Андрей Воронин
Последнее купе
Глава пятая
1.
Это был запах купейного вагона, который не спутаешь ни с одним другим. Запах какой-то дезинфицирующей дряни, которой обрабатывают пол и стены, чтобы не завелись насекомые; запах пыльных дорожек; запах тысячи кругов колбасы и миллиона яиц вкрутую, съеденных когда-то здесь; запах детского восторга, когда просыпаешься утром под стук колес, и впереди целое лето, а из-за плоских холмов перед Таганрогом вдруг выплывает спокойное Азовское море.
Леночка остановилась, обернулась к Жоре:
– У нас какие места?
– Топай, топай. Дальше, – Жора несильно подтолкнул ее в спину. – Последнее купе.
Он шел по узкому коридору, мимо полукруглых откидных сидений, которые если потянуть на себя, а потом отпустить, то получится – бац-ц! – очень похоже на выстрел из пистолета. По крайней мере так ему казалось, когда он был мальчишкой.
Леночка дошла до конца коридора, потянула в сторону дверь последнего купе, у нее ничего не получилось.
– Жора…
– Только не упади в обморок, пожалуйста, – буркнул он, подходя к ней и дергая ручку.
Но дверь и в самом деле оказалась заперта. Жора дернул еще раз, пробормотал: «Да чтоб тебя.» и оглянулся, чтобы позвать проводника. А тот стоял в проеме дежурного купе, сложив руки на груди, смуглый такой, как копченая ставрида, костлявый, и с интересом наблюдал за Жорой.
– Алло, командир! – крикнул Жора. – Что за дела? У нас закрыто!
Проводник поднял брови, неторопливо прошел к нему. Тоже подергал.
– Какое-то недоразумение, – сказал он совершенно спокойно. – Меня, кстати, зовут Ахмет.
– Очень приятно.
Вместо того, чтобы тут же заняться дверью, смуглый Ахмет уставился на Жорину сумку, кивнул:
– А товар совсем небогатый, правда?
Жора подумал, что проводник «под дымом», или неопытный педераст, или просто прихворал немного в дороге, но, по большому счету, ему было плевать, он хотел упасть на свое законное место, вытянуть гудящие ноги и наконец прочувствовать, что с каждым перестуком колес подполковник Рощин, Вирус и прочие неприятности отступают все дальше и дальше от него. Жора посмотрел в черные глазки Ахмета и сказал:
– Я устал, Ахмет. Или ты открываешь дверь, или мы идем спать в твое купе, а ты заночуешь в коридоре.
Ахмет натянуто улыбнулся.
– Все нормально, джигит. Все нормально, – он поднял руки ладонями наружу, словно собираясь показать фокус. Ладони были белыми, с четкими глубокими линиями. – Это не проблема, две секунды.
Он повернулся к двери, стукнул костяшкой указательного пальца: «та-та-татата». И, снова покосившись на Жорину сумку, пошел обратно. Жора глянул на Леночку: может, она что-то понимает? Леночка хлопала своими детскими синими глазами, она ни черта не понимала.
– В чем дело, эй!.. – крикнул Жора вдогонку проводнику.
Ахмет даже не оглянулся, он подошел к «титану», стал копаться там. И вдруг внутри купе щелкнул замок, и молодой женский голос произнес:
– Входите, уже все готово.
2.
Чистая правда. Все было готово, причем в самом лучшем виде. Столик у окна покрывала явно не казенной белизны скатерть, три сверкающих дорожных прибора выстроились равнобедренным треугольником, в середке высилась литровая башня из стекла и водки под названием «Дынная специальная», рядом примостились две бутылки «Рижского», на которых можно было расписываться пальцем, как на январском окне; на блюде дымился усыпанный укропом и красным перцем поджаристый цыпленок.
И в довершение ко всему – какая-то девушка, чьи длинные ноги едва помещались под столиком, сидела и улыбалась Жоре и Леночке так, что можно было сосчитать все ее зубы, включая зуб мудрости. Из одежды на девушке были только босоножки и короткий белый передник размером с пионерский галстук.
– Привет, – сказала она, – я думала, вы уже не придете. Меня зовут Инга. Хау ду ю ду. Как здоровье? Кто работал, кто устал, час обеденный настал. Будьте, как дома, в общем.
Жора и Леночка опустились на сиденье. Девушка, не гася улыбки, встала, прошла к двери и закрыла ее на защелку. Жора обнаружил на ягодицах косые полоски от резинок трусов, скинутых, видимо, лишь несколько минут назад.
