Анна Бауэр
Земь
Вся школа о моём исцелении гудела, а мы с Митькой на себя таинственности напустили. Если раньше мы не разлей вода были, то теперь, считай, братьями стали. Так плечом к плечу мы и шли дальше, все препоны преодолевая.
Когда настала пора пройти испытание воли в тесной сурдокамере – 48 часов без сна в полной тишине и при слабом свете – мы ночёвки на сеновале вспоминать условились, запах прелой травы… Первым Митьку вызвали. Я себе места не находил. Когда его выпустили и я увидал его, с мешками под глазами, но с улыбкой, то без слов понял: «Справился». Мы молча обнялись и долго так стояли, будто после разлуки. Когда я выпрямиться попытался, оказалось, что Митька у меня на плече крепко заснул. Весь класс хохотал. А когда пару дней спустя уже я из сурдокамеры вышел, Митька мне не плечо подставил, а загривок. Себе на спину меня посадил и в комнату отнёс. Чудно, наверное, глядеть было, но никто не засмеялся. Уважали все нашу дружбу. Нам тогда лет по пятнадцать было… А в сурдокамере – вот клянусь – сеном пахло!
На тренировках на выживание мы, понятно, тоже друг друга держались, а остальные – нас. Мы двое уже надёжной командой были – то все знали. Потому к нам и тянулись. Никогда не забуду первую тренировочную высадку на открытую воду. Это как будто прибыл звездолёт на орбиту, капсулу с космонавтами оттуда сбросил, а её случайно в море или озеро отнесло. Задача нам простой казалась: из скафандра в гидрокостюмы переодеться и наружу выбраться. Когда Митька впервые капсулу увидел, то пошутил, что там тесновато человеку будет, но если живот ужать, то облачение сменить можно. Оказалось, капсула на троих рассчитана. Тут уж мы языки прикусили. Готовились без шуток… Нам семнадцатый год шёл.
Ко мне с Митькой девчонка одна в тройку попросилась. Владочка. Строгая такая, не смешливая. Зато маленькая и худая. Мы решили, что по габаритам она нам точно подходит. Да и как женщине отказать? Взяли – не пожалели. Всё шло по плану, мы раз за разом порядок действий отрабатывали. Наша тройка самой сильной считалась.
В день, когда настал наш черёд свои умения показывать, качка была. Лето, Чёрное море, а нас в холодный пот бросает. Владочка губы закусила, глаз не подымет – вот-вот разревётся. Митька ей шутки давай рассказывать, а она молчит. Облачились мы в скафандры, загрузки ждём. Тут уж по спине не холодный пот потёк, а кипяток. В капсулу залезли так, чтобы Владочка потом первой выпрыгнуть могла. Когда нас в воду сбросили, мы сначала только глухой удар почуяли, и по ушам дало. А потом дурно стало. Так дурно, что хоть два пальца в глотку. Владочка трепыхалась-трепыхалась, скафандр сняла, а оттуда рвотой потянуло. «Простите меня, ребят», – бормочет. Ревёт, паниковать начала. Дышит часто, трясётся, кислород расходует. Пекло в капсуле с каждой минутой нарастает. Качкой нас из стороны в сторону ухает.
Следом Митьку вырвало. Ну а там и меня. Не знаю, как мы все в сознании остались, но и переоделись, и носимый аварийный запас не забыли, и выбрались. Никто ни разу друг на друга не прикрикнул. На воде меня от Влады с Митькой волнами разделять стало, но я до них как-то добраться сумел, в «звёздочку» ногами с ними сцепился… Зачёт нам поставили, хоть по времени едва-едва уложились. С тех пор Владочка везде с нами в одной команде числилась – как-никак боевое крещение с ней прошли.
Часть четвёртая. Любовь
Влада – она себя наравне с пацанами проявляла. С парашютом прыгала, как птица, – легко и с куражом. Совсем страху перед высотой не знала. В барокамере порой дольше нас в разреженном воздухе держалась. Женщины в космосе вообще выносливее мужчин. Зря их столетия назад редко летать пускали. В бортовой технике Владочка так разбиралась, что мы споры разрешать её звали. Звездолёты к тому времени уже почти готовы были и на орбиту выведены. Чудные они были – как мячи для американского футбола с ободом вокруг. Нам для упражнения их наземные макеты сделали. Мы там каждый день по нескольку часов проводили.
