Андрей Посняков
Разящий клинок
© Андрей Посняков, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону
Глава 1
Уланы вылетели наметом! Синей всесокрушающей лавою. Выскочили из реденького лесочка, понеслись, молодецки поигрывая пиками. Играли на синих рейтузах алые широкие лампасы, покачивались на всем скаку четырехугольные уланские шапки. Яростно крича, уланы летели в бой. Вот уже кто-то не выдержал, метнул пику, послышались выстрелы, крики, свист…
– Эй, молодцы-ахтырцы! К бою! – обернувшись в седле, подполковник Давыдов подмигнул своим гусарам и, поправив на плече коричневый, с желтыми витыми шнурами, ментик, выхватил из ножен саблю.
Уланы, конечно, не кирасиры… Легкая кавалерия, только вот кони у них куда выносливее гусарских, в гусарские-то полки лошадей больше по красоте да изяществу подбирают… в уланах – не так. Да и много вражин-то, куда больше числом потрепанных непрерывными боями ахтырцев.
Призывно запела труба. Колыхнулись коричневые ряды, взметнулось над киверами знамя, грозно вскинулись штуцеры и пистолеты.
– Не стрелять, – на скаку предупредил подполковник. – Ближе подпустим.
– Подпустим, Денис Васильевич! – скачущий рядом поручик ухмыльнулся и азартно сверкнул глазами. – Покажем врагам, ужо! Ах ты ж… ну и рожи! Это что же. Так это татары, что ли?
– Не татары – поляки, – усмехнулся Денис. – Наполеон же обещал возродить Великую Польшу! Так что биться будут от души. Вы уж держитесь, братцы!
– Есть держаться, господин подполковник!
Выстроившись полукругом, вражеские кавалеристы огибали заливной луг, тянувшийся до самой реки, что блестела за ольховыми зарослями и ракитой. Кабы знать, так можно было там заранее устроить засаду… Кабы знать… Хотя, верно, и нынче не поздно! Попытка не пытка, ага.
– Корнет! – придержав лошадь, Давыдов подозвал вестового.
Подскочил, вытянулся в седле юный мальчик в новеньком, но уже изрядно потрепанном ахтырском мундире – тепло-коричневые, с золотом куртки (доломан и ментик), синие, с золоченым шитьем рейтузы-чакчиры. Узкое еще безусое лицо, вряд ли знавшее бритву, карие, восторженно сияющие глаза, темные, с завитками, волосы. Не мальчик, нет – гусар гусаров! В одной руке сабля, в другой – пистолет. Хват! Уж куда грознее.
– Вот что, Коленька, скачите живенько к артиллеристам…
– Но, ваше-бродие… Сейчас же… тут же… битва же!
Ах, как рвалось в бой юное сердце! Обиделся корнет, чего уж… Все в бой, а его в какие-то кусты посылают.
Пришлось прикрикнуть:
– Корнет Розонтов! А ну-ка, исполнять приказ. Живо!
Тут уж ничего не поделать, приказ есть приказ – обидно, да исполнять нужно. Шмыгнул мальчишка носом:
– Слушаюсь, господин подполковник.
Снова вытянулся. Скосил обиженные глаза на улан. Вздохнул да, поворотив коня, поскакал прочь.
– Ну, вот, – Денис усмехнулся в усы. – Так-то лучше будет.
Уланы и гусары, синяя лава и коричнево-золотая, неумолимо приближались друг к другу. Вот-вот столкнутся, схватятся… вот-вот. Летели из-под копыт желтые лютики, ромашки и прочие анютины глазки. Позади гусар блестела река. В выцветшем бледно-синем небе сверкало яростное жаркое солнце.
– А вот теперь и постреляем! – подполковник махнул рукой. – Огонь!
Разом, один за другим, жахнули пистолеты и штуцеры – короткие нарезные ружья. Часть улан повалилась из седел… что нисколечко не замедлило атаку. Подумаешь, выстрелы, подумаешь – смерть. À la guerre comme à la guerre! – как говорят французы. На войне, как на войне.
Упали пистолеты и штуцеры в седельные кобуры, перезаряжать некогда. Еще какие-то секунды и…
– Ур-ра-а-а-а!
Взметнулись к небу сабли! Опустились со звоном, скрестились, заскрежетали… Началась рубка! Полетели кругом алые брызги крови, послышались стоны и крики, хрипы коней, ругань, какие-то непонятные вопли – все то, что составляет пьянящую музыку боя.
