Anne Dar
Объятые пламенем
Глава 16.
Я тщательно прокручивала события сегодняшнего вечера, лежа в своей прохладной постели. В момент, когда Дариан попросил меня не горячиться с увольнением, мне показалось, будто он сложил оружие у моих ног, но не прошло и часа, как я поняла, что это чистый, профессиональный блеф, достойный лучшего игрока в покер.
Я никогда никого не боялась, даже когда разбивала в кровь кулаки о Картера, а он разбивал свои кулаки о меня. Дариан же всё чаще начинал меня пугать. По-настоящему. Просто щелчками. На первый взгляд у меня всё под контролем, но затем звучит один его волевой щелчок – и я вне игры…
…У меня всё под контролем, затем один его щелчок – и я остаюсь без карт на руках…
…Щёлк… Щёлк… Щёлк… Мне необходимо заставить его пальцы замереть, иначе…
Замерев напротив зеркала в ванной, стоя в одних трусах и белой майке, я встретилась взглядом со своим отражением. Мятные глаза поглощали меня так же, как поглощали всех, на кого смотрели. Та страшная сила красоты, которой я обладала, делала со слабыми людьми страшные вещи, сильных же людей она превращала в страшных. Я никогда не считала Картера сильным, хотя он и был близок к этому состоянию, пока моя сила не раскрошила его в слабого человека. Но я знала наверняка, что Дариан Риордан силён. Возможно ли, что он может оказаться сильнее меня?.. Ммм… Вот ведь хрень… Вероятность есть. Не важно насколько она велика, важно лишь то, что она действительно есть, а это уже опасно.
Умыв лицо, я вновь посмотрела в зеркало и, проведя по шее влажным полотенцем, снова застыла, на сей раз заглядевшись на свою сонную артерию. Дариан Риордан не был первым, кто хотел меня придушить или сломать мне шею. Каждый, кому я когда-то давала изучать своё тело, сначала сходил с ума от его красоты, затем сходил с ума от безразличия, которое таилось под ним. Я давно поняла, что я напрочь отбитая. Мою душу с высоты в сто тысяч метров врезали в это тело, заточив в нём до скончания её многострадального века… Душа так и не оправилась от столкновения с предназначенным ей сосудом.
…Меня ожидал новый день. Умыв своё тело, я начала одевать его, чтобы после переместить его на кухню и поддержать его жизнедеятельность горячим бутербродом без ветчины и хлеба. Ветчина – в процессе накопления на операцию для Мии непозволительная роскошь, которую я могла себе позволить лишь благодаря вкусовым предпочтениям Нат и Коко. До сих пор единственной роскошью, которая всегда была при мне, словно хлещущий спины близких мне людей бич, была внешность моей мамы. Моя внешность. А теперь ещё и эта ветчина…
Лежа на спине, я пыталась отдышаться. Дариан впервые со дня моего “костюмированного представления” востребовал с меня выполнение обязательств по нашему договору, и я согласилась. В конце концов, нет лучшей возможности показать мужчине свою холодность к его персоне, чем через постель.
Не то чтобы сегодня в постели с Ним я была абсолютным бревном, просто сегодня я была максимально прохладной и незаинтересованной в обращении с его телом… Нет, я всё-таки была бревном. Я определённо хорошо сыграла из себя безразличное, обездвиженное и практически безэмоциональное бревно. Просто замечательно.
Именно об этом я думала, когда Дариан вдруг навис надо мной.
– И что это было?
– Не понравилось? – встретилась взглядом с Риорданом я. – Не жди от меня большего, продолжая навязывать мне отношения. Либо мы продолжим то, с чего начали, либо будет так, как было сегодня, а после и вовсе всё закончится.
– Ты не боишься мне угрожать? – игриво двумя пальцами зашагал от низа моего живота к шее он.
Тот факт, что Дариан отреагировал на мои слова кривой ухмылкой, лишь лишний раз доказывал мои догадки о том, что дело начинает принимать неприятные обороты, что в очередной раз заставило меня напрячься.
Когда пальцы Дариана “дошагали” до ложбинки на моей груди, я сжала его руку своей ладонью. Возможно Дариан и мог быть сильнее меня, но он точно не должен был быть хитрее.
