Андрей Викторович Дробот
Эффект безмолвия
ПРЕВРАТИВШИЙСЯ
«При щедром кормлении из любого милого поросенка вырастает жирная свинья».
Кукишевича хорошая зарплата и служебный джип быстро превратили из отъявленно рискового журналиста, каким он представился Алику в первый раз, в чиновника с инстинктами, идентичными инстинктам свиньи, безошибочно ищущей трюфеля.
У Кукишевича изменились даже взгляд и тон разговора спустя всего год после того, как Алик с ним впервые познакомился.
В первый раз он радушно принял Алика, и это радушие походило на радушие Богданнова.
– Ты знаешь, как я с начальником департамента – с Лесником – здесь управлялся, – хвастался тогда Кукишевич. – Я этого чиновника, как-то раз чуть не побил.
– Он достоин вашего кулака, – согласился тогда Алик. – Когда он работал в нашем городе главным редактором телерадиокомпании, то был пойман на плагиате.
– Вот, курва! – Кукишевич добродушно рассмеялся. – Давай-ка чайку с печеньем…
В этот раз Кукишевич был быстр и скор. Он сухо принял книгу, как и полагается чиновнику, которому докучают по пустякам, и скрылся в кабинете.
Разочарование встречей исчезло также быстро, как и возникло. Алик осмыслил увиденное и пришел к выводу, что преображение человека, помещенного в более питательную среду, приводит к прогрессирующей гипертрофии всех органов и чувств, позволяющих высасывать больше питательных веществ из питательной среды, и к дистрофии органов и чувств, отвечающих за общечеловеческие качества. Вот он механизм преображения Кукишевича.
А что произойдет, если Кукишевича удалить из этой питательной среды? – сам себя спросил Алик и тут же дал ответ – Личная катастрофа.
Он вообразил полный жизни насос, продолжающий качать и качать, умеющий делать только это, с развитыми для этой деятельности мышцами, с их мощными наростами в тех местах, где надо, готовый качать и желающий этого, но из-за исчезновения питательной среды, качающий пустоту, голую, бесцветную и абсолютно непитательную пустоту!
Какие спазмы, какие судороги у него начнутся! Свист воздуха в патрубках будет напоминать о прошлой наполненной жизни. Куда поместить жаждущую питательной среды всасывающую трубу? – только этот вопрос будет его одолевать…
КТО КОМУ МЕШАЕТ?
«Это не удивительно, что человек заблуждается, порождая определения, суждения и совершая действия в многообразном, многомерном, многозеркальном, многоопределенном мире, исходя из своего микро, милли… мироощущения, удивительно, что он в любом случае считает себя истинным».
Небольшое кафе окружной столицы полностью занимали журналисты и близкие к журналистике особы. Звон фужеров, наполненных клюквенным морсом, кисло напоминал о болотно-таежном крае. Бесплатные блюда быстро исчезали под традиционный стук вилок и ложек. Да еще стоит упомянуть медлительные, словно сомнамбульные, шаги официантов, и многоголосое неразборчивое говорение, сливающееся в разнозвучный гул, который так хорошо знаком тем, кто часто посещает железнодорожные вокзалы, аэропорты и базары.
За столиком, где Алик занял одно из двух оставшихся мест, уже расположились приятная молодая девушка в шерстяной кофте, неторопливо расправлявшаяся с салатом, и величавый манерный мужчина в костюме, явно не из числа убегавшихся в поисках информации корреспондентов. Что ж, воробей должен чирикать, курица нести яйца, а пингвин – обсиживать льды – у каждого особенное предназначение.
Между мужчиной и девушкой шел неторопливый разговор, в который Алик тут же включился на правах слушателя.
– … я работаю корреспондентом, – объясняла девушка, в перерыве между порциями бесплатного салата.
– И как ваши отношения с руководством. Редактор сильно давит? – высокомерно и одновременно иронично поинтересовался мужчина, предвкушая ответ.
– Конечно. Сами знаете – выходят только конъюнктурные материалы. Иногда даже работать неинтересно, – ответила девушка. – Все в редакции воют.
