А. Калина
Ефросинья
От усталости и отчаяния Степанида села на табурет и подперев рукой лоб, качала головой. Фрося не могла и слово вымолвить. Ей было и дурно и стыдно одновременно. На неё смотрели осуждающе брат с сестрой, а мать, подняв на неё голову, произнесла:
– Ну чего стоишь? Есть будем. Садись!
Еда конечно Фросе не лезла, она смотрела в никуда, вздыхала, и наконец-то, положила обратно картошку в чугунок. Мать смотрела на неё исподлобья, но ничего не сказала, а закончив с обедом, молча, встала из-за стола.
Лечь обратно на кровать Фрося не могла, вся постель была мокрой. Она вынесла с помощью брата перину и подушку во двор, развесив их балке для просушки. Спать сегодня ей пришлось на печи, постоянно ворочаясь и вздыхая от боли.
Утром как обычно она собралась на работу, а отработав всю смену, стала ждать у входа Алексея. Прождав его час, Фрося поняла, что он не придет. Так повторилось и завтра и послезавтра и, не выдержав, Ефросинья после работы пошла к тому бараку, где он жил. Одноэтажное деревянное здание в форме буквы "Г" стояло не далеко от завода. Возле его была грязь, какой-то хлам, зловоние и странные люди, в основном мужчины, курящие и громко обсуждающие какие-то новости. Заметив девушку, многие стали оборачиваться, улюлюкать ей в след, вгоняю её в краску. Фрося почувствовала себя униженной и слабой в окружении незнакомых мужчин. Ей хотелось развернуться и бежать от этого мерзкого места куда подальше, но, вдруг, чей-то голос её остановил:
– Сударыня, вы кого-то потеряли?
Фрося обернулась на голос и увидела мужчину в летах с лысой головой в широких брюках и, заправленной в них, майке. Он стоял в толпе, держа в руках газету.
– Да, ищу. Мне надо Алексея,– неуверенно ответила она и услышала резких хохот в толпе мужчин, и каждый на это стал выкрикивать.
– Ну, я Алексей.
– Я тоже Лёха.
– Ты ко мне, наверное?
– Ко мне пришла наверняка.
– Не цыгана ищешь?– вдруг раздался вопрос.
Фрося нервно сглотнула:
– Его…
– Ты обожди тут, позову,– это говорил все тот же мужчина с газетой в руках.
Фрося послушно встала на месте, стараясь не слушать пошлые шутки в свой адрес. Она стояла с опушенными глазами, теребя в руках платок, который так и не одела, когда выходила из столовой, пока рядом не услышала знакомый голос.
– Здравствуй, Фрося,– поприветствовал Алексей, смущенно оглядываясь на товарищей по бараку.
– Здравствуй, Леша,– не уверенно начала Ефросинья,– какой день не приходишь, не заболел ли?
– Нет, не заболел.
– Так почему не приходишь?– она смотрела ему прямо в глаза, ожидая ответа.
– Не смог. Стыдно.
– Меня стыдишься?
– Себя, – он вздохнул, – Разные мы с тобой. Тебе веселого найти надо, человека с перцем, а я скучный.
– Да что ты говоришь, Леша? Да почему же ты скучный? Что ты придумал?
– Время ты со мной теряешь. Я и жениться не могу на тебе, нам жить будет негде.
– Да что ты говоришь, Леша? Ты другую нашел? – она немного отстранилась от него.
– Не нашел.
– Так объясни мне, что со мной не так?– в глазах Фроси появились слезы, скатываясь по её щекам, создавали влажные дорожки до самого подбородка.
– Фрося…– Алексей смотрел себе под ноги, боясь поднять глаза на девушку,– Я понял, что так больше не может продолжаться. Это будет несправедливо по отношению к тебе. Я ничего не могу дать тебе. У меня ничего нет, кроме того, что на мне сейчас. Тебе нужен другой человек, с имуществом и чувством юмора. У меня ничего нет.
– Вот дурак! Да что ты себе придумал? Ничего мне от тебя не нужно! Да ты из-за свадьбы так расстроился? Ведь так? Вот дурак!
– Фрося…
– Трус! Завтра за мной не придешь, забуду тебя навсегда!– с этими словами Фрося развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь.
