Андрей Воронин
Спецназовец. Точка дислокации
Сунув под мышку автомат, майор хмуро покосился на стоящий у крыльца штаба «уазик» – точно такой же, как у него, и даже с такой же эмблемой, разве что намного новее и чище. Привинченный к бамперу регистрационный номер был ему незнаком, за рулем скучал водитель – тоже незнакомый, нездешний. Быков подумал, не расспросить ли ему этого типа – кто приехал, зачем и по какому случаю, – но решил не тратить попусту время, тем более что все и так было ясно как белый день. Машина, судя по номеру, пришла из штаба дивизии, и, если сопоставить это событие с полученным им приказом, бросив все, незамедлительно прибыть к командиру части, картинка получается простая и безрадостная. Скорее всего, это явился военный прокурор – явился, несомненно, по душу майора Быкова, который наконец-то допрыгался к вящей радости некоторых сослуживцев. Что ж, сколь веревочке ни виться… Конечно, уходить из армии не по своей воле обидно, а садиться в тюрьму из-за какого-то слизняка в погонах обиднее вдвойне, но вряд ли сотрудник военной прокуратуры станет интересоваться мнением майора Быкова по данному вопросу. Ну и черт с ними со всеми! Все равно то, чем он сейчас занимается, – это не служба, а какое-то околачивание груш…
Он вошел в штаб. Притянутая сильной пружиной тяжелая дверь гулко, как старинная пушка, бахнула у него за спиной. «Прощальный салют», – подумал он и, поднявшись по скрипучим деревянным ступенькам коротенького лестничного марша, толкнул внутреннюю дверь, что вела в коридор.
Посыльный, скучавший около укрепленного на стене телефонного аппарата, отдал ему честь. Быков небрежно отсалютовал в ответ и сердито протопал мимо, оставляя на только что вымытом линолеуме рыжие ошметки глины. Автомат висел у него за плечом дулом вниз, как охотничья двустволка. От него ощутимо пахло пороховой гарью. «Только что с полигона», – сообразил посыльный, с неудовольствием глядя на принесенную майором грязь. Он подумал, что стоило бы сделать Ти-Рексу замечание по этому поводу, и тихонько хихикнул: мысль показалась ему забавной, как иногда, особенно в пьяном виде, кажется забавной идея сплясать гопака на перилах балкона или пободаться с груженым самосвалом.
В пустом коридоре громко стукнула закрывшаяся за майором дверь туалета, и почти сразу стало слышно, как в жестяное дно раковины ударила сильная струя воды. «Теперь еще и раковину загадит», – со вздохом подумал посыльный. Впрочем, по-настоящему он не имел ничего против того, чтобы прибрать за вернувшимся с дальнего полигона Ти-Рексом: у курсантов учебного центра майор Быков пользовался большим уважением, которым, к слову, никогда не злоупотреблял.
Услышав гулкий удар входной двери, генерал Логинов отвернулся от окна и заранее растянул губы в приветливой улыбке. В этой улыбке содержалась изрядная доля фальши: Быкова Андрей Никитич уважал и любил, но чувствовал себя перед ним виноватым, и это была та самая ложка дегтя, что способна испортить бочку отборного меда. Где-то в коридоре стукнула дверь; прошла минута, затем другая, третья, а Быков все не появлялся. Генерал погасил ненужную улыбку и вопросительно посмотрел на хозяина кабинета.
– Ти-Рекс, – повторил полковник таким тоном, словно это все объясняло.
По прошествии показавшихся генералу вечностью пяти минут в дверь резко, отчетливо постучали. Она распахнулась, и на пороге, заполнив весь дверной проем своей громоздкой фигурой, появился майор. Пригнув голову, чтобы не оцарапать макушку о притолоку, он шагнул в кабинет и остановился, глядя на генерала Логинова спокойно и равнодушно, словно его появление здесь было вещью вполне обыкновенной и уже успевшей слегка надоесть. Штанины майорских брюк были мокры выше колена, но чисты, а ботинки сверкали, как парочка антрацитовых зеркал, распространяя по кабинету тяжелый запах сапожного крема. К этому казарменному амбре примешивался резкий запах жженого пороха, исходивший, несомненно, от висевшего у Быкова за спиной автомата. Майора вызвали с дальнего полигона, где он дрессировал пополнение, пытаясь превратить вчерашних школьников в солдат, и скорость, с которой он оттуда добрался, полностью оправдывала пятиминутную задержку, понадобившуюся ему, чтобы привести себя в порядок. Полковник Миронов был прав: Ти-Рекс при любых обстоятельствах оставался Ти-Рексом – образцовым боевым офицером-десантником, место которому было где угодно, только не в этой захолустной учебке.
