Анна Бауэр
Земь
Хорошо, что психолингвисты тогда вмешались. Они-то по роду занятия своего языки разные учили и увядание от грусти отличить могли. А так оно и оказалось: мозг человеческий от симплифайда увядать начал. Невдомёк его создателям было, что разум – языка отражение. С хорошим языком разум прибавляется, мысль формой обрастает, другую порождает. А с худым языком и разум худ.
Стали люди старые языки восстанавливать. Казалось бы, меньше ста лет прошло, – а всё подчистую позабылось. Тут лингвисты давай стараться: раз уж с чистого листа начинать, значит, можно самое лучшее взять. Да только где оно – лучшее? Какой век за основу брать? Решили они книги разных времён читать и сердце своё слушать. Что нравилось, от чего душа пела, то и брали. Вот так и сочинили языки обратно – вроде те же, да иные. Русский – он такой вот стал, как я сейчас вам сказываю.
Ох и тяжко после симплифайда было норматив учить! Ох и ломало всех! Школьники на уроках воем выли, а на улице – на симплифайде подвывали. Два-три поколения друг друга сменили, прежде чем норматив прочно в обиход вошёл и младенцы его из уст родителей впитывать начали. Строить – оно ж не ломать.
Корни свои заново обретя, начали люди опять на небо поглядывать. Наука вперёд двинулась, да так, что только успевай. Ракеты одна за другой в небо сигали, космические станции на орбитах разных планет появлялись, двигатели Алькубьерре загудели, звездолёты всё дальше вглубь космоса забирались… Дело, видать, не в том было, что общего языка не хватало, а в том, что люди его между собой находить не умели. А тут, через ошибку споткнувшись, снова выучились. Вавилонская башня наоборот вышла…
Симплифайд только в университетах потом изучали. Сделали его языком компьютерного интерфейса и жаргоном космонавтов. Тут он весьма удобен был. Краток, сух, однозначен. Моему отцу симплифайд ещё в юности полюбился, он и с однокурсниками на нём разговаривал. Вот и после исчезновения сигнала звездолёта в него с головой ушёл. Не только потому, что все данные в компьютер на нём вносил и анализировал, но и оттого, что чувствовал на нём меньше. Я уж говорил: «грустно» и даже «очень грустно» всё равно легче, чем «тоскливо».
Часть третья. Митька
Пока отец упрямо последние данные с беспилотника перелопачивал, мир повздыхал-повздыхал, да и пошёл дальше. Космическая палата сразу два новых звездолёта строить решила. Один – на «Астру» похожий, но человеком управляемый. Его «Астрой-2» назвали. Второй – беспилотный. Ему в полёте надлежало корабль с людьми об аномалиях и опасностях заранее оповещать, через чёрную дыру раньше пройти, данные о выживаемости собрать и, если что, предупредить. А ещё «Компаньон», как его окрестили, резервные челноки-эстафетники, оборудование и дополнительные запасы продовольствия везти был должен.
Один звездолёт строить – труд великий. Два – самопожертвование. Но люди и не помышляли жалеть себя. Они словно надеялись окликнуть отвергшего их брата, развернуть к себе, заглянуть в глаза. На проектирование и строительство пять лет отвели. Ещё два – на то, чтоб все проверки сделать и космонавтов со всеми техническими тонкостями ознакомить. В полёте корабли шесть лет провести должны были. Получается, тринадцать лет до встречи с кровным родственником. А если родственник погостить разрешит, то к этому плану ещё лет пять на полевые исследования прибавлять можно. Обратный путь – снова плюс шесть. Итого – двадцать четыре года. Кто такой срок из своей жизни вычеркнуть готов? Посвятить себя тяжёлой ежедневной подготовке, а потом – темноте, опасности, а возможно, и самой смерти? Не увидеть, как дети растут, как морщинки родные лица украшают? Кто на такое готов? Только тот, кто сам ещё не вырос, потомства не народил, не полюбил по-настоящему.
В Спецшколу космонавтов меня взяли, но с оговоркой, что здоровье укреплять буду. Обычно тех, кто слабоват, даже к экзаменам не допускают. Наверное, из уважения к деду-академику и в память о моей матушке поблажку сделали. Мама, дедушкина единственная дочь, ближний космос исследовала и через два года после моего рождения на Марсе погибла – во время затяжной пылевой бури. Из-за сильных статических разрядов все системы связи тогда отказали. Она потеряла ориентацию и в глубокую каверну упала. Аппарат аварийного жизнеобеспечения её в искусственный сон ввёл, но спасатели слишком поздно подоспели. Кислорода совсем немного не хватило… Несмотря на ту беду, дед меня от пути по её стопам не отговаривал.
