Анна Данилова
Меня зовут Джейн
Оформление серии С. Прохоровой
© Данилова А., 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018
* * *
1. 2009 г., Татищево
Мне снилось, что я еду в поезде и мое сердце стучит в одном ритме с ударами металлических колес о стыки рельсов. Тук-тук, тук-тук… И казалось, что поезд огромный, неестественно огромный, до небес, и что крыша вагона со скрежетом царапает края заледеневших облаков. Потом кто-то подошел ко мне, спящей, и принялся колотить по моей голове металлической палкой: тук-тук, тук-тук. И кровь моя густыми и тяжелыми каплями закапала на железный пол вагона: тук-тук. Потом моя голова затрещала и принялась раскалываться, как гигантское чугунное яйцо, и куски ее отваливались и падали вниз, на промерзшую землю: тук-тук. И боль была просто невыносимой. И позвоночник тоже начал рассыпаться, и косточки с сухим и почему-то тоже металлическим звуком посыпались на пол вагона: тук-тук. А потом мне стало трудно дышать, и проводница, склонившись ко мне, спросила меня:
– С вами все в порядке?
Я открыла глаза. Сначала ничего не разобрала, так было темно и словно все расплывалось перед глазами. Но потом я различила узкое женское лицо, ощутила теплое лимонное дыхание женщины, сладковатый запах лака для волос и снова услышала:
– Вы так стонали во сне… Вы в порядке?
– Да, спасибо, – я едва разлепила спекшиеся губы.
– Сейчас заглядывала проводница, сказала, что через полчаса ваша станция.
– Да? – Тут я почувствовала, что моя голова кружится. Я никак не могла понять, почему в поезде, во-первых, есть проводник, во-вторых, с какой стати ему напоминать мне, что моя станция d’Abernon через полчаса, и вообще, почему я не сижу, а лежу. Не могу припомнить, чтобы поезда юго-восточного направления предоставляли спальные вагоны. Все это означало лишь одно – я все еще сплю, и эта милая женщина, недавно грызшая лимонную корку, мне тоже снится. И что, скорее всего, я прикорнула на своем любимом диване, под пледом, напитавшимся запахом лимона в шкафу, в который я не так давно положила саше с лимонными корками. Лимонные корки… При чем здесь они, не понимаю.
Мне надо было подняться, но сделать это я почему-то не могла. Все болело и ныло. Возможно, у меня была температура. Я сделала несколько попыток, но смогла лишь поднять голову. Остальное тело словно окаменело и не слушалось. Видимо, сон продолжался, и я никак не могла проснуться.
– Девушка, поднимайтесь уже, а то проспите! – Я снова услышала этот участливый голос.
– Я не могу, – я приняла условия этого странного сна. – У меня не получается.
– Вы на каком языке говорите?
– Как на каком… – смутилась я. – На своем, родном. А что? По-моему, мы отлично понимаем друг друга…
Вспыхнул свет. Я увидела над собой взлохмаченную голову. Сонное лицо, полные недоумения глаза.
– Вот, видите? Она не поднимается, хотя поезд с минуты на минуту прибудет на станцию, – говорила женщина, уже обращаясь к кому-то, кого мне пока не было видно. Потом, правда, появилась примятая шапка белокурых кудрявых волос. Синий форменный пиджак.
– Девушка, поднимайтесь! – Блондинка оказалась бесцеремонна, она принялась расталкивать меня.
Я замотала головой. Попыталась возмутиться и наконец проснуться!
– Что вы себе позволяете! Сейчас я встану!
– Вот, вы слышали? На каком языке она говорит, на английском?
– Да вроде… Иностранка… Надо же, а выглядит, что наша бомжиха… Я давно на нее внимание обратила. Может, у нее что с головой?
– У меня все в порядке с головой, – огрызнулась я, сделала усилие и приподнялась на локте, потом подтянула и остальное тело, поднялась, села и поняла, что я сижу на верхней полке. Я не знала, где я и почему еду в этом странном, фантасмагоричном поезде.
– Давай-давай, быстро… Тебе что, плохо?
– Ну, да… Все болит…
– Смотрите, она какая-то бледная, и волосы седые, а лицо молодое. И кровь, видите, запекшаяся на виске…
– Думаете, надо позвать милицию?