– Товарищ генерал-майор, – деревянным голосом заговорил Быков, отчетливо взяв под козырек, – разрешите обратиться к товарищу полковнику!
Генералу удалось сдержать болезненную гримасу.
– Обращайтесь, – разрешил он.
– Товарищ полковник, – повернувшись к Миронову, снова завел уставную волынку Ти-Рекс, – майор Быков по вашему приказанию прибыл!
Полковник зачем-то дослушал рапорт до конца, как будто рассчитывал, что Быков, как зеленый новобранец, вместо «прибыл» скажет «явился», и тогда его можно будет поправить: дескать, являются черти, да и то с большого перепоя. Лицо его при этом выражало странную смесь тоски и недоумения: такое поведение майора явно было ему в новинку, и он ожидал от своего подчиненного какой-нибудь выходки.
– Вольно, – сказал он, оставив свои вопросы и опасения при себе, а потом повернулся к генералу: – Так я вас оставлю, Андрей Никитич?
– Да, будь так добр. Извини, что я тебя, как лиса того зайчишку, из твоей избушки выживаю…
– Нет проблем, товарищ генерал. Так я готовлю приказ?..
Логинов почесал переносицу.
– Готовь, – кивнул он. – Только подписывать погоди. Послушаем сперва, что товарищ майор нам скажет.
Быков выслушал этот обмен репликами, не дрогнув ни единым мускулом лица. Он шевельнулся, только когда понадобилось освободить полковнику проход, после чего снова замер в полной неподвижности, напоминая выполненную в натуральную величину модель идеального солдата – правда, в мокрых штанах и с подмоченной репутацией, но первое было простительно и поправимо, а во втором не было его вины.
– Ну, здравствуй, Роман Данилович, – сказал Логинов, когда они остались одни.
– Здравия желаю, товарищ генерал-майор.
Генерал тяжело вздохнул.
– Будет тебе дуться, – сказал он. – Что ты, ей-богу, как ребенок?
– Никак нет, – отчеканил Быков. – Не как ребенок. Огреб-то я, как вам известно, не по-детски.
– Будет, будет, – повторил Логинов. – Ты знаешь, я сделал для вас все, что мог. Если бы…
– Да, – с едва уловимой горечью в голосе перебил майор, – если бы. Если бы каждый из нас в тот день находился на своем месте, ничего бы не случилось. Ребята не вляпались бы в эту тухлятину, а если бы и вляпались, ты бы им поверил и не дал в обиду. Но никаких «если» не было, а было то, что было.
– Было и быльем поросло, – сказал генерал.
– Не для меня. И тем более не для моих ребят.
– Ну, хватит, Роман! – раздраженный как правотой майора, так и собственным бессилием, резко произнес Логинов. – Кто старое помянет, тому глаз вон!
– Об этом я и говорю, товарищ генерал-майор, – все тем же деревянным голосом согласился Быков. – Что было, того больше нет. Какой я вам теперь Роман? Гвардии майор Быков… пока что. Полагаю, ненадолго. Прикажете сдать оружие?
Не ожидавший такого поворота беседы Логинов слегка опешил.
– Чего? Какое оружие? Зачем? Ты что, пьяный?
– Никак нет. Так я не арестован?
Логинов слегка опустил взгляд, сосредоточив свое внимание на руке майора, сжимавшей ремень автомата. На костяшках пальцев темнели едва начавшие подживать характерные ссадины.
– А что, – снова поднимая глаза, спросил он, – есть за что?