– Ур-а-а-а!
– Постоим за Россию-матушку!
– Та ще Польска не сгинела, пся крев!
Звенели сабли. Дрожала земля. Хрипели лошади и люди. Кто-то вылетал из седла и падал, находя гибель под копытами коней… своих или чужих – не важно.
Пригнувшись, Денис проскочил под уланской пикою и ударил врагу снизу вверх, в подбородок рукоятью сабли. Слишком уж близко сошлись, сшиблись… не размахнуться для доброго удара. Впрочем, и так вышло нехудо – правда, не смертельно, но на какое-то время враг из боя вышел, запрокинул голову…
Давыдов не стал его добивать – некогда, – отбиваясь от шальных сабель, маханул по склону холма вверх, к опушке. Он же не просто гусар – командир, надо бы увидеть, оценить остановку.
Выносливый конь вынес подполковника на вершину пологого холма. Денис тотчас осмотрелся – синие и коричневые мундиры хорошо заметны даже в гуще боя. Видно было, что синих гораздо больше, навскидку – раза в три, вот они и теснят давыдовский арьергард, ахтырцев…
Та-ак… что там у нас у речки?
Подполковник обернулся, пристально вглядываясь в ольховник… Что-то сверкнуло там… Показалось? Или просто рыба на излучине играет? Да нет, не рыба… Вон и люди, и лошади… И кто-то скачет прямо сюда, на холм! Прямо летит. Крыльями развевается за плечами коричневый с золотом ментик… Свой! Гусар!
– Коленька!
– Разрешите доложить, господин подполковник! Ваше приказание выполнено…
Сверкнул карими глазами корнет, потупился:
– Денис Васильевич! Теперь разрешите в бой! В схватку…
– В бой, говоришь? А ну-ка, зови сюда трубачей… И красный флажок на пику.
Красный флажок – это был сигнал: скачите за мною. Трубачи же… Трубачи заиграли отход! Отступление.
– Что же это? – водрузив на трофейную пику флажок, запечалился Коленька. – Мы что же это? Отступаем? Бежим?
Давыдов его не слушал. Тронув коня, помчался по склону холма вниз, к реке… за ним (а куда деваться?) и разобиженный вестовой – корнет Розонтов – с сигнальным флажком, дальше – трубачи, а уж за ним – все остальные. Кто смог… Нагоняя своего командира, неслись прямо ветром! Уланские кони выносливее, а гусарские – быстрее. Понимали – лихой подполковник с такой прытью бежать от врага не станет. Значит – задумал что!
И впрямь задумал. Вот уже совсем рядом заблестела река, вот уже и ольховник, а за ними… за ними – русские пушки! Все четыре батареи, приданные ахтырскому полку.
Подскочив, Денис вздыбил коня:
– Братцы пушкари, готовы?
– Готовы, ваш-бродь!
– Наших пропустим и…
Летела к реке золотисто-коричневая рать, за ней, преследуя – синяя. Гусары вырвались вперед, но и уланы не слишком-то отставали. Смеялись, орали, улюлюкали! А глаза аж светились от счастья. Это ж надо, так уделали москалей! Бегут, пся крев. Драпают. Так бы и до самой Москвы, а еще лучше – до Санкт-Петербурга. Вот вам разделы Польши! Русские, австрияки да пруссаки Польшу уничтожили, а Наполеон Бонапарт – возродил.
– Niech żyje imperator!
– Императору Наполеону – слава!
Так и орали уланы, так и летели, вне себя от счастья… Не заметили батареи… а когда заметили, так уже поздно было.
– Первая батарея… Пли!
Ахнули пушки. Просвистела над травою картечь.
Вторая батарея… Третья… Четвертая…
Словно какой-то недобрый великан скосил косой неудержимую польскую лаву! Вот только что были уланы… все такие из себя грозные, удачливые, веселые… И вот вам!
– Батарея залпом… Пли!
Слабый ветер не сразу уносил дым. Но куда стрелять, артиллеристы знали точно. Когда ж дым развеялся…
Императорские уланы представляли собой весьма жалкое зрелище!
Большая часть погибла – на поле брани вперемешку лежали и люди, и кони. Те же, кому повезло, чуть помешкав, повернули обратно… понеслись прочь… Кто смог. Очень и очень немногие.