На следующий день Фрося как обычно стояла у входа, нервно постукивая пошарканным каблуком старых туфель. Алексей пришел к ней, но опоздал на полчаса. Весь вспотевший и запыхавшийся, он стоял перед ней, пытаясь отдышаться:
– На смене задержали…
Фрося улыбнулась и, молча, подставила свою руку, чтобы он её взял. В этот день они как обычно прошлись по знакомым улочкам, вдоль знакомых домов, а дойдя до её дома, стояли у забора, не говоря ни слова.
Неожиданно, Алексей, смутившись, поцеловал Фросю в щечку и, как будто, испугавшись своего поступка, отпрянул. Сама Ефросинья глупо улыбнулась, а потом в ответ так же поцеловала его. Оба чувствовали себя неловко в этот момент и даже не заметили, что всю эту картину наблюдала из окна Степанида, держа в руках блюдо, которое она чуть не уронила.
Домой Фрося вошла довольная, раскрасневшаяся с чувством восторга и возбуждения. Сразу подошла мыть руки в рукомойнике, забыв даже поприветствовать мать. Она думала о первом их поцелуе с Алексеем, а в её голове уже красочно рисовалось счастливое семейное счастье. Заметив, наконец-то, мать позади себя, она повернулась и смущенно поприветствовала её.
– Доброго вечера, матушка.
– Фроська, чего же ты делаешь на людях? Совсем стыд потеряла? Да как теперь на улицу выйти? Ведь засмеют!
– Пускай лучше они своей жизнью займутся. Нечего на них внимание обращать, матушка.
– И как мне с тобой бороться? Дома тебя, что ли, запереть?
– Я, может, скоро замуж выйду! Ты же об этом мечтала?
Степанида заохала, поставила блюдо на печную полку, а сама села рядом на скамейку:
– Ты чего это наделала, доченька? Не уж то нагрешила?
– Ох, матушка, не начинайте. Повсюду вы грех видите. Ничего я не делала. Просто, как и все, если предложит, то я соглашусь.
– Без моего благословения не смей! Не смей! Я не позволю! И к своей Маринке чтобы больше не шлялась! – уже кричала на неё мать.
– Чем же моя подружка перед вами провинилась? Ведь она теперь замужняя.
– Что ты говоришь? Ты себя слышишь, доченька? Ведь они не венчанные! Живут как грешники! А Маринка твоя как блудница, тьфу! Грязь сплошная!
– Зря вы так, матушка. Если бы не она, не взяли бы меня никогда на эту работу, померли бы с голоду давно.
– Уж не померли бы! Не надо! Жили до этого как то и дальше бы прожили!
– Не хочу я с вами спорить. Я устала. Сегодня каша только досталась,– она поставила на стол бидончик и ушла в другую комнату.
Степанида, какое-то время, молча, сидела, уставившись на этот бидончик. В голову ей приходили разные вещи, думала она, как отвадить от Фроси того цыгана и за кого её сосватать пока не стало поздно. Не нравился ей Алексей. Не было у него ничего и внешностью пугал. Степанида стала перебирать в голове имена, фамилии и решила пару вариантов проверить на днях на надежность. Один из вариантов был: Ларион Прохорович Сладков. Парень был старше Фроси на пять лет, успел повоевать и вернулся недавно с ранением с фронта. Работать уже устроился в мастерскую плотником, плохих слухов о нем не водилось, и семья его была приличной и простой, как и Масловы. Знала она от соседей, что у них была и корова, и поросята имелись с десяток, птицы разной с три десятка. Про себя Степанида все решила и, стукнув ладонью себя по колену, решила с завтрашнего дня сходить к Сладковым.
Утром, когда все разошлись по своим делам, Степанида нарядно оделась, достала свой любимый платок и пошла к Сладковым. Жили они через две улицы на Набережной, огород их как раз заканчивался у самого обрыва, а из окон дома был прекрасный вид на реку и противоположный берег, где за песчаным пляжем расстилался густой лиственный лес. Необычайно красиво смотрелось это осенью, когда все деревья как будто горели огнем. Подойдя к новым деревянным воротам с вырезными конями и птицами, Степанида услышала за ними предупреждающий злой лай собаки и от испуга отошла поближе к забору палисадника, за которым росли два куста ароматной сирени.
– Марфа Варфоломеевна, – прокричала в окна Степанида, сложив ладошки у рта,– Марфа Варфоломеевна!
