Анна Данилова
Гламурная невинность
Она проснулась и села на постели. Сердце бухало в груди, в горле застряло еще одно сердце, внизу живота – еще одно… Она была несчастна, это и разбудило ее, как резкий звонок в дверь. Как невыносимо громкий звонок по телефону. Ее всю трясло, она даже боялась повернуть голову, потому что знала – рядом, на подушке, где должна быть его голова, – холодная пустота. Лишь едва приметная вмятина. Он был здесь, он же не приснился ей, но сейчас, когда он думает, что она спит, его нет. А она уже и не спит. И никакие снотворные не помогают ей провести долгие ночные часы в небытии, неужели она так и будет маяться все ночи напролет в то время, как он, ее любовь, отдает себя без остатка другой женщине? И где? Всего лишь в нескольких шагах от нее… Каким же жестоким надо быть, чтобы так поступать с ней! В груди жгло, словно кто-то невидимый разжег прямо на нежной коже костер. Маленький убийственный костер. Смертельный костер. Почему бы не признаться ей в том, что он любит другую женщину, и не разорвать разом все отношения? Чего он боится? Осложнений? Ах, да, она же совсем забыла, что мужчины не любят осложнений. Не любят они и ясности в отношениях. У них слишком много мостов, чтобы сразу, одним нажатием пальца на сухую и блестящую поверхность зажигалки, сжечь их все. Слишком много возни, неприятных минут и, быть может даже, сожалений. А вдруг я сделал что-то не то? А вдруг я поторопился, и этого не следовало делать? Пусть все идет, как идет. Пока все терпят. Пока терпит она, преданная ему женщина, только и ждущая, когда же он позовет ее замуж. Он и звал, но в последние дни что-то перестал даже говорить об этом, словно и не было планов на будущее, не было списка приглашенных на свадьбу гостей, не было приятных и утомительных походов по мебельным магазинам… Все их маленькое шкатулочное будущее, до последнего момента казавшееся ей несбыточным, нереальным, фантастичным, как детский сон, сейчас приобретало черты грубого и циничного надувательства, и дело, как она подозревала, было не в мужчине, который сломал ей большой кусок жизни и теперь собирался ломать и дальше – с хрустом и кровью, а в той беспринципной особе, что пригрелась за стеной и теперь жадно прибирала к рукам чужое счастье. И это при всем при том, что эта особа была счастлива и так, без этих ночных свиданий, без этого воровства, ей и без того хватало и женского счастья, и того благостного ожидания другого мужчины, который обещал ей более полное человеческое счастье, называемое браком. Она собиралась замуж, эта воровка, эта тихая на вид и улыбающаяся всем и вся худенькая, избалованная вниманием мужчин женщина. И что самое удивительное, она совершенно ничего не предпринимала, чтобы понравиться мужчинам. Эта женщина была небрежна в обращении с ними. Небрежна к своей вечно растрепанной прическе. Небрежна в своих словах, в расстегнутых на груди, очень глубоко, пуговицах, в словно порванных снизу доверху широких юбках… Небрежна даже в постоянно развязывающихся кожаных шнурках открытых греческих сандалий. Небрежный завиток, небрежно наложенные – кофе с молоком – тени вокруг глаз, небрежно намазанная жирная помада на небрежно сотворенных самой природой губах… Вся эта небрежность заводила мужчин, заводила и ее мужчину, того самого, ради которого она могла бы пойти на многое…
Она провела ладонью по остывшей подушке. Бывает остывшее молоко. Остывшие деревья под дождем. Остывшие тела в саване. Но страшнее всего вот эта белоснежная подушка. Словно заледеневшая – приложи ладонь и подержи подольше, растает и останется на поверхности глубокая, с рваными ледяными краями пятерня…