Многих одноклассников к тому времени уже отчислили. Кого по здоровью, кого по уму. Митьку тоже чуть не срезали. И из-за чего? Из-за симплифайда этого поганого. Влада Митьку несколько недель подряд к повторному экзамену натаскивала. А пока симплифайд они учили… Ну, в общем, любовь у них случилась. Я давно приметил, как Митька на неё смотрит. А тут уж… Но всё успели: и к экзамену подготовиться, и шуры-муры завести. Я ревновал. Но не Владу. Митьку – как друга. Он всё с ней возякался, вечеровал у неё, дурень. Я от скуки тоже в симплифайд углубился. Даже отца кое-что расспрашивал, но он с неохотой помогал. Мне так мнилось, во всяком случае.
Впереди последние испытания были. Все, конечно, центрифуги боялись. Мы за Владочку волновались – у неё из всех нас вестибулярный аппарат самый слабенький. А она сама, как мне казалось, не столько переживала, что её в космос не возьмут, сколько что с Митькой разлучится, если не сдаст. И ей это, видно, сил придало. После месяца тренировок на центрифуге, во время которых у нас язык к нёбу прилипал, а брови на глаза наплывали, торжественно объявили, что Митьку, Владочку и меня в основной экипаж тестового полёта на орбиту берут. Ох и радовались мы! Ох и куролесили!
Девятнадцатилетие на орбите отметили. Мы ж все трое летние – дни рождения у нас друг за другом в июне. Полгода там с остальными ребятами из «основной» шестёрки крутились. Учились, привыкали, обживались. Обратный спуск в капсуле как по маслу прошёл – недаром упражнялись. Нам и другим троим космонавтам, которые чуть старше и опытнее были, окончательно зелёный свет дали. Звёздный экипаж теперь укомплектованным считался: я, Митька, Владочка, главный пилот Наталья Седых, биолог Елена Толстая и капитан корабля Сергей Черныш.
До экспедиции несколько месяцев оставалось, но мысленно каждый уже среди чужих звёзд парил. Дни по минутам расписали, и мы беспрекословно выполняли всё, что от нас требовали. Дедушка ко мне каждую неделю приходил. Его пускали. Иногда нам даже словом переброситься не удавалось, но он оставался, во время тренировок на меня смотрел. Я изредка его взгляд ловил и знал: он жутко мной гордился. Мне хотелось увидеть папу. Я спрашивал деда, почему тот не приходит. Ведь скоро строгий предполётный карантин, потом – многолетняя разлука. Дед поговорить с ним обещал. Мы маму вспоминали. Дедушка всё повторял, что она бы тоже мной гордилась – если б жива была.
Было ли мне страшно? Нет, не было. Скорее, просто улететь не терпелось. Меня не пугали и шесть лет в замкнутом пространстве – я же с лучшими друзьями в это приключение собирался. Да и дел на нашу шестёрку по пути столько взвалили, что на скуку времени явно не оставалось.
Мы отрабатывали последний, особенно сложный манёвр в условиях гидроневесомости, когда Владочка сознание потеряла. Она пару раз дёрнулась, потом беспомощно руки раскинула да так и застыла. К ней тут же водолазы бросились. Потом спасатели рассказывали, что в шлеме вода плескалась, к стеклу желтоватые слизистые прожилки налипли. Все испугались, что разгерметизация произошла и она захлебнулась. Когда скафандр сняли, поняли, что Владу просто вырвало. Как тогда, в капсуле. Её быстро в чувство привели, но врачи назначили внеочередную серию подробных обследований. Таких оказий с ней уже много лет не происходило.
Мы с Митькой результатов у себя в комнате ждали. Минут через сорок в коридоре шум раздался, и к нам старший тренер влетел. Он не просто кричал, он бушевал. Я не сразу уразумел, в чём дело. А вот Митька… Он весь пунцовый сидел и лоб дрожащими пальцами отирал. Оказалось, Владочка на сносях.