– Всегда найдется за что, – сказал Быков. – Даже когда не за что, все равно найдется.
Несмотря на этот дерзкий намек на дела давно минувших дней, майор неуловимо переменился. Он по-прежнему стоял навытяжку, глядя прямо перед собой, но Андрей Никитич знал его как облупленного и отлично видел, что у него отлегло от сердца. «Опять накуролесил», – подумал он, не испытав при этом никаких особенных эмоций: ТиРекс – он и есть Ти-Рекс.
– Не понимаю, о чем ты, – слегка покривив душой, сказал он. – У меня к тебе дело, и если тебя кто и собирается арестовать, то, уж поверь, не я.
– Ага, – слегка отмякнув, позволил себе еще одно неуставное высказывание Быков. – А я-то думал… Ну, ладно. Значит, со временем из сопляка может получиться толк.
Генерал снова покосился на его кулак, но руки Быкова уже были опущены по швам, и ссадины на костяшках пальцев скрылись из вида. Все было ясно. Педагогические методы майора всегда представлялись Андрею Никитичу сомнительными с общепринятой точки зрения, но зато действенными и эффективными. Понапрасну он рук не распускал и если давал кому-то отведать своего пудового кулака, то исключительно по необходимости, в тех редких случаях, когда был уверен, что иные меры воздействия бесполезны. Ход его мыслей был прост и неоспорим: на войне солдат должен быть солдатом, безо всяких «почти» и «более или менее», потому что в один прекрасный день от него, может статься, будет зависеть выполнение боевой задачи и жизни товарищей. И если есть в нем слабина, червоточинка, которую не удается удалить ни словами, ни нарядами вне очереди, приходится ее из него выбивать. Ведь плохой солдат – не бракованный шуруп, который можно в любое время заменить другим. Тем более что другой может оказаться таким же или еще хуже. И что тогда? Отправить сопляка, который боится впервые в жизни шагнуть в пустоту за порогом десантного люка, домой, к маме? О, это был бы прецедент, после которого Вооруженные силы прекратили бы свое существование, самое большее, через год…
– Ты поаккуратнее все-таки, – сказал он. – Не хватало тебе еще неприятностей с Комитетом солдатских матерей…
– А при чем тут солдаты? – пожал могучими плечами Быков. – Так, заступил один чудак дежурным по части. Проверял посылки, которые в роту пришли, ну и… Тут конфеткой угостится, там ему коробка зефира приглянется или пачка сигарет… Что ж мне, рапорт на него составлять, что ли? Он ведь не клептоман, а просто салага, да к тому же из детдома. Привык, что все общее, да и конфет этих отродясь досыта не ел, вот и повело кота за салом…
– А если б он на тебя рапорт настрочил? – спросил Логинов.
– Так ведь не настрочил же, как я понимаю. Я другого не пойму: зачем это я вам понадобился? Дело… Для дела я, согласно заключению дисциплинарной комиссии, теперь не гожусь: недостаточно выдержан и благонадежен, склонен к подрыву дисциплины, партизанщине и рукоприкладству в отношении старших по званию…
– Если бы дисциплинарная комиссия внесла в заключение последний из перечисленных тобой пунктов, ты бы сейчас не новобранцев муштровал, а вшей в камере давил, – напомнил генерал.
– И я даже знаю, кого должен за это благодарить, – подхватил Быков. – Спасибо, товарищ генерал-майор! Земной вам поклон – и от меня, и от ребят… И еще спасибо, что не пришили нам какой-нибудь там… этот… геноцид!
– Слушай, – потеряв терпение, сдержанно вспылил генерал, – ты чего ко мне привязался, а? Ко мне-то у тебя какие претензии? Если так обижен на армию, кто тебе мешает снять погоны? А если недоволен Россией, так в любой другой точке света твоим талантам найдется достойное применение. Чего ты от меня хочешь – чтобы я время вспять повернул? И сядь ты, наконец, шея болит на тебя смотреть!
Быков немного помолчал, потом фыркнул, хмыкнул и сел, поставив автомат между колен. Старый полумягкий стул придушенно скрипнул под его тяжестью. Генерал тоже уселся, заняв место хозяина кабинета, и придвинул к себе пепельницу. Движения у него были немного порывистые, и Быков, за прошедшие годы не утративший наблюдательности, это заметил.