* * *
– C’était merveilleux, monsieur le lieutenant-colonel! – подбрасывая в костер хворост, заходился в восторженном уважении юный корнет Розонтов. – Нет, право же, чудесно! Как вы их… как вы здорово все придумали с этими пушками.
– Ну, полноте, полноте, корнет, – Давыдов нарочито конфузливо кривился, набивая трубку трофейным французским табаком. Набив, вытащил из костра горящую головню, прикурил, пуская клубы дыма.
– Господин подполковник, Денис Васильевич, – не отставал подросток. – А вы, верно, вскорости на эту победу оду напишете? Подобно тому, как генералу Кульневу писали… Ведь напишете же, да?
Денис ухмыльнулся:
– Что ж, может, и напишу… Эх, где же сейчас Кульнев, друг мой славный? Сколь военных верст пройдено с ним… И верст – победных, не нынешних.
Тут все помрачнели. Слишком затянувшееся отступление не приносило радости никому. Узурпатор пер, как бык, упорно и неотвратимо. Правда, он так и не смог разбить русские армии в приграничном сражении, но… Но все же отступать было не комильфо! Ладно раньше, в Восточной Пруссии, под Аустерлицем и Фридландом… но здесь, на своей земле! Отдавать на разграбление врагу нивы, города и села… Что-то не то делал главнокомандующий и военный министр Барклай-де-Толли! Что-то не то… То ли это слишком затянувшаяся осторожность, присущая невозмутимому шотландцу, то ли… То ли дело пахло откровенным предательством!
От осознания всего этого не хотелось ни обмывать случившуюся победу, ни петь. Поднявшись на ноги, Денис Васильевич лично обошел караулы, проведал раненых да отправился спать в походную свою палатку, разбитую расторопный слугою Андрюшкою, верным крепостным парнем, что скитался вместе со своим барином уже далеко не первый год. И под Прейсиш-Эйлау были, и в Тильзите, и в снежной Суоми…
Суоми…
Колдун! Проклятый финский колдун…
Не доходя до палатки, Давыдов присел к догорающему костру, снова раскуривая трубку. Пристрастился к курению, чего уж! Зато пить – особо не пил и – боже упаси – никогда не игрывал в карты.
В темном бархатном небе мерцали холодные звезды. Кусок серебристого месяца, похожий на горбушку ржаного крестьянского хлеба, зацепился за вершину высокой раскидистой липы, запутался в ветках, завис, заливая тусклым светом разбитый гусарский лагерь. Догорающие кострища, стреноженных лошадей, стройные ряды палаток и шалашей.
Палатки… Затянувшись, Денис выпустил дым и прикрыл глаза. Вдруг подумалось – вот сейчас бы услышать гитарный перебор да какую-нибудь туристскую песню… можно про перекаты или про жену французского посла. Или даже – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»!
Или Визбора… Ибо в теле гусарского подполковника и знаменитого поэта вот уже седьмой год находилась душа его почти полного тезки, тоже Дениса, и тоже Давыдова, только не помещика, не хвата, а… А недоучившегося студента академии полиции, человека двадцать первого века! Дениса… или, как его звали все – Дэна… Просто как-то раз вызывали духов… И душа Дэна вдруг оказалась в теле гусара… А потом и осталась там навсегда, ибо суровый лапландский колдун Кройто отнял и погубил душу истинного гусара. Остался Дэн. Который, правда, теперь знал и умел многое… и многое помнил не своего, к примеру – как и все дворяне, бегло говорил по-французски.
Ах, Кройто, Кройто, чертов колдун. Все бы по-хорошему, кем бы сейчас был Денис в той, прошлой, жизни? Может быть, в РОВД, опером. Уже бы до капитана дослужился… Ну да – двадцать восемь лет, возраст солидный. Или не опером, а в следственном комитете – старшим следователем. Или… да всякое могло быть! Могло… А он вот здесь, летом 1812 года, командует Ахтырским гусарским полком.