– Это обычная история, – снисходительно согласился мужчина.
Люди встраивают в свои головы привычные суждения, как в квартирах встраивают шкафы или технику – раз есть у других, значит, должно быть и у меня – а потом подчиняются установленному порядку. Высказанное в диалоге было из этого ряда. Это было интересно, и Алик прислушался внимательнее.
– Кто платит, тот и музыку заказывает, – продолжил мужчина, плавно и размеренно излагать мысль, с нотками понимания и участия, мол, в таком мире живем, знаю, знаю, а деваться некуда. – Вы под городом или частные?
– У нас городское телевидение, – ответила девушка.
– Тогда все понятно. Вызывают вашего редактора, дают задание и, не дай бог, лишнее слово – он без работы, – оценил мужчина. – Он вынужден вас прессовать. Люди уходят?
– Уходят. Но куда в маленьком городе? – ответила девушка. – Вот и штампуем. Не жизнь, а трущобы.
– Нет, нет, постойте, – вмешался Алик, уловив, что диалог переместился в зону его интересов и проблем, – а разве подача журналистского материала, его идея, мысль зависит целиком от редактора? Вы еще скажите, что на любом производстве качество создает руководитель, а не исполнитель. Лично у меня другой опыт. Я уже три года работаю редактором, и ни одного материала в корзину не выбросил. Я бы и рад увидеть ту грань, за которой у меня начнутся проблемы, чтобы журналисты создали такой материал. Я был бы рад, чтобы у меня на телевидении появлялось вообще больше критических материалов, материалов, интересных населению, но журналисты их дают крайне мало, и то, как правило, по моему заданию. Я им не запрещаю самим искать острые актуальные темы, но они не хотят, им проще славить чиновников, чем конфликтовать с ними. Нет такой должности – герой.
– Работу терять никто не хочет, – парировала девушка, обидевшись.
Она не сказала: «я создаю, а мои материалы уходят в корзину» – и Алик понял, что ее слова пусты, они не наполнены личным знанием – расхожее оправдание бездействия.
– Профессия у нас такая, что требует не прямого подчинения руководителю или довлеющей идеологии, а смелости подчиняться только Закону «О СМИ» и умения разобраться в клубке мнений, а порой и отстоять собственную позицию, – напомнил он. – Я по характеру не чиновник и хотел бы выступить прокладкой между властью и журналистами, но журналисты мне не дают этой возможности. Журналисты боятся писать остро, но слыть боязливыми не хотят, поэтому и обвиняют главного редактора.
– Это называется самоцензура. Каждый знает, где работает и на кого, и старается угодить, – с сознанием важности каждого своего слова произнес мужчина.
– А вы случайно не Лим? – спросил Алик, почувствовав, что перед ним не иначе как преподаватель по журналистике, о котором ему говорили в Департаменте.
– Лун, – поправил мужчина, явно огорченный, что некоторые не знают его фамилии.
– Извините, ошибся, – без тени сочувствия произнес Алик. – При чем тут – кто платит? В законе «О средствах массовой информации» нет таких ссылок. Журналист должен быть журналистом в любой газете и исполнять свой долг.
– Это из разряда сказок, – ответил Лун. – Позвольте, как вас…
– Алик.
По старинной традиции передачи личной инфекции и грязи мужчины обменялись рукопожатием. Девушка уже не вмешивалась в разговор, она отстраненно и тщательно доедала бесплатное.
– Если вы даете журналистам свободу творчества – это похвально, но как поверить в вашу искренность? – спросил Лун, – Может вы, вдохновляя на подвиги, ищете тех, кто согласится, чтобы потом их убрать, как это зачастую и делается. И каждый думает, а что будет завтра, если вас снимут с должности.
Алик вспомнил Квашнякова. Тот действительно любил призывать журналистов к написанию критических материалов, а затем выхолащивал заметки, интервью, очерки, статьи… или вовсе выбрасывал в урну.
– К сожалению, самые критические материалы на телевидении создаю я сам, что может быть большим доказательством искренности? А для снятия с должности нужна веская причина. Не глотайте легкую добычу, не попадетесь на крючок – это первое, – ответил Алик. – Второе – редактор обязан уметь защищаться.