– Вот еще! Сейчас выйдет, и все. Нет человека – нет проблемы.
– Вы что?!
– Послушайте, что вы обо мне говорите в моем же присутствии? Где вас воспитывали? – Возмущению моему уже не было предела.
Да, у меня все болело, это верно, а еще меня колотило. В голубоватом неуютном свете, который заливал все пространство вокруг меня, я разглядела свои мятые и какие-то грязноватые на вид джинсы. Да и свитер был колючим, толстым, неуютным. Почему я не в одном из своих любимейших кашемировых свитеров?
– Вы кто – иностранка? – спросила меня участливая женщина. – Вы хотя бы понимаете, что мы говорим?
– Конечно! – воскликнула я.
– Мы вас не понимаем… Ну же, где ваш багаж? Где вещи?
– Я не знаю…
Я оглянулась в поисках моей сумочки, но ничего не нашла. Ни на серой постели, ни внизу, на столике.
– Я не знаю, где моя сумочка.
– Вы что-нибудь поняли? – обратилась проводница к моей соседке по купе.
– Нет, не поняла. Как же так – багажа нет?! А что на билете-то написано, кто она? Фамилия русская?
– Да нет у нее билета, – отозвалась проводница. – Я так ее взяла… Она сказала – до Татищева. Слышите, гражданка?! Вы же сами сказали мне, что вам до Татищева, вот и выходите.
Я не понимала, что она говорит. Вернее, понимала, да только это последнее слово было мне незнакомо.
– Послушайте, вообще-то я редко езжу на поезде, у меня есть машина… Мне надо домой. Срочно.
– Что она говорит?! Давайте уже поможем ей выйти из поезда.
Они подхватили меня под руки (сон продолжался, и меня это начало уже раздражать!), вывели в ледяной, продуваемый пронизывающим ветром тамбур и держали меня крепко за руки, словно я могла сбежать.
– Послушай, малахольная, деньги-то у тебя есть? – спросила блондинка, глядя на меня, как мне показалось, даже с каким-то отвращением.
– Конечно, есть… К чему такие идиотские вопросы?!
– Опять каля-маля… ничего не разобрать. А где вы живете? Можете назвать хотя бы свой адрес? Адрес!!!
– Конечно! – Я подумала, что во сне можно, ничем не рискуя, назвать место, где ты живешь. – В графстве Суррей, в Кобэме!
– По-моему, она не в себе…
– Может, довезем ее до конечной станции, а потом передадим в линейный отдел, а? Здесь, в Татищеве, ночью она замерзнет, подхватит воспаление легких.
Я не поняла, что это – линейный отдел. Я вообще ничего не понимала.
– У тебя родственники есть? Тебя кто-нибудь ждет?
Я не знала, что ответить. Дядя Мэтью умер в прошлом году. И какое им дело до моих родственников?
Я попала в какой-то кошмар и никак не могла высвободиться, выкарабкаться.
Поезд со свистом и скрежетом остановился.
– Стоянка две минуты, – сказали мне в спину и помогли сойти с высоких и крутых ступенек. Я спрыгнула на асфальтовое покрытие длинной, тянущейся вдоль железнодорожного полотна дорожки, оглянулась. Из спящего поезда больше никто не сошел. И в поезд тоже никто не поднялся. За мной захлопнули тяжелую металлическую дверь, и, как мне показалось, поезд тотчас же тронулся.
Я оставалась стоять одна на незнакомой мне станции. Без багажа. В продуваемом свитере и джинсах. Мне хотелось одновременно и есть, и пить, и прилечь где-нибудь, чтобы согреться.
Я сунула руку в карман и нащупала деньги. Достала, посмотрела, прочитала: сто рублей. Что это значит? И что в России (несложно было понять, что мой сон забросил меня в далекую Россию) можно купить на целых сто рублей? Может, в этом поселке или деревне найдется для меня недорогая гостиница с теплой водой?
Я побрела по дорожке, перешла железнодорожные пути, ярко освещенные станционными огнями, приблизилась к небольшому строению, на котором крупными буквами было написано: «Татищево». Что дальше? Открыла дверь, вошла. Там было намного теплее, в этом пустом зальчике. Окошко кассы было прикрыто дощечкой, мол, закрыто. В одной из стен была небольшая ниша, в глубине которой мирно спала старая рыжая кошка, вероятно, считающая, что станция – ее родной дом.