– Ты хочешь от меня того, что я не могу тебе дать, – коварно заглянула в глаза своей жертвы я, искусно отыгрывая прохладную искренность. – Пока не могу, – сделала контрольный выстрел словом “пока” я и сразу же констатировала точное поражение своей цели – Дариан, глядя мне в глаза, замер, наконец услышав от меня желаемое. – У тебя слишком сильный напор. Ты меня им пугаешь, – продолжала тщательно подбирать слова я. – Я не смогу кого-то полюбить по приказу или из страха, – я использовала слово “полюбить”! – Если ты продолжишь меня терроризировать своей настойчивостью, я не смогу тебе ничем помочь.
Бомба!.. В этот момент я стала для Дариана самой настоящей атомной бомбой! Я говорила о том, что Хочу Ему Помочь покорить меня! Покорить!.. Это просто смешно!.. Я ещё никогда в жизни не выдавала столь убедительной лжи!
Дариан смотрел на меня словно заворожённый, не моргая и, кажется, даже не дыша.
Молчание растянулось на несколько секунд, после чего Дариан вдруг слегка пригнулся к моему лицу, с явным намерением поцеловать меня в губы. Это была проверка, весьма изощрённая, этого нельзя было отрицать. Я никогда не позволяла ему поцелуи вне предварительных ласк, за исключением того раза, когда он взял мой поцелуй через мой испуг. Сейчас же он проверял меня, нарочито медленно смешивая наши горячие дыхания воедино.
Я не отстранялась, как обычно, продолжая непоколебимо смотреть нападающему хищнику, моей жертве, прямо в глаза. Дёргаться мне было нельзя – один неверный шорох, и он меня раскусит. Поймёт, что я пытаюсь обвести его вокруг своего указательного пальца.
Когда Дариан прикоснулся к моим влажным губам своими горячими, я сразу же ответила ему взаимностью. Отстранившись уже спустя несколько секунд, он посмотрел на меня внимательным, даже изучающим взглядом. Он был слишком аккуратным игроком, чтобы верить мне на слово, но кроме слов у меня в арсенале был ещё и мой мятный взгляд…
Дариан сдался. Уже спустя каких-то пять секунд он впился в мои губы с новой силой и, начав жать своей обжигающей рукой моё бедро, буквально призывал меня к новой волне плотского желания. На сей раз я была с ним страстной, реагируя на каждое его полуприкосновение, каждое полудвижение и даже на каждый его полувздох. Мне необходимо было заставить его поверить в то, что какие-то смутные шансы в каком-то смутном будущем я всё же в какой-то степени могу допускать.
И в итоге я заставила его в это поверить. Я решилась на опасный манёвр и теперь мне некуда было отступать. Мне было страшно думать о том, что будет, когда Дариан догадается, что я его обманула. Поэтому я не думала об этом. Я надеялась лишь на то, что к тому времени, когда правда моего полного безразличия к отношениям с Риорданом всплывёт на поверхность, его безумная идея привязать меня к себе успеет “перегореть” и превратиться в пепел.
В моём плане была только одна серьёзная проблема, которую я не могла не заметить ещё до того, как решилась на опасный шаг – Дариан Риордан не был похож на мужчину, который в принципе может “перегореть” к тому, что однажды его зацепило. В данном случае его зацепила я. Для меня подобное стечение обстоятельств могло означать только одно – опасность. Опасность, которую я смогу преодолеть, либо…
Либо я слишком самоуверенна.
Десятое число десятого месяца, пятница, второй по счёту день рождения Барни, второго ребёнка Пени и Руперта, рождённого на пятый день после дня рождения своей матери и на третий день после дня рождения своей старшей сестры. Вот такая вот вереница из дней рождений. Круче получилось только у Мии, рождённой в единственном свободном дне между Амелией и Жасмин.
На сей раз я не стала злоупотребляь алкоголем, остановившись на лимонаде домашнего приготовления и наблюдая за тем, как потихонечку напиваются дедушки, бабушки и родители тех детей, которых они привели на праздник в честь моего племянника, который, проломив шоколадное яйцо-сюрприз, теперь ходил весь измазанный в шоколаде, периодически спотыкаясь о серпантинные ленты, ненужные ему подарки и других детей. Кажется, он даже не подозревал, что в этот день появился на свет, зато каким счастливым сейчас был этот неприкрыто красивый мальчик!
Семейство Расселов, шериф с двумя внуками и жена помощника шерифа Тэна Бенсона со старшей дочкой скооперировались, и внезапно стали самой шумной компанией вечеринки, в то время как Коко, Нат, Генри, Руперт и мой отец “зависли” посреди комнаты на диване, словно сломавшись от переизбытка детских криков.
Понаблюдав за всем этим хаосом всего каких-то десять минут, я твёрдо решила, что не заведу себе ребёнка раньше тридцати пяти лет. К моменту же окончания вечера мой возраст “деторождения” незаметно растянулся до сорокапятилетия.
