Анна Данилова
Филе женщины в винном соусе. Кровь на клавишах… на струнах виолончели…

Полная версия

© Анна Данилова, 2016

ISBN 978-5-4483-1799-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1
РЫЖЕБОРОДЫЙ

В такой промозглый зимний вечер меньше всего хотелось выходить из дому. Но в холодильнике было хоть шаром покати, а потому пришлось поехать на ночь глядя в магазин. Наталия, накинув на голову капюшон, неуверенно ступила на заледенелый асфальт, переливающийся всеми цветами радуги от бегающих огоньков рекламы в витрине этого супермаркета, который работал до полуночи и был рассчитан на таких вот склеротиков, как она, и, едва прикрыв за собой дверцу машины, не спеша взошла на высокое крыльцо. Когда она оказалась в ярко освещенном зале, у нее зарябило в глазах от обилия ярких упаковок продуктов, которыми были забиты прилавки; толкая перед собой корзинку на колесиках, она принялась загружать ее банками и коробками, бутылками и брикетами… Занятие приятное с утра и утомительное для такого позднего времени. Но хотя бы раз в неделю это делать было все же необходимо.

Уже возле кассы Наталия вспомнила, что забыла купить мыло, шампунь и салфетки, и вернулась в конец зала. В магазине было мало посетителей, и она не могла не заметить эту парочку. Ему от силы лет шестнадцать, а ей – под сорок. Такие знакомые лица, особенно этот мальчик в зеленой замшевой куртке, припорошенной снегом, и надвинутой почти на самый лоб вязаной пестрой шапочке. Похоже, что совсем недавно Наталия его где-то видела. Но где?

То, что это не мать и сын, чувствовалось по тому, как они обращались друг к другу – и не то чтобы нежно, но как-то внимательно, предупредительно, словно они договорились об этом заранее и теперь строго соблюдали уговор. Что-то искусственное было в тех репликах и взглядах, которыми они обменивались время от времени, разглядывая по очереди жестяные расписанные райскими птицами банки с чаем и коробки с бисквитами. Наталия вернулась к своей корзинке и стала смотреть, как молоденькая продавщица считывает специальным приспособлением магнитный код с упаковок, как зажигаются на кассовом аппарате зеленые циферки, как молодой человек с бесстрастным взглядом механическими движениями укладывает продукты в пакеты и передает их другому парню, в свою очередь складывающему все это в тележку, чтобы доставить прямо к машине.

Сейчас она сядет в машину и покатит по белым от снега ночным улицам в район, где живет. А та пара, которая почему-то произвела на нее несколько странное впечатление своей оригинальностью и непонятностью отношений, возможно, отправится совершенно в другую сторону. А почему бы и нет? Наталия захлопнула дверцу и стала наблюдать из окна, к какой машине они подойдут. Когда за прозрачным стеклом появилась зеленая куртка и пестрая – желтая с красным и черным – шапочка, она почему-то вздрогнула. «Откуда же я знаю этого мальчика?»

Хотя по возрасту он вполне мог быть ее учеником. Неужели это Антон? Скрипач, бравший у нее три года тому назад уроки общего фортепиано? Неужели он так вырос? И что делает в такое время в супермаркете с этой женщиной? Они прошли к сверкающему белоснежному «Мерседесу», женщина села за руль, Антон – рядом. Продукты, которые они купили, уместились в одном пакете. И куда же они теперь? Впереди была вся ночь. Спать не хотелось, поэтому Наталия решила проследить за ними. Но не успела она выехать на центральный проспект, как ехавший перед ней «мерс» начал развивать огромную скорость. Они куда-то спешили… Как интересно. Наталия тоже прибавила скорость. Но потом вовремя одумалась: что она делает? Зачем ей знать, куда едет ее бывший ученик… Она притормозила, развернулась и поехала домой. Лифт уже не работал, поэтому пришлось подниматься пешком. Пятый этаж. Чьи-то мокрые следы вели в сторону ее квартиры. Значит, не только она позволяет себе так поздно ходить по ночным улицам города.

– Вы кто? – спросила она у человека в черном пальто, подпиравшего дверь ее квартиры. – И почему стоите возле моей двери?

– А вы по-прежнему даете уроки музыки? – спросил он. Это был мужчина лет тридцати пяти с холеным голубоглазым лицом и бородкой цвета фальшивого золота.

– И вы пришли поговорить со мной на эту тему в двенадцать часов ночи? Да подите прочь!

