Anne Dar
Обреченные стать пеплом
– Ты вступил в отношения с секретаршей? – приподняла бровь я, предвидя банальную развязку.
– Именно, – поджав губы, щёлкнул пальцами Брэм. – Пусть без наличия груди и сексуальной задницы, зато блондинка, умеет ярко краситься, а силиконовые губы неплохо возмещают отсутствие всего остального. Она была достаточно сексапильной и сговорчивой, чтобы запрыгнуть ко мне на стол уже к окончанию второй недели своей работы в моём офисе. Меня это более чем устраивало. По факту: я начал встречаться с “пикантной”, если так можно выразиться, женщиной, которую не любил, и только для того, чтобы рядом была “хоть какая-нибудь” “кукла”. Во-первых, я мог в любой момент заняться с ней сексом в своём кабинете, во-вторых, я мог взять её на деловую вечеринку. Большинство наших деловых партнёров женатые люди, так что им нравится, когда они видят, что ты тоже обременён ношей брака или хотя бы какими-нибудь отношениями. Это может означать, что ты ответственный кошелёк, а не расточитель бюджета. В бизнесе, знаешь ли, приобретаешь новый вес, когда рядом с тобой пятый размер груди или просто умеющая носить пуш-ап блондиночка. Бред.
– Бред, – согласно подтвердила я.
Брэм ещё немного помолчал, словно пытаясь что-то вспомнить, и потом продолжил немногим более приглушённым тоном, чем прежде:
– В общем, сначала она меня, возможно, и любила, но потом, поняв моё прямолинейное отношение к ней, начала заметно остывать, что лично меня вообще не волновало. Я уже думал, как с ней расстаться, когда она сообщила мне о своей беременности и решительной готовности сделать аборт. Это я настоял на рождении ребёнка. Я буквально её уговорил, хотя ни я сам, ни она не были готовы к подобному. Спустя пару дней она переехала ко мне… – с каждым новым предложением Брэму заметно становилось всё сложнее говорить. – Мы перестали ссориться, как это регулярно случалось прежде, но я остался холоден к ней и ничего не мог поделать со своей нелюбовью. На двадцатой неделе беременности, когда её живот уже был достаточно округлившимся, она не выдержала. В самое обыкновенное утро понедельника, сразу после завтрака, она сказала, что отправится к своему врачу, чтобы при помощи УЗИ узнать пол ребёнка. Мне было откровенно всё равно, кто родится – мальчик или девочка – поэтому я даже не задумывался над тем, чтобы преждевременно выяснить эту подробность. И всё же я предложил её подвезти до медицинского центра, при этом не преминув заметить, что мне не хотелось бы отменять деловую встречу ради того, чтобы всего лишь узнать пол будущего ребёнка, на что она ответила, что справится сама. Тем утром она и вправду отправилась в медицинский центр, но не для того, чтобы узнать пол ребенка, а для того, чтобы избавиться от него. Вечером мне сообщили о её смерти… – Брэм напряжённо заморгал, будто перед его глазами всплыли картины того вечера. – Она решилась на прерывание беременности на экстремально позднем сроке, после чего, из-за сильного кровотечения и несвоевременно сделанного переливания крови, скончалась сама.
– Брэм… – я дотронулась его горячих рук, сжатых в кулаки, которыми он упирался в колени. Я хотела ему сказать, что он не виноват, но что-то мне подсказывало, что он примет мои слова за ложь, поэтому решила промолчать.
– Это ещё не все… – подождав несколько секунд, сжато продолжил он. – За полчаса до того, как я узнал о случившемся, я вернулся домой и нашёл на своём рабочем столе письмо от неё… Она писала, что ребёнок мой, в чём я и не сомневался, и что, собственно, позже подтвердила ДНК-экспертиза. Но ещё она написала в той записке, что уже месяц, как спит за моей спиной со своим бывшим мужем. Она планировала сделать аборт и этим же вечером уехать со своим бывшим в Бристоль. Вот и всё… – Брэм замолчал, но вдруг решил добавить. – Прошло полтора года с того момента, прежде чем Барвик уговорил меня на лечение от алкогольной зависимости в этой клинике.