И ведь неплохо, к слову сказать, командует – стыдиться нечего! Если бы вот еще не отступали…
Нельзя сказать, что Дэн не пробовал вернуться обратно. Пробовал. Даже связался с одной лапландской ведьмочкой. Та ему и нагадала – не вернешься, мол, никогда. Поскольку там, в будущем, ты уже есть… или следователь… или опер… или кто-нибудь еще. Наверняка женился уже… впрочем, может, и нет…
Дэн заснул лишь под утро, устав не столько от боя, сколько от нахлынувших мыслей. Утром разбудила труба, а потом был длинный переход под Царево-Займище, и опять отступление, и изнуряющая жара. А вскоре пришло радостное известие: государь-император высочайшим рескриптом назначил нового главнокомандующего: Михаила-Илларионовича Кутузова!
Денис немедленно помчался в штаб второй армии. И вовремя – светлейший князь Кутузов как раз проводил войсковой смотр, на котором присутствовали многие прославленные – и не очень – генералы. Давыдов узнал самоуверенного наглеца Беннигсена и чем-то похожего на бульдога Толя. Долговязый Барклай невозмутимо держался чуть позади всех, рядом же с ним Денис, к радости своей, заметил князя Петра Ивановича Багратиона и румяного генерала Ермолова, двоюродного своего братца.
К нему-то и подскочил Давыдов, как всегда – «в ожидании новостей».
Ермолов расхохотался:
– Да новости все ты уже видел! Приехал Кутузов…
– Бить французов! – немедленно скаламбурил молодой человек.
Тем не менее и при новом главнокомандующем армия продолжала отступать. Давыдов на привалах раздумывал, пыхтя неизменной своей трубкой, что-то прикидывал, рассчитывал, вспоминал…
И, кое-что удумав, напросился-таки на аудиенцию к бывшему своему командиру князю Багратиону.
Прославленный военачальник встретил гостя с радостью:
– Ах, Денис, Денис! Жаль, нынче ты не у меня в адъютантах… Понимаю – сам командиром стал! Подполковник, ишь ты… Лихо ты улан, лихо! Чего пришел-то? Вижу, вижу – глаза хитрые. Небось, задумал что.
– Задумал, Петр Иваныч, – скромно потупился гусар. – Правда, не я это все придумал… Испанцы еще – герильяс… или вот Барклай тоже отправлял «партии».
– Герильяс, говоришь? – князь настороженно почесал длинный свой нос. – Партии? А ну-ка, давай, рассказывай!
Идея эта – тревожить растянувшиеся коммуникации врага лихими налетами партизан – естественно, Денису не принадлежала, а была многократно использована и до него. Тут можно было вспомнить и Великую Отечественную, и Вьетнам, и уже упомянутых испанских «герильяс». С этим все было понятно, только вот Давыдов как-то не видел себя в качестве партизанского командира. Не видел… до встречи с одной девушкой.
Это случилось возле небольшого уездного городка Юхнова, уже после кровопролитного Смоленского сражения. Поредевший арьергард Давыдова, прикрывая отступление основных частей второй армии, добрался до городка последним. Вечерело. Садившееся за дальним лесом солнце золотом разлилось по реке Угре, возле которой рассыпался яблоневыми садами Юхнов. Двухэтажные деревянные домики, бредущие с лугов коровы, свиньи, вальяжно валяющиеся в дорожной пыли.
Город притих, словно бы вымер. Жители со страхом ждали французов. Кто успел уйти – ушел, большинству же просто некуда было уходить, их никто и нигде не ждал. Тишину вечерних улиц нарушало лишь мычание коров, да у кого-то за плетнем гоготали гуси. Еще мальчишки бежали на реку – купаться.
Вот и Денис решил выкупаться, смыть с себя дорожную пыль, а заодно, как всегда, проверить только что выставленные караулы. Выбрав заросли погуще, бравый гусар привязал коня в кустах, скинул доломан, рубаху… да так и застыл, услыхав негромкий девичий смех. Любопытствуя, Дэн осторожно раздвинул ветки плакучей ивы, клонящейся к самой воде…
Прямо напротив него купались девушки! Одна – крепенькая, с загорелыми ногами и большой грудью. Рыжие, собранные в пучок, волосы, широкое крестьянское лицо с вздернутым, как у Дениса, носом… Симпатичненькая… А вот вторая – просто красавица! Худенькая томная брюнеточка с гибким грациозным телом и синими, как небо, очами, сразила гусара наповал! Прямо в сердце. Темные, с изысканным оттенком рыжины, волосы, не короткие, но и не длинные, тонкая шейка, изысканный носик, пухлые, слегка приоткрытые губки, которые хотелось целовать с такой неодолимой силою, что Денис почувствовал, как потихоньку сходит с ума. Еще бы! Ведь эту девушку он уже видел. Мало того – хорошо знал! Знал еще раньше, там…
– Леночка Крутова! – тихо прошептал Денис. – Боже… Похожа – просто до невероятности!