– Ну, всё, всё, остынь, ваше превосходительство, – сказал он. – Гляди-ка, обиделся! Ничего, переживешь. Нам, поди, обидней было. Давай выкладывай, с чем пожаловал.
– Есть работа, – закуривая, сказал Андрей Никитич. – Причем как раз по твоей части. Вчера пропал один человек. Его надо найти.
– Ничего себе – по моей части! – насмешливо фыркнул майор. – Я тебе кто – милиция? ФСБ? Служебно-разыскная собака?
– Ты разведчик, – сказал генерал. – Причем хороший – как раз такой, какой нужен.
– Надо же, вспомнили! А ничего, что я два с половиной года не в разведку ходил, а учил новобранцев отличать правую ногу от левой?
– Думаю, ничего, – сказал Андрей Никитич. – Тем более что выбора у нас все равно нет.
– У кого это у вас?
Генерал вздохнул.
– Информация секретная, Роман Данилович, – сказал он. – Ее огласка, независимо от того, насколько широкой она будет, может привести к крайне нежелательным последствиям…
– Например?
– Например, третья чеченская.
– Хорошо, что не мировая. Что ж, боишься, что я пойду трепаться, – не говори. Поищи кого-то более надежного… Не понимаю, кстати, почему с таким серьезным делом ты явился ко мне. В России столько силовых структур…
– И любая из них может быть причастна к исчезновению нашего клиента. А у тебя, – генерал усмехнулся, – у тебя алиби. Ты во время похищения торчал на полигоне в тысяче километров от места происшествия. Кроме того, этот человек – бывший десантник и мой личный друг. Мы вместе прошли Афган, и…
– Вот с этого и надо было начинать, – перебил его Быков. – Валяй излагай.
– То есть ты согласен?
– А ты сам-то как думаешь? Что бы ты сам ответил на моем месте – что хочешь и дальше торчать тут, в учебке, и гадать, сколько твоих курсантов доживет до дембеля?
– Хорошо, – сказал Андрей Никитич, постаравшись произнести это как можно сдержаннее, чтобы по голосу не было понятно, насколько это в самом деле хорошо. – Тогда перейдем к делу.
Он расстегнул привезенный с собой портфель, вынул оттуда большой конверт из плотной бумаги, выудил оттуда и положил на стол фотографию Расула Магомедова.
– Вот человек, которого ты должен найти, – сказал он.
Глава 3
Тренировка подходила к концу. В небольшом, хорошо освещенном спортивном зале стоял привычный рабочий шум. Слышались азартные вскрики, шаркали и шлепали по матам босые ноги, то и дело кто-нибудь, описав в воздухе короткую стремительную дугу, с громким хлопком падал на пол. Миловидная блондинка в черном кимоно старательно и безуспешно пыталась опрокинуть своего рослого спарринг-партнера, который весил килограммов на тридцать больше и наблюдал за ее усилиями со снисходительной полуулыбкой. Девица была вполне ничего себе; звали ее Юлей, она посещала занятия вторую неделю и до сих пор отклоняла все предложения Якушева куда-нибудь сходить, что-нибудь выпить, чем-нибудь закусить и на что-нибудь посмотреть. Якушев не отчаивался, поскольку знал: неприступных крепостей не бывает. Случается, конечно, что победа не стоит затраченных на нее усилий, но не беда: в конце концов, когда станет ясно, что осада чрезмерно затянулась, можно будет отступить и пойти на штурм какой-нибудь другой, не столь упорно обороняемой твердыни.
Он подошел, деликатно отстранил раскрасневшуюся блондинку и показал, как надо, аккуратно уронив ее партнера спиной на маты. Затем помог ему подняться и показал еще раз – медленно, этап за этапом, движение за движением.
– Вот так, – сказал он, жестом предлагая девушке вернуться в пару. – Внимательнее, Юля. Это же всего-навсего подсечка. Сами видите, провести ее намного проще, чем пригласить вас в кафе.