– Вы, наверное, перепутали номер купе, – подала охрипший голос Леночка Лозовская. Она была в красных пятнах, как лошадь в яблоках.
Жора чуть не помер.
– У меня отличная память на цифры, деточка, – весело ответила Инга. – Прошу за стол. Без разговоров.
Она профессионально наполнила рюмки, не пролив ни капли. Когда поезд тряхнуло на стрелке, Инга слегка расставила ноги для устойчивости и, оглянувшись, одарила Жору улыбкой с обложки порнографического издания.
– Вот цыпленок, вот нож, – сказала она. – Я могла бы разделать его сама, но у мужчин, как я слышала, это получается лучше.
Еще одна улыбка, как кадр из «Филиппинских дрыгалок».
Жора встал.
– Я пойду вымою руки… – Леночка тоже поднялась.
– Здесь туалет не работает, – сказала Инга, показывая на стену. – Если только в другом вагоне.
– Ничего, хорошо.
Когда Леночка вышла, Инга снова закрыла дверь и вихляющей походкой вернулась к Жоре. Край стола как раз оказался на уровне еле прикрытого передником лобка.
– Все это очень хорошо, Инга, – сказал Жора, погружая в цыпленка вилку и нож и одним быстрым движением рассекая тушку надвое. – Водка и тому подобное. Внимание, главное. Ну а теперь расскажи, что все это значит.
– Пода-рок от фир-мы, – по слогами произнесла Инга, словно читая надпись на этикетке. – Раз Ахмет постучал в дверь, значит, вы сотрудники фирмы, а сотрудникам положены разные. В общем, это подарок, – повторила она. – Фирма заботится о своих сотрудниках. Желает здоровья, процветания, кучу денег и побольше детей.
– Фирма, значит, – сказал Жора. – Ясно.
Четвертованный цыпленок лежал перед ним, розово-белый на изломе, душистый, и эта Инга, считай, в чем мать родила, стояла рядом – не так, чтобы очень, но под «Дынную» вполне. Фирма какая-то, сотрудники, Ахмет этот странный. Да ну их. Главное, что Жора навсегда уехал из своего Романова, все его долги перед Родиной и Вирусом аннулированы, жизнь прекрасна, но коротка, – а Леночка вполне сможет переночевать на хлопающем стульчике в коридоре, ее сюда вообще никто не звал. Чего тут думать?..
– Садись, – Жора показал Инге на сиденье напротив себя. – Угощайся.
– А твоя подружка? Надеюсь, там все в порядке? Если она принципиально не против орального секса, то я могла бы.
– Давай выпьем. И расскажи мне лучше об этой фирме.
Инга лихо опрокинула в себя водку, закусила цыплячьей ляжкой, потом завела руки за спину, спросила: «Ты не против, если я того?.» и сняла передник. Спереди ее волосы были неумело выбриты в виде трехпалого листа, кожа вокруг воспалена – видно, тут все готовилось в самую последнюю минуту.
– Ну, фирма, – пожала она плечами. – Фирма как фирма. Я почем знаю? Ты же в ней работаешь, не я. В этом месяце у меня уже четвертый вызов, я даже названия не спрашиваю, мне какое дело? – лишь бы деньги платили. Все поздравляют своих сотрудников, замечательная традиция, любому дураку приятно, когда начальство о нем за. Слушай, – Инга вдруг бросила цыпленка, вытерла руки о скатерть и перепорхнула к Жоре на колени. – А давай шпокнемся? Скоренько, на корточках? Пока подружка не вернулась, а? Меня на Кореновской машина ждет, это через станцию, если я не успею, придется на своих двоих добираться. Вы такие оба милые, такие молодые. Ты, в общем, ладно. – теперь Инга опустилась на корточки и ее ослепительная улыбка заполыхала где-то внизу. – В общем, закусывай пока, котик, ладно?.. а я тут кое-что начну потихоньку, хоть буду знать, что дело делается, работа идет. И все такое.
– Подожди, Инга, – Жора закинул ногу на ногу. – А Ахмет? Он тоже в этой фирме работает?
– Ну. наверное. Такой петух. Бандит. Хочешь его позвать? Да шел бы он в баню, котик, это несерьезно, Ахмет у меня дважды расписался на всех стенках, куда только смог достать. И этот Балчи.
– Кто такой Балчи?