И что делать? Плакать? Где взять столько слез? Глаза и так по утрам покрасневшие, воспаленные, предательски выдающие бессонную ночь. Закатить истерику и объясниться? Тогда она потеряет его совсем. Так он хотя бы живет с ней, завтракает, ужинает, несколько часов спит рядом. А что будет, если он уйдет? Тогда, сколько ни плачь, его все равно не вернешь. Может, заставить себя не думать о нем? Забыть его? Но тогда жизнь потеряет всякий смысл. Она прочитала много любовных романов и отлично знает, чем это кончается. Разрезанными нервным движением венами. Теплой кровью, заливающей колени, полы… Нет, она на это не способна. Хорошо, хоть родилась такой жизнелюбивой, на редкость…
Она замерла, подняла голову, чтобы слышать каждый шорох, каждый звук. Он возвращается. Она погасила свет, легла и замерла. Он возвращается, и она должна благодарить бога за это. Вот… Все… Лег рядом. От него полыхает, как от печки. Он весь горит. Она знает, что стоит ей прикоснуться к нему, как она почувствует его повлажневшую кожу. Он остывает от той, другой женщины. Зачем пришел? Там бы и оставался. Неужели думает, что она не заметила его отсутствия? А ведь его не было почти два часа! Они сначала говорили, быть может, пили чай или вино, а потом… У той большая квартира, большая спальня, большая кровать, большие простыни, большие подушки, а сама такая маленькая, бесстыдная, да как же она могла вот так… Один небрежный ее поцелуй, и мужчина у ее ног, он поцелует каждый ее пальчик, так, как умеет обращаться с женщинами только он, и она, его невеста, думала, что знает это лучше других женщин. Как же она ошибалась! Он только отрабатывал на ней каждое свое движение, оттачивал, чтобы продемонстрировать на той, другой женщине, все равно мало ценящей его любовь. А наутро та заглянет к ней в своем небрежно накинутом халате и скажет, что у нее кончилось молоко, а пить кофе без молока она не может, привычка. И посмотрит на свою соседку бесстыжими глазами. Как так можно жить? Смотреть? Говорить? Убить ее мало…
А он кинется к холодильнику, достанет коробку с молоком и протянет ей с бесстрастным видом, если получится. Она – бесстыдная, он – бесстрастный. Все ложь… Убить ее мало… Небрежно застрелить. Небрежно зарезать. Небрежным движением руки всыпать в чашку с кофе с молоком яд. Небрежно перешагнуть через ее небрежно раскинутое на полу тело и небрежно вызвать милицию, мол, забирайте, а то трудно ходить по квартире, когда под ногами…
Она порывистым движением прильнула к мужчине и обняла его. Он никак не отреагировал, не шевельнулся, не поймал ее ладонь, чтобы прижать к своему липкому от пота, чужого пота, телу… Он был мертв сейчас для нее. Ему требовались долгие часы, чтобы накопить мужскую силу.
Убила бы…
Глава 1
– В Багдаде все спокойно, – сказала Юля Земцова, отодвигая от себя старый, потрепанный блокнот с записями прошлых лет. – Это хорошо, что никто не звонит, никто не приходит, значит, в городе действительно все спокойно. Солнышко светит. Люди валяются на пляже. Или работают в прохладных, с кондиционерами, офисах. Ты, красавица, не молчи, если начнешь рожать. Тебя послушать, так ты и сама толком не знаешь, когда у тебя срок. Завралась совсем. Кому врала-то – себе или врачам?
– Запуталась, – отмахнулась от нее прикорнувшая в кресле округлившаяся и похожая на раскормленную лисицу Таня Бескровная. – Вроде через два месяца рожать. Но ты взгляни только на мой живот. Удивляюсь, как я еще перемещаюсь по приемной.
– Не только ты удивляешься. Тебе Виталий что сказал? Сиди дома, жди прибавления в семействе.