Воспользовавшись тем знанием, что это все же сон, я спокойно устроилась на жесткой деревянной скамье, поджала под себя ноги, сунула под щеку кулак и уснула. Сон во сне.
2. 2009 г., Саратов
– Глаша, это я, Валентина. Ты извини, что я звоню тебе посреди ночи. Но, думаю, если бы с тобой произошло то, что произошло час тому назад со мной, ты тоже бы как-то среагировала. Алло, Глаша, ты слышишь меня?
– Да, слышу, – проговорила Глафира сонным голосом. – Валя, что еще случилось?
– Я только что вернулась из Москвы. На поезде.
– С приездом.
– Послушай, может, я к тебе заеду? Все равно ведь спать не дам… История уж больно интересная.
– Ладно, приезжай. Все равно уже проснулась.
– Извинись за меня перед Адамчиком.
Валентина тихонько постучалась в дверь (не позвонила, чтобы не разбудить Адама) спустя четверть часа. Так быстро, значит, взяла такси. У самой никогда лишних денег нет, а она раскатывает на такси, подумала Глаша, на ходу запахивая пижамную куртку и зевая. Валентину она любила всей душой. Милая, симпатичная девушка, помощник декоратора в местном драмтеатре. При каждом удобном случае старается куда-нибудь поехать, как она говорит, посмотреть мир. Но дальше Москвы и Питера судьба ее еще никуда не закидывала. Прирожденный волонтер. Ходит в родильный дом, помогает бесплатно, моет полы, драит унитазы, даже соки покупает на собственные деньги тем беременным женщинам, которых никто не навещает. Ангел, а не девушка. Таких мало. Однажды, помогая одной пьяной женщине ночью, Валентина решила взять ее к себе домой, пустить переночевать, да влипла в историю с наркотиками. Лиза Травина, адвокат, у которой работала Глафира, помогла ей выбраться из этого пахнувшего большим сроком дела с наименьшими потерями. Так и познакомились.
Так случилось, что Валентина, сама того не ведая, подкидывала Лизе новые дела. Но от комиссионных всегда отказывалась. Говорила, что деньги – это не цель, что она просто хотела помочь человеку.
Вот и сейчас наверняка принесет на блюдечке какое-нибудь новое дело. Вот только обрадуется ли Лиза?
Елизавета Сергеевна Травина, помимо адвокатской деятельности, активно занималась расследованием разного рода дел, начиная от пропажи людей и заканчивая убийствами.
Глафира пригласила Валентину, невысокую хрупкую девушку с длинными кудрявыми волосами, в легкой курточке и джинсах, в кухню, усадила, поставила греться чайник.
– Ну, путешественница, рассказывай, что случилось в этот раз? Надеюсь, не с тобой?
– Нет, не со мной. Понимаешь, я ехала в купе, на верхней полке. Крепко спала, а потом проснулась от голосов. Разговаривали три женщины. Две – на русском языке, одна – на чистейшем английском. Одна русская – соседка по купе, милая на первый взгляд женщина. Вторая – проводница. По-моему, сука страшная и совершенно бесчувственная. А третья… даже и не знаю, что тебе сказать. Когда мы в Москве вошли в купе, она была уже там, лежала к нам спиной на верхней полке, думаю, спала. Не видела, чтобы она куда-нибудь выходила. Так вот. Подъезжаем мы к Татищеву, знаешь, это уже перед Саратовом, ночь, как ты понимаешь, и я просыпаюсь от того, что моя соседка по купе будит эту девушку, говорит, что проводница заглядывала…
Глафира слушала спросонья Валентину, и ей казалось, будто бы она сама едет в этом купе. Тук-тук-тук… И все так мрачно, сонно, непонятно… Ей словно передалось настроение Валентины в тот момент, когда ту разбудили женские ночные голоса в купе.
– И что?