– Не так все просто, – возразил Лун. – У меня знакомого редактора по прокуратурам затаскали, и он уволился по собственному желанию.
– Если он испугался прокуратуры, туда ему и дорога, извините, – ответил Алик.
– Но позвольте, есть же указания учредителя – того, кто платит. Если вы не будете их исполнять, то это прямой путь к увольнению, – напомнил Лун.
– А кто сказал, что все приказы учредителя абсурдны? – утвердительно спросил Алик. – Речь о другом. Представьте себе ситуацию, что главный врач больницы скажет: этих лечить, а этих – нет, как на телевидении – этих показывать, а этих – нет. Но дело гораздо хуже. Кого показывать – чаще решают сами журналисты из тех же предпочтений, что и редактор. Один включает в программу своих знакомых и родственников, как будто в городе нет более талантливых людей и более достойных. Другой приводит на интервью только тех людей, с кем ему комфортно и тех, кого он может разговорить, тех, кто умеет говорить красиво, а еще хуже – тех, кто сам жаждет высказаться из каких-то прозаических целей. И телевидение превращается приют для друзей, чиновников и говорунов. И чаще
– это одни и те же лица, которые с определенной периодичностью всплывают на экране.
– Это мировая проблема, – согласился Лун, – и вы ее в рамках своего телевидения не решите. На экране полно говорящих голов и выбор их зависит только от профессиональных амбиций журналиста. Если он профессионал – он будет искать особенного человека, если нет – максимально упростит задачу.
– В том-то и дело, что все зависит от конкретного человека, но в большей степени не от его профессионализма, а от воспитания. Людям можно давать полный простор для творчества и деятельности, но не иметь результата, и наоборот: можно создавать массу барьеров и человек, их преодолевая, побьет все рекорды, – сказал Алик. – Тут уж на кого нарвешься. Профессионал может так красиво хвалить казнокрадов, что слеза потечет от умиления. Так что сила журналистики не в профессионализме, позволяющем максимально эффектно подать материал, а в гражданской позиции, в совести… в тех вещах, которым не учат на факультетах.
– С этим можно частично согласиться, но все-таки любое дело должен делать профессионал. Конечно, сейчас превалирует повальное стремление больше заработать любыми средствами, а в журналистике работают не какие-то особенные люди, – согласился Лун. – Но не менее чем деньги стоит уважение зрителей и слушателей, а это уважение журналист может заслужить только эффектными профессиональными качествами. Да и оглянитесь вокруг: что такое гражданская позиция? Кто из аудитории отличит правду от вымысла, не зная их с другой стороны, как из программ телевидения и газетных материалов. Вы глашатаи правды. Чем профессиональнее сделан материал, тем он правдивее. Ведь подумайте, что такое правда, как не востребованный большинством вымысел, как не легенда, которой верят?
– Я о том и говорю, что все зависит от самого журналиста, от его нравственности. Профессиональные приемы для создания и отстаивания истины, полуправды и лжи примерно одни и те же, но нравственный посыл разный, – продолжил тему Алик. – Кодекс, клятва…? Врачи дают клятву Гиппократа, но среди врачей и среди журналистов достаточно тех, кто пройдет мимо чужой боли и убьет ребенка своей невнимательностью или стремлением заработать. При чем тут редактор или главный врач?
– А дисциплина? – возразил Лун. – Вы забыли о дисциплине. Кто мешает хорошему руководителю объединить людей в единый коллектив, ищущий истину? Даже собаку заставляют скакать на задних лапах, несмотря на то, что она этого не хочет. Любую, саму крепкую заготовку преобразуют в полезный предмет хорошим ударом.
Лун театрально ударил кулаком по столу.
– Но это же люди,…. – напомнил Алик.