Но она уже узнала этого человека. Он приходил сюда не впервые. Сначала он стоял под деревом в ее дворе, затем сидел на скамейке в сквере, куда выходили ее окна. Потом она видела его прячущимся за гаражами, приблизительно там, где находился и ее гараж, позади дома. Его очень трудно было не заметить из-за высокого роста, длинного черного пальто, черной шляпы и оранжевой веселой бороды. Он точно сбежал с генеральной репетиции местного драматического театра, настолько был колоритен и ярок. Наталия еще тогда отметила про себя, что незнакомец, очевидно, из богемной среды и, скорее всего, «голубой».

– Вы же замечали меня и раньше… неужели вам не хочется узнать, зачем я слежу за вами?

– Не хочется. Единственное, что мне сейчас хочется, это поужинать и лечь в постель. Как видите, вас в моих планах нет. Так что если у вас ко мне дело, то давайте отложим его на завтра. – И с этими словами она решительно поставила на коврик перед дверью все свои пять пакетов, под тяжестью которых почти сгибалась, достала ключи и, постоянно следя боковым зрением, как бы этот тип чего не выкинул, принялась отпирать замки. Их было несколько.

– Меня зовут Матвей.

– Утром я бы сказала вам, что мне это очень приятно. Из вежливости, конечно. А сейчас я настоятельно рекомендую вам убираться отсюда. Неужели вы не понимаете, что одно только ваще присутствие здесь в такой час говорит о том, что вы – социально опасный тип. Все благочестивые горожане уже спят и видят десятые сны. Какого черта вам понадобилось приходить сюда?

– Я родной брат Антона. Мы уже встречались с вами однажды, пять лет тому назад. Я приходил за Антоном, чтобы от вас отвезти его на английский. И тогда вы отнеслись ко мне гораздо лучше. Напоили чаем и угостили совершенно восхитительным печеньем. Антон тренькал на фоно (иначе его игру назвать просто невозможно), а я пил чай и смотрел на вас.

– Вот черт. – Наталия, раздосадованная своей несправедливостью по отношению к гостю, даже не заметила, как чертыхнулась. – Извините. Мне надо было сразу понять, что просто так ночью действительно никто не приходит. У вас что-то случилось? Помогите мне внести все это в дом… – Она открыла дверь, и Матвей, подхватив пакеты, вошел за ней следом в квартиру.

– Да, случилось.

– Но почему вы пришли именно ко мне?

– А вы не догадываетесь?

– Нет.

– Мне бы не хотелось говорить в прихожей. Антон мне слишком дорог.

– Ах да, извините, раздевайтесь, пожалуйста. Сейчас я согрею чай и мы с вами поужинаем.

«И все равно он мог бы прийти утром. Несколько часов все равно бы ничего не решили. А теперь мне придется ужинать один на один с незнакомым человеком и на ночь глядя выслушивать все его проблемы. Зря я так расслабилась». Она пригласила его жестом сесть в кресло:

– Кажется, вы говорили про какого-то Антона. Кто это?

– Давайте не будем с вами играть в кошки-мышки, – совершенно неожиданно для Наталии сказал рыжебородый и забарабанил пальцами по гладкой поверхности журнального столика. – Что вы из себя строите невинность-то? Мы взрослые люди; зачем, я повторюсь, делать вид, что вы не понимаете, о чем идет речь?

В комнате стало необычайно тихо. С улицы через форточку доносился вой порывистого ветра.

– И тем не менее я вас не понимаю. О каком Антоне идет речь?

– О вашем бывшем ученике. Антоне Лискине.

– Да, у меня действительно был ученик, которого звали Антон и фамилия у него, как вы говорите, была Лискин. Но что ж с того?

– Вот, смотрите. – Рыжебородый протянул Наталии мятый, сложенный вчетверо листок. – Прочитайте, это вас касается.

Она взяла его и начала читать: «Н., ты – главное, что есть в моей жизни. Я обожаю тебя так, как только может обожать такой неопытный и несмышленый мальчик, как я. Не смейся надо мной. Но когда я вижу тебя, твои черные глаза, красные губы и родинку на мочке твоего шелковистого, с нежным чуть заметным пушком ушка, моя жизнь сразу же наполняется смыслом».

– Я не могу это читать. Неужели вы не понимаете, что это любовное письмо. Или вы сами никого не любили?

– Но Антон больше всего на свете любил только вас. У него до сих пор все стены в комнате оклеены вашими увеличенными фотографиями. Он как бредил вами, когда вы еще занимались с ним, так и бредит до сих пор.

– Но вы-то зачем пришли ко мне?