– Да то, что, во-первых, оказалось, что девушка не владеет русским языком, во-вторых, она словно понятия не имеет, почему она едет в Татищево, она была как будто потрясена этим названием, смотрела в полном недоумении на проводницу. Кроме того, у нее не было багажа. Никакого. Даже дамской сумки. И одета она странно. Джинсы и толстый свитер. Ничего женственного. Еще у нее седые волосы, и это при совсем юном, но изможденном лице. Очень странное выражение лица. Английская речь, можешь мне поверить. Ах, да, вот что еще. Они буквально выставили ее из поезда в Татищеве. Оставили одну ночью на перроне. Удивлюсь, если ее кто-то там ждет.
– Но почему? Это ее личное дело, к кому ехать в Татищево и нужен ли ей багаж.
– Но выражение лица!
– И что же выражало ее лицо? – Глафира вдруг поймала себя на том, что на этот раз история пассажирки с московского поезда ей почему-то совершенно не интересна.
– Удивление. Недоумение, потрясение, растерянность, страх и даже панику! Ах, да, еще кровь на виске. И руки у нее, мне показалось, какие-то… Как бы это сказать. Они не то что давно не видели маникюра, они вообще… Запущенные, потрескавшиеся, с обломанными ногтями.
– И это ты успела разглядеть ночью, когда ее разбудили?
– Нет. Я «любовалась» одной ее рукой, когда она слегка так свисала во время сна девушки.
– Ты думаешь, что она не собиралась в Татищево?
– Возможно. Еще я слышала, что у нее нет билета. Проводница сама сказала этой, другой пассажирке, которая будила «англичанку», что сама взяла ее и что якобы девушка сказала, что ей до Татищева. Я вот сейчас думаю, может, она произнесла что-то другое, а проводница не поняла? Может, по пути были станции с похожим названием, где ее ждали?
– Валя, что ты хочешь от меня?
– Сейчас, подожди… Я же не сказала тебе самого главного. В один прекрасный момент ее спросили, может ли она назвать адрес, где живет, и я еще подумала тогда, что какой смысл задавать ей вопросы, если она ничего не понимает. И тут вдруг эта девушка, словно поняв вопрос, ответила следующее. Слушай внимательно. В графстве Суррей, в Кобэме! Или что-то в этом роде.
– Но на английском слово «графство» звучит иначе.
– Вот! Вот и я о том же! Мне показалось, что эта девушка ответила уже на русском. Или смеси языков. Да она вообще еле языком ворочала. Глаша, поедем в Татищево. Я уверена, что она там, сидит себе где-нибудь на станции и недоумевает, как она там оказалась. Еще я почему-то думаю, что у нее нет денег. С ней что-то произошло. Она не в порядке. Ей надо помочь.
– Значит, предлагаешь прямо сейчас поехать в Татищево?
Глафира с тоской взглянула на подругу.
– Мне утром к Лизе.
– Да я все понимаю. Ну, хочешь, я сама позвоню ей сейчас и все объясню?
– Вот уж не надо. У нее вчера был очень трудный день. Два заседания суда, причем все дела невероятно трудные, потом юбилей одного коллеги… Она очень устала и сейчас спит без задних, как говорится, ног.
– Глаша, пожалуйста, поедем.
– Хорошо. Не знаю почему, но мне тоже стало жаль эту девушку. Дуры мы с тобой, Валя. Ненормальные. Думаю, Адам мне непременно скажет об этом, когда узнает, где и с кем я провела ночь. Подожди, я сейчас оденусь. Там как на улице, холодно?
– Для майской ночи – очень даже. И ветер. Да, если можно, возьми с собой какую-нибудь куртку для этой девушки. Думаю, что она сейчас там, на станции, мерзнет.
– А если ее там не окажется? Вдруг она нашла гостиницу или ее кто подобрал? Или все-таки встретили?
– Тогда я буду у вас в офисе целый месяц мыть полы и заваривать чай. Бесплатно, разумеется. Еще машины ваши буду мыть.
– Понятно. Значит, надо ехать.
Войдя в спальню, Глаша склонилась над спящим мужем:
– Адам… Мне надо уехать.
– Куда? – сонным голосом спросил он. – Глаша, что случилось?
– Нет, ничего пока не случилось. Просто надо проверить одну информацию. Возможно, одной девушке требуется помощь. Валя приехала, понимаешь? Не могу ей отказать. У нее просто нюх на такие вещи.