– Да бросьте, вы, – усмехнулся Лун. – Человек почти не отличается от животного. Вы же знаете принцип кнута и пряника. Будьте смелее: снимайте с эфира материалы, если они вам не нравятся, на то вы и редактор. Требуйте истины, будьте арбитром. Сделайте так, чтобы ваша похвала для журналиста стала важнее его дружбы с чиновниками. Вы дали волю своему стаду, и оно ушло на удобные луга. Что в этом необычного? Чтобы овца пошла на проблемный луг, ее надо гнать или приманивать.
– Мы бюджетники, – напомнил Алик о финансовых ограничениях.
– Тогда вам и выбирать не из чего, – ответил Лун. – Только хлыст…
Именно с этого момента Алик всерьез задумался о хлысте.
КИНО
«Выстраивая в своей душе здание собственного величия, не удивляйтесь, когда любой прохожий проходит по вам, как по пустырю. Ваше величие не очевидно».
– Текст к фильму о городе готов? – спросил Алик Пальчинкову ровно через два месяца после того, как дал задание.
– Букова делала наброски, загляни в «Фабрику», – тяжко выдохнула Пальчинкова, и по этому тяжкому выдоху Алик понял, что задача не выполнена.
«Фабрикой» называлась компьютерная программа, объединяющая компьютеры корреспондентов в единую сеть, где и собирались все журналистские тексты. Алик открыл файл «Фильм о городе» и увидел несколько невнятных отрывков буковского производства.
– И это все!? – возмутился он.
– Букова говорит, что не получается, – сказала Пальчинкова.
– Но если не писать, то и не получится, – заверил Алик и набрал номер внутренней связи секретаря. – Ольга Николаевна, пригласите ко мне Букову.
– Они не хотят работать, не хотят, – затараторила Пальчинкова. – Нет у них интереса.
– Здравствуйте, – бодро произнесла Букова, входя в кабинет. – Вы знаете, я нашла еще одного покупателя для вашей книжки.
– Книга не главное, почему текст не написан? – спросил Алик.
– Тут нужен режиссер, сценарист,…. – начала было Букова, обычную песню про то, что большие проекты в телерадиокомпании маленького нефтяного города невозможны.
– Тут нужен просто журналист, Татьяна, – прервал Алик. – Ты журналист?
– Но тут нужен сценарист, – упрямо повторила Букова, формируя иконический страдающий облик.
– Выйди пока, – сказал Алик, и как только Букова исчезла, Пальчинкова прокомментировала:
– Они не хотят работать.
Доставшееся в «наследство» Алику телевидение маленького нефтяного города было телевидением веселой беззаботной жизни. Его сотрудники любили выпить водки, любили шашлыки и дни рождения, а работа лишь обеспечивала эти забавы. Расхожий рабский термин не жизнь для работы, а работа для жизни, превратил творчество в работу, которой надо сторониться.
– А что, тебе больше всех надо? – этой фразой незаметно для Алика осаживали в коллективе телерадиокомпании маленького нефтяного города всех, кто пытался. Телеоператоры шипели этой фразой на журналистов, журналисты упрекали ею телеоператоров, а монтажеры порой не знали, чем заняться, кроме как играть в компьютерные игры или смотреть телевизор. Время энтузиастов прошло даже в сфере, которая всегда развивалась только на энтузиастах, ее вытравила купеческая идеология России.
– Вера, я сам сделаю этот фильм, – решил Алик. – И текст напишу, и сценарий, загружу Павшина подбором архивных кадров. Видео понадобится много, а он давно работает и знает. Монтаж проведет Пискин. Может, это вдохновит коллектив.
– Это правильно, – облегченно вздохнула Пальчинкова, избавляясь от ответственности…
Работа над текстом и сценарием к более чем часовому фильму заняла у Алика месяц. Должность главного редактора, наполняя рабочее время административной суетой, вытеснила написание текста и сценария на свободное время и выходные дни. Но Алик увлекся и вскоре озадачил Павшина съемкой и поиском видеоряда к фильму и, что Алика удивило, Павшин тоже загорелся этой работой. Стонал только монтажер Пискин. Он то подставлял для чтения закадрового текста дефектный микрофон, то вставлял в фильм неподходящие кадры, а порой и портил их, включая обратное воспроизведение, так что машины и люди бежали задом наперед…
***
Приглашение в Дагомыс на международный фестиваль от Союза журналистов пришло по Интернету в тот момент, когда Алик, наконец, завершил работу над фильмом ко дню города, и это событие стало хорошим поводом попросить командировку. Хамовский принял его благосклонно и сказал:
– Квашняков посмотрел твой фильм и остался доволен. Он назвал его хорошей работой.