– Я думал, что он у вас… – Матвей машинальным круговым движением пригладил бороду и широко раскрыл глаза, очевидно уже и сам понимая, что ошибся и пришел не по адресу.

– И поэтому вы следили за мной? Думали, что я скрываю вашего Антона?

– Ну конечно. Неужели он даже не заходил к вам?

– Я не видела его почти пять лет. Тогда ему было тринадцать. Сейчас, стало быть, восемнадцать. Возраст, когда мечтают. Он вернется. – Она не была уверена, что надо рассказать этому человеку о том, что видела Антона только что в супермаркете. Надо же – какое совпадение! Не видеть пять лет, а потом случайно встретить и через полчаса узнать, что он ушел из дому.

– Он что же, ушел из дому?

– Представьте. И уже отсутствует целую неделю.

– И все равно не понятно, почему вы решили, будто он у меня. Фотографии на стенах и любовное письмо – это еще не повод приходить ко мне ночью. Как видите, Антона вашего здесь нет. На том и расстанемся. Оставьте мне свой телефон – если я его случайно встречу, то обязательно позвоню.

Она уже вспомнила и Матвея, каким он был пять лет назад: без бороды, но с длинными кудрявыми рыжими волосами. Он вел себя всегда очень церемонно, по тысяче раз извинялся, но большей частью все же молчал и ждал, когда же наконец закончится урок. Не каждому учителю понравится проводить занятие в присутствии родителей или других родственников ученика. Но этого молодого мужчину она почему-то не принимала во внимание вообще, он был для нее словно, предмет мебели – такой же неподвижный и тихий.

– Я уйду, конечно, – сдерживаясь, проговорил брат Антона, поднимаясь и держа голову по-птичьи – склонив набок, – и столько презрения было в его взгляде! – Но я вам не верю. Вы просто прячете его где-нибудь. Я бы ни за что на свете не пришел к вам, если бы не был уверен… Вас видели вместе. И не один человек. Вы встречаетесь с ним тайком, развращаете его. И я обещаю вам, что все равно выслежу и узнаю, где вы развратничаете. Антон – такой чистый мальчик. Вы можете ему сломать жизнь.

«Да он просто болен!» Наталия решительно поднялась из-за стола, схватила непрошеного гостя за рукав пальто и сколько было силы толкнула его по направлению к двери.

– Негодяй. Увижу еще раз – костей не соберете, – пригрозила она, отпирая двери и выталкивая его на площадку. – Советую вам поискать брата в другом месте. – Она чуть было не сказала: «У другой женщины».

Дверь захлопнулась. Она еще некоторое время слышала удаляющиеся шаги.

Какая нелепость!

И все же она не особенно-то разозлилась на этого рыжебородого. Очевидно, ему действительно кто-то сказал о том, что их видели вместе. Просто какие-нибудь общие знакомые могли встретить Антона в обществе другой женщины. Наталия закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на супермаркете и той женщине, которая была там вместе с Антоном. Как она выглядела? Лет сорока, светловолосая, голубоглазая, с оранжевыми губами… Длинное меховое пальто из светлой норки. Холеная, роскошная. Антон мог запросто влюбиться в нее. И уйти из дому. Конечно, это скандал, но рано или поздно мальчики влюбляются и пытаются доказать всем окружающим, что любовь – самое важное, что существует в этой жизни.

Аппетит пропал. Разбирать пакеты с едой не хотелось. Наталия прошла к себе в «классную» (как она называла комнату, где обычно занималась с учениками и где стоял черный кабинетный рояль), открыла крышку и нажала ладонью на белые, мерцающие в голубоватом сумраке комнаты клавиши. Тотчас же послышался беззащитный, похожий на вскрик приглушенный аккорд. Инструмент всегда напоминал ей живое существо, с которым можно было безмолвно пообщаться, излить ему свою душу или просто послушать его всегда такой непредсказуемый звук. Соседи уже привыкли к тому, что Наталия играет на рояле в любое время дня и ночи. И если раньше они жаловались в ЖЭК и требовали чуть ли не выселения, то теперь, после того как «сумасбродная музыкантша» уплотнила стены, примыкающие непосредственно к квартирам соседей, все замолчали. Звукоизоляция была превосходной. И только по ночам можно было услышать еле пробивающиеся тихие и безобидные звуки, которые могли скорее убаюкать, нежели разбудить. Не зажигая света, она села на вертящийся гладкий круглый стул и начала играть что-то меланхоличное, медленное.