– Выходит, тебе, как и всем здесь собравшимся, просто жизненно необходимо себя простить, – подытожила я.
– Я над этим работаю, – сжато ответил Брэм и неожиданно заглянул мне в глаза. – Но я твёрдо решил, что в моей жизни не будет детей. Ни своих, ни приёмных, никаких.
Я замерла, а потом постепенно отстранила от него свою руку, словно боясь его спугнуть и тем самым спровоцировать к нападению. У меня было двое детей. Две замечательные девочки, которых я не была достойна всю их жизнь. Сейчас я находилась здесь только для того, чтобы ради них вырваться из рабства. Ради этих двух жизней, которых я искренне жаждала стать достойной…
Его борьба и моя борьба проходили рядом, но они не могли стать одной. Отчего-то мне вдруг стало грустно и больно одновременно.
– Тебе стоит перестать так страшно себя винить, – попыталась улыбнуться я.
– Я могу посоветовать тебе то же, – выдохнул Брэм, и после, наблюдая за тем, как я вернулась к унылому ковырянию тушёного картофеля, вдруг добавил. – Ну, теперь ты хотя бы понимаешь, что моё прошлое не менее грязное, чем твоё.
– Я бы не согласилась с этим, но… – я замолчала.
– Но? – Брэм заинтересованно заглянул мне в глаза.
– Моё прошлое действительно могло бы быть грязнее твоего и определённо было бы, если бы я эгоистично не считала, что его осветляют незапятнанным светом две звезды. Лишь поэтому я считаю, что чаша наших весов может сравняться, хотя и не до конца верю в то, что моё прошлое может быть одинакового уровня загрязнения с твоим.
– Вот как, – заинтересованно ухмыльнулся Брэм. – И что же это за звёзды, благодаря которым я могу рассчитывать на то, что ты не будешь чувствовать себя рядом со мной подавленной моим, как могла бы счесть ты, но только не я, более светлым прошлым?
– Судя по всему, благодаря этим звёздам я вообще не могу рассчитывать чувствовать себя рядом с тобой хоть как-то.
– Это ещё почему? – непонимающе приподнял брови мой собеседник.
– Потому что, чтобы быть рядом с тобой, мне придётся отказаться от единственного в своей жизни, от чего я отказаться не смогу. И эту мою зависимость ни за какие деньги не исправит ни одна реабилитационная клиника во всём мире.
– И что же это? – напряжённо-приглушённым и одновременно вкрадчивым тоном поинтересовался Брэм.
Он искал моего взгляда, и я подарила его ему. Пронзительный, долгий, вдумчивый.
– У меня два ребёнка, Брэм. Девочки шести и трёх лет. Ради них, если понадобится, я не задумываясь умру, и ради них я сейчас воскресаю.
– Дочки?.. – бесцветным голосом переспросил мужчина. Я хотела уже сказать, что прекрасно понимаю, что это идёт вразрез с его уже составленными планами и взглядами на его будущую, “очищенную” жизнь, так что всё в порядке и это даже замечательно, что мы это выяснили сейчас, а не позже, но не успела я сказать всё это и даже больше, как вдруг Брэм оборвал меня на полувдохе совершенно неожиданным вопросом. – У них есть отец?
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы “переварить” этот вопрос, после чего я, освободив нижнюю прикушенную губу, наконец начала выдавать ответ:
– Отцы, конечно, есть. Жасмин родилась от учёного-астронома, Мия – от смазливого парня с соседней улицы… Ни их отцы, ни кто-либо другой не знает о их происхождении. Я предпочла, чтобы люди думали, будто я не знаю, от кого именно из своих многочисленных сексуальных партнёров я зачала и впоследствии родила своих детей, нежели чтобы кого-то из моих дочерей возжелали вырвать из моей семьи их более обеспеченные родственники.
– Значит, Жасмин и Мия?.. И кто же за ними присматривает, пока ты здесь?
– Жас дома с моим отцом, прабабкой и кузиной, а Мия сейчас в Берлине с братом отца. Недавно ей сделали операцию, которая прошла успешно… Если в случае с Жасмин мне удалось оставаться чистой на протяжении всей беременности, то лёгкие Мии определённо пострадали из-за того, что на период моей беременности ею я так и не смогла до конца отказаться от спиртного.