Это надо было понимать так: тебе надо дружить с Квашняковым, потому что только его мнение будет играть роль при оценке твоих деяний. Все твои действия измеряются только в этих относительных единицах: одна треть Квашнякова, одна вторая Квашнякова или сокращенно одна вторая «ква», тебе возможно в наших отношениях достичь одного ква, но превысить «ква» никогда не удастся.
– Спасибо за хорошую оценку, – поблагодарил Алик, следуя этикету.
Хамовский просмотрел прошение Алика о командировке, чиркнул на нем «согласовано» и размашистую каракулю, похожую на крючок, которая и была его подписью.
ЕЩЕ ОДНА СТУПЕНЬ
«Знамя подобно всполохам костра, привлекающим насекомых, оно собирает вокруг себя людей, готовых на многое во имя…»
Журналисты шумно заполняли черноморский гостиничный комплекс «Дагомыс», внешне схожий с пирамидой. Фойе гудело, словно воскресный базар. Алик прохаживался, надеясь увидеть знакомые лица. Промелькнуло и скрылось любезное только по делу лицо Лобзаевой, редактора журнала «Северяне» и по совместительству председателя отделения Союза журналистов на Ямале, которая как председатель, кроме оформления членских билетов и сбора взносов, ничем заметным и не занималась. Алик перебросился приветствиями с Маковой из Департамента, которая привезла на съезд и своего мужа с дочкой. Меж ними крутилась еще какая-то представительница Департамента. Встретился и редактор, один из тех с кем он встречался на ежегодных совещаниях руководителей СМИ…
«Если и в других делегациях такой же чиновничий состав, то с журналистикой в России ситуация прискорбная, – подумал Алик. – Нечего и время тратить на заседания».
Просторный пляж, открывавшийся по выходу из лифта, был воистину черноморским: непритязательный сервис, крупная галька и бесплатные деревянные лежаки без ножек.
Из магазинчиков и кафе, словно сытые рачки, безразлично выглядывали торговцы. Привычная для черноморского побережья грязь огорчала, но солнце и море напоминали, что пора перестать быть северным ежом, цепляющим на колючки эмоциональный мусор. Алик, перевоплощаясь, шел по пляжу и в конце него наткнулся на почти безлюдный платный участок с зонтиками и шезлонгами. Он отдал деньги, быстро скинул одежду и зашел в еще теплую, хотя и почти октябрьскую, воду…
– Ты куда исчез? – именно этими словами на следующий день агрессивно атаковала Алика веселая жизнерадостная толстушка с пышной грудью Макова. – Ты почему не был на открытии съезда?
– На море был, – бесхитростно ответил Алик, – не люблю я этот официоз. В помещениях мы и на Севере насидимся.
– Ну, ты даешь! – Макова переменилась в лице от неожиданности, словно выронила из рук дорогую посуду. Она даже слегка шарахнулась от Алика, как шарахнулись бы овцы, распознав в соседях замаскированного под овцу волка, или – как чиновники от протянувшего им руку оппозиционера.
«Неужели Департамент отслеживает поведение участников. Это будет катастрофа. Я же в командировке. Еще донесет…», – не успел додумать Алик, как Макова выпалила:
– Да тебя Богданнов так расхваливал перед всем съездом журналистов, что дальше некуда! Он даже вызывал тебя на сцену, – укорила Макова так эмоционально, что без дополнительных разъяснений стало понятно – она считает, что такие возможности надо использовать на все сто процентов, чтобы засветиться, зацепиться и войти в круг, приближенных к персоне.
«Войти в этот круг – мечта всех карьеристов, но я к этому не стремлюсь. Зря я сказал про официоз, поймет, что я не их человек», – подумал Алик, но сказал:
– И что он говорил?
