Андрей Валентинов
Аргентина. Квентин
Перри-младший настоятельно советовал родственнику следить за тем, что ему накладывают в тарелку. Знаем мы этих немцев!
Другую сплетню Уолтеру рассказали куда более взрослые люди. И тоже про карты. На борту «Гинденбурга», старшего брата юной «Олимпии», чуть ли не с первого рейса замечены профессионалы самого высшего класса. Не шулера, таких бы на борт не пустили – игроки, из тех, что давно уже прописались в солнечном Монте-Карло. Поскольку в небо поднимались, как правило, не курьеры, а люди весьма состоятельные, этот факт никого особо не удивил. На всех крупных морских лайнерах давно уже идет серьезная игра, так отчего ей не быть на воздушных?
«Олимпия» торопилась продолжить традицию.
За соседним столом тоже собрались играть. На этот раз в бой спешила молодежь: две разодетые девицы и их лощеные спутники в приталенных черных костюмах. Один при монокле, другой – с элегантной тростью. Вот уже и раздавать начали… Уолтер не без сожаления вспомнил, что забыл прикупить в дорогу пару колод. Игроком, тем более профессиональным, он не был, состояний не проигрывал, но… Кто без греха?
* * *
Отец научил его раскладывать пасьянсы. Мама – паре самых простых игр. Во дворе сверстники лихо шлепали картами, подставляя лбы под честно проигранные щелчки. А чем еще заняться, если в кармане в лучшем случае пара центов, а чаще всего – дыра?
На деньги отец играть строго запретил. Заставил поклясться.
Маленький Уолти отца слушался, но, обыгрывая приятелей или, что случалось чаще, терпя неудачу (щелчок – раз! щелчок – два!), отметил некую странность. Карты одни и те же, а вот игры совсем разные. Маминых во дворе не знали.
А потом он впервые приехал в Теннесси, на родину предков. Здесь, на склонах Аппалачей, когда-то поселилась семья прапрадеда. Было это так давно, что Уолти невольно ожидал увидеть нечто, сошедшее со страниц учебника истории или даже из романа самого Фенимора Купера: следопыты с кремниевыми ружьями, индейцы с томагавками.
Индейцев в поселке с табачным именем Пэлл Мэлл не оказалось. Там даже было электричество – линию дотянули за год до этого. Но все прочее…[6]
Сперва его удивило, что в единственном поселковом магазине расплачиваются не только деньгами, но и чем попало – свежими куриными яйцами, куском вяленого мяса, а то и пригоршней гвоздей. Продавец, он же хозяин, ничуть не возражал. Выяснилось также, что владелец магазина еще и проповедник, наставляющий паству по воскресеньям. Он же руководил поселком. Имелась ли в Пэлл Мэлле какая-нибудь иная, законно избранная, власть, Уолтер так и не узнал.
Мужчины носили оружие, и не револьверы, а тяжелые охотничьи ружья. Женщины от них не слишком отставали. Оружие могли получить даже дети, но только с разрешения отца или матери. Вскоре по приезде Уолтер стал свидетелем того, как соседка вручила охотничий карабин десятилетнему мальцу, дабы тот привел домой загулявшего в соседнем поселке старшего брата.
Брат был доставлен под материнский кров под конвоем. Карабин малец нес на изготовку.
Но это было еще ничего по сравнению с тем, когда Уолти понял, что в доме его родичей не говорят по-английски! Понимать – понимают и даже вполне свободно изъясняются, если на улице или в том же в магазине. Но вот дома, за крепкими старыми стенами, сложенными из вековых сосен…
– Willkommen, kleine Walter! Ich bin deine Großmutter Dorothea!..[7]
Немецкий Перри-младший учил в школе. Это отчасти спасло.
К бабушке он и ехал. Правда, Уолтер, сразу же ставший Вальтером, был уверен, что ее зовут Лиззи, а вовсе не Доротея. Оказалось, что и так, и этак. Елизавета Доротея София в родных стенах предпочитала свое второе имя. Именно так ее называли в детстве, в родной Германии.