– Держи пригласительный, – хитро улыбаясь, подошла ко мне Паула Рассел, недавно передавшая расплакавшуюся четырёхлетнюю дочь Бениту в руки мужа.
– Что это? – я приняла из рук Паулы голубой конвертик, неохотно отстранив бокал с шампанским от губ – я не считаю шампанское алкоголем, так что пью его взахлёб, словно воду (благо пока ещё выпила всего два бокала)!
– Оушен Хоулмз женится и приглашает тебя на свою свадьбу.
– Я не пойду на свадьбу этого идиота, – открыв пригласительный, безразлично произнесла я.
– Почему сразу “идиота”?
– Не сразу. Постепенно.
– Да уж, – почесала затылок блондинка. – Он попросил меня передать тебе пригласительный, потому что боялся, что ты скажешь ему в лицо что-нибудь подобное.
Оушен Хоулмс был для меня тем самым “бывшим закадычным другом”, который сначала стал именно бывшим, а теперь уже и вовсе был мне никем, потому что в шестнадцать лет переспал с Мишей в своём подержанном форде, о чём потом вся школа целый месяц гудела, пока Миша наконец не переспала с капитаном футбольной команды, которого сразу же после случившегося бросила его действующая девушка, с которой он, между прочим, перед этим встречался целых полгода. Даже если бы Оушен Хоулмс украл у меня деньги или столкнул меня с моста в реку, его предательство не было бы для меня так непростительно, как то, что он переспал с моей сестрой-близняшкой. Позже, естественно, выяснилось, что он, находясь в моей жёсткой френдзоне, был в меня тайно влюблён аж с пятого класса, но к моменту его признания, последовавшего следом за предательством, мне уже было глубоко плевать на подобного рода бред. С тех пор ничего не изменилось. И не изменится. Мне плевать.
– Он провстречался с Еленой Буш полтора года… – заметила Паула.
– А свадьба уже через две недели, и они только сейчас начали раздавать пригласительные?
– Просто только неделю назад выяснилось, что Елена находится на втором месяце беременности, – поморщилась в неловкой гримасе Паула. – Не то чтобы я с ней сильно дружу, просто иногда пересекаюсь в тренажёрном зале… Оушен попросил Даррена, как школьного друга, передать тебе приглашение. Ну, знаешь, хочет, чтобы ты…
Только у женщин есть такие понятия, как “сильно/не сильно дружить”– мужчинам подобные грани дружбы неведомы.
– Он хочет, чтобы я была “той самой рыдающей девушкой” на его свадьбе, которая, глядя, как он ведёт красавицу, а может и не очень красавицу невесту под венец, жалела о том, какого парня упустила.
– Именно, – поджала губы Паула.
– Если бы он знал, насколько мне глубоко плевать на его личную жизнь, он бы не унижался, передавая через Даррена, который в свою очередь передал через тебя, пригласительное мне.
– Подумать только, как же мы всё-таки быстро повзрослели, – тяжело выдохнув, Паула взяла в руки пластмассовый стаканчик с пуншем. – Даррену и мне по двадцать восемь и двадцать семь лет, а мы уже родители трёх девочек. Пени двадцать восемь, а она уже дважды мать. Оушену вообще только двадцать три, а его девушка уже на втором месяце беременности…
– Остающиеся жить в маленьких городках быстро рожают.
– Разве? А как же ты?
– Я не оставалась и не останусь. Я вернулась, но скоро снова удалюсь, – едва приподняв свой бокал с шампанским, неоднозначно отозвалась я.
Глава 17.
Новость о скорой выписке Айрис из “антианорексической клиники” едва ли не взорвала мозг Пандоры, которая после полученного радостного известия на протяжении двенадцати часов носилась по дому Пени из комнаты в комнату, судорожно пытаясь составить меню на праздничный ужин. И это с учётом того, что эта женщина толком готовить-то никогда не умела, Айрис ей даже не родственница и едва ли моя кузина по отцовской линии во время своего лечения в клинике заполучила аппетит здорового мужчины в расцвете лет.
Я узнала о том, что Айрис выпишут уже через две недели, сидя в продавленном кресле напротив койки Хьюи. Мне прислала сообщение Пени, прикрепив к тексту фотографию Пандоры, на котором та, в активных попытках опробовать новый рецепт из YouTube, копошилась возле её духовки. Я не смогла воздержаться от комментария:
11.10. – 14:27:
«Неужели она знает, как открывается духовка? *удивлённый смайлик*»
Отправив сообщение, я ухмыльнулась и машинально перевела взгляд на Хьюи.