Простояв, так с пять минут, наконец-то, за воротами послышалась возня и женский голос:
– Уйди, окаянный, – это Марфа убирала собаку, которая так напугала Степаниду.
Калитка в воротах отворилась и оттуда вышла сама хозяйка дома в коричневом платке, заплатанной кофте и в грязной юбке. Марфа внимательно оглядела гостью, отворив шире калитку, сказала:
– Здравствуй, Степанида Афанасьевна. Давно не виделись.
– Здравствуй, Марфа. Да, со свадьбы Глаши и Ефима больше не виделись.
– Помню, помню. Зинаиду Малову тогда домой все вместе провожали, на ногах бабенка не стояла.
– Было дело, ну за такое дело, не грех было напиться.
– Не грех, но все-таки баба, а не мужик. Да бог с ней. Чего пришла то? Случилось чего?
– Случилось…– Степанида засмущалась говорить на улице и Марфа это заметила.
– Ну, коли пришла, то заходи, чего тут стоять,– и рукой указав на калитку, первая вошла в неё.
Дом у Сладковых был чистый, просторный с большими окнами, а на подоконниках стояла в горшках герань. На стенах висели кое-где старые календари, а в углу располагался большой иконостас, где таинственно горела лампадка. Марфа указала рукой на большой стол у окна, а сама села, напротив, на лавку у большой беленой печи.
Степанида послушно села, но все никак не могла начать разговор. Марфа начала первая:
– Уж не пришла ли ты сватать мне свою дочь Ефросинью?
– Её, родимую, – со вздохом ответила Степанида,– Её, Марфа. Она дочь у меня примерная. И работает и дома по хозяйству. Только вот возраст подошел у неё, а женихов порядочных рядом нет. Про твоего Лариона только хорошее слышу, всем он мне нравиться. Вот такой бы жених нам бы подошел. Что скажешь, Марфа?
– Ишь, подошел бы, – усмехнулась Марфа,– Да мой Ларион и получше невесту найдет. У меня выбор большой. Да и неволить сына не буду. Захочет – жениться, а нет, то уж нет. Да и Ефросинья твоя не совсем порядочная, ходит за ручку с цыганом, работает с мужиками, так и, прости господи, и брюки мужские оденет. И в избу эту бегает, читальню, где грех один. А уж про её подружку и говорить нечего, только язык паскудить. Да и чего говорить, хозяйство у вас бедное, приданного нет. Не будет мой Ларион жениться на такой. Он тоже не дурак.
– Ну, зачем же ты так, Марфа? – ласково отвечала Степанида,– Приданное у нас есть, работает она с женщинами, в зал, к работникам не выходит, а цыгана этого уже забыла. А от подружки я её отважу, Марфа. Я поэтому и пришла, что время её подошло. Нагулялась, девонька. Хозяйкой будет хорошей, она и хлеб умеет печь и за скотиной смотрит. А норов у всех невест имеется, на то муж и дается, чтобы приструнить и к дому прибить. Сами мы замуж выходили так, да только забыли.
Марфа задумалась. Она почесала кончик носа и произнесла:
– Скверная жена, хуже потопа. Мне вот Меланья Крошина больше по душе. И кроткая и приданное имеется, из дому без матери дальше ворот не выходит. А уж какие пироги печет, куда там твоей Ефросинье. Да и младше Меланюшка на два года, из неё лепи что хочешь, всё, по-твоему, будет. Да даже взять Настю Казакову. Такая набожная, всегда в церковь ходит, нищим подаст, с мужчинами и словом ни разу не перемолвилась. Вот как воспитана!
– Так ежели Лариону не по душе она будет? Не выберет если?
– Кого? – испуганно спросила Марфа, поддавшись телом вперед.
– Да хоть их всех! Ничего и не теряем, его только спросить об этом надо. Вот дождаться бы Лариона и спросить.
– Ишь, чего. Он теперь раньше шести и не придет. Да и не только Меланюшка с Настей у меня на примете. Вот взять ту же Нину Игнатьеву. Девка – сок! А уж как поет, как рукодельничает. Отец её в мясном ряду грузчиком работает. Уж с таким родственником не пропадешь! А у вас чего есть предложить?
– Так Нинке двадцатый год пошел, не стара ли?
– Для кого стара, а для кого самый раз. Отец её за абы кого замуж не отдаст, а вот со мной он дружбу то имеет.