– Ну, мент. Дежурный мент. Тоже бандюга. Так что, его ты тоже не знаешь? – Инга хихикнула там, внизу. – А может, это ты перепутал купе?
– Ничего я не перепутал, – сказал Жора.
Ситуация почему-то перестала казаться ему забавной. Дежурный мент. Фирма. Проститутка. Это ж надо такому случиться. И Леночка где-то шляется, уже минут десять как пропала. Жора налил еще водки.
– Подъем, Инга. Подъем, подъем. Выпей-ка еще.
Она пожала плечами, встала. Послушно выпила. Дернула ножкой.
– Не переживай, котик. Все будет хорошо, я свое дело знаю. Через минуту ты у меня затарахтишь, как пламенный мотор.
– Серьезно?
Инга сделала томное лицо типа «а ты думал», лизнула палец с наманикюренным ногтем и помассировала сосок.
– Ясно, – сказал Жора, вставая и вытирая руки. – Класс. Ты роскошная женщина, Инга, настоящий подарок. А пока вот что: перекуси тут немножко одна, а я скоро вернусь. Ненадолго.
– Тоже в туалет? – Инга плеснула себе еще в рюмку, отщипнула кусок от грудки. Жора заметил на пальце приставший спиралевидный волос. – Увидишь там свою подружку, передай ей, что она у меня будет жужжать, как. Как муха на булавке. Мне такие школьницы нравятся, синеглазые. И они от меня тоже без ума. Честно.
Жора вышел в коридор. Леночка стояла в противоположном конце вагона, у дежурного купе, и внимательно изучала расписание.
– Пойдем, – сказал ей Жора.
Леночка оглянулась на него. Глаза сонные.
– Отстань.
– Ты что, хорошая моя, собираешься всю ночь здесь куковать?
– Я хотела сказать проводнику, чтобы он убрал ту женщину из нашего купе. А проводника нет. То ли спит, то ли гуляет, то ли просто не хочет открывать. Странный какой-то тип, – Леночкины губы задрожали. – Что происходит, Жора?
– Да перестань. Он «под дымом» наверняка, этот твой проводник. Сейчас отсыпается. Его из пушки не разбудишь.
– А эта женщина?
– Обычная проститутка «на день рождения», ей заплатили, чтобы кого-то там поздравить – вот она и старается. Наверное, перепутала вагон или поезд, или еще что. Ей, кстати, выходить на Кореновской.
– Кореновская. – Леночка отыскала строчку в расписании. – Три часа шесть минут. Стоянка две минуты. Еще целый час. Даже с хвостиком.
– Идем, – Жора положил руку ей на талию и притянул к себе. Он почувствовал, как Леночка сразу напряглась. – Тебе надо поесть и отдохнуть.
– Не хочу. Через двадцать минут Новорудный, я там выйду.
– Конечно, – сказал Жора. – В два часа ночи. Какой-то сраный Новорудный.
– Не ругайся.
– Подумай о папочке с мамочкой. Через неделю им придется переться в эту дыру, чтобы опознать твой труп, собранный по кусочкам из разных мусорок.
Леночка отвернулась.
– Дура ты, Лозовская. И не лечишься.
– Сам ты. Болван.
Из первого купе высунулось заспанное мужское лицо.
– Але, молодежь, – сказало лицо. – Поговорите в тамбуре, лады?
Жора схватил Леночку за плечи и развернул к себе. Она попыталась вырваться, дернулась пару раз, пискнула: «пустиии!» – но Жора держал крепко. Ее лицо раскраснелось, губы опухли, влажные глаза блестели, словно ей закапали атропин.
– Все. Идем. Не дергайся. Сейчас поешь и ляжешь спать. Утром выйдешь на первой станции, к полудню будешь дома.
Леночка сделала еще одну героическую попытку освободиться.
– …а этой Инге скажем, чтобы надела трусы. Пошли.
3.
Балчи и Ахмет стояли в тамбуре пятого вагона, жевали кодеиновые «моргалики» и курили, как не в себя. Сорок минут – полпачки «Винстона» как не бывало. Спать им придется не скоро, за мутным окном ночь с грохотом катится в тартарары, горло саднит. Зато когда придет утро, все будет кончено, и сон на долгом переезде Ростов – Новочеркасск станет заслуженной наградой.
– Чудная какая-то парочка, Ахмет, – Балчи размазал окурок в жестяной банке из-под рыбных консервов. – Я вот думаю: нет ли здесь какого западла?