Глава 2
ДРАГОЦЕННЫЕ ПРЕЛЮДИИ ШОПЕНА

И снова начались эти видения. Она играла с закрытыми глазами, но ее воображение в это время, переливаясь красками и наполняясь пробуждающимися звуками, рисовало ей какие-то фрагменты ее прошлой жизни, отрывки из увиденных недавно кинофильмов. «Классная» ночью превращалась во что угодно, уступая место снам. Правда, и сны ей снились все так же часто, и по утрам не покидало ощущение того, что это были не сны, а живая реальность. Наталию сначала это пугало. Но прошло уже полгода с того момента, как начались эти видения, но ни на здоровье, ни на психике это не сказалось. А сказалось это скорее на ее финансовом благополучии.

Впервые видения помогли ей как раз больше года тому назад, когда из учительской музыкальной школы, где она работала, кто-то украл совершенно потрясающий альбом с прелюдиями Шопена – раритетное издание, над которым так тряслась завуч школы, Елизавета Максимовна Бланш. Она чуть не умерла с горя, когда обнаружила пропажу. Вся школа недоумевала по поводу того, кто бы это мог сделать. Дело в том, что альбом пропал как раз в тот момент, когда в школе, кроме самой Елизаветы Максимовны и трех преподавательниц, никого не было. Двери внизу, на первом этаже, были заперты: в учительской отмечался день рождения хоровички. Надо было просто вычислить, когда и кто из присутствующих на этом застолье украл альбом.

Наталия узнала об этом на следующий день. Ей настолько было жалко Бланш, что она думала об этом в течение целого дня, а вечером дома сели за рояль и начала играть что-то нервное, громкое и даже неблагозвучное. Словно это играли и не ее руки. И вот тогда она явственно увидела учительскую, накрытый стол с коньяком, икрой и лимоном и даже как будто услышала разговор за столом… Она сидела с закрытыми глазами, и ей казалось, что она находится не у себя дома за роялем, а где-то там, в музыкальной школе. Нечто завернутое в черный целлофан летит из окна прямо в снег. Внизу, под окнами, этот сверток подхватывает мужчина в светлом полушубке. Такой полушубок носит только один известный ей человек – муж хоровички. Его отец – и это ни для кого не являлось секретом – больше двадцати лет был директором туристического агентства.

Придя на следующее утро в школу, Наталия первым делом зашла в учительскую и застала там Бланш, раскрасневшуюся, с растрепанными седыми волосами, безутешно рыдающую у окна. Что поделать, раз такой она сентиментальный человек… Хоровичка, высокая худая женщина с кривоватыми ногами, любительница тем не менее носить короткие узкие юбки, встретившись глазами с Наталией, отвела взгляд в сторону.

– Ну что, так и не нашли? – спросила Наталия, переобуваясь в сиреневого цвета замшевые туфли на шпильках и поправляя массажной расческой и без того аккуратно уложенные самой природой волнистые светлые волосы. Ей никто не ответил. Бланш, не проронив ни слова, вышла из учительской – прозвенел звонок, ее ждали ученики. Хоровичка тоже собралась было покинуть учительскую, но Наталия преградила ей дорогу.

– Я могу сделать так, что вас, Лариса Георгиевна, осудят за кражу дорогостоящего раритетного издания. И никакие адвокаты не помогут.

Она и сама не могла понять, зачем сказала это вслух. Эту фразу она заготовила еще дома, но, уже поднимаясь по лестнице в учительскую, передумала ее произносить. В конечном счете это была ничем не объяснимая самонадеянность, основанная на воспаленном музыкой воображении. А что, если все дело в том, что она просто терпеть не может эту хоровичку, которая раздражает ее своей безвкусицей и тем репертуаром, которым она мучает ни в чем не повинных детей. Создавалось впечатление, что эта Лариса Георгиевна знает одни лишь советские песни, которые пела, еще будучи школьницей или студенткой музыкального училища, и на этом ее познания в хоровой музыкальной литературе исчерпываются. И тут вдруг Наталия увидела такой страх в глазах Ларисы Георгиевны, такой ужас, что поняла: она попала в самую точку.

– Вы видели? – вырвалось у хоровички, и лицо ее тотчас пошло красными пятнами.

– Да, я видела, как вы завернули альбом в черный целлофан и выбросили в окно. А на улице вас уже поджидал муж.

– И вы собираетесь сказать об этом Елизавете Максимовне?