– А ты говоришь, что у меня огромное чувство вины, – прищурился Брэм.
– Это теперь не важно, – тяжело выдохнула я, – у кого из нас чувство вины больше или прошлое более запятнанное…
– Это изначально не важно! – неожиданно громко воскликнул Брэм, спрыгнув со своего барного стула. – Наше прошлое неважно! Неужели ты не понимаешь?!
– Не понимаю чего?! – широко распахнула глаза я.
– Мы можем создать с тобой новую жизнь! Ты и я! Ты ведь хочешь идеальную семью?! Ты, я, Жасмин и Мия! Мы будем жить в большом семейном доме с камином, заведём собаку и будем устраивать ланчи за городом!..
– Но ты ведь не хочешь детей!.. – решила напомнить я.
– Лишь потому, что я считаю себя их недостойным и страшусь их разочаровать, но вместе с тобой у меня может всё получиться!.. У нас может получиться!..
– Брэм, ты не понимаешь, о чём говоришь… Семьи так не создаются…
– Не так? Тогда как?.. Как они создаются, Миша?.. Что самое важное для создания семьи?.. Любовь?! Так я уже люблю тебя!
– Что?! – из моих лёгких вырвался истерический смешок.
– Я люблю тебя, Миша Палмер! – ещё громче повторил Брэм и, вдруг обняв меня за талию и буквально сорвав меня со стула, начал кружить меня в своих объятьях. – Люблю тебя!..
– Что ты несёшь?! – я уже смеялась во весь голос, всерьёз считая всё происходящее искусной шуткой.
Брэм остановился и, слегка отстранив меня в сторону, посмотрел на меня своими пронзительными светло-голубыми глазами, после чего вдруг проговорил полушёпотом:
– Вообще-то я влюбился в тебя с первого взгляда. Когда увидел тебя в купальнике.
– Врёшь, – задорно засмеялась я. – Я страшно костлявая.
– А это мы сейчас исправим, – с этими словами он приподнял меня за талию и усадил обратно на барный стул, после чего потребовал, чтобы я съела всё, что лежало передо мной на тарелке. После этого я поверила в каждое сказанное им мне этим вечером слово.
…Моё лечение было не просто тяжёлым: к середине апреля оно стало страшным. Доктора всерьёз опасались того, что я поврежусь рассудком или банально не выдержу физически. Но я продолжала бороться, особенно теперь, когда Брэм пообещал мне не просто освобождение ото всех зависимостей – он пообещал мне полноценную, нормальную жизнь после. Каждый день он приходил и рассказывал мне о доме с камином, в котором мы будем жить, или о щенке, которого он купит для меня, или о том, как мы вместе будем приезжать в гости к нашим родным… Я только за счёт этого и выживала каждую секунду своей борьбы не на жизнь, а на смерть.
Однажды, когда после очередной ломки во всём теле я едва не сошла с ума, доктора разрешили Брэму провести со мной целую ночь. В какой-то момент, когда я, лежа на его груди и сжимая его промокшую от моих слёз футболку, в очередной раз свела зубы от боли в пылающих мышцах и плавящихся внутренностях, я вдруг услышала, что он заплакал вместе со мной. Прижав меня к своей груди ещё сильнее, он начал раскачивать меня из стороны в сторону, словно маленького ребёнка, и тихим шёпотом приговаривать мне на ухо: “Мы справимся с этим… Мы вместе справимся… Обязательно справимся…”
После этой страшной и одновременно спасительной ночи мне стало становиться лучше.
Наверное именно из-за моего шаткого психологического состояния мне не рассказали сразу о возвращении Изабеллы, которое в итоге оказалось возвращением моей матери. Думаю, они поступили правильно, потому что в момент, когда я её увидела, земля буквально выскользнула из-под моих ног. Следующие несколько дней после этой встречи я провела в неком трансе, и всё это время Брэм был рядом со мной. Его хотели выписать раньше, так как он полностью и успешно завершил свой курс реабилитации, но он заплатил круглую сумму, чтобы иметь возможность оставаться рядом со мной до нашего победного конца. За это время я поняла, что Брэм психологически намного старше меня, но полюбила я его не за это. Я полюбила его за надёжность. Он подарил мне самое ценное – уверенность в том, что хотя бы один человек в этом мире меня не бросит не смотря на моё страшное прошлое, не смотря на моё шаткое будущее, не смотря ни на что. И этим человеком будет он, Брэм Гир. Неидеальный, зато только мой, супергерой.