– Ты, Марфа, заранее крест на моей дочке не ставь. Пускай Ларион к нам на днях заглянет за гостинчиком, заодно посмотрит на Фросю, поговорят, быть может, чем черт не шутит, полюбятся друг другу.
– А гостинчик то Ефросинья готовить будет?– ехидно спросила Марфа.
– А пускай завтра к нам зайдет, уж она и приготовит гостинчик,– с улыбкой ответила Степанида.
– Ой, Степанида, уж незнаю я. Не былые времена. Поймет все Ларион, запротивиться. У них мода нынче другая. Они теперь родителей то не слушают.
Марфа задумалась, снова зачесала нос и отчаянно вздохнув, ответила:
– Ну, коль сама Ефросинья готовить будет, то, что ж ему не придти. Может, и я приду, раз дело такое. Уж там сам решит, я теперь на него мало влияю. Ну, а не по нраву дочь твоя ему будет, то не обессудь, я упреждала.
Обратно Степанида шла вся в волнениях. Столько надо было сделать, столько приготовить. Первым делом она заставила Тамару прибраться и отмыть избу, сама же села на колени, помолилась и только после этого стала перебирать сундук, где хранила приданное Фроси. Перебрав его, кинулась просеивать муку на пироги и хлеб. С мукой дома была проблема, её почти не было, но ради своей цели Степанида готова была на жертвы.
Ефросинья пришла с работы как обычно не одна. Стояла у ворот с Лёшей, шептались, а на прощанье поцеловались в щечку. Войдя в дом, она очень удивилась переполоху. Степанида же, увидев дочь, сразу на неё набросилась с полотенцем в руках и стала со всей силы хлестать ту по лицу, по спине.
– А ну, шалава, получи на орехи! Вот тебе! Будешь еще с ним гулять? Будешь? – раскрасневшая, от злости Степанида, схватила дочь за косу, чтобы та не сбежала и еще больнее стала хлестать её,– Будешь, я спрашиваю? Будешь?
– Не заставите, не отступлюсь!– в слезах кричала Фрося, пытаясь увернуться от ударов,– Не отступлюсь!
– Я тебя заставлю! Не будешь больше семью срамить! Не дам! Чтоб больше духу его тут не было! Я тебя предупреждала! Получай теперь! Вот тебе!
Устав, Степанида, отпустила косу дочери и та, вырвавшись, кинулась к двери, но не тут-то было. Мать со скоростью молодой лани кинулась за ней, перегородив руками выход:
– Не пущу! Не пущу! Тамарка, веревку дай! Свяжу, паскудницу! Не пущу! Хватит с меня позора! Весь город уже знает о твоих амурах с цыганом! Срам, какой! Опаскудила на весь город!
Тамара стояла растерянная, не понимая, о какой веревке идет речь и зачем мать устроила это представление. Фрося же, поняв, что все пути отрезаны, бросилась в другую комнату, где открывалось окно. За ней кинулась мать, поймав её снова за косу, упала вместе с дочерью на пол, где всеми силами не давала той встать. Фрося, вытянув руки вперед, как будто пытаясь дотянуться до окна, завыла.
– Срамница! Грешница! Сколько можно издеваться над матерью!?– кричала Степанида, устав сдерживать дочь.
Наконец обессилив обе: дочь и мать, ослабили хватку и распластались на полу, воя и скуля от обиды.
– Хватит, Фроська,– вытерев слезы и поднимаясь с пола, начала Степанида,– Хватит. Иди тесто ставь на пироги. Завтра гости. И на работу не ходи завтра. Ничего, за один день не уволят. Нагулялась, доченька, все, пора и честь знать. Пора в другую семью уходить. Дальше так нельзя. Дальше только грех.
Вытирая слезы, Фрося послушно пошла в переднюю и, всхлипывая, месила тесто, готовила начинку.
После прихода домой Ильи, Степанида закрыла ворота и двери, а сама внимательно следила за дочерью.
– Грешить меня заставляешь, доченька – как бы оправдываясь, говорила она,– Я ведь для тебя стараюсь. Заблудилась ты, а на путь правильный не кому наставить. К Маринке больше запрещаю ходить, и цыгана позабудь. Нет с ним будущего, а подружка твоя и вовсе паскудница, с ней и здороваться запрещаю. Люди все видят, краснела я сегодня из-за тебя. Ох, без отца совсем плохо, некому вас уму разуму учить.