– Разумеется. И тогда уж вам суда не избежать. Мало того что вы вылетите из этой школы – Бланш сделает так, что вас не примут вообще ни в какую школу города. Вы же знаете, какие у нее связи…

– Я готова вернуть книгу, – чуть ли не плача промямлила хоровичка, сжимая коричневые худенькие кулачки. – Но что мне надо сделать, чтобы вы молчали?

Наталия усмехнулась. Она чувствовала, что хоровичка у нее в руках.

– Сначала верните книгу, а потом поговорим…

Она не собиралась дальше запугивать воровку. Для нее главное заключалось в том, чтобы книга вернулась к Бланш. В результате этого разговора, на удивление всем, альбом Шопена уже к вечеру этого же дня нашелся в кабинете звукозаписи. Все успокоились, поскольку устали подозревать всех присутствовавших на том злополучном дне рождения. Бланш просто порхала (хотя ей было уже под семьдесят) и казалась помолодевшей лет на двадцать. Лариса Георгиевна уже перед самым закрытием школы зашла к Наталии в класс и, пользуясь тем, что они остались одни, достала из сумочки футляр и протянула его ей:

– Вот, возьмите. Спасибо. – И выбежала из класса. Наталия догнала ее уже на улице.

– Это очень дорогое кольцо с бриллиантами. Оно стоит целое состояние. Я не могу его принять.

Хоровичка остановилась и повернулась лицом к Наталии. В глазах ее стояли слезы.

– Это не я, поверьте мне… Это мой муж, он разбирается в таких вещах… Его отец собирался в Польшу. Это был заказ. Я пасла эту книгу почти год. Я не знала, что Бланш ею так дорожит и что она понимает истинную ценность этого издания. Там на титульном листе есть экслибрис… Словом, в Польше живет человек, которому и принадлежала эта книга. Он обещал хорошо заплатить. Я не знала, что Бланш…

– Заберите назад свое кольцо.

– Ни за что. Вы спасли мою честь. Наталия и не подозревала, что у них может состояться такой откровенный разговор.

– Если вы не возьмете кольцо, то я не смогу остаться в этой школе. Я не буду уверена в том, что… Я вас очень, очень прошу…

И Наталия оставила кольцо себе. Это был ее первый гонорар. Затем была история с коллекцией марок.

Глава 3
БОМЖ И НЕМЕЦКИЕ ФИЛОСОФЫ

Она случайно прочитала в газете, что один человек хочет за три миллиона рублей купить коллекцию немецких почтовых марок с изображением всех философов мира. Это объявление повторялось из номера в номер. Казалось, что это писал приезжий, который точно знал, что эта коллекция находится именно в этом городе. Наталия как-то вечером, закрыв глаза, играла на рояле и вдруг увидела бомжа в лохмотьях. Он вытаскивал из мусорного бака какие-то тряпки, банки и пакеты. Еще не до конца понимая, в чем же заключается ее дар, Наталия с присущим ей любопытством и авантюрной жилкой попыталась выяснить для себя, где находится эта урна, – возможно, она узнает улицу и тогда сможет понять, почему воображение показывает ей именно эту картинку. Для этого она снова закрыла глаза, и вновь перед ней, как на экране в кинотеатре – с той лишь разницей, что изображение было трехмерным, хотя и слегка затуманенным, – возник бомж, роющийся в мусорном баке. Шел дождь, и Наталия почувствовала, как редкие его капли словно залетают ей за ворот ночной рубашки. Это было совершенно удивительное ощущение. Еще немного, и она почувствует своим острым обонянием миазмы, распространяющиеся вокруг этого мусорного бака. Между тем она играла. Импровизировала что-то на тему Гленна Миллера.

А что будет, если она откроет глаза?

Не отрывая пальцев от клавиш, она открыла глаза: видение не исчезло. Тогда она перестала играть: видение пропало. Она вновь сидела в своей комнате за роялем. Уличный фонарь осветил несколько дождевых капель на лакированной поверхности пюпитра.

От всего этого у нее закружилась голова. Что же это такое? Что заставляет ее присутствовать в таких странных местах… И почему именно ее? Потому что эти объявления о марках так ее заинтересовали? Где скрыта та закономерность, позволяющая выбирать из миллионов событий именно те, которые внедряются в ее мозг и заполоняют все ее существо на момент игры? Она снова закрыла глаза и коснулась пальцами клавиш.