Пропустив мимо ушей последнее замечание инструктора, девушка вцепилась обеими руками в кимоно партнера, поджав губы, примерилась и резко провела подсечку – не совсем чисто, но на этот раз результативно. Партнер шумно обрушился на мат; он даже не успел толком сгруппироваться, так как явно не ожидал, что прием окажется удачным.
Якушев посмотрел на электрические часы, что висели над входом. До конца тренировки оставалось три минуты.
– Хорошо, – похвалил он девушку. – Еще пару-тройку раз для закрепления, и на сегодня достаточно. В среду я займусь вами индивидуально. Надеюсь, это предложение вы не отклоните.
– Вы тренер, – улыбнулась польщенная похвалой блондинка. – Здесь, в зале, ваше слово – закон.
– Как же это я сразу не сообразил? – притворно огорчился Якушев. – В среду приду с цветами и шампанским… Шучу, шучу. Работайте, Юля, до конца тренировки еще три минуты.
Блондинка не заставила себя упрашивать и с энтузиазмом швырнула на маты утратившего бдительность спарринг-партнера, который с широкой понимающей улыбкой наблюдал за заигрываниями тренера. Улыбка пропала еще в воздухе, а когда лопатки здоровяка с громким шлепком соприкоснулись с кожаным матом, на смену ей пришла болезненная гримаса: прием был проведен неожиданно, и зазевавшийся мужчина опять не успел сгруппироваться.
– Внимательнее, – сказал ему Якушев. – На улице вас никто не станет заранее информировать о своих намерениях.
Он снова посмотрел на часы. Оставшиеся до конца занятия две минуты внезапно показались вечностью, и привычное желание плюнуть на маты и, даже не переодевшись, хлопнуть дверью и уйти куда глаза глядят, стало почти непреодолимым. «Тоска», – подумал Якушев, направляясь в тренерскую.
Здесь уже была Даша – тренер по аэробике, группа которой должна была занять зал после группы Якушева. Стоя перед открытым шкафчиком в одних микроскопических трусиках, Даша что-то искала внутри. Она не смутилась при виде Якушева, так же, впрочем, как и он при виде ее обнаженного тела не испытал никаких особенных эмоций. Глядя на нее, он получал чисто эстетическое удовольствие, как от созерцания породистой лошади, красивой картины или цветка – словом, любого проявления природной красоты. Когда-то Юрий смотрел на Дашу иначе; они переспали три или четыре раза, после чего спокойно разошлись, не имея друг к другу никаких претензий. В свое время Даша отдала дань увлечениям дзюдо и бодибилдингом; у нее был бойцовский характер, замашки лидера и стальная мускулатура, и секс с ней напоминал обоюдное изнасилование с элементами вольной борьбы и кикбоксинга. Неизвестно, какого мнения осталась Даша о мужских способностях Юрия, но сам Якушев, при всем к ней уважении, пришел к выводу, что ему нужна партнерша помягче.
– Привет, – не оборачиваясь, сказала Даша. – Уже закончил?
– Типа того. – Якушев повалился в кресло перед столом, выдвинул ящик, подержался за пачку сигарет, но, покосившись на Дашу, убрал руку. – Ты себе просто не представляешь, до чего мне все это надоело!
Даша, уже успевшая натянуть гимнастический купальник, высунулась из-за перегородки, отделявшей тренерскую раздевалку от офиса, и посмотрела в зал через стеклянную перегородку.
– Блондиночка? – тоном эксперта поинтересовалась она. – В черном кимоно, да? Не дает. Вот горе-то!
– Это не горе, – возразил Якушев. – Это – так, временные трудности. Просто кисло мне как-то в последнее время. Погода, что ли, на мозги давит?
