Анна Блэр
Когда ты станешь никем
Он заметил, что на запястьях девушки остались следы от веревок – не просто покраснения, а глубокие борозды, въевшиеся в кожу, как будто она долго и отчаянно пыталась освободиться, прежде чем смириться с неизбежным. Под ее ногтями запеклась земля, словно последним движением она пыталась зарыться в почву, стать частью земли раньше, чем ее вернут в нее насильно.
Джо не стал подходить ближе. Что-то в воздухе вокруг тела заставляло вспомнить о детском страхе перед шкафом, где прячутся монстры – о знании, что иногда темнота имеет форму и волю. Но взгляд его, против воли, возвращался к спирали на груди, как будто символ обладал гипнотической силой, заставляющей вглядываться в его центр, где начиналась закрученная линия – точка, из которой исходило все остальное.
Позже патологоанатом скажет, что смерть наступила за восемь часов до обнаружения, а эксперты отметят: глубина надрезов везде одинакова, как будто инструмент был настроен на определенную глубину проникновения, что практически невозможно при ручной работе. В крови найдут следы наркотического вещества.
Агент ФБР захлопнет папку с глухим звуком закрывающейся крышки гроба и произнесет:
– Они вернулись.
В новостях появятся заголовки о найденном теле девушки, в отчетах она станет Джейн Доу, превратится в экземплификант. И никто не вспомнит, что девочку звали Эмили. Что она собирала воспоминания, как другие собирают осколки разбитого витража – бережно, чтобы не порезаться об острые края. Что она вспоминала брата в моменты, когда тьма становилась слишком густой и липкой. Что она не кричала, даже когда последний луч сознания гас под дыханием чужой воли. Ее смерть прогремит громче ее жизни.
Ворон взлетит, унося в когтях частицу тайны, похожую на чешуйку с крыла бабочки – незаметную для всех, кроме тех, кто знает цену преображения.
1. Шаг в неизвестность
Три месяца назад
Те, кто придумывают себе новое имя, всегда знают, от кого бегут.
Имя – первая ложь, которую мы принимаем, или первая правда, которую выбираем сами.
Осенний сумрак растекался по улицам Сиэтла, как чернила по промокшей бумаге. Дождь, извечный обитатель этого города, шептался с кронами деревьев и оставлял слезы на окнах. Ли смотрела, как капли дождя скользят по стеклу офисного здания, оставляя после себя извилистые дорожки – так похожие на жизненные пути, которые невозможно предугадать. Университетский корпус, где она преподавала религиоведение и писала докторскую о деструктивных культах, остался в другом мире – том, где она почти поверила, что прошлое может быть запечатано в страницах научных работ, а не сочиться, как кровь из незаживающей раны.
Коридоры ФБР пахли стерильностью и властью – горьковатый привкус безопасности, которую Ли никогда не ощущала по-настоящему. Она знала: какой бы толстой ни была стена между прошлым и настоящим, память всегда найдет в ней трещину, чтобы просочиться.
Кабинет агента Кресса напоминал аквариум – прозрачный, холодный, отделенный от реального мира тонкой перегородкой, которая создавала иллюзию контроля. Сам он казался человеком, который привык препарировать допрашиваемых, загоняя их в угол все больше с каждым невинным вопросом, – высокий, с выразительными зелеными глазами, в которых плескалась усталость и что-то еще, похожее на сострадание, которого Ли не ждала. Агент протянул свою широкую сухую ладонь для рукопожатия, однако девушка лишь скептически приподняла брови и покачала головой.
– Спасибо, что согласились встретиться, – сказал он, указывая на кресло напротив своего стола.
Ли опустилась в него, чувствуя себя так, словно погружается под воду – та же давящая тишина, та же замедленность движений. Холод скользнул по ее коже шершавым, как наждак, прикосновением.
– У меня был выбор? – спросила она, встречая его взгляд с прямотой, которой научилась после побега. Смотреть прямо на того, кто имеет власть, – первый шаг к свободе от страха.
– Как вас зовут? – спросил он вместо ответа, хотя перед ним лежало ее досье.
– Ли Хейл.
– Это ваше настоящее имя?
– Это мое единственное имя.
Кресс кивнул, принимая ее ответ, словно пароль, открывающий дверь к разговору, который должен был состояться.
– Ты знаешь, что «Ли» – это половина слова «быть» на иврите? – спросил он, внезапно перешагивая формальную границу.
– И половина слова «стереть» на моем языке, – ответила Ли, чувствуя, как внутри что-то сжимается от этой двойственности, которую она носила в себе, как талисман. – А еще это половина слова «свобода» на французском, однако мы здесь не для того, чтобы обсуждать возможное значение моего имени, верно?
За окном дождь усилился, барабанил по стеклу так настойчиво, будто намереваясь ворваться внутрь. Кресс достал из ящика стола папку, такую же безликую, как и все в этом кабинете. Но когда он раскрыл ее, мир Ли сузился до единственной точки – фотографий, которые он начал методично раскладывать перед ней в ровную линию.
Первый снимок – обугленный остов автомобиля, внутри силуэт, который когда-то был человеком. Второй – тело с вырезанными на груди символами: вписанная в перечеркнутый круг спираль. Третий – крупным планом лицо с пустыми глазницами и отрезанным языком. Ли не отвела взгляда, хотя внутри нее разливалась горечь осознания причины столь спешного вызова в офис.
– Ты узнаешь почерк? – тихо спросил Кресс.
Ли медленно кивнула, чувствуя, как прошлое обволакивает ее, словно саван.
– Это ритуал. Фрактал вернулся.
– Расскажи подробнее, что ты знаешь об этом.