А потом Вальтеру подробно разъяснили, что и он, собственно говоря, немец. То есть, конечно, американец, как они все, патриот и гражданин, но если копнуть чуть глубже…
Вечером, после ужина, вся большая семья – бабушка, два ее сына и внуки, те, что постарше, сели за длинный, потемневший от времени стол. Глава семьи распечатала свежую колоду, улыбнулась:
– Во что вы там играете у себя в Нью-Йорке, маленький Вальтер?
Спросила, естественно, по-немецки.
* * *
Возле первого столика уже собралась небольшая толпа. Стояли тихо, не мешали. Игроки явно не возражали, общее внимание им даже льстило. Уолтер мельком взглянул на расклад и пожал плечами. Покер! Не слишком оригинально.
На борту «Олимпии», если верить все тому же проспекту, имелся магазин. Молодой человек прикинул, что колода карт там наверняка найдется. Играть не собирался (не те партнеры), но разложить перед сном знакомый с детства пасьянс был не прочь. Не книжку же читать в самом деле!
Достал из кармана брошюру про скалолазов, на обложку с горным силуэтом взглянул.
Спрятал.
Джон Гилл, конечно, мастер, прямо-таки Человек-паук[8], но и ему, Уолтеру-Вальтеру, Аппалачи знакомы. Горы начинаются прямо за Пэлл Мэллом, и какие! Та, что ближе всего, именуется Семь Пещер (на самом деле их даже восемь). И скалы там – залюбуешься. Правда, не на каждую залезешь, не всем пауками дано родиться.
– Опять покер! Мы же в конце концов не в Штатах, господа!..
Кто-то за левым плечом не преминул выразить вслух то, о чем Уолтер подумал.
– Покер привезли в Европу янки во время Великой войны. Зачем же уподобляться варварам?
Молодой человек сглотнул. Кажется, началось. Оборачиваться не стал, но и так ясно, что ненавистник покера не слишком молод – и происхождением не из гамбургских грузчиков.
Кто-то, тоже за спиной, попытался возразить, не слишком уверенно. Голос, однако, не унимался, напротив, загустел, наполнился тяжелым сарказмом.
– Не варвары? Ну, пусть не все из них варвары. В Штатах много немцев, что отчасти облагораживает, согласен. Но только отчасти. Культура! Игры, в которые играет нация, говорят сами за себя. Покер! Игра с кольтом на коленях! Дайте мне посмотреть на американца, умеющего играть во что-нибудь приличное! Да хоть… Хоть в эльферн! Да-да, в самый обычный эльферн!
Уолтер Квентин Перри неторопливо оглянулся, поправил пиджак, поймал взглядом стеклянный блеск монокля.
– Смотрите!
* * *
– …Козырей, между прочим, в эльферне нет, не сбивайте. После того, как все розданные карты на стол лягут, их забирает тот игрок, чья карта окажется старше по достоинству. А дальше… После каждого розыгрыша два участника игры добирают по одной карте из колоды. Первым берет тот, кто и ходил первым…
Немец оказался похож на немца – рослый, широкоплечий, крепкий несмотря на возраст, голова большая, тяжелая. Волос почти нет, зато усики в наличии, прямо как у Гитлера с фотографии.
Монокль, батистовый платок в нагрудном кармане, надменный оловянный взгляд. Цветочек в петлице. Белый.
– …Если колода разобрана, игрокам не обязательно ходить в масть, даже если такая карта у них имеется. По окончании последнего розыгрыша… Он должен быть… Шестнадцатым, точно! Становится ясно, кто победил. Онеры подсчитываются, ну и… Что вы меня расспрашиваете, давайте лучше сыграем. Только не на деньги.
Уолтер перевел дух. Действительно, устроили экзамен, тевтоны! Главный немец переглянулся с остальными. Еле заметно дрогнули губы.