Появился бомж. Он шел теперь по направлению к рынку. Мелкий серый дождь делал его фигуру расплывчатой, но это был явно он. Теперь Наталия могла уже более спокойно рассмотреть его: черный замызганный плащ, желтая вязаная шапочка, из-под которой выбиваются седые засаленные длинные пряди волос, полоска синих джинсов между нижним краем плаща и оранжевыми, без шнурков, разбитыми и расхлябанными ботинками из облезлой замши. Явно ворованными. В одной руке бомж держал пакет, набитый хламом, который он выудил из мусорного бака. Если бы ей удалось увидеть его не со спины, а заглянуть ему в лицо. Наверно, когда-то он жил нормальной жизнью и, возможно, его любила какая-нибудь женщина. Что привело его к такому образу жизни?

Наталия открыла глаза. Человек продолжал шагать по мокрому асфальту, вжав голову в плечи. Она узнала улицу Мичурина. И тут произошло нечто, что заставило ее удивиться. Бомж зашел в один из респектабельнейших домов. Взялся уверенным жестом за изящную, желтого металла ручку массивной двери и скрылся за ней…

«Пошел грабить», – мелькнуло у нее в голове. Действительно, не может же такой человек жить в доме, где проживают семьи представителей городской и губернской власти! Вспомнив Бланш, ее счастливые глаза, когда обнаружилась драгоценная книга, Наталия поняла, что все, что с ней происходит, – не случайно. Ей словно кто-то подсказывает, что надо делать и по какому пути идти. Конечно, надо действовать, пока не совершено преступление. Срочно бежать на улицу Мичурина… Но почему именно сейчас? А что, если то, что она только что увидела, произошло вчера или месяц назад?

Она почти с силой оторвала пальцы от клавиш. Ей стало холодно. Словно она сама только что шла следом за бомжем по мокрой от дождя улице. Вот и в волосах застряли дождевые капли. Наталия тряхнула головой, вышла из кабинета и, тепло укутавшись в прихожей и взяв зонт – на улице действительно шел дождь, – вышла из квартиры. Доехав на троллейбусе до улицы Мичурина, она в точности повторила маршрут бомжа – хотя было уже десять часов вечера, а на дворе стоял ноябрь – и остановилась перед дверью с изящной, желтого металла ручкой. Что делать дальше?

И тут дверь распахнулась и чуть не сбила ее с ног. Человек, выскочивший из подъезда, казалось, испугался еще больше, чем Наталия: в свете фонаря она увидела его красное испуганное лицо и совершенно белые, с черными кружками расширенных зрачков глаза. Он был в шляпе и светлом кашемировом пальто. Следом за ним почти вывалилась огромная собака, серый дог с обезумевшими глазами. Наталии показалось, что морда собаки в крови. Но она отнесла это к очередным фантазиям и все-таки с какой-то опаской вошла в подъезд. Дом был старинный, пятиэтажный, с огромными лестничными пролетами и ажурными решетками.

Наталия всегда завидовала тем, кто жил в такой пространственной роскоши. Она принялась подниматься по ступенькам, пока не взглянула себе под ноги и не увидела красную широкую полосу, которая может образоваться в случае, если по лестнице волокут что-то большое и вымазанное в красном. И она как-то сразу все поняла. Бомж. Собака загрызла бомжа. Он, очевидно, собирался забраться в квартиру этого типа в шляпе. И забрался. Его встретил дог, который перегрыз ему горло, а вернувшийся хозяин, увидев такое, живо выволок жертву своего питомца из квартиры и спустил куда-то вниз.

Наталия вернулась на первый этаж и увидела кабинку консьержа, в которой при советской власти дежурили люди в военной форме.

Окна кабинки не светились, хотя дверь была слегка приоткрыта. Наталия открыла ее и увидела в тусклом освещении лежащее ничком тело в черном плаще и желтой шапочке. Она наклонилась над ним и осторожно перевернула его на спину. Ей стало не по себе. Было такое ощущение, словно перед ней лежал тот самый тип в шляпе, который только что вышел из подъезда с собакой. Наверно, бомж являлся ему родным братом. Наталия с ужасом смотрела на разодранное горло несчастного и не могла пошевелиться от шока. То, что этот человек был мертв, не оставляло никаких сомнений: глаза его были полуоткрыты, грудь не подымалась. На всякий случай она взяла его за руку, чтобы пощупать пульс, – он не прослушивался. В руке мертвого бомжа было что-то зажато. Она без труда разжала пальцы и увидела маленький ключ. Такие ключи выдавали на главпочтамте владельцам абонентских ящиков. У Наталии в прошлом году тоже был такой, она выписывала тогда много газет и журналов и, чтобы их не вытаскивали из почтового ящика, купила себе абонемент на полгода.