– Айрис возвращается, брат, – тихо произнесла я, зная, что силы моего прибитого болью голоса будет достаточно, чтобы он меня услышал. – Постарайся вернуться и ты.
– Я видел, как парень покрупнее, одним щелчком заставил второго упасть на землю, хотя поверженного точно нельзя было назвать слабым, – сделав глоток из пиалы, спокойным тоном произнёс мистер Гутман. Мы снова сидели в его мастерской за столом со странным чайником, который художник называл самоваром, и мистер Гутман рассказывал мне о том, как увидел из своего окна завершение стычки, завязавшейся между мной, Картером и Дарианом. – У тебя отношения с тем мужчиной, который за тебя заступился? – взяв в руки кусок пирога Коко, спросил художник, почему-то ни словом не поинтересовавшись о Картере.
– Нет, – уверенно ответила я, хотя, судя по тому, как часто меня об этом спрашивали Коко, Нат и Пандора, и по тому, как настаивал в этом вопросе сам Дариан, так считала только я.
– Ты наверняка слышала о Белой Даме, обитающей на нашей улице? – поинтересовался мистер Гутман, на что я утвердительно кивнула головой, и перед моими глазами сразу же возник образ женского приведения в белом платье, которого я на самом деле никогда не видела. – А ты знаешь её историю? – поинтересовался мистер Гутман, на что я отрицательно замахала головой и сразу же почувствовала аромат собственных волос, непокорно упавших на лицо. – Её убил муж, – многозначительно посмотрел на меня собеседник. – Думаешь, мужчины способны на подобные зверства только из-за ревности? Вариант Отелло и Дездемоны, к сожалению, не единственный для ожесточения мужского сердца. По легенде, муж Белой Дамы убил её за безразличие. За то, что он так и не стал ей интересен… Как считаешь, проблема в нём или всё же в Белой Даме? – неожиданно спросил у меня мистер Гутман, но я не ответила и, спустя минуту, так и не дождавшись от меня ответа, он вдруг повторил свой вопрос. – Проблема в муже или в Белой Даме?
– Не знаю, – честно пожала плечами я.
– Это плохо, – спустя несколько секунд констатировал мой собеседник. Мы в принципе говорили с задержками в несколько секунд.
– Почему? – сдвинула брови я.
– Плохо, когда ты не знаешь, в чём твоя проблема. Хуже только когда ты думаешь, что проблема не в тебе.
– Я знаю, что проблема во мне, – повела бровью я.
– Там, где есть двое, проблема не может принадлежать одному… Ничто не может принадлежать одному.
…Этим вечером я снова не узнала, что было в той коробке, которую я помогла мистеру Гутману перенести в его мастерскую. Просто не хотела уничтожать причину, по которой я могла прийти сюда ещё хотя бы один раз.
Выйдя от мистера Гутмана я, как только ступила на тротуар, услышала до боли знакомую мелодию. Звучал Паганини, каприс №24. Его обрывок донёс до моего слуха мимолётный порыв колючего осеннего ветра, запутавшийся в моих волосах и затаившийся в них, словно играющий со мной в кошки-мышки призрак. Резко остановившись, затаилась и я. Паганини, каприс №24. Произведение, которое мы играли с Мишей на равных, не имея друг для друга лучших соперников… Она всё ещё не избавилась от скрипки – не рассталась с ней даже ради избежания самой страшной ломки. Сейчас Миша играла на ней наш каприс №24… Она не фальшивила.
Ветер вновь обдул моё лицо, и я машинально подалась ему навстречу. Я знала, что перейду дорогу, но тянула до последнего, пока не сравнялась с углом опостылевшего гаража.
Перебегая пустую дорогу, я с замиранием сердца слышала мелодию, которую не хотела слышать. Уже подойдя к гаражной двери, я поняла, что она приоткрыта – от старости навесы сильно проржавели, и хотя Миша их регулярно смазывала маслёнкой, благодаря чему скрипа в них как такового не было, дверь всё равно безвозвратно просела.
Я уже хотела коснуться ручки и распахнуть дверь настежь, когда увидела рядом с Мишей, стоящей по центру комнаты и отыгрывающей идеальную мелодию, Пандору. Сложив руки в молитвенном жесте у себя перед грудью, она сидела на покосившемся дряхлом кресле правым боком к играющей, и не шевелилась, отчего, со своими белоснежными волосами и бледной кожей с голубыми прожилками вен, в этот момент походила на готическое изваяние из чистого мрамора. Миша играла для неё.