В полупустом ящике стола, где, помимо пачки сигарет и зажигалки, обретались несколько скрепок, пепельница, пачка бумаги для заметок, шариковая ручка и два засохших стержня, лежала старая черно-белая фотография. Якушев давно собирался вставить ее в рамку и поставить на стол или, скажем, повесить на стену, но ему все время что-нибудь мешало – то какие-то срочные дела, то собственная забывчивость, а в первую очередь четкое осознание того, что, постоянно находясь на виду, этот снимок окончательно отравит ему и без того не слишком веселое существование. Перед выходными он принес его сюда, рассчитывая зайти в магазин и подобрать рамку по пути с работы, но с работы почему-то отправился не домой, а в бар, где этой фотографии было решительно нечего делать. Так что все выходные она пролежала тут, в ящике стола, и попалась Якушеву на глаза как раз в тот момент, когда и без нее было тошно.
С фотографии на него смотрела группа вооруженных людей в маскировочных комбинезонах, снятая на фоне дымящегося остова сгоревшего дотла грузовика. Якушев стоял вторым справа. В центре группы башней возвышался Ти-Рекс; Жук стоял так, чтобы намокший от крови бок командира не попадал в кадр, а Баклан, сидя на корточках и держа на коленях автомат, скалил в улыбке крупные белые зубы. Макар стоял немного на отшибе, держа на плече трубу гранатомета, и не улыбался, как будто уже тогда знал, что его ожидает.
Помимо всего прочего, этот снимок служил неопровержимым доказательством того, что Юрий Якушев, с некоторых пор известный в узком кругу проверенных людей под кличкой Спец, неизлечимо болен типично русской болезнью, проявляющейся через склонность регулярно, раз за разом наступать на одни и те же грабли. Ему очень хорошо помнилось, как, увольняясь по собственному желанию из спецназа, он обещал себе, что больше никогда не наденет военную форму. Позже, уже на гражданке, ему неоднократно доводилось клясться себе, что вот этот раз – самый последний и следующего уже никогда не будет. Он больше никогда не возьмет в руки оружие, никогда не выстрелит в человека, никогда никого не убьет.
«Никогда не говори „никогда“», – помнится, любил повторять Джеймс Бонд, и судьба Юрия Якушева служила подтверждением правоты агента 007. На гражданке ему пришлось-таки повоевать, и, когда стало ясно, что его художества вот-вот получат соответствующую оценку в рамках Уголовно-процессуального кодекса, он обратился к знакомому военкому. С учетом возраста и некоторых подробностей биографии говорить о возвращении в спецназ ГРУ уже не приходилось, но Юрию было все равно. Так он неожиданно для себя стал десантником и попал под начало подполковника Быкова, о чем не пожалел ни разу до тех пор, пока с ними не приключилась та история. Неизвестно, как восприняли ее остальные и что каждый из них думал по этому поводу; что до Юрия, то он сразу понял: это – наказание ему за то, что снова надел форму и взял в руки оружие.
…Тот рейд Быков, кажется, затеял на свой страх и риск, никому не доложившись и никого не спросясь. Такое, по крайней мере, у Якушева тогда сложилось впечатление, и теперь, спустя годы, оно превратилось в уверенность. Речь шла о довольно крупной партии стрелкового оружия и боеприпасов, которую везли в горы под видом гуманитарной помощи. Скрытность командира объяснялась просто: похоже, он подозревал, что к организации данной конкретной поставки причастен кто-то из штаба, и не хотел, чтобы предупрежденные заранее «чехи» изменили маршрут каравана. Неизвестно, подтвердились ли в дальнейшем его подозрения, но колонну группа накрыла в лучшем виде, и после непродолжительного боя от четырех грузовиков с оружием, патронами и взрывчаткой остались рожки да ножки. В перестрелке Быков ухитрился поймать шальную пулю и на целых две недели обосновался на койке полевого госпиталя.
Вот тогда-то все и произошло. В штаб поступила информация о схроне с оружием, оборудованном в подвале одного из домов в высокогорном селении, название которого все они запомнили до конца своих дней. Проверить эту информацию поручили группе Быкова. Поскольку сам Ти-Рекс находился в госпитале, командование принял Макар. Они вошли в селение на рассвете, без единого выстрела скрытно проникли во двор и, никого не потревожив, заняли позиции у окон и дверей. Макар подал сигнал и взялся за облезлую дверную ручку. Якушев часто видел эту сцену во сне, просыпаясь после этого в холодном поту и с отголосками собственного крика в ушах: Макар кладет руку в беспалой перчатке на железную ручку, осторожно тянет дверь на себя и исчезает в дымном кусте взрыва…
Решив, что попали в засаду, они открыли огонь. Во все стороны полетели щепки, осколки стекла, известковая пыль и куски штукатурки. В ответ не прозвучало ни единого выстрела. Тогда они вошли в дом и обнаружили там, внутри, тела пяти человек – женщины, старика и троих детей, самому старшему из которых на вид было не больше десяти лет. Оружие в подвале они тоже нашли – два автомата, несколько сот патронов и пять гранат.