– Этот говнюк спрятал товар и не хочет показывать, – проворчал проводник, морщась от едкого дыма. – Вот и все западло.
– Думаешь, догадывается о чем-то?
– Не должен. Хотя. кто его знает. Я в 96-м на московской линии работал, когда снял двоих. Хозяину-то все равно, кто несет товар, он фамилию не спрашивает, к тому же у меня он возьмет на пять процентов дешевле, чем у курьера, ему ж выгода только. – Ахмет поежился, обнял себя за плечи. – И мне выгода. Тогда, в 96-м, Нияз, брат, как раз съезжал из Баку – деньги во как нужны были, хоть в петлю лезь. И вот я смотрю: лохи из Чилихинской пятнадцать кило «черни» вынесли, сидят в купе, после поллитры лыка не вяжут, баба и так и сяк перед ними, мясом крутит – хоть бы хны. Ну, что мне было делать?..
– Да, теперь курьеры осторожные стали, – сказал Балчи. – Похитрели.
– И не таких хитрожопых видели. И ломали. И…
– А если он никакой не курьер?
Проводник посмотрел на Балчи, как на последнего идиота.
– Да я этих ханырей третий год туда-сюда вожу, ты что думаешь? В Москве Лойд, в Мурманске – Сивый. Никогда, запомни, Балчи, никогда в наше купе не сядет чужой человек.
– Да уж прямо.
Ахмет закашлялся, сплюнул.
– Ты сейчас болтаешь, как баба, слушать противно. Тебе сказали: никогда. Никогда – это значит никогда! Такой закон природы. Да ты на рожу хотя бы посмотри. Рожа! Он неделю этой рожей колючки пахал, от разъездов прятался. Ты хоть раз видел человека, у которого земля под ногами горит? Ну и захлопнись. Все.
Некоторое время они стояли молча. Ахмет бросил в рот «моргалик», стал жевать. Вены на висках взбухли, дыхание участилось.
– Вот сука, – он покрутил головой. – Еще девчонку сопливую где-то прихватил, пыль в глаза пускает. Ничего, мол, не знаю, мы на экскурсию едем.
– Может, он ей свой товар и запихнул куда-нибудь? – Балчи улыбнулся.
Ахмет прикурил новую сигарету и тут же с отвращением отбросил.
– Скоро узнаем, – сказал он.
4.
Кафан лежал на багажной полке плацкартного вагона № 16 и считал ментов.
По степи крадется три тысячи сто сорок один мент; а вот три тысячи сто сорок второй мент побежал; три тысячи сто сорок третий, три тысячи сто сорок четвертый. И так далее. Кафан считал, чтобы не уснуть. Он знал, что пока менты крадутся по степи, его глаза будут открыты. Рефлекс. Или инстинкт?.. Какая разница.
А Шуба дрых с двух часов ночи, скотина. Скрутился калачиком, слюни под щеку пустил – лежит, дрыхнет, воняет. Шуба привык быть на подхвате, ему на все плевать. Простая философия: когда начальству надо будет, тогда его разбудят.
Кафан повернулся на спину, поднес часы к глазам. Двадцать минут четвертого. Еще рановато. Надо ждать.
Три тысячи сто сорок шестой мент. Три тысячи сто сорок седьмой – ого! жирный такой, затылок в три этажа, воротник форменной синей сорочки потемнел от пота. Крадется. Ползет. Хочет отобрать у Кафана товар, падаль, и сам нажраться героином, запустить свою рожу в порошок по самые свинячьи уши. Хрю, хрю. Ну, это еще как сказать. Кафан с Шубой тоже не первый год в степи, у них на этот случай есть пара простых, как грабли, приемов. Например: Шуба берет наизготовку бесшумный пневматический пистолет, они из него куропаток подстреливают, когда жрать сильно хочется. Берет Шуба эту дурилку, прицеливается и сандалит жирному по жопе. Так, чтобы самым краешком задело, чтобы с оттяжкой, чтобы жирный подскочил вверх на полметра. Есть. И вот тут уже Кафан достает своего «бригадира» и берет мента на мушку. Бах! Попал. Одиннадцатый калибр, старина, это когда кишки через спину вылазят, чувствуешь? И вот жирный лежит в верблюжьей колючке, отдыхает, воздух над ним дрожит от мух, в брюхе у него сороки хозяйничают, трещат, хвосты растопырили, щиплют по кусочку, красота. Остальные три тысячи сто сорок шесть ментов ни хрена понять не могут, вертят головами: что? откуда? где? А вы ползите, ничего. Ползите, ползите, служивые, у вас работа такая. Три тысячи сто сорок восемь, сто сорок девять.