…Выйдя из палаты Таши, я сразу же обняла Его – Он ждал меня у двери. Брэм и был моей гарантией того, что я не сорвусь и никакого рецидива со мной не случится, я же была гарантией для него: мы – тайное оружие друг друга в этой борьбе. Я косвенно пообещала Таше рассказать ей о нём позже, так как не хотела её напрягать своим счастьем, подозревая её предположительный разрыв с Дарианом. По той же причине я не заговаривала с ней о перенесенном ею выкидыше. Нам с ней ещё предстоит преодолеть в этой жизни очень много высоких планок, осталось только наверняка определиться с людьми, которые захотят и смогут нас страховать. Я с таким человеком определилась.
Весь оставшийся день – первый день моей свободы и моей новой жизни – я хотела провести с Брэмом. Но для начала я хотела увидеться с Жасмин и Мией, и познакомить их с этим человеком невероятной моральной силы. Я ещё не знала, как именно пройдёт это знакомство, но я знала наверняка, что сегодня вечером я засну в своей детской комнате в обнимку с мужчиной, которого за эти долгие месяцы и бесконечные ночи, переполненные болью, надеждой и нежностью, полюбила больше себя.
Глава 14.
– Сегодня, вообще-то, первое июля, – значительно посмотрел на меня Робин.
– И что? – непонимающе посмотрела на собеседника я.
– Что может означать твоё кислое: “И что”? Первый день месяца – это стоит отпраздновать!
– Правда стоит?
– Если не это, тогда что?
– Ладно, давай отпразднуем первый день месяца, – сдавшись, улыбнулась я, при этом согласно кивнув головой.
– Отлично, зайду за тобой через час.
Я посмотрела на настенные часы – они показывали ровно семь часов.
– Хорошо, – согласилась я, хотя и не понимала, зачем откладывать празднование на целый час. Однако я была слишком счастлива узнать, что Робина всё ещё не выписали и, исходя из его слов, у нас ещё есть в запасе несколько дней до этого “радостного” события, так что прилив лёгкой радости в этот момент заглушил во мне и без того отсутствующее в моём нраве излишнее любопытство.
Робин пришёл ровно через час – в восемь ноль-ноль.
– Куда мы направляемся? – интуитивно перешла на шёпот я, наблюдая за тем, как Роб оглядывается и преждевременно заглядывает за повороты.
– Выше, – коротко ответил он.
– Выше? Но мы на десятом этаже: выше больше ничего нет.
– А как же крыша? – игриво посмотрел на меня Робинсон.
– Крыша? – кажется я почувствовала, как расширились мои зрачки.
Больше мы не говорили, даже шёпотом, и мой хромающий шаг заметно ускорился, так как я реально начала бояться не успеть за своим проводником.
Ещё пара поворотов, и мы оказались в неосвещённом закоулке с узкой лестницей, отделанной старой разбитой плиткой и новыми стальными перилами. Лестница вела вверх, и там, наверху, виднелась уже открытая настежь дверь, в проёме которой можно было рассмотреть сгустившиеся на небе дождевые тучи.
– Пошли, – скомандовал Робин, после чего с нереальной скоростью начал преодолевать путь наверх. Я сразу же последовала за ним, но моя хромающая нога слишком очевидно подводила меня, поэтому в момент, когда Роб достиг лестничной площадки и оглянулся, я едва миновала середину пути и явно не имела возможности ускориться. – Тебе помочь? – серьёзно спросил он, будто, скажи я ему в этот момент, что действительно не отказалась бы от его помощи, он сию же секунду спустился бы вниз, подхватил меня и потащил к финишу.