– Необходимости пока не вижу. Однако учитывая слышанное, согласен внести в свое высказывание некоторые коррективы…
Разбирались подальше от столов, чтобы прочим не мешать. Вначале Уолтеру думалось, что без хорошей драки не обойдется. И плевать, что в поднебесье, под гул моторов «Даймлер-Бенц». Оно так даже веселее.
Варвары, значит?
Тем не менее, до кулаков не дошло.
– …Мое заявление теперь звучит так: не все янки варвары, а некоторые из них знают, как играть в эльферн. Вы удовлетворены?
Уолтер мысленно проговорил слышанное. Со вторым спорить не приходилось, первое же… Варвары, понятно, не все, но ведь встречаются же! Стоит за угол завернуть – с авеню на стрит…
– Согласен, – буркнул он без особой приязни.
Тевтоны вновь переглянулись и, даже не поклонившись, разошлись. Не все – главный, в монокле и с усиками, остался. Не иначе, все-таки подраться решил.
– Поскольку этот маленький инцидент можно считать исчерпанным, решусь сделать одно замечание, – оловянный взгляд сверкнул внезапной насмешкой. – Подобный патриотизм весьма похвален, но… Согласитесь, вы же сами – немец!
– С какой этой стати? – окрысился гражданин США Уолтер К. Перри.
– С фонетической. Ваш немецкий неплох, но его не учат в школе. Это «лаузицер» – средненемецкий диалект. А по тому, как вы произносите «о» и «е», могу предположить, что тот, кто вас учил, родом из Позена – или откуда-то неподалеку. Вряд ли это был школьный учитель, вероятнее всего, родственник.
Уолтер наскоро вспомнил учебник.
– Могу и на «хохе», если вы так настаиваете.
Бесцветные губы сложились в некое подобие улыбки.
– Не трудитесь. Я ни на чем не настаиваю. Но «лаузицер» в ваших устах звучит не в пример убедительней.
О том, что его немецкий – не «хохдойч», а нечто совсем иное, Уолтеру рассказали в армии, на курсах иностранных языков. Пришлось учить «хох», что оказалось делом не слишком трудным. Сложнее давался Español mexicano, который, как выяснилось, нечто иное по сравнению с просто Español.
– Нас некому представить, поэтому беру инициативу на себя. Виллафрид Этцель фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау, барон. С первого раза это запомнить невозможно, поэтому смело сокращаем до «барона». Вполне демократично, согласитесь. Впрочем, если и у вас имеется титул, можете его не скрывать.
Теперь уже Виллафрид Этцель фон Ашберг… и так далее ухмылялся искренне, от души. Уолтера так и тянуло назваться каким-нибудь Вальтером Квентином фон Перри-Пэллмэлл цу Вольфлюсс герцогом Теннесси-и-Кентуккийским, но он предпочел не дерзить. Свое доказал, а ругань без драки – дело пустое.
– Уолтер Перри. Нью Йорк, Ист-сайд, Третья авеню[9]. А титулы у нас еще при Джордже Вашингтоне отменили.
5
– Все ясно? – строго вопросила девушка.
– Да-а-а-а! – хором пропели ученицы. – Ясно-о-о!
– Ну, смотрите, конкурс через месяц. Надеюсь на вас, мышки!
Улыбнулась, махнула рукой, закрыла дверь класса, на миг прикрыла глаза. Все сделала? Все!
Домой!
Короткий коридор, широкая лестничная площадка с бронзовым бюстом Моцарта, мраморная доска на стене – белый камень, золотые буквы. Надпись она выучила наизусть, когда еще сама ходила в ученицах. «В лето Господне 1783 повелением и милостью Его Светлости…» Пять строчек, над ними – геральдическая корона. Три года назад, по случаю очередного юбилея, Моцарта хотели заменить Его Светлостью, тоже бронзовым, чей бюст давно уже пылился в музее. Угодил он туда в бурном 1918-м, чудом избежав переплавки. Не пора ли вернуть? Как ни крути, Основатель.