– На какие – такие? – поморщился Адам, поймал руку Глаши и потащил ее к себе. – Глафира, на улице ночь. Там не подождут?
– Она говорит, что нет. Адам, я поеду. Во всяком случае, чтобы потом ни о чем не жалеть.
– Хорошо. Если что – звони.
– Где ключи от машины?
– В кармане джинсов.
– Адам, я люблю тебя. – Глаша поцеловала мужа, открыла шкаф и принялась одеваться.
– Знаешь, у меня тоже так было… – рассказывала Глафира уже в машине. Они неслись по ночному городу, пролетая перекрестки, освещаемые всполохами оранжевых огней светофоров, на их пути встретилось всего лишь несколько машин. – Тоже вот так ехала в поезде, кстати, в московском, и в купе была девушка. Мне еще показалось, что она баскетболистка, она едва умещалась на верхней полке, колени подогнула чуть ли не к подбородку. И тоже лежала к нам спиной, мы, ее соседи по купе, так и не увидели ее лица. Спала всю дорогу. Думаю, что она просто устала. Утром, когда подъезжали к городу, она поднялась, сходила в туалет, пришла умытая, распространяя вокруг себя запах зубной пасты и мыла. Симпатичная девушка, в дорогом спортивном костюме. Посвежевшая, выспавшаяся.
– Ну, эту-то нашу девушку спортсменкой назвать трудно. Да и выглядит она так, как если бы с ней произошло что-то нехорошее. Понимаешь? Говорю же, рано поседела, вся какая-то неприбранная, с пятнами крови на виске. Может, и на одежде, я же не видела… Вот точно память ей отшибло. И она бредила. Знаешь, я читала однажды, еще в детстве, как одна женщина, когда у нее поднялась высокая температура, вдруг принялась бредить на непонятном языке, предположим, греческом, хотя никогда им не владела. Позже выяснилось, что, когда она была моложе, она работала прислугой у одного профессора, который разговаривал на греческом. Каким-то участком мозга женщина запомнила слова.
– Это ты к чему? – Глафира не отрывала взгляда от дороги. Перед тем как услышать ответ Валентины, подумала, что напрасно не сообщила Адаму, куда именно они отправляются. – Девушка тоже говорила на непонятном языке?
– Глаша, ты меня совсем не слушаешь. Она говорила на английском. И, как мне показалось, чисто. Но я не англичанка, мне трудно судить. И в то же самое время у меня было такое ощущение, словно она понимает то, что ей говорят на русском. Вот так.
– У тебя ведро есть?
– Какое еще ведро?
– А тряпка?
– Глафира!
– Думаю, ты не месяц, а все два будешь мыть полы у нас в офисе, – проворчала Глаша. – Хоть бы там какой-нибудь буфет, что ли, был… Так кофе хочется.
Проехав основную часть пути, свернули направо и покатились в сторону железнодорожного переезда. Через пять минут машина остановилась неподалеку от здания станции. Все вокруг плавало в сиреневой предутренней дымке. Татищево еще не проснулось.
– Господи, как тихо… – Глаша вышла из машины и сладко потянулась, расправляя затекшие мышцы. – Ну, давай, показывай свою «англичанку».
– Глаша, я и так нервничаю! Хоть бы она была здесь… – Валентина открыла дверь и вошла. Кошка, дремавшая в стенной нише, поднялась, вытянув лапки, и тоже потянулась, зевнула, показывая розовость язычка и беленькие зубы. После чего снова улеглась на свое место и прикрыла глаза, каким-то внутренним чутьем понимая, что опасности нет.
На скамье лежала девушка. На боку, свернувшись в клубок. Старые растоптанные кроссовки, грязные джинсы, толстый свитер, спутанные волосы неопределенного цвета с седыми прядями. В точности такая, как и описывала ее Валентина.
– Вот, это она! – с гордостью воскликнула Валентина. – Ну, что я говорила? Ее никто не встретил!
Глафира подошла и осторожно тронула девушку за плечо.
– Она совсем холодная…
3. 2009 г., Татищево
Не припомню, чтобы мне еще когда-либо было так худо. Меня обуревали желания, одно нереальнее другого. Искупаться, выпить горячего чая, надеть свою привычную и, главное, чистую одежду, и не менее важно – оказаться уже дома, вынырнуть из этого длящегося, как мне казалось, целую вечность кошмара.