– Нет уж, справлюсь как-нибудь сама, – усмехнулась я, продолжая с упорством подниматься вверх, одной рукой держась за стальное перило, второй рукой за внезапно начавший колоть бок.
Когда я наконец взошла на лестничную площадку, я едва ли не выплёвывала свои лёгкие от неожиданно сильной одышки, поэтому, упершись обеими руками в бока, я согнулась напополам и попыталась отдышаться.
– Да уж, тебе определённо ещё долго придётся восстанавливать свои силы, – поджал губы Роб, похлопав меня по плечу.
– Ты меня не знаешь, – я разогнулась в попытке начать дышать ровно. – Я живучая. На мне заживает лучше, чем на самой здоровой собаке.
– Верю, – улыбнулся Робин. – Но как насчёт того, чтобы прокатиться? – он метнул взгляд вбок, и я перевела свой взгляд в тот же тёмный угол. Открытую дверь подпирала дряхлая, с ржавыми колёсами инвалидная коляска.
– Не против, – прикусила нижнюю губу я. – Но если мы её возьмём, дверь захлопнется и два наших белоснежных скелета найдут на этой крыше спустя несколько лет.
– И наши заблудшие души будут обречены еженощно бродить по коридору десятого этажа этой мрачной больницы?
– В лучшем случае, – красноречиво приподняла бровь я. – В худшем мы так и застрянем навсегда на этой крыше.
– Не переживай, не застрянем, – усмехнулся Робин, явно оценивший мой сарказм, и, подойдя к двери и откатив от неё кресло, подложил под неё увесистый журнал, который вытащил из-за пазухи.
– Ты всегда носишь с собой эти журналы? – удивлённо усмехнулась я.
– Думал, что будем запускать самолётики с крыши, – невозмутимо ответил Роб.
– Подожди, – я резко сдвинулась с места и, нагнувшись, взяла журнал в руки. Выдернув из него с десяток страниц, я положила его обратно, после чего дважды убедилась в том, что он справляется с поставленной перед ним задачей, и мы не застрянем из-за него на этой крыше.
– Садись, – предложил Робин, внимательно наблюдавший за моими действиями.
– Сначала выкати её наружу, – предложила я интонацией школьницы-бунтарки, ставшей соучастницей в хулиганстве примерного ученика и теперь направляющей его по этой опасной стезе.
Робин выкатил кресло на крышу, и я, переступив порог, сразу же уселась в него.
– Ну что, пробежимся? – ухмыльнулся где-то сверху надо мной Роб.
– Ты уверен, что тебе можно бегать? – задрала голову я, чтобы встретиться с ним взглядом.
– Ты о чём? Мне не то что можно – мне это просто необходимо! Я ведь футболист: я всю свою жизнь пробегал. Так что готовься, сейчас прокатимся с ветерком.
Сказав это, Робин покатил меня вперёд и за какие-то доли секунды набрал такую неимоверную скорость, что я, положив листы журнала за поясницу и вжавшись руками в ручки кресла, едва ли сдерживалась, чтобы не начать смеяться от восторга.
Всего за какие-то пару минут Робин домчал меня до противоположного края крыши и при этом почти не запыхался. Подобная поездка была достойна восторга, поэтому, как только мы остановились, я не поскупилась на хотя и короткие, но громкие аплодисменты.
– Это было круто, – призналась я, уже поднимаясь с кресла. – Знаешь, ты отличный бегун.
– Думаю, это известно всей Британии, – усмехнулся в ответ он.
– Думаю, даже за её пределами уже многие в курсе… – отозвалась я и замерла, всмотревшись в Лондон, огни которого только-только начали зажигаться. – А здесь красивый вид, – спустя несколько секунд заметила я.
– Неплохо, – сдвинул брови мой напарник.
– По-моему, ты привередничаешь.
– Просто видел и более красивые виды.
Мне понравился его ответ. Не знаю почему. Может быть потому, что каждое его слово вызывало во мне веру. Если бы он, допустим, сказал что-то вроде того, что этот вид красив лишь потому, что он лицезреет его в моей компании, или, например, что он покажет мне более величественные панорамы – оба варианта сказал бы мне Дариан – я бы заподозрила в его словах множество эмоциональных оттенков, рисующих его собственный портрет, а не его отношение ко мне, но Робин сказал лишь то, что он видел более красивые виды – слова, никак не связанные со мной. Слова, которые без сомнения могли вызывать только безукоризненное доверие (идеальное чувство по отношению к собеседнику).