Выйдя из дому, она позвонила из телефонной кабинки, прилепившейся к дому напротив, по номеру 02 и, изменив голос, сказала, что в доме на улице Мичурина находится труп человека. И повесила трубку. Главпочтамт еще работал, в его окнах горел свет. Наталия уверенно вошла в зал, где стояли ряды деревянных шкафов, нафаршированных абонентными ящиками, подошла к ящичку с номером 245, который был выгравирован на ключе бомжа, и совершенно спокойно открыла его. Достав оттуда картонную коробку, весившую килограмма полтора, не меньше, она так же спокойно, стараясь не привлекать к себе внимания редких в это время посетителей, вышла на улицу. Взяла такси и поехала домой. В коробке лежал старый альбом для марок. Открыв его на первой же странице, она увидела там марки и все поняла. Навряд ли ей доведется узнать тайну этого альбома и смерти бомжа, похоже, это, скорее всего, семейная запутанная история. В одном она теперь не сомневалась: человек, дававший эти объявления в местной газете, имеет к ней самое непосредственное отношение. Но и об этом она тоже вряд ли узнает. Единственное, что она теперь сможет сделать, это продать ему марки. Поставив телефон на колени, Наталия с бьющимся сердцем набрала уже запомнившийся ей номер.

– Добрый вечер. Я звоню по объявлению, – сказала она ровным, спокойным голосом.

– По какому? – послышался встревоженный мужской голос. Мужчине было явно под пятьдесят, если не больше. Хотя разве возможно по телефону определить возраст?

– Насчет марок. Или они вам уже не нужны?

– Вы имеете в виду немецкие марки с философами?

– Разумеется.

– Они у вас?

– Да. Иначе зачем бы я вам названивала в такое время. – Наталия старалась говорить тоном женщины капризной и крайне нетерпеливой, раздражительной и самоуверенной. На самом же деле ей было немного страшновато, да и сцену в консьержской она никак не могла выбросить из головы.

– Отлично. Где бы мы могли встретиться?

– Лучше всего в центре. В каком-нибудь кафе, чтобы вы не смогли ограбить меня или, того хуже, пристрелить. Я-то прекрасно знаю цену этим маркам…

– Скажите, а как они к вам попали? – Мужчина на другом конце провода явно нервничал и не мог скрыть этого.

– Я купила их сегодня утром у одного человека. Думаю, вы знаете, о ком идет речь. – Она уже и сама не знала, зачем сказала это.

– Я понял вас, – проговорил мужчина упавшим голосом. – Хорошо, сами назначайте место и время встречи.

– Только прибавьте к сумме, указанной в объявлении, еще один ноль. Видите, я не слишком корыстна. Договорились?

– Да вы с ума сошли! – вскричал мужчина.

– Тогда я найду другого покупателя, это не проблема, – чуть дрогнувшим голосом проговорила Наталия, чувствуя, как тридцать миллионов, превратившись в три, а потом и просто в ноль, ускользают из ее рук. Черт дернул ее за язык!

– Подождите… – Он выдержал паузу, наверно обдумывая ситуацию, а потом сказал:

– Хорошо. Я согласен. Завтра: где и когда?

– В «Ласточкином гнезде», в десять. Я буду в белом вязаном жилете и черных брюках. Учтите, я приду не одна.

А назавтра в «Ласточкином гнезде» она за пять минут поправила свои финансовые дела, обогатившись на тридцать миллионов, которые для скромной учительницы музыки показались колоссальной суммой.

Низенький лысоватый человечек в песочного цвета куртке и светлых брюках подошел к ней и купил альбом с марками. Они обменялись свертками прямо за высоким столиком, на котором ничего, кроме чашки с горячим кофе, не было. Наталия быстро, как только могла, пересчитывала сотенные, а мужчина Дрожащими руками пролистывал альбом. Не сказав друг другу ни слова, они разошлись, с тем чтобы потом никогда не встретиться. Он ушел первым. Наталия взяла себе большое пирожное, допила кофе и сразу же после кафе зашла в обменный пункт и обменяла рубли на доллары.

