Анна Былинова
Ведро молока от измены
Значит, сели мы в самолет. В маленький такой, куда всего пятнадцать человек вмещается. Мест, слава богу, всем хватило. Села я и пока пилоты самолет заводили, разглядывала пассажиров. Лица, в основном, все были знакомые, кроме одного дяденьки. Этот серый лицом дяденька в сером пиджаке выглядел неприятно. Он морщился, прятал лицо в ладони, словно брезговал здесь находиться. Хотя потом я подумала, что он, наверное, просто боится летать. Один мальчик был почему–то в противогазе. А дети, как только мы взлетели, на пол попадали и блевать начали. Жара, резкий запах рвоты, самолет болтает, как бочку в море. Я прижала к лицу платок и старалась дышать медленнее. Через некоторое время мальчик, который был в противогазе (что он в нем делал?) снял его и явил красное распаренное лицо. Вдохнув теплый и вонючий воздух, его тоже начало рвать. Не помог противогаз. Если он вообще мог помочь.
Прилетели, значит, вылезли из самолета на свет божий, вдохнули полной грудью свежий, чистый деревенский воздух. Солнышко сияет, вдалеко серебрится река, еще дальше волнами горы синеют, и такой простор перед глазами, такая благодать! Мне так хорошо вдруг стало, что прям жить захотелось!
Смотрю, люд деревенский с глазами любопытными к самолету идет. Чуть поодаль трактор стоит с телегой. В телеге женщины сидят, семечки щелкают, тоже заинтересованно в нашу сторону смотрят. Ребятишки, как воробьи на заборе давеча сидевшие, все попрыгали на землю, к самолету подбежали: кто шасси разглядывать сразу, кто уже в салон полез, кто на крыло запрыгнуть старается. Дед какой-то – шасть – парнишку за ухо и на землю. Орет мальчик, обидно ему, но на крыло больше не рискует залезть.
В русской глубинке ведь как, – прилетел самолет, почту, пенсию привез – большое событие на селе.
Гляжу, папина нива стоит. Тут и мама моя меня встретила, руками всплеснула, словно призрака увидела. Ну не удивительно, я ведь ничего не сказала родителям, хотела сюрприз устроить.
– Доченька моя! Родная! А я гляжу – ты выходишь из самолета, думаю, ну все, крыша моя поехала! Хоспаде, радость то какая!
Обнялись мы с мамой.
– А чего это ты мама в аэропорт приехала? Ждала кого–то?
– Так следователь же прилетел. А я, как глава администрации, обязана встретить.
– Следователь? А что случилось?
– Ой, ты же не знаешь, – голос мамы дрогнул. – Вчера подружку твою Светочку Кантимирову убили. Муж…
Я похолодела.
– Не может быть! Как так?
– Ну, вот так, доченька. Потому вовремя ты… Как раз к похоронам поспела.
Глаза начало резать, к горлу подкатил ком. Светка, Светка! Подружка моего счастливого детства.
Глава 2. Смерть в ведре с молоком
Мама была при параде – на ней сидел светлый, легкий брючной костюм, волосы были уложены в высокую прическу. Она скороговоркой проговорила, что тело Светы нашла вчера вечером в коровнике ее мать – Наталья Степановна, и остальные подробности пообещала рассказать, как приедет домой. Потом она ласково мне улыбнулась и погладила по щеке.
– Ой, как же я рада, что ты, наконец, приехала, солнышко мое.
Я снова обняла ее.
– Я тоже рада, мамочка!
И я бы прям на плече ее разрыдалась от радости встречи, от грустного ее сообщения, но за ее спиной показался серый человек из самолета. Он растерянно озирался, ища глазами встречающих, хмурился от нестерпимо яркого солнца, мял пиджак, видимо раздумывая, снимать его или нет.
– Мам, – я дернула подбородком в сторону человека, и мама обернулась. Ойкнула, шагнула к нему и официально поприветствовала:
– Здравствуйте, Иван Павлович, прошу, идёмте со мной. Участковый наш подозреваемого охраняет, а я вас отвезу прямо туда.
Иван Павлович коротко кивнул.
– Доча, ты уж сама до дома доберись, а я скоро буду. – Мама снова улыбнулась мне, затем села в папину ниву, а мне пришлось с чемоданом в телегу влезать.
Поздоровалась я с женщинами, обнялась. Баба Шура Клопова носом зашмыгала, меня увидев, но быстро успокоилась, подслеповатыми черными глазками наблюдая за тем, как грузчики самолёт разгружают.
За глаза бабу Шуру кликали «Клопихой», побаивались, поскольку в нашей деревне она занимала «вакансию» местной колдовки. В каждой деревне есть своя колдунья. Подробнее о том, на чем специализировалась она, я еще расскажу.