Фрося молчала. Она, сжав губы, со слезами на глазах возилась у печки. Утром на работу она не пошла, а вместе с матерью пекла пироги и хлеб. В доме вкусно пахло сдобным тестом и стало по-особому уютно и тепло. Степанида очень волновалась, заставила Фросю сходить в теплую баню, под присмотром, проконтролировала, как она помылась и дала ей чистую и, ни разу не надеванную, кофту.
Гости не заставили себя долго ждать. Когда в дом вошла Марфа в ярком платочке за ручку с Ларионом, Степанида схватила больно Фросю и поставила её рядом с собой, боясь, что та сбежит. Фрося же опустила глаза и громко дышала, на что мать больно дернула её руку.
– Здравствуйте, гости дорогие, – с притворной улыбкой произнесла Степанида,– Давно вас ждали, не виделись со свадьбы еще.
Марфа лукаво улыбнулась:
– Здравствуй, Степанида. Здравствуй, Ефросинья. Да вот мимо шли, решили заглянуть. Уж больно вкусно пахнет у вашего дома.
Ларион снял фуражку, тоже поздоровался, внимательно посмотрел на грустную Фросю. Та же, не сумев побороть любопытство, подняла на него глаза и увидела перед собой мужчину с длинными руками, длинным лицом, как у лошади и редкими жидкими волосами. Он смотрел на неё голубыми глазами, хлопал белесыми ресницами и как то глупо улыбнулся. Фросе стало, почему то, противно от этого.
– Самовар как раз вскипел,– закудахтала Степанида,– Фрося, не стой столбом, угощай гостей пирогами!
Фрося, нехотя прошла к буфету, где стояли блюда с нарезанными пирогами с капустой и щавелем. Она, молча, переносила их на стол, разливала в стаканы чай из самовара и стояла так у стола, не поднимая глаз.
Ларион же не сводил с неё глаз, даже когда начал жевать пирог, запивая чаем. Марфа косилась на него, но ничего поделать не могла.
– И зачем же ты, Ефросинья, на такую поганую работу ходишь?– с лукавой улыбкой спросила Марфа Фросю.
– Чем же она поганна? – тихо уточнила та, не поднимая глаз.
– Как чем, чужую посуду руками трогаешь, да и мужчины разные у вас обедают. Не бабье это место.
– Ничего, переживу. За то с голоду не помрешь с такой работой.
Марфа погрустнела и продолжила:
– Не подобает девушке ходить в такие места, место её дома или возле мужа.
– Я свободна и никому ничего не должна,– все продолжала дерзить Фрося, теперь даже с ехидной улыбочкой.
– Все молодые бунтуют,– с улыбкой спохватилась Степанида,– жизни то еще не знают, вот и глупости говорят. А в жизни то все давно по полочкам раскидано и у каждого роль своя на небесах прописана. Верно же, Марфа?
– Верно,– недовольно ответила та, постукивая указательным пальцем по столу – Пироги у тебя вкусные получились, Ефросинья. Сама пекла? Без помощи?
– Сама,– тихо ответила та.
– Это хорошо. И хлеб хороший. Тоже хорошо. А вязать, прясть умеешь?
– Умею, – отвечала Фрося все тише.
– И это тоже хорошо. Брюк мужских не носишь?
– Нет, не ношу.
Ларион, как будто, очнувшись, решил, наконец-то, заговорить:
– Я, Фрося, если можно, вас завтра с работы до дома провожу, если конечно Степанида Афанасьевна будет не против.
Степанида встрепенулась, посмотрела на молчавшую дочь и ответила:
– Конечно, разрешаю. Уж с Ларионом мне и за дочь не страшно. Развелось сейчас всякого люда, готовы и последнее на улице содрать.
– Тогда я зайду за вами,– обратился он снова к Фросе,– где эта столовая, я знаю.
Ефросинья ничего не ответила. Она дождалась пока гости уйдут, села на скамейку и горько заплакала. Увидев это мать, обратилась к ней:
– Нечего реветь, все через это проходили и ничего – живы. И законом своим мне больше не тычь. Узнавала я, по закону с шестнадцати можно. А уж что ты сама себе напридумывала, уж не знаю и откуда взяла.