Кафан снова повернулся на бок. Мышцы запели нестройным жалобным хором. Проводница, эта стерва крашеная, даже матрас не дала, пожалела. Нет, степь уж на что сухая и колючая, а куда мягче, чем багажная полка. И шире – не свалишься. И ночь там не такая душная.
Без двадцати пяти четыре. Кафан приподнялся, свесил ноги.
– Шуба, – шепотом позвал он. – Вставай. Пора.
Шуба простонал что-то во сне. Потом вдруг резко дернулся, ударился головой о потолочную панель.
– Ёооо-о-о.
– Тихо. Слезай, пошли. Время не ждет.
– Ага, – пробормотал Шуба, зевая. И тут же загремел вниз, как груженный камнями чемодан. Звякнула посуда на столике. Кто-то вскрикнул на первой полке. Послышался скрипучий голос:
– Воняют тут. Как козлы. И шумят еще вдобавок.
Кафан проронил негромко:
– Смотри, как бы у самого дерьмо из ушей не полезло.
Он помог Шубе подняться, легонько врезал ему по роже, чтобы просыпался скорее, потом взял с полки оба рюкзака, кивнул в сторону тамбура.
– Пошли.
В тамбуре они закурили. Шуба стоял, скорчившись, смотрел в дымящееся далеким утренним светом окно, от холода щупал себя под мышками.
– То духота, – ворчал он, – то холод. Хрен поймешь. Чего ты меня потянул сюда?
– А ты собираешься до самого Мурмана на третьей полке дрыхнуть, ишак? – Кафан открыл дверь в грохочущую клетушку между вагонами, помочился туда и сплюнул. – А товар где спрячешь? Под головой?
– Не знаю, не думал, – честно признался Шуба. – Я когда засыпал, представлял себе: вот если бы Вирус вдруг здесь объявился, то я бы…
– Сунь лучше язык в задницу и молчи, – отмахнулся Кафан. – «Я бы», «я бы…» Сейчас пойдем искать наши места, те самые, что Вирус просрал. Попробуем столковаться с проводником, он что-нибудь придумает для нас. – Кафан глянул на свои часы. – Четыре утра почти, народ дрыхнет без задних ног, никто на нас глазеть не станет. Заодно стрельнем денег по дороге, подстрахуемся на всякий поганый случай… Что ты уставился на меня, как фиг на бритву? Что непонятно?
Шуба зябко поежился, сунул ладони глубже под мышки. Зевнул.
– А как мы их найдем? Ну, эти места? Ты что, экстра… этот? гипнотизер?
– Мозгами надо шевелить, ишак, – поморщился Кафан. – Купейный вагон – это раз. Последнее купе. Для курьеров всегда последнее бронируют, чтобы у туалета. Это два. И три: туалет будет закрыт, типа залило или ремонт… Кто тебя такого тупого родил, Шуба, а? Вот блин. Четвертый год уже ездишь, пора соображать что-то, думать.
– Чего мне думать… – Шуба опять зевнул, широко, по-собачьи. – Я на подхвате, мое дело товар на горбу таскать да в морду бить, если что.
Кафан покрутил в пальцах окурок, хотел выбросить, потом передумал, затушил о стену и – степная привычка – сунул его в карман.
– Ладно, – сказал Кафан. – Светает. Пора двигать. Нам еще пятнадцать вагонов пройти и не споткнуться ни разу.
Вагоны с шестнадцатого по десятый – плацкартные, здесь грязно, пахнет несвежим бельем и острой едой, люди спят вповалку где в два, а где и в три этажа. Душно. Сумки, картонные ящики, пыльная обувь в проходах. Кафан присматривался к пассажирам, вычислял среди них будущего «спонсора»… – нет, не то, опять не то. Иногда он запускал свою длинную обезьянью лапу на багажную полку, шарил там в поисках бумажников и часов. Пусто.
– Нет, ты только глянь, Кафан, – зашипел Шуба, дергая товарища за рукав. – Телки. Телки. Сколько телок, Кафан, хоть бери в обе руки, и… Нет, ты видишь?..
Шуба, как загипнотизированный, уставился на какую-то юную пассажирку, разметавшую по нижней полке смуглые голые ноги.