Моцарта отстояли, но Его Светлость из музея все же извлекли, пристроив на третьем этаже.
Это – второй. Два широких пролета белой лестницы, мраморные перила, мраморные ступени, огромное окно почти во всю стену. Щедр был Его Светлость, жаль, витражи пропали – осколками разнесло. Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918…[10]
Но и простые стекла – красиво. Весеннее солнце, весеннее небо.
– Уже убегаете?
Коллега. Улыбнуться. Кивнуть. Вздохнуть устало.
– У меня с самого утра занятия. Заменяю. А еще конкурс…
Коллега (средних лет, среднего ума – и таланта среднего) не из вредных. Муж – полковник Генерального штаба, значит, не бедствует, работает больше для души. Иногда помогает. Зато – первая сплетница.
– А еще вас кое-кто ждет – на стоянке напротив. Между прочим, у него новый мотоцикл. Чешский – JAWA 250 Special[11]. Неплохо для студента!
Муж-полковник в технике явно разбирается и даже супругу сумел поднатаскать. Спорить не имеет смысла, значит снова улыбнуться, пожать плечами…
Уходим!
Двумя ступеньками ниже девушка стерла с лица ненужную улыбку. Студент – сама виновата, обмолвилась месяц назад. Болтали с профессором Кашке – просто так, уже после работы, дождь пережидая. Лило от всей души, такое весной редко бывает. Профессор, даром что на восьмой десяток нацелился, глаз имеет снайперский. Он и спросил про «молодого человека спортивных кондиций», шутник. Не промокнет, мол? Она тогда тоже отшутилась, помянув студентов, которым ничего не сделается, и не к тому, мол, привыкли.
Памятливый старичок!
Последняя ступенька… Вестибюль. Слева – столик дежурного, справа – уродливая будка охраны, пустая. На стене еще одна мраморная доска, уже поменьше. И золото тусклое, считай, бронзянка. Три короткие строчки. «Граждане! Остановитесь! Вспомните! Здесь, на этом месте, были зверски убиты трое учащихся…»
Все тот же 1918-й.
Девушка, задержавшись на миг, скользнула взглядом по мрамору. Один из этих троих – их бывший сосед. Тихий молодой человек, очень вежливый, здоровался первым. Ей он тогда казался очень взрослым.
Тяжелая тугая дверь-вертушка…
Солнце!
* * *
Мотоцикл стоял, где и обычно, слева от входа, рядом с большой черной жабой – ректорским «Ситроеном» 7CV. Крепкий парень «спортивных кондиций» скучал рядом, листая какую-то книжонку в яркой обложке. Заметил, махнул рукой.
Девушка ускорила шаг, приглядываясь к мотоциклу. Да, совсем другой, сразу заметно.
Парень закрыл книжку, спрятал в карман серого спортивного пиджака.
– Ну, привет!
– Привет, привет! Долго ждал?
Легкий поцелуй в щеку. Резкий рык мотора. Улица сдвинулась с места, поплыла, помчалась…
Теперь можно не думать об улыбке.
* * *
Ехали недолго. Через два перекрестка мотоцикл, свернув на тихую улицу, снизил скорость, рыкнул в последний раз, причаливая к бордюру.
…Серые пятиэтажки, молодые деревца в палец толщиной, пустая лавочка, женщина с детской коляской, старик у входа в подъезд.
Девушка оказалась на тротуаре первой. Поправила платье, волосы, пристроила поудобнее сумочку на плече.
– Как это понимать, Руди? Мотоцикл. Почему другой?
Парень взглянул удивленно. Рука в черной перчатке легла на теплый от солнца бак.
– В гараже выдали, мой кто-то забрал еще утром. Номера мы заменили. Обычные, городские, все чин-чином.
– Я напишу рапорт, лейтенант.
Руди сглотнул, отступил на шаг.
– Из-за этого? Мухоловка, вы что?