Это действительно напоминало сон – страшный повторяющийся кошмар, преследующий человека до тех пор, пока тот не приземлится на койке психиатрической больницы или не наложит на себя руки. Сквозняк из разбитого окна, мертвые дети и автомат в неожиданно ставших непослушными, будто тоже мертвыми, руках…
Обнаруженные в доме тела были уже холодными и твердыми, как поленья, но человек с колючими глазами, который допрашивал их по одному, старательно пропускал эту информацию мимо ушей. Якушев загрустил: картинка вырисовывалась ясная и абсолютно безрадостная, в перспективе маячило уголовное дело с передачей подозреваемых местным властям, после чего жить им оставалось максимум до наступления темноты.
Потом следователь сменился, и один из караульных по секрету поведал Якушеву, что прежний дознаватель лежит в госпитале. Попал он туда после непродолжительного разговора с Быковым, который, узнав о происходящем, сбежал из палаты и попытался вступиться за своих подчиненных. Дальнейшее было очень легко представить. Характер у Ти-Рекса всегда был тяжелый, а рука и того тяжелее. Слушать его следователь, естественно, не захотел, и Роман Данилович, потеряв терпение, перешел от слов к делу, в два счета отправив собеседника на свое место на госпитальной койке.
Потом вернулся из отпуска командир части полковник Миронов, вник в суть ситуации и принял меры к тому, чтобы дело спустили на тормозах. Совсем замять его, однако, не удалось. Оставшиеся в живых участники той неудачной вылазки – Жук, Баклан и Якушев – были уволены из армии, а Ти-Рекса, который в вылазке не участвовал, но зато нанес тяжкие телесные повреждения сотруднику военной прокуратуры при исполнении тем служебных обязанностей, понизили в звании и отправили командовать ротой в учебном центре расквартированной где-то у черта на рогах дивизии…
– Кисло, говоришь? – переспросила Даша. Она подошла и присела перед Якушевым на краешек стола, поправляя гетры, так что ее гладкое загорелое колено оказалось на уровне его груди. – Да, выглядишь ты неважно. Оттого-то бабы на тебя и не клюют. Может, запремся и проведем сеанс горизонтальной психотерапии для повышения самооценки?
Это было предложено просто как аспирин. Даша вообще смотрела на вещи просто – не в силу приписываемой спортсменам молвой ограниченности, а из сугубо принципиальных соображений: жизнь сама по себе очень запутанная штука, так на кой ляд ее искусственно усложнять?
– Ну да, – хмыкнул Якушев, – с тобой повысишь самооценку. Какая самооценка может быть у выжатого лимона? Причем выжатого не вручную, а в соковыжималке.
– Слабак, – пренебрежительно объявила Даша. – Хотя есть мнение, что ты просто косишь под пингвина. Видали мы такие выжатые лимоны. На тебе же пахать можно!
– Мерси за комплимент, – сказал Якушев и все-таки вынул из ящика сигареты и пепельницу.
– Обалдел? – изумилась Даша. – Коляныч застукает – пробкой с работы вылетишь!
– Подумаешь, трагедия, – фыркнул Якушев, чиркая колесиком зажигалки. – Разве это работа?
– А по-твоему, нет? – Даша смотрела на него, смешно нахмурив тонко выщипанные брови. – Слушай, а кем ты был раньше?
– Неважно, – помрачнев, сказал Якушев. – Оттуда я вылетел вот именно пробкой. Это у меня хобби такое, а может, призвание – вылетать пробкой. Хлоп!