В Леночку Дэн был тайно влюблен… еще там, в прошлой своей жизни. Именно ради нее, ради ее синих глаз, ради жемчужной улыбки – и ходил Денис на спиритические сеансы… Эх, знать бы, чем все дело кончится! Леночка вышла замуж… а он… он теперь здесь…
Но, боже, боже… невероятно!
Молодой человек был не в силах оторвать глаз! Леночка – Денис пока называл ее так – вышла из воды… наклонилась… Вторая девушка тотчас же накрыла ее полотенцем… Похоже, эта крепенькая – служанка, да…
– Ах, барышня, не пора ли нам домой? Порфирий Кузьмич уж, поди, все глаза проглядели, вас дожидаючись.
– Да уж и пора! Пожалуй, – «Леночка» томно потянулась, выгнула мокрую спинку… ах…
– Давайте-ка я вас, барышня, вытру… да будем одеваться.
– Ага…
Познакомиться! Наконец вышел из оцепенения Дэн. Немедленно познакомиться… вот прямо сейчас. Нет! Сейчас, пожалуй, слишком уж будет фривольно. Куда лучше встретить девушек на дороге. Как бы невзначай. Верно, у них и лошадь, коляска где-то недалеко… не пешком ведь пришли… там более эта… барышня…
Стараясь не шуметь, Денис натянул доломан и, набросив на плечо ментик, поднялся к лошади. Погладив коня по гриве, отвязал, взял под уздцы… Тотчас послышалось ржание и на дороге показалась легкая одноколка с сидящими в ней девушками. Теми самыми.
– Bonjour, beautés! Quelle joie de vous voir. Permettez moi de me présenter – le lieutenant-colonel Davydov, Denis, – дождавшись коляски, гусар подкрутил усы и отвесил изящный полупоклон.
– Ай! – вдруг воскликнула крепенькая. – Француз! Француз! Скорее, барышня, едем!
– А ну-ка. Фекла, не ори! – юная красавица враз перехватила вожжи. – Никакой это не француз. Подполковник Давыдов… Oh! Est-ce que, vous – même monsieur Davydov? Le poète! (Ой! Неужели вы – тот самый господин Давыдов? Поэт!)
– Да, тот самый, – Денис скромно потупил глаза, в который раз уже в жизни своей полагая, что слава – не такая уж и плохая вещь.
– Ах, боже мой! – округлились синие глазки. – Ну, надо же, какая встреча. А я – Софья. Софья Половцева, дочь местного помещика, Порфирия Кузьмича Половцева. Ах, мой папа уже записался в ополченцы. Как и Арсений, мой сводный брат. Знаете, что? А заезжайте к нам в гости… ну… гм…
Красавица задумчиво наморщила носик:
– Ну, хотя бы завтра. Право же, завтра будет удобно.
Денис, конечно, заехал бы, но…
– Увы, мадемуазель – служба.
И впрямь, завтра ахтырцам уже надлежало быть близ Москвы.
– Служба… Понимаю… Только от вашей службы толку!
Софья вдруг недобро прищурилась, пушистые ресницы ее затрепетали, щеки окрасил нежный румянец:
– Все отступаете… А кто нас защищать будет? Похоже, что никто. Самим придется. Comme les espagnols «герильяс».
– Мы все же вернемся, – виновато – за всю армию – развел руками гусар. – Обязательно вернемся, милая мадемуазель Софья… И я, быть может, куда как ранее других.
Засим и распрощались, без особенного политесу. И все же не только синие Сонечкины глаза запали в душу Давыдову после этой беседы. Не только глаза… но и «герильяс»…
Благодаря протекции Багратиона, с этой своей (впрочем, не только своей) идеей Денис в самом скором времени предстал и пред очами главнокомандующего… вернее – перед единственным его оком. Грузный, седой, как лунь, Кутузов долго всматривался в лихого гусара, забавно склонив голову набок:
– Герильяс, говоришь? Партизаны? Вот и Барклай твердит о том же…
Известие о неожиданном союзнике в этом деле сильно окрылило гусара. Барклай-де-Толли твердил о партизанах! Мало того, он первые отряды и организовал… правда, весьма малочисленные. Похоже, никакой Барклай не предатель. Просто осторожный… где-то даже слишком. Правда, ведь и Кутузов продолжал отступать.