– Вот пусть он там, в своем зубодробильном аду, и ждет. Терпеть не могу стоматологов…
– Минкин – твой муж, между прочим, – заметила Юля и улыбнулась. Ей так нравилась эта бесстрашная Бескровная, что она порой спрашивала себя, правильно ли, что в прокуратуре работают в основном мужчины, и что было бы, если бы раскрытием преступлений занимались женщины? Они более ответственны, всегда доводят дело до конца, не так продажны, как мужчины, мало пьют по сравнению с мужчинами, лучше их разбираются в психологии и более тонко подходят к причине, побудившей человека совершить преступление. Разумеется, когда речь идет не о бытовой драке, закончившейся убийством, не о последствиях пьяной разборки и, конечно, не о заказном убийстве какого-нибудь бизнесмена или политика. Эти преступления не представляют собой интереса, они грубы, просты и просчитываются в два хода. Хотя таких большинство…
Таня же Бескровная, в свою очередь, искренне радовалась, что находится в компании Земцовой, женщины, всегда вызывавшей в ней неподдельный восторг и уважение. Юлия, как всякий умный и уверенный в себе человек, была проста в общении, с ней и работать легко, и говорить по душам. Она многое понимала, буквально любую мысль схватывала на лету и с легкостью строила свои версии или домысливала чужие. Внешне производящая впечатление счастливой женщины, она, как предполагала Таня, где-то в глубине души все равно оставалась несчастной. История ее любви к Крымову, их развалившийся по причине его неверности брак и новое, скоропалительное замужество (теперь Юля была женой француза Патрика Дюваля, ничем не примечательного, хотя и доброго человека, хрестоматийного буржуа, с которым она вместе с дочкой большую часть времени проживала в пригороде Парижа) научили ее скрывать свои чувства и не растрачивать их попусту. Так, чтобы лишний раз не травмировать себя, она старалась приезжать в Россию в то время, когда здесь нет Крымова. Не всегда это получалось. И когда все-таки они встречались, она делала все возможное, чтобы не замечать его. Крымов же, сжигаемый ревностью и всячески пытавшийся вернуть любовь своей бывшей жены, всякий раз терпел поражение – Земцова его не замечала. Или делала вид, что не замечает. За то время, что прошло с момента их развода, Крымов, делец от политики и, как подозревала Таня, авантюрист международного уровня, успел побывать близким другом такого количества женщин, что его недавний роман с бывшей женой Шубина, Женей Жуковой, воспринимался всеми, кто его знал, просто как очередной виток его бурной личной жизни. Отношения Крымова с Женей оборвались на самом пике своего развития – это совпало с приездом Земцовой, и Таня до сих пор не могла понять, доложил ли кто из общих знакомых Юле об этом скоропалительном романе или нет. Во всяком случае, Юля держалась так, как если бы ничего не знала. Хотя уж слишком скандальным был этот роман, возникший, как показалось Тане, как протест, как ответ Жени Жуковой Шубину, бросившему свою жену в самый тяжелый момент ее жизни – в пору материнства. Правда, появись Крымов на пороге Жениной спальни в другое время, кто знает, справилась бы она тогда со своими чувствами, нашла бы в себе силы отказаться от него… Ведь Крымов, как подозревала Таня, в начале очередного романа всегда искренне любил женщину и привязывался к ней в очень короткое время, как если бы и в самом деле собирался жениться на ней. Он расточал ей комплименты, заботился о ней, уделяя ей столько внимания, сколько она не получала его, быть может, за всю свою жизнь. Он принимал такое участие в ее жизни, так помогал ей во всем, что касалось ее насущных проблем, что не поверить в искренность его чувств было просто невозможно. Редкая женщина не попадала под его обаяние, не желая признаться себе в том, что она в его жизни – лишь очередной эпизод, следующая по счету жертва. Да и разрыв-то с Крымовым происходил, как правило, по инициативе женщины, не хотевшей и дальше чувствовать себя обманутой, не хотевшей делить своего пылкого любовника с другой женщиной, потенциальной соперницей. Не обошел своим вниманием Крымов и Таню Бескровную. Он так активно ее домогался прямо накануне ее свадьбы с Минкиным, что она сама чуть не поверила в то, что Крымов любит ее. Надо признаться, что она все же вовремя вышла замуж, вовремя забеременела и… вовремя опомнилась. Ничего не было, да и быть не могло. А если и было, то началось и закончилось в стенах агентства, и свидетелями их нарождавшегося романа были стены, окна да холодный зимний дождь, струящийся по темным стеклам…
При воспоминании об этих коротких, полных наслаждения встречах, Таню бросало в жар, и она начинала подумывать о том, что была бы счастлива носить под сердцем ребенка Крымова, а не Минкина. Думала и одновременно испытывала жгучий стыд.
Но время шло, Крымова в России уже давно не было. Женя Жукова, оправившись после развода с Шубиным и разрыва с Крымовым, отправилась с сыном в Крым – зализывать раны. Таня знала, что и Шубин, и Крымов оставили ей достаточно денег, чтобы она отдохнула и набралась сил после перенесенных потрясений. И хотя Шубин не любил вспоминать историю с разводом, поскольку для него она теперь прежде всего ассоциировалась с предательством Крымова, но никак не с его собственными ошибками (которые, надо сказать, и толкнули Женю в объятия Крымова), Таня все равно была в курсе его личных и семейных проблем. Так случилось, что максималистка от природы, Таня в последнее время сильно изменилась, научилась быть более гибкой, терпимее стала относиться к компромиссам и понимала, что набралась этого от мужа, Виталия Минкина. Видимо, решила она, именно такой муж ей и был нужен. И хотя после их знакомства прошло довольно много времени, она старалась не вспоминать о том, какой образ жизни вел Минкин до того, как принял решение жениться на Тане, и что его романы с медсестрами в стоматологической клинике – всего лишь дань молодости и той мужской вседозволенности, которая и отличала сильный пол от слабого.
Итак, Крымов проворачивал в Европе свои, только ему известные, дела. Шубин работал в Петербурге, куда отправился по просьбе клиента. Женя Жукова отдыхала в Ялте. В агентстве, принадлежащем Юлии Земцовой, оставались только две женщины – сама Юля и беременная, на сносях, Таня Бескровная.
Юля просматривала свои старые дела, подшивая их в папки и приводя в порядок. Таня уже в который раз кипятила воду, чтобы сделать себе чай с молоком – в последнее время это стало ее любимым напитком. За окном плавился асфальт – стоял июль, самая жаркая летняя пора. В приемной работал кондиционер, поэтому, быть может, женщины не испытывали неприятных ощущений от жары. И только лень сладкой волной обволакивала их, сближала, и обе одновременно подумали о том, как же это хорошо, что Шубин догадался везде, где только можно, расставить большие кожаные диваны. Они переглянулись, как бы спрашивая друг у друга разрешения прилечь и поспать. Юля успела даже скинуть туфли, чтобы вытянуться хотя бы в кресле, как вдруг раздался телефонный звонок.
Таня взяла трубку.
– Слушаю, – сказала она с придыханием, как человек, которого только что разбудили, разве что не зевнула в трубку. – Говорите.
Она послушала еще немного, после чего кивнула головой:
– Хорошо, приходите, – она отключила телефон и посмотрела на Юлю. – А ты говоришь, что в Багдаде все спокойно. Ан нет. Молодой человек по фамилии Хитов. Приехал из Москвы. У него к нам дело.
– Нервничал? – Юля все же прикрыла глаза. – Пока это он доедет…
– Сказал, что через десять минут будет. Он на машине, здесь, рядом… Спрашивал Крымова, – последние слова она произнесла чуть слышно, словно извиняясь.
– Если Крымова, то ему придется подождать до завтра.
– Как это? – не совсем поняла Таня, хотя от одного упоминания о Крымове сладкая волна прокатилась где-то внутри ее, как приятное воспоминание о радостных и счастливых днях. Покраснев, она не посмела переспрашивать.
– Он прилетит сегодня, – спокойно ответила Юля, не открывая глаз. Белый льняной костюм подчеркивал ее легкий загар. Стройные ноги, казалось, отдыхали, вытянувшись, розовые туфли-лодочки замерли возле красивых узких ухоженных ступней, касающихся толстого ворса синего ковра. Таня, глядя на Земцову, вдруг отчаянно захотела вернуть себе былые стройность и легкость. Она погладила свой круглый живот и тяжело вздохнула.
– Не вздыхай, не на всю жизнь, – все так же, не открывая глаз, ответила на ее немое сожаление Юля. – Еще пару месяцев потерпишь, а там уже все будет зависеть только от тебя. Много не ешь, двигайся… Я слышу звук подъезжающей машины…
Она открыла глаза, сунула ноги в туфли, поднялась и пригладила свои растрепавшиеся длинные светлые волосы.
– Хочешь, говори ты, а я послушаю. Представь себе, что меня нет… Что никого вообще нет.
– Лучше ты. Тем более что ему нужен Крымов.
– Если так принципиально…
Но она не успела договорить. В дверь позвонили, и вскоре в приемную вошел приятной наружности светловолосый молодой человек. По цвету его кожи было нетрудно догадаться, что в это лето ему так и не удалось ни отдохнуть, ни позагорать. Озабоченный взгляд темных глаз. Маленькая родинка слева над верхней губой. Очень милая. Бежевые брюки, белая рубашка, светло-коричневые ботинки. В руках – тонкая кожаная папка.
– Если вы конкретно к Крымову, то он будет лишь завтра, он прилетает этой ночью, – сказала Юля, внимательно разглядывая посетителя. Она сразу поняла, что у него случилось что-то серьезное. Он явно кого-то или что-то потерял. Состояние шока все еще читалось в его глазах, хотя он старался держать себя в руках.
– Время дорого, – коротко пояснил посетитель. – Я только что из прокуратуры, они, похоже, и не собираются заниматься этим делом.
Он говорил так, словно все вокруг понимали, о ком или о чем идет речь.
– Они говорят, что это несчастный случай, смешно, ей-богу… Понимаю, конечно, туман и все такое, но она слишком боялась высоты, чтобы подходить к краю обрыва. Ее столкнули оттуда, это же ясно…
Он посмотрел на размякшую в кресле Таню Бескровную и, не дожидаясь приглашения, сел напротив.
– Не представляю себе, как можно вот так относиться к своим обязанностям. Если бы это случилось с близким ему человеком, он всех бы поднял на ноги, ведь так?
– Что случилось? – сочувственным тоном спросила наконец Земцова. – Кого-то столкнули с обрыва? Вашу девушку?
– Да, ее зовут Надя. Я познакомился с ней в Москве… Я мало знал ее, но могу точно сказать – она боялась высоты. И она никогда, понимаете, никогда не поднялась бы сама на вершину этого обрыва. Я ездил туда вчера вечером. Пытался найти свидетелей, но, как назло, никто ничего не видел и не слышал. Вчера было четырнадцатое, сегодня уже пятнадцатое. Я приехал на своей машине тринадцатого утром, выехал двенадцатого из Москвы… Если бы я появился чуть раньше, она не отправилась бы туда, дождалась меня… И вообще эти звонки, она звонила мне и просила приехать пораньше, но я не мог, я хотел как лучше, там ремонт и все такое… Искал подходящую квартиру… Я же не знал, что ей угрожают, что все так серьезно. И, заметьте, ее убили тринадцатого. Как вы думаете, это тоже случайно?
Юля встала, достала из холодильника водку.
– Но главное, это… – с этими словами молодой человек достал из кармана смятый конверт. Дрожащими руками открыл его и достал еще более мятый листок. – Вы только прочтите… Кстати, я достал его сегодня из ее почтового ящика. А вы говорите, что наша прокуратура работает. Нет, им выгодно считать это несчастным случаем, это же понятно… Вы почитайте, почитайте… Она знала, куда ее везут, знала! Она знала, ей было страшно, она звала меня, ждала, а я опоздал…
Он вдруг обвел взглядом присутствующих в приемной женщин. Затем взял в руку предложенную рюмку с водкой и сделал несколько нервных глотков. Закашлялся.
– Моя фамилия Хитов. Александр Хитов. Вот, почитайте.
На листке женским почерком было выведено: «Меня убили на Ивовом острове».
Глава 2
– Для начала вам просто необходимо успокоиться. Я понимаю, конечно, что водка сейчас не самый лучший помощник, но вас всего колотит… Боюсь, что, рассказывая нам о своей девушке, вы пропустите самое главное. Может, все-таки кофе?
Хитов согласился на кофе. Таня Бескровная, из-за беременности испытывающая постоянное чувство голода, решила, что и бутерброд с сыром тоже не помешает посетителю прийти в чувство и собраться с мыслями. Земцова же принялась обстоятельно расспрашивать Хитова обо всем, что он знал о смерти Нади Газановой, как звали погибшую девушку. И хотя Александр говорил много и сбивчиво, картина вырисовывалась довольно ясная. В начале июня Хитов познакомился в Москве с девушкой по имени Надя. Встреча произошла в театре Райхельгауза, куда Надя пришла одна, чтобы посмотреть довольно скучную пьесу со Стекловым в главной роли. Хитов тоже пришел один, но не потому, что ему доставляет удовольствие одному ходить по театрам, просто его любовница (он так и назвал свою бывшую пассию по имени Рита любовницей) почему-то не смогла прийти, причем не явилась, даже не предупредив Александра об этом. Он так до начала действия и искал ее глазами в зале, думал, что она просто опаздывает. Александр и Надя встретились в фойе после первого действия. Там в это время раздавали бесплатно кофе, шла рекламная кампания одной известной немецкой фирмы, и девушки в коротких клетчатых юбках разносили крохотные стаканчики и предлагали попробовать кофе.
– Даже тогда я еще пытался разыскать в толпе Риту, – признался Хитов, отпивая кофе, приготовленный Таней Бескровной. – Но потом понял, что это бессмысленно. Еще я никак не мог понять, что ей мешало позвонить мне и предупредить о том, что она не придет. Тогда бы мне не пришлось слушать бесконечный монолог Стеклова. Честное слово, я перестаю любить театр. Собственно, об этом я и сказал подошедшей ко мне девушке, попросившей меня подержать ее стаканчик с кофе, так как ей беспрестанно звонил телефон и со стаканом в руках она не могла ответить. Девушка была очень хороша собой, но какая-то странная. Понимаете, у нее взгляд был словно обращенный куда-то внутрь себя, она присутствовала здесь, в этом набитом людьми фойе, а мыслями находилась очень далеко. И одета она была тоже необычно. Серое платье, довольно короткое, позволяющее продемонстрировать на редкость стройные ноги, на плечах же висела зеленоватая, с причудливым растительным орнаментом шаль. Причем казалось, что девушка неловко себя чувствует в ней, постоянно поправляла ее, сползающую вниз. Думаю, не будь у нее определенных обязательств перед той, кто подарил ей эту шаль, она бы сунула ее в первую попавшуюся урну. Шаль эту подарила ей ее мать, художница, буквально пару месяцев тому назад переехавшая из Саратова в Москву со своим новым молодым мужем.
Хитов с Надей познакомились, разговорились и решили не возвращаться в зрительный зал. Надя тоже пожаловалась, что тоскует по тому времени, когда спектакли ставили с красивыми дорогими декорациями, и что то, что теперь происходит с театром, – никакое не новое веяние, а обычная экономия, халтура, и что зрителя все равно не обманешь…
Хитов перевел дух и усмехнулся своим мыслям, затем продолжил:
– Мы о многом беседовали с Надей, когда подъехали к ее дому и отпустили такси – я предложил ей прогуляться, и она не отказалась. Мы еще долго говорили о спектакле, о театре вообще, и так получилось, что мнения наши совпадали. Мне это было приятно. Но еще приятнее было смотреть на Надю, на ее задумчивое лицо, на раскосые глаза, на ее постоянно сползающую шаль, которую она измучила, натягивая на свои узкие плечи и которой как-то нервно прикрывала полную грудь. Да, при всей своей хрупкости она была очень женственна, и мне хотелось ее обнять, что я потом и сделал… Я взял ее за руку и уже не мог от нее оторваться. Не помню, сколько мы с ней гуляли, у нее были узкие туфли на каблуках, так вот, время от времени она снимала их, такая непосредственная, и шла по асфальту в тоненьких чулочках, она казалась такой беззащитной… Мы много говорили, и скоро я узнал, что и она тоже художница, правда, не такая перспективная и известная, как ее мать. Что у нее в семье все художники, только дед – врач. Ее мать сама расписала эту шаль и подарила дочери, вот почему Надя не могла так просто от нее отделаться. Говорю же, сама непосредственность…
– А что было потом? Она уехала?
– Сначала мы поехали ко мне. Я не мог смотреть, как она рискует заболеть, гуляя босиком по асфальту. Не мог, не смел долгое время предложить ей переночевать у меня… К ней же поехать… Понимаете, у нее там мать, отчим… Я хотел провести с ней остаток ночи. Просто быть рядом, и все, поверьте. Но я обманывал сам себя. Она же и здесь повела себя естественно, нисколько не заботясь о том, какое у меня сложится о ней мнение.
– Вы провели вместе ночь? – Юля безжалостно задала один из конкретных, но определяющих их отношения вопросов, даже не взглянув в глаза Хитову. – После чего вы решили, что не сможете жить без этой девушки…
– Конечно, можно опошлить все… – В его голосе прозвучала обида.
– Я не собиралась ничего опошлять, мне нужны факты, Саша, – более мягко, но в то же самое время по-деловому заметила Юля. – Ведь вы пришли к нам сюда не для того, чтобы рассказать историю вашей любви, а для того, чтобы убедить нас в том, что Надя была убита, но чтобы понять мотив, нам надо как можно больше знать о жертве. Кроме того, если окажется, что ее действительно убили и мы найдем этому подтверждение, вы должны будете заплатить нам как за предварительное расследование, так и за непосредственно следствие…
Хитов, казалось, тотчас протрезвел.
– Да, вы совершенно правы. Я отнимаю у вас время… Я хотел сказать, что готов заплатить, у меня есть деньги, я хорошо зарабатываю. Представляю, как смешно я выгляжу, рассказывая вам о своей ночной прогулке с Надей по Москве. Но я так любил ее, мне так хочется кому-то все рассказать, чтобы пережить это вновь. Я не верю, что ее нет в живых…
– Вы были в морге?
– Нет, я еще нигде не был. Я как приехал, поставил машину возле ее дома, поднялся и позвонил. Долго звонил, мне никто не открывал, пришлось снять номер в гостинице, ведь я за время дороги устал, ключа у меня от Надиной квартиры, понятное дело, не было. Я очень удивился, потому что был уверен, что Надя дома и ждет меня. Правда, она думала, что я приеду четырнадцатого, я ей сказал по телефону. Так вот, вечером того же дня, то есть тринадцатого, я опять приехал на квартиру, долго звонил, и снова мне никто не открыл. И только на следующий день, уже ближе к обеду, когда я стоял перед дверью, звонил, не зная, что и думать и где ее искать, на шум вышла ее соседка. Мы познакомились, ее зовут Таня. Таня Орешина. Симпатичная такая девушка. Знаете, у нее глаза были заплаканы. А уж после того, как я представился, она внимательно на меня посмотрела и сказала, что ей следовало бы узнать меня сразу, по родинке, она видела мою фотографию у Нади, а потом и вовсе разрыдалась, и я понял, что с Надеждой что-то случилось… Таня сказала, что Надя погибла. Что это случилось вчера, как раз в день моего приезда. Дальше все было как во сне, только в кошмарном сне. Она сказала, что тринадцатого, то есть вчера, ну да, вчера она сказала, что это было вчера, ведь вчера было четырнадцатое… Словом, они поехали компанией на остров. На Ивовый остров.
И тут Хитов замолчал. Он смотрел на Земцову, потом перевел взгляд на Таню.
– Что это за остров?
– Ивовый! Вообще-то это не совсем остров, хотя у нас его все зовут островом… Это полуостров, он соединяется с берегом узкой, выложенной битым красным кирпичом тропой, а дальше тропа, но уже дикая, заросшая травой, сразу резко поднимается вверх… На острове есть пляж, и только в одном месте растут ивы, много ив… Хозяин Ивового острова построил вдоль берега маленькие деревянные домики, провел электричество, еще дает напрокат палатки, электрические плитки, одеяла, постель… Но когда надо разжечь костер, все отправляются на «континент», как раз к тому обрыву, куда ведет тропа, по краям которой растут большие деревья…
Юля представила себе Ивовый остров таким, каким она помнила его несколько лет тому назад. Очень красивый остров с живописно растущими вдоль дальнего берега ивами. Они полощут в воде свои зеленые космы… Тонкие серебристо-зеленые листья блестят на солнце… А над ними плывут в голубом прозрачном воздухе белые, какие-то молочные облака. Трудно представить себе место, более неподходящее для смерти. Хотя разве есть места, предназначенные для смерти? Разве что темные переулки, безлюдные посадки на окраине больших городов, пустыри, где обитают бездомные люди и одичавшие собаки… Она поймала себя на том, что пока и сама не готова говорить непосредственно о том, как погибла девушка с таким теплым и домашним именем Надя.
– Что рассказала вам соседка?
– Сказала, что тринадцатого, как я уже говорил, в день моего приезда, но только рано утром, они – их была целая компания – собрались на этот остров. Заняли там домик, взяли палатку и разместились… Мужчины сначала ловили рыбу, женщины готовили суп на костре, всем было весело… Они привезли с собой шашлык, надо было идти за дровами, все отправились кто куда… Потом погода испортилась, над островом навис туман… Все, как я уже сказал, разбрелись, но постоянно перекрикивались, смеялись, у всех было отличное настроение… Время шло к вечеру. Тот, кто принес первые сучья, принялся разжигать костер, кажется, какой-то парень. Затем притащили хворосту еще. Запахло дымом. И через какое-то время вокруг костра собрались все, кроме Нади. Она пропала. Они звали ее, кричали, но ее нигде не было. Поднялись на обрыв, но ее и там не оказалось. Начал моросить дождь, но костер продолжал гореть…
Таня слушала Хитова и поражалась тому, как точно и подробно он все это рассказывает, словно сам был там. О чем она ему тут же и сказала.
– Если бы я знал, что она на Ивовом острове, да еще и знал бы, где он находится, непременно поехал бы туда, я потом уже узнал, что там, неподалеку от тропы, соединяющей остров с «континентом», есть платная стоянка со сторожем, все, как положено… Вы подозреваете меня?
– Еще рано говорить об этом, но уж больно подробно вы все рассказываете, – пожала плечами Таня и покраснела, поймав на себе недовольный взгляд Земцовой. Да, она допустила ошибку, так ведь можно и спугнуть, чего доброго, убийцу, если это сам Хитов.
– У меня образное мышление, – как ни в чем не бывало объяснил Александр. – Понимаете, я хотел себе все это представить. Таня пригласила меня к себе домой, посадила за стол, налила чаю и принялась рассказывать все, что знала. И как остров заволокло туманом, и как моросил дождь, это был даже не дождь, а так, какая-то очень мелкая влага, которая ложится на лицо, одежду и пропитывает собой все вокруг. Костер не погас, он продолжал гореть, всем хотелось шашлыка. Одна девушка уже нанизывала мясо на шампуры. И только Нади нигде не было. Я спросил, кстати, были ли на острове еще люди, Таня сказала, что нет, но разве можно быть уверенным в этом? Тем более что был туман.
– Что было потом? Надю нашли?
– Да, два парня из этой компании отправились на «континент», потому что исходили уже весь остров в ее поисках.
– И где же нашли ее?