Девушка открыла сумочку. Достав пачку сигарет, взвесила на ладони. Спрятала. Резко щелкнул замочек.
– Не поняли? Лейтенант Кнопка…
– Кнопке!
Мухоловка поджала губы.
– Хотите быть истинным арийцем? Тогда для начала сожгите свое личное дело и побеспокойтесь о родне, которая похоронена на еврейском кладбище. А еще лучше не спорьте со мной, а то мигом вернетесь в уличные регулировщики.
Лейтенант Рудольф Кнопка принялся снимать перчатки. Спохватился, дернулся, замер по стойке «смирно».
– Вы кто? Вы – мой поклонник, не из богатых, возможно, студент. На авто денег нет, зато есть мотоцикл, которым вы очень гордитесь. Мои коллеги к вам уже привыкли, вы для них нечто вроде рейсового автобуса. А сегодня появились вопросы. Мотоцикл – ерунда, но завтра по вашей вине может случиться что-нибудь похуже. Тогда уже последует не рапорт, а трибунал.
– Но, Мухоловка… Госпожа Мухоловка! – парень сглотнул, провел рукой по горлу. – Что мне было делать? Мотоцикл забрали по приказу…
– Звонить Шарлю. Немедленно, в ту же минуту.
Рудольф невесело хмыкнул, поглядел в сторону.
– Для вас он, конечно, Шарль, а для меня… До старшего референта господина Карела Домучика напрямую не дозвониться, особенно из служебного гаража. Но я понятливый. Не гробьте меня, госпожа Мухоловка. Обещаю – не повторится.
Госпожа Мухоловка немного подумала.
– Так и быть, поверю. Я к вам успела привыкнуть, Руди. Выгонят вас, пришлют нового, опять воспитывать… Так что случилось?
Лейтенант, облегченно выдохнув, полез в карман пиджака.
Книжка.
* * *
– «…Могучим хуком Капитан Астероид свалил злодея с ног. Тот упал, скрежеща зубами в бессильной злобе, но все-таки успел выхватить наплечный бластер. Узкий, словно игла, луч с шипением разрезал титановую опору, затем скользнул ниже, коснувшись плеча героя. Задымилась обшивка скафандра…»
Девушка закрыла томик в мягкой обложке.
– Там и дальше такое?
– Хуже, – охотно откликнулся Руди. – Героиня появляется. Блондинка в розовом скафандре по имени Кейт. Вначале я думал, что это мой английский плох, даже словарь взял. Все правильно, «her nipples had gotten hard» – ее, извиняюсь, соски затвердели. Под скафандром.
Мухоловка вновь открыла книгу, перелистала наугад несколько страниц, взглянула на последнюю.
– «…И он нежно вошел в ее лоно. Кейт издала протяжный стон, закатила свои прекрасные зеленые глаза…» Rolled… Действительно, закатила, вероятно, под кровать. Утром их вымели веником. И что я с этим должна делать, Руди? Надеюсь, не учить наизусть? «Rolled her beautiful green eyes» – это я уже запомнила.
Лейтенант рассмеялся, но ответил серьезно:
– Рискну предположить, вас ждет заграничная командировка. Станут на таможне чемодан осматривать, увидят такое. Что подумают? Ничего не подумают, мало ли кто подобный бред читает? Особенно, опять-таки извиняюсь, озабоченные подростки.
– Шифровальная книга, – кивнула девушка.
– Конечно! Нам это еще в училище рассказывали. Пятизначные группы чисел… Эту вам, вероятно, для тренировки дали, настоящую бы я не увидел.
Мухоловка вновь открыла томик, на этот раз ближе к середине.