Как бы то ни было, а за несколько дней до знаменитой Бородинской битвы подполковник Давыдов, получив под свое начало полсотни ахтырских гусар и полторы сотни казаков, немедленно отправился в «поиск» по ближним французским тылам. Сам главнокомандующий напутствовал его, трижды перекрестив и обняв:
– Ну, действуй в охотку, Денис… Воюй так, как батюшка твой воевал, бывало. Надейся сам на себя, не плошай… И бей врага и в хвост, и в гриву!
Поприветствовав своего командира, новоявленные «партизаны» пришпорили коней, гикнули, крикнули – и помчались бить вражин, как то и приказал Кутузов. Передвигались скрытно, по лесным дорогам, города и селения объезжали. Пока… Ехали молча, всех, даже юного корнета Коленьку Розонтова, охватило чувство важности поставленной перед ними задачи, и от того на душе даже стало как-то спокойно.
Стелилась под копытами коней заросшая высокой травой лесная дорога, ветви осин и елей били в лица всадников. В голове Дениса словно сами собой возникали строчки:
И мчится тайною тропой
Воспрянувший с долины битвы
Наездников веселый рой
На отдаленные ловитвы…
Заночевали здесь же, в лесу, на небольшой полянке, утром же, едва рассвело, стали ставить более надежный лагерь.
– Здесь вот, меж болотцами, хорошо, ваш-бродь, – указывал ушлый казак Иван Ситников, Иловайского казачьего полка урядник.
Молодой – ровесник Дениса, – но уже битый жизнью, Ситников оказался расторопным на все руки: мог и кашу на свой десяток сварить, и надежный шалаш сладить.
– Тамоку, позади, урочище… – продолжал казак. – Мы его чуток подрасчистим, чтоб, в случае чего, схорониться можно. Да и – схрон. А коней можно тут, на поляне, пасти. И вот еще что, ваш-бродь. Тут ведь, хоть и кажется, что глушь, а все ж деревни рядом. Вон и пожня, а вон – санный след.
– Санный?
– От саней-волокуш. Крестьяне на них и летом ездят. По бездорожью-то – добро как славно.
Поправив на голове казацкую шапку с малиновым верхом, Ситников лихо закрутил чуб и, спешившись, подозвал к себе своих казаков:
– Пошли-ка, ребята, в овражек. Поглядим, чего там.
Утро выдалось росистым, по всему, предстоящий день обещал быть солнечным и теплым. С первыми лучиками еще невидимого из-за деревьев солнца пробудились, защебетали утренние птахи, оживились, загудели шмели, а вот разноцветные бабочки не показывались, выжидали настоящего дневного тепла.
Проехав версты две по лесной дороге, с полтора десятка гусар и казаков (разведчики, возглавляемые лично Давыдовым) придержали коней на опушке. Впереди рвались в голубое небо дымы, виднелись серые заборы и соломенные крыши изб. Слышно было, как кукарекали петухи, мычали коровы, а кто-то из вставших уже крестьян громко бранился, бог знает на кого.
– Большая деревня, – подполковник передал зрительную трубу Ситникову. – Похоже, французов там нету. А ну-ка, Иван, глянь.
Казак поправил шапку, всмотрелся и покусал левый ус:
– В деревне – не видать. Ни французов, ни чужих коней… А вот на дороге – следы.
Ловко спрыгнув с седла, Ситников нагнулся к лошадиным следам, четко отпечатавшимся в глинистой почве, и, похоже, принюхался…
– Французы! Вона, подковы-то не как у нас. И телеги – слишком уж колея глубокая. Груженые… Обоз! Вечерком вчера проезжали… или ночью уже.
– Ночью, говоришь? – задумчиво пробормотал Денис. – Обозы груженые – всяко догоним… Да и поможем разгрузить! А, братцы?
– Знамо дело, ваш-бродь!
Сказано – сделано. Послав одного казака за подмогою, Давыдов пустил коня мелкой приемистой рысью прямо по лугу – на всякий случай огибая деревню, где враги, вполне возможно, могли оставить наблюдательный пост.