На следующий день Фрося как обычно вышла из столовой в конце рабочего дня, чтобы застать там Алексея, но вместо этого, застала драку между ним и Ларионом. Они катались по земли, попутно нанося кулаками друг другу удары. Внутри Фроси поднялся страх, она заметалась возле них, попыталась разнять, но получила, чьим-то, локтем в правую скулу и повалилась на землю. От неожиданности она заохала, голова её закружилась и в глазах точно карусель завертелось.
– Фрося!– это был крик Лёши.
Он, было, бросился к ней, но на него снова набросился Ларион, который не хотел так просто уступать в бою. Они снова продолжили драться, периодические харкая кровью из разбитых губ. Фрося самостоятельно поднялась с земли, посмотрела на них и молча пошла прочь. Она уже дошла до переулка, когда её догнал Ларион и, пыхтя, с довольной улыбкой произнес:
– Все, Фрося, больше этот цыган тебя не побеспокоит!
Фрося встала, осуждающе на него посмотрела, а тот продолжил:
– Вот в следующий раз в мужскую драку не лезь. Вон как тебя здорово приложили. Сама виновата. Ты давай руку то, до дома провожу. Небось, голова то кругом?
– Что с Лёшей?– выдавила она из себя.
– Домой ушел на своих двоих.
Фрося, молча пошла дальше, а Ларион, догнав, взял её под локоть и так они шли до самого дома. Дойдя до ворот Масловых, Фрося освободила свой локоть от цепких рук Лариона, и хотела было уже войти в калитку, как услышала:
– Ты, Фрося, просто еще не знаешь, что судьба у нас вместе быть. Я теперь каждый день провожать тебя буду. Я, Фрось, тебя еще месяц назад увидел в столовой. Понравилась ты мне очень. Видишь, как всё бывает, судьба значит.
Фрося промолчала и, не оборачиваясь, вошла в калитку ворот, которую с грохотом закрыла за собой. Войдя в дом, она сняла с крючка полотенце, обмочила его в ведре с водой и, приложив на ушибленное место, села на лавку у печи. В душе копилась ярость, страх и безнадега. В таком состоянии её застала мать. Войдя в дом, Степанида весело напевала какую-то песню, пока не увидела дочь:
– Фроська, это что ещё за представление? Что с лицом?
Дочь молчала, закрыв глаза. Тогда Степанида села рядом на лавку:
– Фроська, да ты что глухая? Кто это тебя так приложил?
– Отстаньте, матушка. Тошно,– тихо ответила Ефросинья.
– Ты, давай, не юли. Говори как есть!
Фрося вздохнула, в глазах появились слезы:
– Ухажеры, стало быть. Ваш конечно выиграл.
– Ты чего несешь, Фроська? Кто выиграл? Какие ухажеры?– Степанида не понимала, что говорит её дочь.
– Ну как же, этот, как его? Ларион…
Степанида задумалась:
– Дрался с цыганом твоим, значит? А тебе за что тогда попало?
Фрося отняла мокрое полотенце от лица:
– Разнимать задумала, вот и прилетело. От кого и не знаю.
– Эх, Фрося, Фрося. Кто ж в мужскую драку то лезет? Поделом, тебе, дуреха. Ты полотенце то обратно приложи, да на кровать ложись. Оно так легче пройдет.
Теперь каждый день Фросю с работы провожал Ларион. Он приходил, улыбался, и они шли рядом: она молчала, а он что-то всегда говорил. Ефросинья ничего к нему не чувствовала, кроме презрения и отвращения. Раз сбегала к бараку, где жил Алексей, но он даже к ней не вышел. Её стало тогда все понятно. Вокруг все цвело и пахло, щебетали птицы в ветвях деревьев, а в душе у Фроси как будто наступила глубокая осень и дожди, дожди…
Наступил июнь. Пахло сиренью, цвела черемуха, и яблони стояли в белом цвету. В палисаднике у Масловых как раз росла одна яблоня, посаженная Захаром еще до свадьбы. Яблок та яблоня давала мало, но те, что на ней появлялись, имели необычный медовый вкус и аромат, который, распробовав однажды, уже нельзя было забыть. Любила Фрося приходить к ней, шептать дереву ласковые слова, а в жаркий день сидела под ней на чурбачке и, закрыв глаза, мечтала, обо всем на свете, чего она никогда не увидит и никогда не сделает.