В его душе быстро поднимались два ростка: неутоленное желание услышать вживую похвалу его книге, и радость от того, что избежал публичности – этой обработки сотнями глаз.
– Он зачитывал цитаты из твоей книги, даже стихотворение прочитал, – рассказывала Макова. – Ни о ком он столько не говорил. А потом сказал, что видимо ты не смог приехать, потому что тебя уволили из газеты за эту книгу. Тебя же не уволили…
– Перепутал. Я ему говорил, что ушел из газеты на телевидение. Да какая разница? – сказал Алик первое, что пришло в голову, которая словно бы отделилась от тела и витая в облаках начала с ними поигрывать.
– Ты обязательно встреться с Богданновым, – раздался словно бы издалека голос Маковой. – Обязательно.
– Хорошо, – бросил Алик, наблюдая за ангелами, устроившими на облаках полноценную театральную постановку о том, какую неоценимую помощь они оказали в подготовке книги.
– Ты еще скажи, что не видел, как Союз журналистов оформил фойе Дагомыса. Какой там плакат вывешен, – неуверенно, словно врач при постановке сложного диагноза, произнесла Макова.
– А что там? – вернулся на землю Алик.
– Нет, ну ты даешь, – уже возмутилась Макова. – Там все украшено только цитатами из твоей книги и стихотворениями, правда, ошибок много. Сходи, посмотри.
– Прямо сейчас и пойду, – сказал Алик и поспешил, да что поспешил – полетел ко входу в гостиницу…
А там всю площадь больших витринных стекол налево от входа в гостиницу «Дагомыс» действительно занимал огромный плакат, на котором размещалась фотография Богданнова и цитаты из книги Алика, написанные на большущих нарисованных стопах лежащих на пляже людей. Его стихи, словно бы татуировки, испещряли обнаженные спины. Под всем этим художеством располагались его имя и фамилия.
***
Капли счастья, словно золотые огоньки автомобильных фар, двигавшиеся по извилистой приморской трассе к Дагомысу, непрерывно проникали в сердце Алика, устроившего себе совсем нескучный одинокий праздник в теплой темноте сентябрьского вечера на высоком балконе гостиничного номера. Он наблюдал за движением огней и размышлял.
На пустом чиновничьем месте, где обычно витают лишь дорогие высасывающие души призраки, вдруг нашлись люди, которые, не зная всех перипетий в судьбе Алика, помогли ему в сложный момент. Его настигло то, что называют удачей. Трудовой, но – удачей. Она пришла, когда Алик перестал о ней настойчиво думать, мечтать и звать, перестал волноваться и тревожиться по ней, а стал ее упорно добиваться.
«Все может случиться совсем не так, как ты предполагаешь», – говорит судьба.
«Ты безнадежно упорен, так получи», – говорит судьба.
«Ты слишком жаждешь, слишком хочешь, а я тебе этого не дам», – она может сказать и так.
Иногда нужно отстраниться, чтобы приблизиться к истине. Уйти, чтобы стать ближе.
«Зачем и почему случайности выходят на мою дорогу, словно давно ждали меня?» – спросил он себя, потому что не верил в случайность, он более верил в мистику.
«Видимо, судьбе угодно», – последовал расхожий ответ, исходивший опять же от него самого.
«Как собака чует след, так надо чувствовать и веления судьбы, иначе не найти пути к цели, в погоню за которой нас выпустили на свет», – предложил Алик новую тему для внутреннего собеседника.
«Отказавшись от цели, не кляни судьбу, – последовал ответ, – но помни, что непредсказуемость – девиз жизни».
«Тогда, если мы не в силах понять систему взаимосвязей, в которой пребываем ежесекундно, нельзя ругать то, что доставляет неприятности, – продолжил свое странное общение Алик. – Каждая неприятность – в чем-то приятность одновременно. Всегда есть лучшая сторона. Важно ее разглядеть. Когда случается неприятность, надо благодарить судьбу, по крайней мере, за то, что она не случилась в более неподходящее время, а мой сегодняшний праздник может обернуться будущей трагедией…»
«Огонь горит лучше в месте, закрытом от причуд судьбы, в низинах, а ты поднимаешься наверх, где ветра…»
– Малинки, малинки… – загремело снизу.