К саднящему горлу сразу же подступил ком, заставивший меня оторвать свою протянутую руку от дверной ручки и, развернувшись, сделать шаг в противоположную от гаража сторону. Этот шаг бесповоротно отводил меня прямиком на мою исходную позицию: на север – на север – на север… Я искренне хотела поскорее уйти к себе домой и запереться в своей спальне до наступления нового рассвета, но музыка Миши буквально магнитом притягивала меня назад к стенам гаража, обойдя который, я прилипла спиной к оштукатуренной шершавой стене, замерев под нависшим у меня над головой горизонтальным окошком в виде прямоугольника, из которого лился тёплый свет вперемешку с идеально ровной музыкой… Идеально ровной.
Упершись спиной в шершавую стену и прислонившись к ней затылком, я выпятила вперёд подбородок, подставив его причудливо низким небесам цвета закалённой стали и, сдвинув брови, закрыла глаза. За те две минуты, которые я успела услышать, Миша не сфальшивила ни разу.
Ни разу!
От злости я сжала кулаки.
Как только Миша закончила свою фееричную игру, я отстранила затылок от холодной шершавой стены и с неохотой распахнула глаза. Всего в каких-то пятнадцати метрах передо мной, на пороге своей мастерской, стоял отец. Положив руки в карманы своей старой угольной куртки, он сдвинул брови точно так же, как это обычно делала я. Пандора была права – эта привычка делала из меня едва ли ни его копию, не смотря на то, что внешность я скопировала у матери.
Чуть задрав голову, отец смотрел на меня серьёзным – моим – взглядом. Он тоже вышел на игру Миши… Наши слишком серьёзные взгляды пересеклись, не оставив нам шансов даже на короткое приветствие. Сделав пару едва уловимых вдохов и выдохов, я наконец сделала шаг вправо и направилась в сторону своего дома, наискось пересекая газон, лежащий между мной и моим отцом.
Когда я прошла вперёд настолько, что уже начала удаляться от стоящего на пороге мастерской мужчины, он вдруг совершенно неожиданно произнёс моё имя. Остановившись, я резко посмотрела через плечо. Показалось?.. Нет, он тоже повернул голову в мою сторону.
– Таша, – повторил моё имя отец, что заставило кровь в моих жилах мгновенно похолодеть… Нехороший знак. – Ты веришь в то, что твоя мама мертва?..
…А-а-а!!!…
…Что?!..
…Верю ли я?!.. В тот день я сидела на сиденье за ней – её кровь заливала мне лицо!.. Почему именно мамина кровь, почему не Джереми???..
Я до боли сжала кулаки. Всякий раз, когда отец говорил мне о том, что чувствует пульсирование жизни моей мамы в этом мире, я начинала злиться. Раньше боялась этого, но это продлилось недолго. Вскоре меня начало это раздражать, а затем последовала стадия злости, которой, кажется, нет ни конца, ни края. Уже десять лет…
Стоя посреди газона и судорожно сжимая кулаки, я молчала, но моё лицо, должно быть, в эту секунду выражало весь спектр моих прибитых болью эмоций.
– Мама похоронена рядом с Джереми, – решила напомнить отцу я максимально сдержанным тоном.
– Но я чувствую иначе, – не снимая сосредоточенной маски с лица, уверенно ответил мне отец.
– Почему ты мне это говоришь?.. – уже не скрывая своего раздражения, выпалила больной для себя вопрос я. – Почему именно мне?..
– Потому что хочу, чтобы ты знала.
Придя домой, я вихрем пронеслась через пустую и тёмную гостиную в свою холодную спальню. С грохотом сев на кровать, я сбросила с себя куртку и со злостью, даже с некой свирепостью, вытащила из-под подножия кровати запылившийся чехол с дряхлой скрипкой внутри. Расчехлив музыкальный инструмент, я вскочила на ноги и с неконтролируемым бешенством начала исполнять каприс №24. Я играла так мощно, так остервенело, что старые струны едва не лопались под напором одержимого смычка. И всё равно я сфальшивила. Трижды!..
…После того дня моя рука бесповоротно дрогнула. Я не могла это исправить ни своей злостью, ни напором, ни даже усердием. С музыкантом это случается всего один раз и на всю жизнь.
…Если бы мне предложили руку и сердце, я бы, не посмотрев на последнее, без раздумий взяла первое…
“Отбитая сердцем, с отбитой рукой…
И нет тебе равных – с остывшей душой…”