Выскочив немного погодя на дорогу, всадники прибавили ходу, бросив лошадок в аллюр. Таким вот бодрым аллюром и ехали, и впереди – многоопытный казачий урядник Ситников. Он и предупредил, резко заворотив коня:
– Навоз, господин подполковник! Свежий. Видать, близко уже.
Приказав придержать коней, Денис прихватил с собой урядника и повернул к березовой рощице. Там разведчики спешились, привязали коней и дальше уже пробирались пешком. Недолго.
Из-за рощицы вскоре потянуло дымком, донесся густой запах ячневой каши, затем послышалось лошадиное ржание…
– Бивак у них там, ваш-бродь, – указал нагайкой казак. – Проснулись, сволочи. Видать, в путь собираются.
– Глянем!
Гусар выплюнул изо рта травинку и решительно зашагал вперед, пока за чахлыми кустами жимолости не увидел телеги, лошадей и суетящихся вокруг них людишек – солдат в зеленых мундирах.
– Вестфальская пехота, – шепотом пояснил подполковник. – Мундиры на наши похожи, путали издаля.
– Вестфальцы – с французами…
– С ними, да…
Давыдов и Ситников удалились так же осторожно, как и пришли. Отвязали коней, поскакали к своим – как раз подоспела и подмога, еще сотня казаков и гусар.
– Кажись, дело! Ужо, покажем вражинам. Ужо! – радостно потирал руки Коленька Розонтов.
Ярко начищенные пуговицы на его доломане горели золотом, ментик был лихо наброшен на плечо, да и кивер, казалось, сидел как-то лихо, по-молодецки. Денис улыбнулся, вспомнив давнего друга Алешку Бурцова. Ну, Коленька – гусар гусаров. Еще бы усы! Увы, с усами покуда было плохо. Не росли – в силу младости.
– Ну, что, братцы? – подполковник улыбнулся в седле. – Вперед! А то что-то расслабился враг – совсем ничего не боится.
И снова всадники взяли в намет, понеслись, пригнувшись к холкам, молча и деловито, словно почуявшие добычу волки. Зачавкал под копытами неглубокий, но широкий ручей, показалась рощица, а впереди, за деревьями – крытые рогожками возы. Вестфальцы!
– Не одни ветсфальцы там, – Давыдов углядел красные мундиры саксонцев – легкой кавалерии союзника Наполеона принца Альбрехта. – Ничего! Никуда-то вы не денетесь, братцы. Ничего…
Проскакав еще немного, Денис вытащил пистолеты и обернулся в седле:
– Урядник! Давай слева, в обход – не дайте уйти. Остальные – за мной. Живо! Вперед! Ура-а-а!
– Ур-ра-а-а-а! – разнесся на всю округу грозный боевой клич.
Грянули выстрелы. Выскочившие к обозу партизаны выхватили сабли… Началась рубка с саксонцами, один из них – дюжий красномордый (в цвет мундира) усач бросился прямо на Давыдова, угадав в нем главного.
Со звоном скрестились сабли. Ловко отбив удар, Денис тут же перешел в контратаку с такой яростью, с таким неудержимым порывом, что в прищуренных глазах саксонца внезапно промелькнул страх… Гусар быстро провел ложный выпад, враг уклонился и тотчас же угодил под удар. Захрипел, согнулся в седле, держась за окровавленную шею… а бравый подполковник уже скакал дальше, врываясь в самую гущу схватки:
– А ну, наддайте-ка, братцы! Ур-ра-а-а!
Минут через десять все было кончено. Кто-то оказался убит, кто-то ранен, а пару дюжин вестфальцев, видя полную свою безысходность, предпочли сдаться в плен. Что делать с пленными, Давыдов пока не придумал. Одно было ясно: пленные для партизан – обуза, и лучше бы их вообще не брать. Да, не брать – зарубить на месте! В конце концов, в Россию-то их никто не звал. Зарубить! Беспощадно! Так бы и сделать… Однако Дэн все же был гуманист.
– Пленные пусть лагерь строят, – подполковник покусал губу. – Землянки в три наката… ха-ха! Чтоб бомбардировщиков выдержали… хотя какие тут, к черту, бомбардировщики.
– Хорошо бы еще гать через болото замостить, – осмелился посоветовать Ситников.