«… – Да-да, – зачастил перепуганный профессор, не отводя взгляда от нацеленного ему в лоб бластера. – Скажу, я все скажу! Это газ, отравляющий газ! Новый, еще неизвестный, кожно-нарывного действия. Бесцветная прозрачная жидкость без запаха, легко сорби… сорбируется пористыми материалами, хорошо впитывается в окрашенные поверхности и резину… Да уберите от меня этот чертов ствол, я не могу думать! Вам нужны характеристики? Вот таблица, смотрите! Плотность – 1,09 грамма на сантиметр кубический… Дюймы? Нет у меня дюймов, только сантиметры! Тупые янки!.. Плотность паров по воздуху – 4,86…»
Следующая страница…
«…Как определить? Да очень просто! Этот газ в присутствии перекиси водорода дает перекисный анион, способный окислять ароматические амины в окрашенные диазосоединения. Что-нибудь поняли, умник? Я же сказал, уберите бластер, у меня сердце больное…»
Яркая обложка в пять цветов. На фоне ощетинившегося орудийными стволами планетобуса странными иероглифами смотрятся ряды химических формул. А вот и таблица с цифирью – прямо над полуобнаженной блондинкой с двумя пистолетами.
– Как вы сказали, Руди? Озабоченные подростки?
6
Уолтер потер подбородок, вздохнул и аккуратно уложил на стол последнюю карту.
– Подсчитали, господин Перри? – гитлеровские усики барона фон Ашберга еле заметно дрогнули. – Напомню: двадцать онеров – это пять очков. Но могу помочь. В годы давние хорошее знание математики мне очень пригодилось. Не в картах, конечно. Я служил в артиллерии на Западном фронте, в армии кронпринца Руппрехта Баварского. Не знакомы с военной историей? Это мы разгромили англичан на Сомме.
Молодой человек, покосившись без всякой приязни, собрал колоду.
– Выигрыш сейчас вам отдать? Тогда я в баре разменяю…
Поглядел прямо в оловянные глаза и не выдержал.
– А я с самим сержантом Элвином Йорком, между прочим, знаком. Он сотню ваших за один раз в плен взял! Если хотите точно, то 132. Я тоже цифры помню.
Он хотел добавить, что знаменитый кавалер медали Конгресса[12], гордость Пэлл Мэлла и всего Теннесси, не просто его знакомый, а еще и двоюродный дядя, но вовремя прикусил язык. Незачем откровенничать с тевтоном.
В эльферн все-таки сыграли, устроив матч с короткими перерывами на обед и ужин. У немца оказались две нераспечатанные колоды, а делать все равно было нечего. Барон и предложил, похоже, исключительно из своей баронской вежливости, сквозь зубы. Уолтер подумал – и согласился. Еще решит, что он, янки без титула, трус!
Перри на деньги не играл, фон Ашберг, в свою очередь, не признавал игру «на интерес». Сошлись на ставке по пфеннигу. При таком раскладе проиграть за вечер больше марки практически невозможно.
– Сержант Йорк, – барон брезгливо дернул губами. – Знаком с этой сказкой. «Маас-Аргонский кошмар» – слыхали это выражение? Ваши соотечественники, скажем вежливо, еще не слишком умели воевать. Под Маасом потери были жуткие, а в таких случаях пропаганда всегда ищет героев. Вы действительно уверены в вашей цифре?
Уолтер хотел огрызнуться, но внезапно для себя ответил честно:
– Йорк взял в плен троих. 132 – это вся рота за неделю. Но ведь взяли! И восемь пулеметов уничтожили[13].
Фон Ашберг невозмутимо кивнул:
– Вижу, вы действительно сильны в математике. Мой сегодняшний выигрыш – четыре пфеннига, господин Перри. Монета такого номинала у нас именуется «Бедный Генрих». Не станем его беспокоить, завтра у вас еще будет возможность отыграться. Вы упомянули бар. Не желаете отметить поражение?
– А я непьющий, – гордо заявил Уолтер Квентин Перри.
Слегка соврал, конечно.
* * *
К вечеру пассажирский салон преобразился. За стеклами клубились серые сумерки. Загорелось электричество, тени уплотнились, обрели острые углы. В карты по-прежнему играли, но часть столиков оказалась сдвинута, а возле одной из стен – той, что без окон, начал деловито размещаться оркестр. Намечались первые поднебесные танцы, о чем уже успела известить невидимая дама в репродукторе.