Внезапный гром, разразившийся в небе где-то неподалеку, заставил меня прийти в себя. Воздух был тёплый и даже горячий, от нагревшейся солнечным днём крыши вверх поднимался жар, и вместе с этим в воздухе парило настолько сильным напряжением, что даже мои волосы начинали электризоваться. Надвигалась буря.
– Ну что, запускаем самолётики и сматываемся отсюда прежде, чем нас замочит? – предложила я, взяв в руки два оторванных листа журнала и протянув один Робу.
Предчувствуя приближение ливня, я начала складывать свой самолётик на скорую руку, в то время как Робин, как мне казалось боковым зрением, легкомысленно никуда не спешил.
– Когда выпишешься из больницы, планируешь вернуться в свой съёмный домик, о котором ты рассказывала, или пожить некоторое время с родителями? – неоднозначно поинтересовался Роб.
– Угу, – слишком увлечённая конструированием своего уже кривого самолётика, откликнулась я.
– Но ты ведь говорила, что не хочешь туда возвращаться.
– Как будто у меня есть варианты, – всё ещё не понимая, о чем Робин мне говорит, тяжело выдохнула я.
– Если хочешь… – Роб запнулся. – Не подумай, что я на что-то рассчитываю или… Будто я пытаюсь тебе предложить… – он запнулся в третий раз, что не могло не привлечь моего внимания. Прекратив конструировать самолётик, я уставилась на своего собеседника широко распахнутыми глазами, в которых уже во всю плескалось любопытство. – Просто ты на прошлой неделе говорила, что хотела бы уехать куда-нибудь подальше от своего города, чтобы никто не знал твоего местонахождения, найти место, где ты могла бы отдохнуть или, хотя бы, затеряться в толпе… – я продолжала внимательно смотреть на него, пытаясь понять, что именно он хочет мне сказать. – Как на счёт Лондона?.. Это ведь отличное место, чтобы потеряться.
– И вправду… – задумчиво согласилась я.
– Просто недавно я продал недвижимость в Манчестере и приобрёл себе квартиру в центре Лондона, в районе Ламбет… Ещё у меня есть усадьба на острове Мэн, доставшаяся мне от отца, но пока я предложить тебе её не могу, так как на данный момент она находится в слегка запущенном состоянии… В общем, если ты вдруг захочешь, у меня всегда найдётся для тебя отличная и совершенно бесплатная гостевая комната с неплохим видом из окна… Просто, как для друга…
Роб явно переживал о том, чтобы я не подумала, что он, предлагая мне бесплатную – да пусть даже и платную! – комнату в своей квартире, пытается намекнуть мне на возможность возникновения между нами чего-то большего, чем просто дружба. И всё же, то ли ото всех этих стараний, то ли от смущения, то ли от того, что не умел врать, его лицо вдруг залилось краской.
Не он ли говорил мне ещё до того, как я высказала вслух своё желание раствориться в толпе, о том, что он не верит в дружбу между мужчиной и женщиной, только если эта дружба не построена на родственных связях?..
Насколько мне известно, мы с ним не были родственниками…
Отведя от него взгляд, я вдруг почувствовала, как краска начала приливать и к моему лицу тоже, что сразу же заставило меня слегка нахмуриться. Я попыталась запустить свой самолётик, но вместо того, чтобы послушно податься вперёд, он завилял и, с неожиданно звонким стуком, ударился носом о низкий бортик крыши. После этого фиаско момент стал ещё более неловким. Продолжи я отмалчиваться, и он вообще рисковал перерасти в невыносимый.
– Спасибо, – странным голосом, словно не принадлежащим мне, наконец отозвалась я. – Не думаю, что это возможно, но я не могу не оценить широту твоей души.
Незаметно сунув руки в карманы пижамных штанов, я покосилась взглядом на рядом стоящего парня.