– Да сдохнуть мне на этом самом месте, – прошептал Шуба, – если я…
Кафан с разворота навесил ему в ухо. Схватил за отвалившуюся нижнюю челюсть, придвинул к себе.
– В следующий раз яйца отобью, ишак. Нам деньги нужны, деньги – понял? Пошел вперед. Быстро.
В одиннадцатом вагоне Кафан нашел то, что искал. На боковой полке спал пожилой кавказец в красных «рибокских» трусах, на вешалке висели вельветовые штаны и приличный костюм-двойка. Кафан неслышно залез на багажную полку, в самом дальнем углу обнаружил туфли из мягкой дорогой кожи. Заглянул внутрь, на стельке нарисован бабский силуэт с какими-то клунками в обеих руках, рядом написано крупно: «GUCCI». Полторы сотни долларов как минимум. Кафан усмехнулся. Возможно, этого богатого лоха тоже подставили, как и его с Шубой, иначе как бы еще он попал в плацкартный вагон на боковую полку?
Курьеры вернулись в тамбур, заперли в угольном шкафу свои рюкзаки, быстро обсудили план действий.
– …В общем, если вдруг откроет глаза – бей сразу по кочану, чтобы даже маму родную наутро не вспомнил. Усек?
Шуба закивал, он усек. По кочану – это без проблем, тут думать не надо.
Первым делом Кафан обшарил пиджак кавказца, затем штаны. Всего несколько вшивых купюр по пять-десять тысяч и шелуха от арахиса. Он снял сумку с багажной полки, залез туда. Сверху лишь газеты и белье, дальше лезть – шум один, толку мало.
Шуба стоял над пассажиром, держа кулак наизготовку.
«А почему бы, – думал он, – почему бы нам с Кафаном не обшарить какую-нибудь. во-о-он там, скажем, во втором отсеке – блондинка, нестрашная вроде, горячая, лежит себе, уж я бы точно знал, где у нее чего искать, в каких местах и…»
– Сюда смотри, дурень. Смотри в оба глаза, – услышал он над самым ухом рассерженное шипение.
Кафан осторожно запустил руку под подушку. Кавказец тихо всхрапнул, перевернулся на спину. Кафан застыл.
Через минуту он там что-то нащупал, Шуба это понял по глазам. Вагон качнуло, за окном непрерывным Х-Х-Х-Х-Х-Х замелькал железнодорожный мост. Перестук колес зазвучал громче, раскатистей. Кафан сжал губы, кивнул на кавказца – мол, сейчас тяну обратно, будь начеку.
И в этот момент глаза беспечной жертвы широко открылись. Серые глаза с дрожащими спросонья зрачками. Кавказец уставился в потолок, будто там что-то было написано, потом нахмурился, приподнял голову – и увидел Шубу.
Кафан рванул на себя руку из-под подушки.
Рот кавказца открылся, как лоток в мусоропроводе, но Шуба врезал прежде, чем оттуда вылетел хотя бы звук. Голова упала на подушку, из носа вылетела какая-то дрянь, веки опять наехали на глаза, на лбу над переносицей расплылся розовый след в виде какого-то иероглифа. Это как знак качества: Шуба работал с гарантией.
– Нормально, – шепнул Кафан, показывая тугой бумажник. – Сгоняй за рюкзаками, встретимся в девятом вагоне, в нерабочем тамбуре.
На бумажнике тоже была нарисована баба с клунками и стояли буквы GUCCI. Внутри, кроме дюжины медицинских рецептов на имя Картадзе И. А., направления на флюорографию и нескольких детских фотокарточек Кафан и Шуба обнаружили восемьсот тысяч российскими и двести пятьдесят долларов мелкими купюрами.
– То, что доктор прописал, – заулыбался Шуба.
Они пошли дальше. В девятом купейном вагоне оба туалета были открыты и работали. Кафан осторожно приоткрыл дверь последнего купе, увидел спящего мальчишку лет пяти и рядом его мамашу в бигудях. Это явно не то.
Зато в восьмом вагоне.
В восьмом вагоне был ресторан, и он, как ни странно, работал – там пахло свежей аджикой и крепким бульоном, а за дальним столиком похмелялись два раздетых по пояс волосатых армянина. Из кухни показался бармен в накрахмаленной рубашке, крикнул:
– Закрываемся, все! У нас спецобслуживание!
– А у нас с другом как раз спецталоны завелись! – крикнул в ответ Шуба, доставая из кармана десятидолларовую бумажку и махая ею над головой.