Ритмичные удары музыки развеяли поток счастья и мыслей, движущийся свет далеких фар потерял очарование, и Алик ушел в номер.
***
Демонстрационный зал средств массовой информации пестрел и гудел. Над некоторыми стендами значимо сияло название партии «Единая Россия».
«Школа политолога», – узнал Алик.
В этом зале, где никого и не надо было убеждать, где были лишь представители убеждающей сферы, такой плакат смотрелся как прямой упрек, тем, кто проигнорировал «Единую Россию»:
«Смотрите, как мы выслужились, а вы-то не догадались. Все сливки достанутся нам. Нас могут заметить и доложить наверху, что мы первые».
Богданнов сидел в фойе Дагомыса в окружении многих незнакомцев.
– Здравствуйте, – поприветствовал Алик Богданнова, все еще смущаясь его громкого начальственного титула. Ему всегда было проще ругаться с чиновниками, чем входить с ними в близкие отношения.
– О! Привет, привет, – добросердечно отозвался Богданнов. – Присаживайся рядом. А мне сказали, что тебя нет.
– Нет, я приехал, – отозвался Алик.
– А почему не вышел на сцену? – спросил он.
– На море был. Разгильдяй, – показательно поругал себя Алик, считая, что если Богданнов – чиновник, то он вполне мог обидеться, за невнимание к организованному им мероприятию.
– Да понимаю, у вас, наверное, холодно, – неожиданно сказал Богданнов. – Хочешь, я предоставлю тебе слово на закрытии фестиваля?
– Нет, – поспешил ответить Алик. – Я слишком волнуюсь в таких случаях.
Этот отказ Алик вспоминал впоследствии не один раз. Мысли о себе отвлекли его от книги, которая, неспособная к самопрезентации, ждала его слова.
– А я по твоей книге хорошо проехался, – сказал Богданнов. – И еще проедусь.
– Спасибо, – поблагодарил Алик. – Мне рассказали.
– Ты хоть книгу-то с собой привез? – спросил Богданнов.
– Нет, – грустно ответил Алик, – я даже не подозревал, что будет такое.
Он предполагал, что о нем уже забыли, он всегда думал о себе хуже, чем есть на самом деле, – это была его фирменная воспитанная черта, позволявшая, однако, не терпеть больших разочарований.
– Было бы хорошо, если бы книги были здесь, – без тени огорчения произнес Богданнов, – Но давай договоримся. Ты высылаешь несколько экземпляров, чтобы я мог их раздавать в хорошие руки. Кроме того, я еще раз пройдусь по тебе на вручении «Золотого пера России». Только ты обязательно приезжай.
– Хорошо, – быстро согласился Алик, понимая, что судьба в виде Богданнова дает ему второй шанс.
Он готов был обнять Богданнова, но привычная сдержанность не позволила…
***
Это был тринадцатый международный съезд журналистов в Дагомысе и успех, который приобрела на нем ямальская журналистика благодаря Алику, по логике, по всем законам природы, словно свет, должен был привлечь, по крайней мере, ямальских журналистов, ищущих повод к информации. На съезде присутствовали как главные редакторы Ямала, так и официальные лица Департамента. Алик, как вы понимаете, не искал этой публичности, но то, что свои журналисты, знающие его в лицо, проходили мимо, как незрячие кроты на свету, изумило его сверх меры. Нет, поздравления звучали, но звучали вынужденно, словно сожаление, что подобное случилось не с ними, а с тем, кто на их взгляд не достоин, словно Алик своим именем испортил столь хорошее событие.
При мысли о кротах, работающих в журналистике, Алика слегка передернуло.
«Событием становится то, что укладывается в канву размышлений, идеологии, направленности работы, системы ценностей, а не все, пусть даже великие события. Самое корявое слово начальника куда ближе к золоту, чем золотая книга, от которой не озолотиться. Золото мысли относительно», – оценивал Алик вновь познанное…