Лучших выпускников обещали взять в экипаж первого пилотируемого полёта к земному близнецу. Мне как раз девять лет исполнилось. К запуску звездолётов девятнадцать было бы. Идеальный возраст: уже не дитя, но ещё не взрослый, не ведающий страха, свободный от земных оков. Только оттолкнись – и сам полетишь, без звездолёта.
Первые годы, пока наши тела слишком хрупкими для тяжёлых нагрузок были, мы общефизической подготовкой занимались. Я поблажку с лихвой оправдал: первым в беге, плавании и нырянии стал. Чуть хуже подтягивался и в длину прыгал, но и тут среди лучших числился. Нагружали мы и разум. Изучали всё, что помогает уберечься, выжить, – от устройства Известного космоса до динамики полёта и работы с бортовыми системами. Теория мне легко давалась. Руки меня тоже хорошо слушались. Мне основной экипаж пророчили. Дед гордился. Отец не препятствовал.
В тринадцать лет у меня аллергия на цветущий орешник началась. Я тому значения не придавал, ведь в космосе нет деревьев. Но однажды вечером в интернат, где я теперь вместе с остальными воспитанниками школы жил, дедушка пришёл. Я только увидал, как он глаза прячет, и уразумел: «Всё». Он попросил Митьку, соседа моего по комнате, нас наедине оставить, а потом без обиняков сказал, что меня отчислить хотят. Аллергия редко в одиночку ходит: кто знает, на что я за шесть лет полёта среагировать могу. А если мы высадимся на земном близнеце, где наши иммунные системы и так во всеоружии должны быть, чтобы атаку неизвестных возбудителей и аллергенов отразить? Тут я тяжело захворать или даже погибнуть могу… Ох и брызнули у меня слёзы! Неужто всё зря было? Дедушка сразу успокаивать начал, что в Наземную лётную школу меня точно возьмут, да и в Космической палате место для таких, как я, всегда найдётся. Но я рогом упёрся: в космос хочу!
Всю ночь я у компьютера просидел – чудодейственное средство от аллергии искал. Ничего толкового не нашёл. Далеко медицина ушла, но, если самое нутро человека против него восстаёт, сбой даёт, тут уж нет верного средства – так написано было. Под утро меня Митька разбудил. Я прямо за столом уснул, и он меня на кровать перевести решил.
– Ты чего, Стёпка, себя так истязаешь? – спрашивает. – Завтра контрольная, без сна не напишешь её.
Ну я тут опять чуть не в слёзы. Что мне теперь контрольная? Рассказал ему всё без утайки.
– Ты, – говорю, – здоровяк краснощёкий – за меня теперь слетаешь.
Митька головой замотал, за плечи меня взял, в глаза заглянул:
– Вместе полетим! – и так уверенно закивал.
До ярких солнечных лучей Митька рассказывал мне, что не всегда он здоровяком был. Что всё детство хворал, пока его в крестьянский двор-музей не отправили. С мая по сентябрь фермер Митьку по старинке чистить коровники от навоза заставлял, лошадей мыть и на сене в холодном сарае спать. К осени его не узнать было. На щеках румянец заиграл, тело силой налилось, и с тех пор он каждое лето туда приезжал, трудился, а уезжал крепче прежнего. Весной и осенью ни разу не простужался, зимой в тонкой куртяхе ходил. Пообещал Митька меня с собой на каникулы взять. А я на всё готов был – хоть в свинарник, лишь бы от аллергии избавиться.
В мае меня отчислили. А уже в сентябре я, жилистый, караковый от солнца, с выцветшим вихром, деревенским духом пропахший, прошение о восстановлении подал. Это секретарша директора меня потом так описывала, со смехом вспоминая моё явление. Сказала, что сразу перемену во мне почувствовала. А Митька не чувствовал, а твёрдо знал. Никого к себе в соседи не пускал и моего восстановления ждал.
Ни один врачебный тест отклонения от нормы не показал. Аллергия бесследно исчезла5. Медкомиссию я дважды проходил. Пробы на аллергию – трижды. В конце концов, врачи сдались, не найдя во мне никакого изъяну, и директору школы справку отправили, что Степан Высокий в полном здравии пребывает.