Сколько уже может сниться этот вокзал – не вокзал, станция – не станция и эта кошка – не кошка. Еще подумалось почему-то, что хорошо все же иметь шерсть. Тогда никакой одежды не нужно. Да и багажа тоже. И денег. Правда, если у тебя, у кошки, есть хороший хозяин.
Я слышала, как скрипнула дверь. По логике вещей, это должны были быть полицейские, которые растолкают меня и выпроводят из этого странного места в полицию. Или просто выгонят на улицу. Мол, нечего таким, как я (а я знала, что выгляжу самым преотвратным образом), спать на вокзале.
Я снова услышала женские голоса. Почувствовала, что ко мне подошли совсем близко, потом даже тронули за плечо.
– Она совсем холодная, – услышала я над самым ухом и повернулась, чтобы посмотреть, кто меня трогает.
Увидела двух девушек. Тоненькую, с испуганными глазами, и полную, просто-таки округлую молодую женщину, внимательно меня рассматривавшую.
– Она жива, слава тебе господи, – произнесла та, что тоненькая. И, уже обращаясь ко мне: – Как вы себя чувствуете?
– Ужасно, вот как, – сказала я чистую правду.
– Глаша, ты слышала? Она говорит на английском! – И снова обращаясь ко мне: – А вы по-русски понимаете?
– Конечно, понимаю… – ответила я уже на русском. На таком, за который в Кембридже мне ставили довольно высокие баллы.
– Глаша, – прошептала в каком-то восторге девушка, – она и на русском может! Так это же отлично!
– Вы кто? – спросила я, понимая, что со мной происходит что-то непонятное и что все это – не сон.
– Меня зовут Глафира, – ответила мне приятным голосом пышнотелая молодая женщина в вязаном белом свитере. Очень чистом, подумалось мне, находящейся в очень странном состоянии нечистоты и холода. – А это – Валентина. Вы ехали с ней в одном купе, в поезде. Ей показалось, что вам требуется помощь. И вот мы здесь. Возможно, мы вмешиваемся в вашу частную жизнь…
– Подождите. Я сама ничего не могу понять…
– Пожалуйста, переключитесь на русский, – попросила меня та, что звалась Валентиной.
– Да уж, так будет легче общаться, – улыбнулась Глафира. – Я, конечно, неплохо училась в школе, но говорю на английском медленно и с жуткими ошибками. Так что ваш беглый…
– Извините. Да, конечно.
Я и сама понимала, что говорю со страшным акцентом, но это было все же лучше, чем болтать на родном, английском. Так, во всяком случае, была надежда, что меня поймут.
– Можно полюбопытствовать, что вас привело в… э… Татищево? – спросила Глафира.
Я еще раз взглянула на них, пытаясь понять, не аферистки ли они и что им вообще от меня нужно. Но, с другой стороны, в том состоянии, в котором я находилась, вряд ли стоило требовать аудиенции с английскими дипломатами. Да еще на станции Татищево!
– Я понятия не имею, что это за станция… – честно призналась я. Да оно и так ясно было. Если бы у меня здесь было дело или меня кто-то ждал, вряд ли меня обнаружили бы спящей на вокзальной скамье.
– Ну, что я говорила? – чуть ли не обрадовалась Валентина.
– Послушайте, может, здесь есть какое-нибудь приличное заведение, где мы бы могли спокойно поговорить, выпить кофе? – спросила Глафира. – Что-то не нравится мне здесь…
– А уж как мне не нравится, – согласилась я с ней.
– Нет здесь ничего подобного, можете даже не искать. Тем более в пять утра. Вы что?
– Предлагаю поехать домой, – вздохнув, сказала Глафира. – Я вижу, что вам требуется помощь. Вы и промерзли, и помыться не мешало бы, да и одеться потеплее… Хоть и май месяц, но ночью и утром вот холодрыга.
– Что? – не поняла я.
– Очень холодно, – извиняющимся голосом пропела Валентина. – Ну, так как? Поедете с нами?
– Если у вас дома есть горячая вода и горячий чай, то поеду, – ответила я и с трудом поднялась со скамьи.