В эти первые летние денечки улицы города особенно оживились. Детвора стала более активнее, старухи все реже стали ходить в еще не запрещенную церковь, и все больше на базар, на обмен или торговлю либо уходили на огороды свои и своих детей. Много появилось торгашей, что на переулках, что на базаре да на улицах просто. Торговали всем, да и сами торговцы были разного возраста и разного пола. Один стоит, калачи продает, другой рядом нитки, а третий махорку в кулечках. Бабы рано утром собираются по три-четыре, да начинают обходить заброшенные сады, где сирень растет. Наломают ароматных веток, да в придачу ландышей и идут на базар продавать. Копеечка, а в дом. Многие в это трудное время пытались, как то выжить, начав что либо продавать, хотя бы веточки той же сирени, пойдут потом луговые травы, и их будут продавать, а уж грибы и землянику сам бог велел. Вот и Степанида решила принести копеечку в дом. Собралась рано утром, сорвала в палисаднике молодой зеленый лук, щавель и с красным бочком редис; и пошла на базар. Народу с утра там было много, поэтому Степанида скромно встала недалеко от ворот рядом с Евдокией Самохиной, той самой, на которой чуть было, не женился её Захар. Евдокия замуж после смерти первого мужа так и не вышла, только прижила девчушку от грешной связи с кузеном, а тот и вовсе потом пропал на германской войне. Она мило улыбалась ей, баба она была не обидчивой, все уже давно забыла. Стояла Евдокия с ветками сирени и кулечком сушеных прошлогодних грибов, весело зазывала покупателей. Смотря на неё, и Степанида тоже стала, пока еще скромно, демонстрировать свой товар мимо проходящим людям со словами:" Лучок зеленый, щавель хрустящий, редиска сладкая. Посмотрите, все сегодня утром еще на грядке росло". Потихоньку у Евдокии скоро все раскупили, а Степанида все еще стояла со своим товаром, продав только один пучок лука.
– А ты бойче, бойче, подзывай народ! – весело на прощание посоветовала ей Евдокия, – Не стесняйся, кричи, прям во всю глотку!
Оставшись одна среди незнакомых людей, поначалу Степанида и вовсе замолчала и только спустя некоторое время, собрав всю волю в кулак, закричала в толпу:
– Покупайте лучок зеленый, щавель кислый, редис хрустящий! Подходите, смотрите, лук зеленый свежий, щавель на пирог, редис для перекуса! Лук зеленый свежий с грядки, и щавель без оглядки, да в придачу редису пучок, чтоб всем недругам поперёк!
Возле Степаниды скоро столпился народ и в раз был скуплен весь товар. Совсем счастливая, она, было, собралась домой, положив деньги в платочек, и когда стала убирать его, со скоростью кошки, схватил мимо проходящий грязный мальчуган. Поначалу Степанида стояла в оцепенении, а потом, очнувшись, ринулась в толпу, куда побежал мальчуган:
– Стой! Вор! Вор! Держите вора!– она отчаянно кричала, задевая на бегу прохожих, – Ну, держите же его! Убегает! Вора держите!
Мальчуган скрылся в толпе и Степанида, задыхаясь, осела на землю, рыдая и воя. Мимо проходящие люди смотрели на неё, качали головой и шли дальше; они уже давно привыкли к уличным кражам, и никого этим нельзя было удивить.
– Здравствуйте, гражданка. Что у вас случилось?– послышался совсем рядом мужской голос.
Степанида подняла голову, поморгала и ответила:
– Деньги украли. Все до копеечки.
– Вы, гражданка, встаньте с земли, а то простудитесь – мужчина подал ей руку, чтобы она смогла встать, – Так куда вор то побежал?
Степанида, отряхивая юбку, посмотрела в сторону и указала туда рукой:
– А туда, поганец убег.
– Ну, пройдемте, прогуляемся.
Степанида послушно пошла за мужчиной. Только сейчас до неё дошло, что это был милиционер. Мужчине было на вид лет сорок, на лице шрам во всю левую щеку, да и ухо левое порванное. Шел он уверенным шагом, да так быстро, что Степанида еле за ним успевала. Неожиданно у забора на земле что-то промелькало знакомое. Степанида присмотрелась и крикнула:
– Да это же мой платок!