Уолтер решил, что самое время возвращаться в каюту-пенал. Там наверняка тоже есть электричество, а значит можно без помех продолжить знакомство с книгой Человека-паука, покорителя скал. Кое-что интересное он уже успел отметить. Маленький Вальтер Перри со своими приятелями облазил все горы в окрестностях Пэлл Мэлла, скалы тоже вниманием не обходил, но, само собой, без крючьев, шлямбуров, карабинов и прочего мудреного железа. Веревка – да, было, однако маленькому Вальтеру и в голову бы не пришло, что по ней не спускаются, а «дюльферяют».
Сильна она, наука!
Молодой человек взглянул в темное безвидное небо, прикинув, на какой они сейчас высоте. Наверняка выше километра. Гора Семи Пещер, умноженная надвое, и еще соседний холмик в придачу. И – никаких особых чувств. Почти как в поезде, только трясет меньше.
– Эй! Эй, вы!..
На «эй» Уолтер обычно не реагировал, но голос был женский. Пока он раздумывал, как поступить, в его предплечье впились чьи-то пальцы – маленькие, но весьма твердые.
– К вам обращаюсь!
…Носик-пуговка, голубые северные глаза, светлые волосы до плеч, белое платье в стиле Джоан Кроуфорд (широкие плечи, воланы на рукавах). Холодный равнодушный блеск бриллиантов. Колье на груди, серьги в ушах.
– Что вам нужно от моего дяди?!
Чуду было лет восемнадцать, поэтому Уолтер придержал то, что так и просилось на язык.
– Простите?
Сам же попытался сформулировать ответ. А действительно, что ему нужно?
– Вы что, глухой? Я, кажется, задала вопрос!
– Пожалуй, – Перри в нерешительности потер подбородок, – пожалуй, я был бы не против, фройляйн, если бы барон Виллафрид Этцель фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау сбрил усы. Они ему совершенно не идут.
Пальцы сжали предплечье, светлые глаза плеснули гневом.
– Авантюрист! Думаете, вы первый, кто охотится за его деньгами? Имейте в виду, как только вы пересечете границу Рейха, вас немедленно арестуют. Наших связей на это хватит!
Молодой человек не стал спорить.
– Знаете, фройляйн, это платье вам не к лицу. Джоан Кроуфорд чего такие носит? У нее фигура, как у больной каракатицы. А вы больше на зубную щетку похожи.
Осторожно отцепил чужие пальцы от пиджака, шагнул к алюминиевым ступеням лестницы. На первой ступеньке не выдержал, обернулся. Зубная Щетка исчезла, словно ее и не было. Зато оживился оркестр. Дирижер в черном фраке что-то втолковывал скрипачу, тот кивал, тускло блестела медь корнета. А вот и певица – черное платье, серебряные брызги по ткани.
Уолтеру расхотелось уходить. Вальсировать в этаком обществе он не собирался, но хотя бы послушать.
Дирижер раскланялся, взмахнул рукой…
Танго!
Молодой человек невольно вздохнул. Танго он очень любил, а вот танцевать так и не научился. Жаль!
Певица выступила вперед, улыбнулась…
В знойном небе
пылает солнце,
В бурном море
гуляют волны,
В женском сердце
царит насмешка,
В женском сердце
ни волн, ни солнца,
У мужчины
в душе смятенье,
Путь мужчины –
враги и войны,
Где, скажите,
найти ему покой?
Ах, где найти покой?!
Ступени сменялись ступенями, негромко, привычно гудели могучие моторы, голос певицы становился тише, но музыка все звучала, все не хотела отпускать…
А любовь
мелькает в небе,
Волну венчает
белым гребнем,
Летает и смеется,
и в руки не дается,
Не взять ее никак!
О Аргентина, красное вино![14]