Толстушка со звучным именем Глафира уселась за руль. Валентина же усадила меня рядом с собой на заднее сиденье «Мерседеса». И мы поехали. Незнакомый поселок, незнакомая дорога, унылый пейзаж. К несчастью, я никак не могла вспомнить, каким вообще образом оказалась в России.
– Что с вами произошло? – спросила Глафира. – Вы помните, как вас зовут и каким образом вы оказались в Татищеве?
– Меня зовут Джейн Чедвик, – ответила я с готовностью, словно давно уже ждала этот вопрос. – И я не помню, каким образом оказалась здесь. Вернее, я помню, как меня несколько часов тому назад…
– Почти три часа назад, – подсказала мне Валентина.
– …три часа тому назад высадили из поезда здесь, на этой станции. Поначалу я подумала, будто бы мне все это снится. Но теперь-то я понимаю, что это не так.
– Это хорошо, что вы помните свое имя, – заметила Глафира. – И где вы живете? Помните?
– Да, я все отлично помню! В Кобэме! В графстве Суррей! Это всего-то в сорока километрах от Лондона.
– У вас есть документы?
– Нет, – призналась я. – Ни документов, ни денег.
– Когда вы в последний раз были дома?
– Я отлично помню мой день рождения – 15 апреля.
– Где вы его праздновали?
– Нигде. Дома, в Кобэме. Я слушала музыку, испекла себе миндальные пирожные… Все было хорошо.
– Вы помните домашний телефон? Или номер телефона ваших близких?
– Последний мой родственник, дядя Мэтью, умер в прошлом году. От старости. Он был прекрасным человеком, и я его очень любила. Иногда мне кажется, что он до сих пор жив, просто забывает мне послать открытку с Рождеством или днем рождения… Так вот. У меня нет такого человека, которому я бы могла позвонить, понимаете?
– Вы серьезно?
– Вполне.
– Но каким-то образом вы оказались здесь, значит, это нужно было либо вам, либо тем, кто задумал вас обмануть или вообще погубить, – говорила, глядя на дорогу, Глафира. Она время от времени тяжело вздыхала, как если бы сама очнулась без документов и денег на незнакомой станции. – Очень странная история… Постарайтесь вспомнить, что могло вас привлечь в Россию. Трудно представить, что вас насильно усадили в самолет, так ведь? Значит, вы сами приняли решение полететь в Россию. Но причина-то должна быть довольно веская, постарайтесь вспомнить, какая именно.
– У меня кузен в России, – ответила я. – Знаю только, что его зовут Юрий, что живет он в Москве. Но адреса я его не знаю.
– Каким образом вы общались с ним?
– По Интернету.
– Адрес сумеете вспомнить?
– Понимаете, вот если бы у меня под рукой был мой компьютер, то там автоматически всплыл бы его электронный адрес, думаю, вы понимаете, о чем я… А вот так, вспомнить последовательность букв… Нет, не думаю, что смогу.
– А попасть в свою почту с чужого компьютера сможете?
– Думаю, что смогу. Хотя ни разу не пробовала.
– Фамилию своего кузена… Так. Стоп. Кузен. Кузен – это двоюродный брат. Вы хотите сказать, что ваши родственники – дядя или тетя – русские?
– Сестра моей мамы вышла замуж за русского и переехала в Москву. Юрий – ее сын.
– А ее фамилию, адрес или телефон можете вспомнить?
– Да, конечно. Фамилия ее Александрова. Зовут Эстер.
– Понятно. Александровых в Москве, я думаю, миллион, однако имя Эстер встречается не так часто. Надеюсь, она жива?
– Во всяком случае, Юрий не писал о ее смерти.
– Вот и хорошо. Сейчас приедем, вы придете в себя, отоспитесь, и после этого мы поможем вам отыскать ваших русских родственников… Знаете, Джейн, своему спасению вы обязаны вот этой девушке, Валентине. Если бы не она, вы бы так и остались на этой станции. И неизвестно, что было бы с вами, если бы вас обнаружила милиция.
– Спасибо, – я пожала руку Валентине, которая просто-таки светилась от счастья.
Меня привезли в большой и какой-то серый город. Неизвестный мне Саратов. Возможно, таким неприветливым он мне показался в бледном утреннем свете. Или же я чувствовала себя так, что все вокруг казалось мне серым. Наброшенная на мои плечи куртка не спасала. Меня буквально колотило от холода.