Вернувшись домой, она сначала долго сидела в кресле, пытаясь осмыслить случившееся, а потом решила понежиться в ванне. В час дня к ней должен был прийти ученик. Ну и пусть приходит. Что с того, что у нее появились деньги? Она не намерена ничего менять в своей жизни. Как работала в музыкальной школе, как подрабатывала частными уроками, так пускай все и остается. Другое дело – найти этому всему объяснение. Сколько ни пыталась она понять, что же такое с ней происходит, ничего, кроме уникальности ее личности, в голову не шло. Может, именно таким образом и проявляется заложенный в ней талант. Она не стала ни известной пианисткой, как мечтала, ни музыкальным критиком, ни композитором. Закончив музыкальное училище, она с треском провалилась в консерватории на композиторское – никому не понравились ее сочинения в стиле блюз – и решила больше счастья не пытать, а, устроившись в музыкальную школу, добросовестно обучать детей музыке. Решить – это одно. А привести это решение в исполнение – другое. После первого же месяца работы она разочаровалась в своей специальности. Объяснять по несколько раз на день одно и то же оказалось наитоскливейшим занятием. Она изо всех сил старалась не заснуть на уроке музыкальной литературы, который часто проходил в кабинете звукозаписи, где стояли старенький проигрыватель и магнитофон, на которых и прослушивались музыкальные произведения. Слушая какую-нибудь оперу или симфонию, Наталия откровенно скучала и не могла дождаться конца урока. В душе она так и осталась ученицей. Другое дело, что надо было постоянно делать вид, что ты старше их (в смысле детей), что ты преподаватель и что тебе надлежит вести себя достойно и не расслабляться на занятиях. Что нельзя, к примеру, присаживаться на стол (даже когда очень хочется), носить короткие юбки и декольтированные кофточки, сосать конфеты или грызть семечки во время занятий, чертыхаться и допускать панибратства по отношению к ученикам. Чтобы хотя бы внешне соответствовать образу строгой и принципиальной учительницы, Наталии, вчерашней выпускнице музыкального училища, склонной к свободной импровизации жизни вообще и внутренне достаточно раскованной в силу свойств своей натуры, пришлось сшить несколько строгих костюмов, пересмотреть прическу (поменять распущенные волосы на заколотую на затылке, сложенную втрое косу) и даже изменить лексику. Таким образом, будучи на протяжении всего рабочего дня искусственно созданной благообразной Наталией Валерьевной Ореховой, преподавательницей общего фортепиано, сольфеджио и музыкальной литературы, затянутой в строгие удлиненные одежды и держащей голову с высокой прической прямо, чтобы не слетели стильные очки в тончайшей золоченой оправе и с простыми стеклами и ставящей двойки с легкостью Иуды, Наталия, оказавшись вне стен ненавистной ей музыкальной школы, превращалась совершенно в другого человека. Едва перейдя на другую сторону улицы, стараясь не оглядываться на старинный особнячок муз-школы, она моментально вынимала из прически все шпильки, и ее волосы платиновой с золотистым блеском волной рассыпались по спине и плечам. Расстегнув возле самого горла тугие перламутровые пуговицы, она обнажала грудь почти до середины и наслаждалась тем, как ветерок (если, разумеется, позволяла погода) озорно играет кружевом блузки, ласково касаясь нежной кожи. Оказавшись дома, она первым делом переодевалась в джинсы или шорты, легкие хлопковые брюки или пижамные шелковые шаровары, просторные яркие футболки, бросалась на кровать и приходила в себя после муторного, однообразного в череде последовательных действий дня. Потом ужинала либо в одиночестве, либо приглашала к себе кого-нибудь из поклонников – бывшего однокурсника, пианиста Рафа Нудиева, преподающего общее фортепиано в хоровой студии, или Сашку Иванова, бизнесмена, занимавшегося перепродажей французских куропаток. Иногда они встречались втроем и отправлялись к кому-нибудь из них на дачу, независимо от времени года. О своем даре она никому из них не рассказала. Незачем. На вопрос, откуда вдруг у нее появились деньги – а это почему-то сильно бросается в глаза, должно быть, у человека, привыкшего постоянно стеснять себя во всем, меняется даже выражение лица, не говоря уже о каких-то вроде бы случайных приобретениях, как, например, платье от Нины Риччи, полное собрание сочинений Сомерсета Моэма, альбом «Модерн», – Наталия отвечала, что ей присылают родители, которые по контракту выехали в Африку «на заработки». Если бы Раф, к примеру, узнал, каким образом она заработала эти деньги, он стал бы ее, скорее всего, презирать. Сашка, в отличие от него, восхитился бы, но в душе ни за что бы не поверил, что посредством этого странного «дара» можно делать такие «бабки». Кроме того, ей нужно было бы многое объяснять, выкладывать по пунктам, как и почему все это происходит, а ведь она и сама толком ничего не понимала. Поэтому носила свой секрет на замке и время от времени позволяла себе вторгнуться в чью-то жизнь, спутать кому-то карты, причем просто из интереса, а не, как говорится, корысти ради.