и вообще, день-то сегодня какой? Воскресенье!
– В воскресенье сам Господь отдыхал, а уж мы-то, грешные… – вытянув ноги к камину, начальник караула бравый капрал, усач Людвиг Фирс накинул на плечи плащ и зябко поежился.
Караульное помещение располагалось тоже в подвале, там же, где и темница для разного рода злодеев, которых в те времена имелось с избытком. Не в таком, правда, количестве, как в начале двадцать первого века, но были, были. Впрочем, почти все лиходеи – в отличие от двадцать первого века – хоромы себе не строили, потому как быстро ловились, бились кнутом да вешались, оттого и убытков казне ливонской покуда что не было. Да и экономили, что и говорить, на всем. Вот и на караулке – тоже. Ну, скажите на милость, зачем летом печи да камины топить? Разве что ночью да в дождь… или вот здесь, в подвалах, где вечный холод да сырость стоит несусветная. Со стен капает, кругом мокрицы ползают. Даже крысы и те ушли, побрезговали. А и правильно – нечего мерзким злодеям условия райские создавать!
Оно, конечно, так, злодеям нечего, однако же в таких же точно условиях и караульная стража обреталась. Не часто, правда – через день на ремень, раз в сутки менялись. Но все же посиди-ка целый день в холоде да в сырости! Живенько ревматизм заработаешь или какой-нибудь, не дай бог, артроз, что в народе отложениями солей называется.
Вот и Людвиг Фирс, хоть и выглядел браво – усищи черные да грудь колесом! – а все же страдал уже: и в спину стреляло, и шея иногда не поворачивалась. Кстати, супруга капрала иначе считала, не от сырости, от вина это! Любил Людвиг выпить, чего уж. Все его соседи об этом знали, да Эвальд-дровосек пропускал иногда в караульне стаканчик-другой.