– Все, приехали.
Мы оказались на мрачноватой улочке с серыми домами. Парадное крыльцо одного из двухэтажных отреставрированных особняков в серо-белых тонах, было освещено подвешенным над козырьком фонарем.
Глафира с хозяйским видом достала из сумки ключи и отперла двери.
– Прошу вас, Джейн, проходите.
– Это ваш дом?
– Нет, это скорее офис, но случается, мы здесь и живем. Во всяком случае, моя хозяйка, Елизавета Сергеевна Травина, сделала все, чтобы этот офис больше походил все же на комфортную теплую квартиру.
– А чем вы занимаетесь со своей хозяйкой?
– Да… чем придется, – пожала своими пышными плечами Глафира.
– Надеюсь, меня здесь не разрежут на кусочки, а мои органы не отправят на трансплантацию? – мрачно пошутила я, отлично понимая, что, доверившись этим двум молодым женщинам, я все равно рисковала.
Глафира не обманула, когда сказала, что офис похож на нормальное жилище. Повсюду ковры, красивая мебель, бронза, картины.
– Сейчас я провожу вас в ванную комнату, потом, если вы не против, мы пригласим врача, который осмотрит вас.
– Хорошо. Но я должна напомнить вам, что у меня при себе только сто ваших, русских, рублей. И я понятия не имею, сколько это фунтов.
– Два фунта, – ответила Глафира. Она уже кому-то звонила. – Лиза? Это я. У нас гостья. Из Англии. Судя по всему, у нее частично повреждена память. Мы с Валей привезли ее сюда, к нам. Ей требуется врачебная помощь. Сейчас она отправится в ванную комнату, потом мы ее накормим… Хорошо, позвони доктору. Ждем.
Ванная комната, ванна, уже наполовину наполненная горячей водой… Вот о чем я мечтала все последнее время.
– У вас что-нибудь болит? – участливо спросила меня Валентина, помогая мне раздеться.
– Да, признаться, у меня почему-то болит все.
Я с трудом стянула свитер, под которым оказалась грязная майка. Джинсы и вовсе словно окаменели от грязи. Мне было так стыдно перед этой чистенькой девушкой, что я попросила ее выйти из ванной.
– Извините… Просто я хотела помочь. У вас на виске кровь… и на волосах… Кто вас ударил? Или вы сами упали, ударились? Не помните?
Я не помнила. Перешагнув через ворох грязной одежды, я забралась в ванну, окунулась с головой в горячую воду и замерла. То же самое я любила проделывать в своем родном доме, когда, наработавшись в саду, утомившись и даже промерзнув, согревалась в своей ванне. Мне вдруг показалось, что, вынырни я сейчас, я снова окажусь у себя, в своей собственной ванной комнате, где напротив меня будет большое овальное зеркало в белой резной раме. Запотевшее, на котором можно будет нарисовать смешных человечков…
Я вынырнула, но никакого зеркала не увидела. Лишь стену, выложенную бирюзовыми кафельными плитками. Провела руками по волосам. Они показались неестественно шершавыми, как если бы их облили воском. Я не помнила, когда последний раз мыла голову. Осмотрела тело. Ноги, руки, бедра, живот, плечи – все было в синяках и кровоподтеках. Кто меня бил и за что? Да ко мне в жизни никто пальцем не притронулся, не говоря уже о том, чтобы ударить! Где я была? Что со мной произошло за тот месяц, который буквально выпал из моей памяти.
К двери время от времени подходили то Валентина, то Глафира, они спрашивали, не нужно ли чего.
Я отвечала, что все в порядке, и продолжала в который уже раз поливать волосы шампунем и намыливать тело. Когда же я почувствовала, что смыла с себя всю грязь, мне пришлось вылезти из ванны, слить почерневшую воду с клочьями серой пены и снова наполнить ее чистой водой. Горячая вода согрела меня, но и сделала совсем слабой. Я едва выползла из ванны, вытерлась насухо и набросила приготовленный для меня толстый махровый халат. После чего завернула волосы в полотенце, сделав тюрбан, и, пошатываясь, вышла из ванной комнаты.