– Замостят, – кивнув, Денис Васильевич обратился к пленникам по-французски: – Hé, seigneur! Sapeurs parmi vous? Саперы есть, спрашиваю?
– Ich bin Sapper, Herr Offizier! Und Sie – auch, – вытянувшись, браво доложил худющий и сутулый вестфалец с густыми пшеничными усами. – Ми есть саперы, я, я!
– Отлично, – Давыдов потер руки и повернулся к телегам. – Ну, что там есть-то, братцы?
В захваченном обозе, состоявшем из дюжины тяжело груженных возов, нашлось много всякого добра: мешки с мукой, пара ящиков вина, корзины с яйцами, явно реквизированными у местных крестьян, и много всего прочего. Особенно обрадовал партизан фураж – овес для лошадок.
– О, це добре! – радостно ухмылялся здоровенный казак, пересыпая трофейный овес на ладони.
– Добре-то добре… – подойдя, заметил плечистый здоровяк – один из казацких командиров, хорунжий Епифан Талаев. Епифан был из простых казаков и своим заработанным потом и кровью званием, пусть и невысоким, но офицерским, по Табели о рангах равным подпоручику, гордился нешуточно.
– Добре-то добре… Однако, господин подполковник, что мы с этими коняками делать будем? Опять же – телеги куда денем? Сожжем?
Давыдов повел плечом:
– Отчего же сожжем, хорунжий? И телеги, и тяжеловозов этих крестьянам местным раздадим. Уж они-то трофеи сии к делу пристроят!
– Они-то пристроят, ваш-бродь, – подал голос еще один казачий урядник, не Ситников, а другой – Крючков. Тоже Иловайского полка казак, только не из пятого, как Ситников, а из десятого.
– Они-то пристроят, только вот французы придут – снова отберут все!
– Это может быть, – покачал круглой головою хорунжий. – А может и не быть. Крестьяне-то наши – хитрованы еще те! Ежели что – все трофеи спрячут.
– Смотрите-ка, смотрите! – внезапно закричал от крайней телеги корнет. – Господин подполковник! Взгляните-ка…
Действительно, было на что взглянуть. Вся телега была заставлена сундуками, полностью забитыми золочеными ризами, рясами, кадилами и всем таким прочим, явно награбленным в церквах. Даже иконы – и те имелись. Лежали себе в сундуках, таинственно сверкая золотыми и серебряными окладами.
– Вот ведь нехристи! – тихо присвистнул хорунжий. – Правду люди говорят – этот Хренапард-Бонапарт – исчадье адское.
Все тщательно осмотрев, партизаны заворотили обозы и, выстроив немногочисленных пленных в колонну, тронулись в обратный путь. В высоком ярко-бирюзовом небе вовсю сверкало солнце… правда, золоченые пуговицы на доломане корнета Розонтова сверкали куда как ярче!
Юный корнет явно гордился своей формою, постоянно чистил ее самолично, не доверяя ординарцу, и результат, что называется, был налицо. Коленька выглядел на все сто – как на картинке… вот только бы усы… Но зато все остальное сияло так, что больно было смотреть.
Ехали не быстро, приноравливаясь к тяжелой поступи неторопливых обозных коней, лишь корнет, понукая лошадь, то и дело вырывался вперед и снова возвращался обратно.
– Ах, Коленька – молод, горяч! – покачал головой один из сослуживцев Дениса, штабс-ротмистр Ахтырского полка Николай Бедряга.
Широкогрудому, осанистому, с лихо закрученными усами и вытянутым немного скуластым лицом, штабс-ротмистру, верно, было бы лучше служить в лейб-гвардии или хотя бы в кирасирах! Уж больно силен, в гусарах же не сила важна – быстрота, ловкость. Впрочем, и гусар Бедряга отнюдь не позорил, служил исправно. Да что там говорить, Давыдов взял с собой в «партию» людей отборных, проверенных! Даже тот же Коленька Розонтов, несмотря на малые свои года, уже успел нюхнуть пороху, что уж говорить о таких, как Бедряга! А еще были славные рубаки – поручики Бекетов и Макаров, и ушлые гусарские вахмистры – Шкляров с Ивановым… Да всех и не счесть! Это казаков Денис пока знал плохо, но за каждого из своих гусар мог поручиться головою.
– Молодость, молодость, – улыбнулся Давыдов. – Да уж, штабс-ротмистр… давно ли сами таким были?