Засунув палец за щеку, он очень похоже изобразил звук извлеченной из бутылочного горлышка пробки, а потом закурил сигарету и демонстративно выпустил в потолок длинную струю дыма.
Даша отняла у него сигарету, затушила в пепельнице и бросила в мусорную корзину под столом.
– Глупости, – сказала она. – Что ты выдумываешь? Нельзя программировать себя на неудачу, потому что…
– Опять свои психованные брошюры читала? – с улыбкой перебил Якушев. – То-то я гляжу, что из тебя нынче специальная терминология так и прет: психотерапия, самооценка, программирование… Кругозор расширяешь, растешь над собой? Нет, Дарья, твои брошюрки мне не помогут. Сколько ни тверди – жизнь, мол, прекрасна и удивительна, – лучше она от этого не станет. Как ни уговаривай себя, что дерьмо вкусней конфеты, слаще оно от этого не сделается.
– Ну, ты чего, Юрка? – Протянув руку, Даша пятерней взлохматила ему волосы. – И правда, совсем скис… Ну, хочешь, выпьем? Часок посиди, я со своими коровами позанимаюсь, и пойдем. Тут за углом новый бар открылся, говорят, чумовой…
– Спасибо, Дашка, ты настоящий друг, – сказал Якушев и, поскольку не привык жать девушкам руки, пожал ей колено.
– Губа не дура, – произнес со стороны дверей смутно знакомый сочный мужской баритон. – Гляди, как устроился! Ты чем, щучий глаз, на рабочем месте занимаешься?
Даша и Якушев одновременно повернулись на голос, причем оба забыли о лежащей на Дашином колене руке, вызвавшей столь бурную реакцию посетителя. Их взорам предстал гренадерского роста и богатырского телосложения мужчина во влажной от моросящего снаружи дождя короткой кожаной куртке, линялых джинсах и прочных ботинках на толстой рубчатой подошве. В коротких темных волосах блестели капельки воды, твердое загорелое лицо расплылось в неумелой улыбке.
– Ого! – рефлекторно отреагировала на появление этой колоритной фигуры Даша, а потом, спохватившись, строго сказала: – Мужчина, вы куда? На дверях написано: «Посторонним вход воспрещен». Вы что, читать не умеете?
– Мать моя женщина! – тихо ахнул Юрий. – Легок на помине. Знакомьтесь. Это Дарья, а это вот – Ти-Рекс.
– Похож, – сказала Даша.
– Иди сюда, трепло столичное, – сказал Якушеву майор Быков. – Я тебя научу Родину любить и старших уважать!
Якушев встал и очутился в медвежьих объятиях командира.
– Прощай, Дашка! – придушенно просипел он. – Завещаю тебе свой мотоцикл…
Быков выпустил его, и он принялся озабоченно ощупывать себя со всех сторон, проверяя, целы ли кости.
– Ну, ты здоров, Данилыч, – бормотал он. – Я и забыл, грешным делом, какой ты медведь…
– Неужто память такая короткая? – усмехнулся майор.
– Да вроде не жалуюсь… – начал Якушев и осекся, бросив случайный взгляд на Дашу.
Даша смотрела на Быкова приоткрыв рот, как ребенок на Деда Мороза, и пребывала в явном, хотя и немом восхищении. Юрий, удивляясь себе, почувствовал легкий укол ревности: на него Даша так не смотрела никогда, и он даже не подозревал, что кто-то может произвести на нее такое глубокое впечатление.
– Остынь, Дашка, – сказал он. – Данилыч у нас убежденный холостяк. В любом случае я тебе не позволю калечить моего командира.
– Дурак, – сказала Даша и поспешно вышла из тренерской.
Перед тем как за ней закрылась дверь, Якушев успел сделать еще одно открытие: он и не знал, что Даша, оказывается, умеет краснеть.
– Золотые слова, – с явным удовольствием глядя ей вслед, сказал Быков. – Дурак и есть. Зачем девушку обидел?
– Во-первых, обижать ее у меня и в мыслях не было, – заявил Якушев. – А во-вторых, это не девушка, а черт в юбке. А что, понравилась? Дерзай, Данилыч, путь свободен!