Кафан матюкнулся под нос. Ишак нюхал этого Шубу, дурня, ну, честное слово. Кто же тратит доллары, которые еще даже не остыли от руки прежнего владельца?
Но менять что-то было поздно: десятка в одно мгновение перекочевала в карман бармена, Шуба уже прилип к стойке и нетерпеливо перебирал ногами, тыкал пальцем в меню и громко нес какую-то чушь из серии «Армянское радио».
– По сто пятьдесят сделаем? – обернул он сияющее лицо к Кафану.
Тот махнул рукой: делай, как знаешь.
Через минуту места разговорам уже не осталось, степные курьеры молча сосредоточенно потели над рублеными котлетами по-кубански и над пузатым графином, на дне которого плавали две перекрученные лимонные корки. Гулять так гулять, шло бы все в задницу.
5.
Первый раз Жора проснулся, когда Инга натягивала на себя короткие желтые шорты, и из кармана у нее просыпалась мелочь. Она включила малый свет, села на корточки и собирала деньги, напевая что-то под нос, а ее голая грудь висела буквой".
Инга поймала Жорин взгляд, улыбнулась, сказала:
– Через десять минут Кореновская, котик. Отшумела роща золотая…
Жора тоже улыбнулся и закрыл глаза.
Когда он проснулся второй раз, Инги уже не было, свет горел по-прежнему, а со столика исчезла бутылка «Дынной». На часах 03.10. Жора приподнялся, чтобы дотянуться до выключателя – в этот момент Леночка вскрикнула во сне. Он подошел к ней, поправил съехавшую простыню, снова лег. Уже в постели подумал, что у нее, возможно, начинается жар. А может, это просто духота. А может, это.
В третий раз Жора проснулся, когда кто-то тихо произнес над самым ухом:
– …дерьмо собачье. Открой пасть, говорю.
Он увидел прямо перед собой широкое лицо Ахмета и черное вороненое дуло «глушилки», от которого пахло чем-то прокисшим.
– Или я тебе его в жопу запихну и выстрелю, не веришь?
Жора осторожно пошевелился под одеялом – и тут же заработал рукояткой пистолета в челюсть; еще не успели погаснуть звезды перед глазами, а ствол уже торчал у него во рту и на зубах скрипело железо.
– Вот так, правильно, держи, – прохрипел Ахмет. – А теперь вставай, быстренько, по-пионерски. И – ни звука.
Проводник ждать не умел, он сразу протолкнул пистолет чуть ли не до глотки и поднял Жору за волосы.
– На коридор, – скомандовал он вполголоса.
Теперь дуло перекочевало на затылок. Перед тем, как открыть дверь, Жора увидел под сиденьем свою распотрошенную сумку; на полу с тихим глюканьем перекатывалась бутылка арманьяка.
Он вышел в коридор. Сзади щелкнул замок, Ахмет закрыл купе на ключ. Коридор заливали густые утренние сумерки, на полу тлело пятно оброненной кем-то апельсиновой шелухи. Поезд спит, и в то же время колеса твердят бесконечное «туда-туда. туда-туда», а за окном проносится серо-черная кардиограмма леса.
– Налево, в тамбур.
Жора повернул налево, толкнул дверь, потом еще дверь. Дуло в такт шагам подпрыгивало и копошилось в углублении на затылке. Босым ногам стало зябко.
– Лицом к двери. На колени.
– К какой двери? – уточнил Жора.
Удар. Ахмет врезал пистолетом плашмя по уху и виску, потом ногой в позвоночник. Жора чуть не влетел носом в консервную банку с окурками, подвешенную на наружном дверном окне. Еще удар. Когда Жора открыл глаза, он увидел перед собой переплетенные ромбы, это рисунок на железном полу. Из уха текла кровь.
– Лицом к двери, джигит, – шипел где-то рядом Ахмет. – На колени.
Жора не стал переспрашивать, плевать ему, какая там дверь, он приподнялся на руках, встал на колени и уставился в перечеркнутое блестящими горизонтальными поручнями окно.
– Руки за спину.
Небо из мышино-серого успело превратиться в светло-серое, сейчас где-то часа четыре, наверное.
– Чего тебе надо? – спросил Жора, складывая руки за спиной.
– Товар, – просто сказал Ахмет. – Ты везешь с собой товар, я хочу знать, где он.
– Какой товар?
Удар по затылку, Жора лбом воткнулся в дверь.