Улыбались женщины, посмеивались, а сами так и стреляли глазами по сумочке моей от китайского Джорджа Армани. Надо сказать, хорошая у меня сумочка, настолько хорошая, что, если бы оригинальная сумочка от Армани увидела эту подделку, то сама себя подделкой почувствовала и по швам бы от стыда разошлась. Разглядывали мои рваные джинсы, задерживались взглядом на смарт–часах. Ей богу, будто зверушка я какая.
– А ты, стало быть, в Москве живешь? – спросила меня Ксюнька Куприянова, – женщина тридцати лет, довольно высокого роста, широкая в плечах и с большими мужскими ладонями.
– Живу, – растерянно ответила я. В голове у меня не выходил образ Светки.
– И что? Как там в Москве–то? – подхватила беседу востроглазая, маленькая Галка Рябинина, – бессменная продавщица в местном сельпо. По сути, коллега моя.
– Стоит. Че ей будет. – ответила вместо меня тётка Маша Шамова и залилась хохотом, да таким задорным, что все женщины в телеге прыснули.
Смотрю я на них, они смеются, в бок друг друга толкают и нет дела им до Светки, подружки моей.
– Пензию–то привезли? – подала голос баба Шура. – А? Глашка?
Глашка это я. Точнее, Аглая. Все меня в Москве Аглаей называют и лишь только здесь я превращаюсь обратно в Глашку.
– Не знаю, баб Шур, – пожала я плечами.
Баба Шура недовольно зыркнула на меня и грубо сказала:
– Почто не знашь? Мать–то твоя в администрации сидит. Все вы должны знать.
«Все вы должны знать», – прям с нажимом сказала. А с чего бы? Не на почте же моя мать сидит. Логичнее ведь работника почты спросить. Так я и сказала:
– У Виталинки спросить надо.
Виталинка, – женщина лет сорока, уж как двадцать лет работница почты.
– У–у–у, когда только эту пигалицу уволють, – тихо проговорила баба Шура и, завидев Виталину, топчущуюся у самолета, довольно вежливо спросила: – Виталиночка, золотце, пензию привезли?
– Привезли, баб Шур, привезли! – приветливо ответила Виталина.
Зачем увольнять такую прелестную работницу я у бабы Шуры не стала спрашивать. Ясно, что старушка недолюбливает женщину, а ввиду того, что та ей раз в месяц пенсию выдает, потому и вежлива с ней. Вообще, чтобы кого–то уволить, в деревне причины не нужны. Народ устаёт жить в долгом застое, когда ничего не случается, потому душа требует перемен, бунтов, революций и громких увольнений. Никуда от этого не уйти.
– Слыхала, какое у нас чэпэ случилось? – спросила Ксюнька. Я кивнула, – слыхала.
Ксюнька покачала головой, поцокала языком:
– Ой не дай бог, не дай бог. Так живешь с мужиком, а он тя раз – и пришибет.
– Тебя – то пришибить – ишо постараться надо! – засмеялась тетка Маша Шамова. Все снова дружно прыснули, и даже Ксюнька захихикала, поглядывая на женщин одобрительно. Любит Ксюнька, когда ее силу упоминают.
– Поехали уж, – обмахивая себя платочком, устало сказала ещё одна женщина, имя которой я не помню.
Наконец, Семен Курочкин – белобрысый и конопатый тракторист, кинул в телегу два почтовых мешка, залез в кабину трактора и, дождавшись, когда Виталина усядется, тронулся с места. Трактор, ворча, как огромный жук пополз по кочковатому полю. Поплыли мимо луга, нарядный березовый лес.
Воздух сладко пах разнотравьем, синь неба ласкала глаза. Легкий ветерок играл с моими волосами, и вроде бы радоваться надо, что наконец–то дома. Вроде улыбаться надо, глядя на знакомые лица, а мне не радовалось, не улыбалось. Нужно было время, чтобы примириться со смертью подруги.
Женщины в телеге переговаривались, предполагали, какая нынче картошка уродится, ведь дождей нынче мало. Баба Шура пожаловалась на то, что огурцы у нее не хотят плодиться, и вообще она опасается, что грибов по осени не стоит ждать. Ей возражали. Разговор катился будничный, деревенский, неспешный, как перекатываются камешки в ручейке. Это потом по два–три человека в своих домах будут с тихим удовольствием перемывать косточки семье Кантимировых, рассуждать, почему Костик убил свою ненаглядную. Эти разговоры никто не несет в массы. Не принято.
Виталина дотронулась до меня и тихо, чтоб другие женщины не услышали, сказала:
