Анна Яковлевна Яковлева
Besame mucho, клуша!
Все описанные события – вымышлены, все совпадения – случайны.
…Старенький телефонный аппарат, который мама уважительно называла «раритет» и категорически отказывалась заменить на радиотелефон, делал минутную передышку и снова надрывно хрипел – Лера прикрутила звонок до минимума. Может, это Казимир?
За шесть дней Казик дважды звонил на мобильный, тем и ограничился. Возможно, уверен был, что выхода у жены нет. Лера готова была согласиться с мужем: возвращение в редакцию было равнозначно возвращению в семью. Муж и начальник в одном флаконе – одно проистекает из другого… Как курица и яйцо. Тьфу!
Звонок не унимался. Лера уже пробовала накрывать аппарат подушками – не спасло. Полузадушенный хрип преследовал в ванной, на кухне и в спальне. Оставалось только перерезать шнур, но вызов электрика представлялся Лере еще большим кошмаром, чем настойчивый треск аппарата.
– Алло? – в нос произнесла Валерия: слезы сделали свое дело, до неузнаваемости изменив не только лицо, но и голос.
– Здравствуйте, я могу услышать Валерию Константиновну? – Резкий, не отшлифованный образованием голос принадлежал Шурочке Величко, секретарше Казимира.
– Нет. Валерия Константиновна на даче. – Лере удались мамины интонации.
Шурочка приуныла:
– Да? Это из приемной главного редактора звонят. – Ну конечно с ударением на «о» – чего еще ждать от пейзанки. – А как с ней связаться?
– Я передам дочери, что ее искали, – пообещала Лера чужим голосом.
Не успела трубка лечь на рычаг, как пытка тут же продолжилась, и Лера чуть ли не с ненавистью покосилась на телефон. Где только силы берет, подлец! Просто с ума сойти.
– Кончай дурака валять. Девочка моя, ты на работу собираешься? – проявила будничный интерес Галина Бочарникова. Эта не спутает никого и никогда.
Недельные отгулы, в которые не ушла, а канула Ковалева после «драмы на работе», закончились вчера, но Лера не представляла, как войдет в редакцию и окажется под прицелом нескольких десятков пар глаз. При мысли о свидетелях своего позора Валерию окатывала волна жгучего стыда. Оказывается, это стыдно – быть обманутой женой. Об этом казусе Лера размышляла не переставая.
Горе побежденным!
Любимая работа усилиями коллег превратится в пытку.
Нет, коллеги – люди интеллигентные, но это среднестатистическая интеллигентность. А чувство такта – удел избранных.
Может, перейти во внештатные корреспонденты?
Лера бросила контрольный взгляд в зеркало. Пфф.
На нее смотрело пришибленное существо с полным набором первичных и вторичных признаков женщины, заставшей мужа с другой: набрякшие веки, распухшее лицо, отеки, нездоровый цвет лица и взбунтовавшиеся волосы. И облезлый маникюр, до которого ей нет никакого дела.
В таком аварийном состоянии Лера находилась только дважды – после выкидышей. Ее отрицательный резус-фактор никак не хотел уживаться с резус-положительным семенем Казимира.
В остальное время Ковалева посещала бассейн, без фанатизма боролась с лишними килограммами, морщинами и хандрой, которая накатывала из-за нестыковки с материнством. Так в чем ее вина?
Низкий, прокуренный голос в трубке басил:
– Приезжай, – Бочарникова сделала затяжку, – тут дело есть, как раз для тебя.
Лера живо представила, как Галка пыхтит, и даже услышала запах дыма.
– Галь, я не могу. – Признание далось нелегко.
Чего-то подобного Галка ждала от своей подруги:
– Он, значит, может, а ты не можешь? Отлично. Он что, наказал тебя? В угол на горох поставил или, может, пристегнул наручниками к батарее?
– Да, – коротко подтвердила Лера. Именно так она себя и чувствовала.
– Ну что с тобой делать, Лерка? – возмутилась Бочарникова. – Это не ты, это он должен стыдиться и бояться! Этот Иуда! Понятно? Он, а не ты!
Если бы!
– А чего ему бояться-то? – с надеждой спросила Лера.
– Праведного Божьего гнева, не знаю, карающей десницы или там – тебя! Мужчина должен чего-то бояться в своей жизни. Ну хотя бы одинокой старости, как расплаты за свои похождения.
– Старости – это я понимаю, но меня-то – с какой стати? Таких, как я, невозможно бояться по определению.
– А вот это зря. Любая другая на твоем месте устроила бы этой гниде вырванные годы.
– Я тем и устраиваю Казимира, что ничего не могу устроить, прости за каламбур.
– Любой сможет, если захочет, – не согласилась Бочарникова. – Так я тебя жду?
– Хорошо, – решилась Лера, – сейчас приеду.
И впервые за много лет подкрасила глаза и губы.
И вспомнила: ключ от «фольксвагена» с мятым бампером она отстегнула от общей связки, когда уходила от Казика, и царственным жестом бросила на комод в прихожей. Значит, теперь она безлошадная.
Тем лучше – не зря накрасилась.
…В маршрутке воспоминания недельной давности накрыли Леру с головой – пока ехала, в тысячу первый раз прогнала в памяти, перетасовала и перемонтировала кадры с поправкой на союз «если»…
…Юбилей газеты «Губернские ведомости» отмечали без фанатизма, хотя поползновения были: горячие головы предлагали пригласить чиновников из «верхних слоев атмосферы» и звезд шоу-бизнеса, но коллектив эту идею зарубил. Большая часть сошлась на том, что праздник надо делать для себя, а не для чужих, и вообще – чем тише, тем лучше.
Совсем тихо не получилось.
Арендовали конференц-зал, пригласили главу департамента по работе со СМИ, постоянных авторов и читателей, выигравших викторину на знание истории города и газеты.
Телевизионщики подсуетились с марафоном, коллеги из конкурирующих изданий навязались к главному с интервью, в общем, вышло достаточно бестолково и суетливо и отдавало совком.
«Губернской» газета называлась последние двадцать лет, а в прежние времена это был рупор коммунизма, по этой причине пришлось выказывать уважение еще живым партийным мастодонтам.
Переждав раздачу слонов, редакционный отдел почти в полном составе незаметно слинял, чтобы продолжить пьянку в кабинете ответственного секретаря Тихона Завьялова.
Представительские функции остались исполнять Казимир Дворянинович, два его зама – Галина Бочарникова, сорокалетняя вобла, способная перепить любого мужика, душа компании Гоша Ломакин, балансирующий на грани развода с третьей супругой, – и вертлявая остроглазая Шурочка Величко.
Хозяин кабинета Завьялов и веб-дизайнер Макс Олифер беззлобно переругивались из-за мизерных премий журналистам из фонда губернатора.
Витающие над столом запахи вызывали слюноотделение, отвлекали и сбивали с мысли, и вялый диспут о фундаментальных ценностях сошел на нет.
Под тихий гомон Манана Гевелия – корреспондент отдела информации, застенчивая толстуха с низким грудным голосом, добросовестная и ответственная, как Крупская Н.К., – сервировала стол разнокалиберными редакционными чашками, именуемыми лиможским фарфором, бумагой «Снегурочка» вместо скатерти и одноразовыми в принципе, но уже много раз использованными и оттого слегка деформированными пупырчатыми пластиковыми тарелками.
Когда стол был накрыт, оказалось, как обычно, что бутылок больше, чем закуски, да и та, что есть, перекочевала из кухни Мананы.
Готовила Манана изумительно, аджику делала с грецкими орехами, и эта аджика пользовалась огромной популярностью далеко за пределами редакции, гораздо большей, чем статьи корреспондента Мананы Гевелия.
По-восточному внимательная к начальству, Манана налила Валерочке Константиновне-Лерочке-Лере контрабандную хванчкару, и после нескольких глотков сухого «первая леди» редакции тихим, но приятным голоском затянула Митяева:
– Под животом моста мы пили с ней вино…
– Могли бы лет до ста, – подхватила чистым вибрирующим меццо-сопрано Манька Чижевская, студентка на практике, – мы целоваться, но краток речной маршрут, кончилась хванчкара, поздно и дома ждут, пора!
Ковалева с опаской покосилась на практикантку: вызывающая молодость, низкий лоб, сочный рот, ноги, ноги и еще раз ноги. Самка тарантула в состоянии покоя. Даже не особенно наблюдательная Валерия замечала, как мужчины, включая тех, кто давно выбыл по возрасту из большого секса, в присутствии практикантки распускали остатки побывавших в боях общипанных хвостов.
Казимир с двумя замами, тетки-корректорши и Шурочка ввалились в кабинет, когда коллектив был уже изрядно подшофе, а закуски почти не осталось.
На правах босса Дворянинович потребовал привилегий, согнал с насиженных мест Завьялова с Олифером и угнездился в «малиннике» – между Шурочкой и Чижевской. Лера оказалась зажатой между Мананой и фотографом Мишей Абрамовым в противоположном углу.
В атмосфере завибрировали соблазн и ожидание запретной любви. Взгляды сплетались и расплетались.
– Вздрогнем, коллеги? – Гриша Резгун – начальник отдела информации – потянулся чашкой с отбитым ушком в сторону руководства. Вместо растянутого внесезонного свитера по случаю юбилея на нем был костюмчик «прощай молодость»: брюки-дудочки, узкий в плечах пиджак и галстук селедкой, только пожелтевшая от табачного дыма седая шевелюра не подверглась насилию.
– Нужно тост сказать, – возмутилась во всю ширину грузинской души Манана.
Казимир прокашлялся.
– Ребята, я поднимаю этот бокал за вас, за то, что вы – настоящие журналюги, журики, акулы пера, – мягко стелил Казимир, – способные «двое суток шагать, двое суток не спать ради нескольких…», сами знаете – ради гринов! Все сейчас стоит денег. За ваши золотые перья, которые без особого труда конвертируются в валюту.
Коллектив сомкнул чашки.
Творческая зависть, ревность, сплетни, стычки за место на полосе – все суровые будни газетчиков были забыты. После первого тоста, как после причастия, с просветленной душой заклятые друзья кинулись целоваться, признаваться в любви и превозносить друг друга за творческий поиск, талант, стилевую индивидуальность и неповторимость.
В какой-то момент Лере стало тошно от лживых поцелуев – дай-то бог, чтобы от этой воцарившейся атмосферы всеобщего обожания к утру остались хотя бы слабые всполохи веротерпимости.
Ища поддержку своим мыслям, Ковалева поискала глазами Казимира и похолодела, увидев поглупевшую от похоти физиономию мужа. Вожделение адресовано было не ей – законной супруге, а практикантке Чижевской.
Воздух вокруг Леры уплотнился, дышать стало нечем.
«Ничего страшного не происходит, ну, пофлиртует Казик – с тебя не убудет», – малодушно успокоила себя жена главного, боясь поднять глаза.
– Подмолодим! – проорал из своего угла Ломакин, поднимая чайный бокал.
Коллектив активизировался, и Ковалева в этот момент поняла, что ни минуты больше не может находиться в компании.
По-прежнему не поднимая глаз, протиснулась через чьи-то колени и локти, выбралась в коридор, радуясь тишине и свободе, и завернула в дамскую комнату. Несмотря на профессию, Лера была неисправимым интровертом и быстро уставала от общения.
Выйдя из туалета, Ковалева постояла несколько секунд в коридоре, привыкая к полумраку и борясь с желанием уйти по-английски, не прощаясь, но мысль, что Казимир опять без нее напьется, остановила, и Лера двинулась назад, в кабинет ответственного редактора, из которого пробивались свет и шум голосов.
Голоса приближались, еще мгновение – и заполненный живыми тенями коридор останется за спиной, но какая-то злая сила заставила Леру оглянуться.
Коридор хранил молчание, лишь в конце загадочно и многозначительно покачивалась на сквозняке распахнутая дверь в приемную с большим окном.
За окном плавали тягучие майские сумерки.
Светящийся синевой оконный проем в одно и то же время пугал и притягивал Леру, как внезапно образовавшееся окно в параллельный мир. Поддавшись притяжению, Валерия процокала каблучками по коридору и вошла в приемную.
Как и ожидалось, Шурочкин аппендикс оказался пустым. Простенькую, но со вкусом подобранную мебель окружала густая тень, усиливающаяся тишиной. Лера собралась уйти, но из кабинета Казимира донесся неясный шорох.
Не насторожившись, ничего не заподозрив, Валерия сделала несколько быстрых шагов по ковровому покрытию, толкнула дверь и замерла на пороге.
Глаза уже свыклись с полутенями и тенями, и Лера разглядела на столе студентку-практикантку, длинные ноги которой обвивались вокруг раздавшейся талии Казимира.
Усеянные веснушками и утыканные рыжими короткими волосками руки Казика жадно шарили по частично оголенному телу Маньки и мяли упругую грудь.
Эротические полоски на чулках практикантки, как и безупречной формы грудь – грудь натурщицы, выглядывающую из одежд, словно жемчужины из раковины, – все эти милые подробности Лера скорее угадала, чем разглядела. Как и рыжие волоски и веснушки Казимира – все-таки четырнадцать лет вместе.
Ковалева приросла к полу, перестала соображать, слушала шум в ушах и тупо смотрела на яркое белое пятно рубашки, которую утром гладила мужу, и не желала верить очевидному. К голове медленно приливала кровь.
Мерзость, мерзость, мерзость…
Так вот чем объяснялся интерес Казимира к новому летнему гардеробу, галстукам с геометрическим рисунком и туалетной воде для брутальных мужчин (что вызвало у Леры сдержанный смешок – брутальность Казимир явно путал со склочностью).
Наконец, вот чем объясняются многозначительные взгляды сотрудников за спиной, на полуслове оборванный шепот… Как она могла не замечать?
Сквозь помехи в сознании Лера услышала взволнованное сопрано:
– Казимир, здесь кто-то есть. – И все. И никаких поползновений провалиться под пол со стыда или хотя бы спрятаться, сбежать, оттолкнуть, устыдиться.
Лера Ковалева могла поклясться: в тот момент она физически ощутила, как шевелятся, седеют, меняют структуру волосы на ее бедной голове, а нежная кожа на лице и теле, как трещинами стекло, покрывается густой сетью морщин.
Однако худшее ожидало Леру впереди – пока она, онемев, таращилась на прелюбодеев, в приемную набился народ.
– Казимир Людвигович! – завопила Манана, разгоряченная хванчкарой. – Где же вы? Есть тост!
Манана протащила свои рубенсовские формы между стоящей в параличе Лерой и наличником, ввалилась в кабинет главного редактора и застыла с открытым ртом.
– Ой, простите, – проблеяла Гевелия, как если бы опоздала на летучку.
Медленно, точно нехотя, Лера оторвалась от пола и рванула к себе в кабинет с одной только мыслью: ключи, ключи…
Ключи от машины и дома – вот что спасет сразу от всего: от любопытных взглядов и округленных ртов. От вскинутых бровей и… И от того, что случилось. Случилось, случилось, не прячь голову под крыло, не обманывай себя, клуша, тряпка, рохля, размазня.
Оказавшись в салоне новенького «фольксвагена» с двухнедельным пробегом, Валерия рванула со стоянки, будто за ней гнались. От крутого виража, который заложила при выезде на шоссе, в салоне запахло жженой резиной. В ту же секунду – ни позже, ни раньше – смысл того, что произошло, предстал перед Валерией со всей беспощадностью: измена. Так вот, оказывается, как это бывает! Столкновение с изменой подобно столкновению с груженым бортовым ЗИЛом…
Откуда взялось это сравнение с бортовым, да еще груженым ЗИЛом, Лера не могла бы объяснить, но сравнение оказалось актуальным: подгоняемая детским желанием спрятаться ото всех, на перекрестке Лера въехала в бок черной БМВ, не уступив главную. Со всеми вытекающими.
…Мнение водителя БМВ о Ковалевой было однозначным:
– Ах ты, овца облезлая!
За овцой последовали: кретинка, выхухоль, вша платяная, геморройная шишка, мышь сушеная, пьяная улитка, ну и, конечно, дура – куда без нее. Пострадавший перечислил весь зверинец, забыв присовокупить курицу… Подсказать, что ли? Искушение было так велико, что Лера очнулась, выпростала руки из-под подушки безопасности, сплющила ее, насколько смогла, выбралась из машины и оказалась носом к носу с водителем мятой бэхи.
– Ну ты попала! – Зверская физиономия с рассеченной бровью оскалилась.
Запоздалый страх накрыл Леру черным облаком – несколько минут назад она чуть не убила этого громилу с оскалом обозленного бабуина. Каким бы он ни был, у него есть жена или мать, может быть, даже дети.
Периферийным зрением Лера отметила, как рядом с БМВ притормозил джип «инфинити», на дорогу из джипа вывалилась отара крепких парней и дородный мужчина средних лет.
– Валерия Константиновна?!
От звука ни с чем не сравнимого, выдающегося голоса Лера вздрогнула и оторвалась от созерцания вмятины на черном боку БМВ.
С противоположной стороны покалеченной бэхи на нее смотрел Александр Борисович Крашенинников – один из членов правления банка «Русь-инвест» а также один из учредителей родных «Губернских ведомостей», цементного завода, логистического центра и, наконец, обладатель роскошного basso profondo.
Выпускник двух институтов, автоматически вспомнила Лера досье Крашенинникова, плюс два курса консерватории. Точнее, наоборот: сначала консерватория, потом институты. Инвестирует в лесоразработки и грамотно выводит деньги в офшоры. Прокуратура пыталась, но прижать бизнесмена за утечку капитала не смогла. После гибели директора цементного завода проходил по делу в качестве свидетеля. Сорок четыре года, дважды разведен, дочь от первого брака и сын от второго, несколько лет состоит в гражданском браке с моделькой из агентства Pretty Girl. Недвижимость на Родосе и в Черногории. Хобби: рыбалка и вокал.
В досье не вошли такие подробности, как цвет волос объекта – темно-русый – и цвет глаз – серо-зеленый. А также: рост (выше среднего), крепкое, называемое на Руси апоплексическим, сложение и громоподобный голос. Православная церковь потеряла в лице Крашенинникова диакона, а уж что Крашенинников потерял, даже говорить страшно. В минуту гнева физиономия обладателя редкого баса наливалась кровью, а поскольку гневлив Александр Борисович был не в меру, то перманентно сохранял пожарный цвет лица.
Взглянув на Крашенинникова, Лера вышла из оцепенения и полезла в сумочку за банковской картой: с держателем profondo и пакета акций лучше не шутить.
– Голубушка, кто только вам права выдал? – пророкотал Крашенинников.
Расстреляв Ковалеву уничтожающим взглядом, водитель битой бэхи сделал стойку:
– Шеф, тут эта…
– Извините, Александр Борисович, – прижав руки к груди, пискнула Лера.
– Кой черт «извините»? Видал я твое «извините», знаешь где? Оплатишь ремонт.
– Я готова. – Лера продемонстрировала кошелек как знак доброй воли.
– Ты, Костик, не наглей с девушкой, она известный журналист, уважаемый, – пробасил Крашенинников, обращаясь к бабуину, и обернулся к виновнице ДТП: – Поехали ужинать?
Порыв ветра принес не менее густой, чем бас, запах свежего водочного перегара.
– Александр Борисович, куда ж я поеду, надо договориться о стоимости ремонта, – простонала Лера, но ее стон поглотили мощные колебания profondo:
– Кой черт ремонт! Поехали ужинать. Меня ждут в «Европе». Давай, давай! – Александр Борисович оказался совсем близко, ручища, такая же, как голос, могучая, обвилась вокруг талии Ковалевой и потянула в сторону устрашающего джипа.
– Нет-нет, Александр Борисович, я только что с юбилея газеты, устала смертельно и хочу домой, а тут еще это… И вообще…
Лера хотела добавить что-то в свое оправдание, но Крашенинников не дослушал:
– Аа-а! Так вот почему ты вообразила, что одна на дороге! Ладно, поехали, отвезу тебя домой, а здесь, – он кивнул на страдалицу бэху, – Костян все разрулит.
– Нет-нет, – проявила характер Лера, – я сама отгоню машину на стоянку.
– Ну, как знаешь. Привет Казимиру.
Челядь обступила хозяина, и всех, как воронка, поглотил джип.
* * *
…Попав наконец домой, Лера, как была, в черном брючном костюме, белой кружевной блузке рубашечного покроя, на шпильках, принялась торопливо собирать вещи, лелея надежду сбежать до прихода Казимира и мысленно подгоняя себя.
«Только самое необходимое, на первое время», – твердила Лера, не очень понимая, что такое «первое время» и что в ее случае – «самое необходимое». Необходимое для чего? Фен, гели для тела, туалетная вода, шампуни и пенки для укладки волос? Несколько упаковок разовых носовых платков и литр валерьянки – вот что необходимо в ее ситуации. А еще лучше мыло с веревкой, но для такого шага она слишком труслива.
Не мудрствуя лукаво сложила то, без чего не обойтись даже будучи в глубоком трауре.
Уже разгрузив полку со своим барахлом, Лера обнаружила на дне прозрачную коробку с новым комплектом белья, похожего на засушенный цветок морозника кавказского с прозрачными бледно-зелеными лепестками, – подарок Казимира на Восьмое марта. Изящное, ручной работы белье осталось невостребованным – Лера не обладала умением соблазнять. Надеть белье и щеголять в нем по квартире? Чушь какая. Вообще, соблазнять мужчину – что может быть неестественнее? Естественно – это когда он соблазняется.
Как ни спешила Лера убраться из квартиры до прихода Казимира, не успела. Видимо, желала слишком многого.
Щелкнул замок, неверный муж вошел и завозился в прихожей.
По каждому шороху и вздоху, по еле уловимым колебаниям воздуха Лера могла с точностью сказать, что происходит за стеной: вот муж избавился от пиджака, вот шарит рукой под тумбой в поисках тапок, вот с кряхтением расшнуровал новые туфли, купленные, очевидно, по случаю интрижки с Чижевской.
Ужас и отвращение охватили Леру.
Захотелось испариться, растаять в воздухе, стать мыльным пузырем, мокрым местом, дыркой от бублика – чем угодно, только бы не видеть Казимира сейчас.
Наконец Дворянинович вошел и в глубокой скорби уставился на почти собранную дорожную сумку.
– Лерка, – выдавил ничтожнейший из мужчин, – прости меня.
Шагнул к жене, схватил за руки и, когда она попятилась от неожиданности и попыталась вырваться, внезапно рухнул на колени:
– Клуша, ну прости! Ну, седина в голову, бес в ребро! Пойми, все проходят через это, все семьи! Потерпи! Перебешусь, успокоюсь, и заживем как раньше. Нам же хорошо было с тобой!
О, с каким огромным облегчением Лера вернулась бы к прежней жизни, такой удобной, налаженной и уютной! С какой радостью сказала бы себе: распяленной на редакторском столе Чижевской не было. Не было, и точка.
Но, глядя на пальцы Казимира, покрытые веснушками и рыжими короткими волосками, Лера ничего не могла с собой поделать – видела под этими пальцами крепкую грудь практикантки.
– Не трогай меня, пожалуйста, – угрюмо попросила она валявшегося в ногах мужа и попыталась освободиться от порочных пальцев, наверняка еще хранивших воспоминания о чужой груди.
– Не будь идиоткой. – Казик выпустил Леру и поднял округлое тельце на кривоватые ножки. Фавн, чистый фавн. – Куриными мозгами раскинь, куда ты пойдешь? К матери? Будешь по магазинам бегать и супы протертые готовить Норе Максимовне? Ты хоть помнишь, как это делается?
Краем сознания Лера признала правоту мужа: она на самом деле успела отвыкнуть от бытовых забот, привыкла к комфорту. Казимир любил поесть и по этой причине недурственно готовил.
К тому же новенькая посудомоечная машина, приходящая помощница по дому и последняя модель «фольксвагена» освобождали время для работы, к которой Лера испытывала не страсть, нет – настоящую любовь. Глубокое, проверенное временем чувство с робкой надеждой на взаимность.
– Мне нужно подумать, – попросила пощады Лера.
Похотливыми руками, на которые Лера и смотреть не могла без содрогания, не то что ощущать на своем теле, Казик сгреб жену в объятия и даже коснулся шеи лживым поцелуем падшего мужа. От боли и отвращения Валерия издала протестующий возглас, отстранила Казимира и подняла повлажневшие глаза.
– Мне нужно подумать, – на грани срыва раздельно произнесла она. Место на шее, куда впился Казимир, жгло, как от укуса.
– Клуша, я уже обо всем подумал. Расклад такой: ты у меня вот где, – потряс кулаком перед носом супруги преобразившийся Дворянинович, – акции газеты я с тобой делить не собираюсь. Даже не мечтай.
С трудом оторвав глаза от веснушек и рыжих волосков (дались ей эти веснушки с волосками), Лера нырнула под руку мужа, вызвала такси и уехала в пустующую по случаю открывшегося дачного сезона мамину квартиру. Хоть с этим повезло.
…Горе побежденным!
Единственное, что удалось за эти шесть дней (время, за которое Господь сотворил землю), – это трезво оценить свои шансы: шансов не было. Манька победила всухую.
Риторические вопросы типа «Почему Казимир перешел грани дозволенного?», «Неужели нельзя было сохранить хотя бы видимость приличия?», «Неужели Казик получил удовольствие от того, что вот так цинично, при всех уронил меня с пьедестала не просто жены, а жены шефа?» так и остались открытыми.
Отчаяние усиливала откуда-то взявшаяся навязчивая идея, что она сама виновата в случившемся. Начиталась псевдопсихологических статеек, из которых следовал один вывод: как ты позволишь окружающим, так они и будут с тобой обращаться.
Ну когда это она позволяла Казимиру изменять ей, да еще так нагло, считай, принародно? Так изменять могут либо небожители, либо парии. Более-менее стыдлив только средний класс. Когда это Казимир переквалифицировался из представителя среднего класса в небожителя? Или в парию? Непонятно.
Если они супруги (в значении «парная упряжь»), то почему она за четырнадцать лет не распознала, с кем впряглась в телегу семейной жизни? Значит, пара была случайной? Четырнадцать лет – они могут быть случайностью?
Старый махровый халат в темную клетку, болтавшийся в маминой ванной на случай, если зять останется ночевать, хранил запах не парии или небожителя, а недавнего душевного покоя, стабильности и респектабельности: бергамота, пряностей и сосны. А также обивки новой машины, дорогой кожгалантереи известных брендов, легкого аромата приправ и молотого кофе.
Придется все эти слагаемые благополучной жизни забыть. Или самой придумать и сделать что-то такое, за что платят приличные деньги. Что бы это могло быть?
Лера запахнула шалевый воротник, укутала беззащитное, до краев наполненное слезами горло – она и раньше-то была не способна что-то придумать, мыслила предметно-конкретно, а сейчас… сейчас ее вовсе нет…
Еще несколько дней назад Валерия Ковалева была, а потом судьба щелкнула перстами – и Валерии Ковалевой нет. Есть ноль в периоде…
Что лучше: минус или ноль в периоде?
По журналистской привычке Валерия углубилась в семантику и этимологию слов: nullus – никакой – граница между плюсом и минусом, и minus – знак хоть и отрицательной, но все же величины.
Вывод был печальный: лучше минус, чем ноль. С философской, математической и бытовой точки зрения минус хоть что-то собой представляет, а ноль – он и есть ноль. Ничто. Эхо.
У коровьей лепешки на проселочной дороге больше апломба, чем у ноля – сиречь Валерии Ковалевой.
Достоинство – материя нежная, тонкая, и, если его уничтожить, на восстановление уйдут десятки лет, и то если условия благоприятные создавать.
Шесть дней и семь ночей Валерия потратила на то, чтобы восстановить достоинство. Достоинство не восстанавливалось ни в прежнем объеме, ни даже в осколочном виде. Ресурс иссяк.
В природе такое случается.
Полезные ископаемые, например, иссякают – это каждый школьник знает. Кроме Казимира.
С упорством циничного пользователя Казимир брал дары, не заботясь о последствиях, не заморачивался по поводу искусственных посадок, селекции материала, очистки сточных вод и выбросов в атмосферу.
Лера проглотила слезы и еще глубже закуталась в широкий халат: клуша. Как ее можно не унижать, если она клуша? А ведь Казимир ее по-другому давно не зовет.
Если уже быть совсем-совсем честной, Казимир называл ее «клуша», «курица» и, в исключительных случаях, «мировая девчонка». Но мировой девчонкой Лера была давно и недолго, а клушей – все остальное время.
Сначала в шутку или со злости, а потом незаметно приклеилось: клуша и клуша. А Лера играла в поддавки, старалась не обижаться. И даже преуспела. Сначала клушу стерпела, потом «левак». И пошло-поехало.
Наверное, кризис среднего возраста и душевный колтун – эти понятия тоже имеют родственные корни.
Но почему? Почему, почему, почему?!
И Лера впервые задумалась: какие сигналы, какой мессадж посылает ее лицо мужчине?
Шесть дней и семь ночей обманутая жена слонялась по притихшему родовому гнезду, откуда четырнадцать лет назад, как бабочка из кокона, радостно выпорхнула замуж. Останавливалась у окна, за которым буйствовал май, подходила к зеркалу и вглядывалась в отражение, ища хоть намек, хоть какую-нибудь подсказку.
Что можно прочитать в этом сочетании светлых редких бровей, больших, немного печальных серо-голубых глаз, безвольного подбородка и такого же безвольного рта? Может, черты ее лица слагаются в какую-то роковую надпись? Стоит Казику ее увидеть, и он читает как по писаному: «Милый, не отказывай себе в удовольствиях на стороне».
Может, доморощенные психологи не ошиблись с диагнозом, может, она заслужила такое отношение? Выходит, она на самом деле позволила так к себе относиться? Значит, она убила свое достоинство сама? Лера ничего уже не понимала.
…Сидя в маршрутке, Ковалева разглядывала очищенные от остатков лака ногти, мысленно репетировала свое появление на работе и завидовала несгибаемой воле леди Ди и Хиллари Клинтон. За этими дамами все население планеты наблюдало, а они ничего, сделали морду тяпкой и все выдержали. Ей, никому не известному завотделом высосанной из пальца экономики зачуханных «Губернских ведомостей», выпало счастье приблизиться силой духа к этим облеченным властью влиятельным особам, а она раскисла. Ценить надо расположение звезд.
Подбодрив себя таким сомнительным способом, скрюченная Лера выбралась из битком набитого маршрутного такси и направилась в редакцию, еще некоторое время пребывая в скрюченном состоянии.
Внутренне распрямиться до конца так и не удалось, и чем ближе она подходила к теряющемуся в зарослях сирени зданию типографии, на третьем этаже которого размещалась редакция «Ведомостей», тем больше слабели ноги и потели подмышки. «Ну вот, теперь от меня не только обманутой женой за версту несет, но еще и козлом», – обреченно подумала Валерия.
Переступив порог редакции, Ковалева тотчас забилась в туалет и достала антиперспирант.
«Ап! И тигры выходят из клетки…» – освежив подмышки, выгнала себя в коридор Лера. Никакой она не укротитель, а несчастное дрессированное животное на тумбе, над ухом которого свистит кнут, а хозяйский голос отдает команды.
Неуверенно потоптавшись перед дверью приемной, Валерия предприняла отчаянную попытку сыграть королеву в трауре и, гордо вскинув голову, открыла дверь в филиал чистилища.
Завидев Ковалеву, Шурочка пришла в крайнее возбуждение и выпрыгнула из своего закутка между кабинетами, преграждая путь жертве:
– Здравствуйте, Валерия Константиновна! Как я рада! Мы все так рады, что вы выздоровели. Как вы себя чувствуете? – Наглые карие глаза с жадным любопытством шарили по лицу Леры, боясь пропустить следы отчаяния, слез и бессонницы: интерес к себе Шурочка поддерживала самым тривиальным способом – сплетнями.