– У нас очень мало времени.
Кошмарный сон, подумал Жора.
– Да откуда я знаю, что за товар тебе нужен, придурок?! – заорал он. – Ты хоть можешь называть вещи своими име…
Удивительно, как эта дверь еще не вылетела наружу. Колеса стучали под самым ухом. Жора опять увидел перед собой ребристый пол, там красные ромбы – это кровь, она похожа на какую-то карточную масть. Бубна, кажется. Рядом дышал Ахмет.
– Я считаю до трех.
– Хорошо, – сказал Жора, приподнимаясь. – Я везу товар, договорились. У меня много товара. Я не знаю еще, что это за товар, но он у меня есть. Что дальше?
– Не звезди, джигит. Говори, где порошок.
Жора сглотнул. Порошок, порошок… Наркотики, что ли? Мысль понеслась, запрыгала, завертелась на месте.
– Я… Я хочу знать, что со мной потом будет.
– Выйдешь в Ростове, – сказал Ахмет. – Дальше можешь делать что угодно, хоть дуй обратно в степь к Зиге, за новой партией.
– А деньги?
Дуло проехалось вверх-вниз, топорща волоски на затылке. Ахмет, наверное, там давится со смеха.
– Будут деньги, – сказал он наконец. – Все будет, джигит. Или – ничего… Итак, я внимательно слушаю.
Жора лихорадочно соображал. Заманить этого идиота обратно в купе? Нельзя, там Леночка (вот елки, опять она не пришей рукав). На коридор? Нет. Здесь, в тамбуре? В туалете?
– Ладно, – пробормотал Жора. – Хорошо. Только чтобы без дураков.
– Говори…
– Товар под вагоном. Снаружи.
Пистолет в руке Ахмета как-то странно дернулся.
– Врешь. Там его негде прятать.
– Все так думают, – сказал Жора. – Вот поэтому я его туда и пихнул. Там какая-то труба, и швеллер. Там, короче. Я покажу, когда будет станция.
6.
Балчи стоял в коридоре, ему опять хотелось курить. Он видел, как Ахмет вывел полуголого засранца в тамбур.
Балчи примерно знал, что они там сейчас делают, он даже догадывался, что этот полуголый засранец обратно в свое купе уже не вернется. Закон природы, как говорит Ахмет. Сейчас без пяти минут четыре, ни одна душа не услышит приглушенный хлопок выстрела – это железно, тоже закон. Ровно в четыре десять девчонка с переломанной шеей будет упираться лицом в собственную задницу – опять закон природы; в четыре пятнадцать поезд будет переезжать мост через один из безымянных притоков Дона, и через сутки-полтора тела отнесет течением к Зернограду или даже к самому Веселовскому водохранилищу – вот тебе и четвертый закон. Все будет так.
Конечно.
Только курить хочется.
Балчи уперся руками в поручень и стал смотреть в окно. Ему почудился какой-то шум. Ахмет вообще шумный человек. Широкая натура. Брата любит, Нияза. Жену любит, эту, как ее… Солмаз. Купил для своей Солмаз машину – пятидверный «пассат», чего там, семь тысяч долларов для любимой жены не жалко. Через два года «пассат» стал тарахтеть, как вертолет, и царапать брюхом асфальт – двигатель и ходовая полетели. Теперь Ахмету нужны деньги на новую машину, во как нужны, хоть в петлю лезь – потому что любимая жена и все такое. И вот сейчас Ахмет в тамбуре кровью и потом зарабатывает еще один «пассат», или «поло», или «акуру». Настоящий мужчина. Шумный немножко, но это…
Балчи вздрогнул.
Шум.
Опять шум.
Но он почему-то раздается со стороны рабочего тамбура, хотя Ахмет с этим засранцем находятся в противоположном конце вагона… и это не совсем тот шум, который Балчи ожидал услышать.
Там, кажется, кого-то зовут.
7.
– На какой еще станции? – оскалился Ахмет. – О чем ты говоришь, джигит? Порошок должен быть у меня через две минуты.
Проводник отошел на несколько шагов и что-то швырнул к Жориным ногам. В полумраке тихо звякнул металл.
– Подними. И открой наружную дверь, скоренько. На раз-два-три.
Вот этого Жора никак не ожидал. Он наклонился, пошарил руками. Ключ. Да, это ключ, длинный и допотопный, с толстой бородкой, такой же был когда-то у отца – он запирал им сарай, где хранилась моторная лодка.