Милиционер остановился, подошел к этому месту и внимательно посмотрел на Степаниду:
– Уверены?
– Конечно, уверена. Там вишенки по уголкам.
– И, правда, вишенки,– задумчиво подтвердил тот, рассматривая платок.– Ну, вот денег тут уже нет.
Степанида снова зарыдала.
– Ну, вы, гражданочка, раньше времени не расстраивайтесь. Сейчас пройдем до отделения, опишите приметы вора, а там видно будет. Вас как зовут то?
– Степанида Маслова я.
– Ну, будем знакомы. Я Петр Семенович Соловей.
Уже войдя в здание милиции, к Степаниде из-за колоны выскочила ошарашенная Глаша. Видя у матери заплаканное лицо, она часто заморгала и попыталась у неё спросить, что случилось.
– Деньги у гражданки украли, – ответил за неё Петр Семенович.
– Это мама моя, Петр Семенович, – стала тараторить Глаша, взяв мать за руки,– Помогите, родненький, надежда только на вас. Ведь жить на что-то им надо.
– Вот как. А я-то думаю, кого мне гражданка напоминает. Вот сейчас пройдем в мой кабинет. Приметы мне расскажет, да как все было, в подробностях.
Домой Степанида шла расстроенная, опустив голову, часто спотыкаясь. Первый день в торговле сразу же закончился неудачей. "Видимо, это знак свыше. Нельзя мне этим заниматься": думала она. Дома её уже ждали Илюша и Тамара, которые, разузнав у неё о случившимся, посадили её за стол и налили горячих постных щей.
– Ты сама, мамочка, говоришь, что после еды все легче на душе становиться,– ворковала заботливо Тамара, – Переживем это.
Глава 6.
В жаркий июльский день Фрося сидела под своей любимой яблоней, закрыв глаза и мечтая. Мысли её давно унесли в далекие сказочные миры, в прекрасное будущее о семье с детьми в большом доме, обязательно с балкончиком и красавцем мужем. Эх, хорошо бы, если это было так.
– Фроська!
Голос за забором выдернул Ефросинью из грез, и она сонно посмотрела в ту сторону, откуда он раздался. Там стояла Мариша в цветной косынке и улыбалась.
– Мариша, спрячься! – испуганно обратилась Фрося к подруге, – Сама я сейчас к тебе выйду.
Ефросинья осторожно вышла из палисадника, и взяв Маришу за руку, увела ее за угол семеновского дома.
– Матушка запрещает мне с тобой дружить,– начала оправдываться Фрося, – Мечтает все меня за Лариона Сладкова выдать.
Фрося смотрела прямо в глаза подруге, но на ее лице лишь загадочно светила улыбка:
– Ой, Фрося, я, кажется, понесла. Уже третий день меня мутит, – произнесла она, как будто и не заметила, что только сказала ей Ефросинья.
Фрося моргала часто глазами, смотрела на неё непонимающим взглядом. Подруги стояли в тени, возле растущих лопухов вдоль забора, а рядом копошились семеновские куры. Почему то это эта обстановка так позабавила Фросю своей обыденностью, и она наконец то улыбнулась:
– Поздравляю, Мариша. Это, то о чем ты мечтала, – выдавила она из себя, косясь на копошащихся кур.
– Да, Фросенька, я так об этом мечтала!– она кинулась обнимать подругу и расцеловывать её щеки.
Немного остыв, Мариша внимательно посмотрела в глаза Фроси и спросила:
– Тебя надо спасать? Ты только скажи.
– Нет, нет…-поспешно ответила Фрося, выдавив и себя улыбку.– Вот выйду замуж, тоже рожу ребеночка и будем вместе гулять в Строгиновском парке.
– А как же Лёша?
– Он от меня отказался. Вот так, Мариш. Не судьба. Да бог с ним. Как вы живете с Федором?
– Лучше всех!– от счастья воскликнула подруга, – Как же я по тебе скучала, Фроська!
Мариша снова бросилась обнимать подругу:
– Если тебе нужна помощь, Фрось, ты скажи, я передам Федору. Ты знаешь, все можно решить.
– Нет, Мариш, не надо, – замотала отрицательно головой Ефросинья,– Я теперь решила просто плыть по течению. Знаешь, ведь мою матушку месяц назад ограбили на базаре. Так это Ларион нас крупой и мукой спас. Вот и живем.