– Что ж, по крайней мере я предложил, – с облегчением выдохнул Робин, после чего запустил свой самолётик, который, с завидной для меня маневренностью, пустился вперёд по идеально ровной траектории. – Просто знай, что комната свободна.
– Угу… – я отвела свой взгляд в другую сторону, пытаясь понять, что именно я испытала, получив от него столь неожиданное предложение. Это было точно не разочарование и ничего из тех чувств, которые могли бы хоть как-то быть связаны с отторжением. Удивление?.. Определённо оно. Но было и ещё что-то, что разбавляло его, словно чайная ложка мёда в литре воды.
Внезапно резкий и невероятно тёплый порыв ветра подхватил страницы журнала, лежавшие на кресле позади меня, и, закружив их в вихре, перекинул за край крыши. В следующую секунду мою щёку ошпарила неожиданно горячая и тяжёлая капля начинающегося дождя. Вытерев её, я посмотрела на Робина, которого, судя по всему, уже тоже настигла небесная вода.
– Пора убираться отсюда, – сжато улыбнулась я.
– Присаживайся, – взявшись за задние ручки кресла, так же сжато улыбнулся мне в ответ Робин. Но не успела я сесть в кресло, как капли тяжёлого горячего дождя участились, а как только Робин развернул кресло на сто восемьдесят градусов, ливень обрушился на наши головы с такой силой, что я уже даже не надеялась на то, что к моменту, когда мы доберёмся до выхода с крыши, на мне сможет остаться хотя бы один-единственный сухой клочок одежды или участок кожи.
Робин мчался сквозь пелену дождя с невероятной скоростью, но как только мы миновали половину пути, он вдруг резко завернул кресло вправо. Сначала я подумала, что он поскользнулся, но уже спустя секунду поняла, что он сделал это специально. Он начал петлять взад-вперёд и делать резкие развороты, и я, не в силах сдержать свой смех, мгновенно начала во весь голос вторить его раскатистому хохоту. Мы смеялись так громко, что даже шум обрушающегося на нас горячего июльского дождя не мог перебить звон наших голосов, сливающихся в один единый звук.
Не знаю, сколько это продолжалось, но я не хотела, чтобы этот момент внезапной эйфории, с которой я до сих пор не имела чести быть знакомой, прекращался. И я уверена, что он не прекращался бы гораздо дольше, если бы в какой-то момент Робин не обратил внимание на дрожь моего тела. Он решил, будто я замёрзла, но на самом деле меня трясло не от холода, а от накатывающих на меня волн восторга. Разрезая тёплые лужи ржавыми колёсами старого инвалидного кресла, Робин помчал меня вперёд сквозь плотную дождевую пелену с ещё большей скоростью, чем катил прежде.
В момент, когда мы доехали до распахнутой двери и я поднялась с кресла, я уже не помнила себя от неописуемого, детского счастья, не испытываемого мной со времён моих последних детских игр со своими старшими братьями и сёстрами.
Детально я не помню, как мы спустились вниз по той тёмной лестнице и как добрались до наших палат незамеченными, но мы это сделали. Я пришла в себя только в момент, когда, раздевшись догола, начала обтираться полотенцем, привезенным мне из дома родителями. Спустя несколько секунд после того, как я переоделась в сухую одежду и нырнула под одеяло с твёрдой целью начать отогреваться, Робин, уже переодевшийся, но с внушительно растрёпанными волосами, явился ко мне в палату. Усмехнувшись его торчащим в разные стороны волосам, я благородно предложила ему свой плед, но он предпочёл набросить его мне на ноги.
Этой ночью мы много разговаривали обо всяком бреде, в обычной жизни не заслуживающем нашего внимания, но ставшим неожиданно весомым в пределах больничных стен. Больше, чем разговаривали, мы только улыбались, словно не в силах были заставить мышцы своих лиц начать вести себя адекватно.
Не помню, в какой именно момент я заснула. Кажется, я просто отключилась посреди разговора. Однако я была уверена в том, что Робин заметил моё выпадение из разговора не сразу, так как ещё некоторое время, даже сквозь лёгкую пелену сна, я продолжала улавливать разливы вибраций его улыбающегося мягкого голоса.
