Антология
Русская эскадра
Памяти АЛ. Манштейн-Ширинской и Русской эскадры
Антология «Русская эскадра» подготовлена в рамках работы Фонда сохранения исторического и культурного наследия имени А.А. Манштейн-Ширинской.
Книга выходит в год 100-летия спуска Андреевского флага на на кораблях Русской эскадры в Бизерте и посвящена памяти русских моряков и А.А. Манштейн-Ширинской. Они сохранили в своих сердцах любовь к России и мечтали вернуться на родину под стягом Святого апостола Андрея Первозванного.
@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© Коллектив авторов, 2024
© Т. В. Акулова, составление, 2024
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2024
«Я вернусь…»
Татьяна Акулова, Никита Кузнецов
В сборник «Русская эскадра» вошли стихотворения, посвящённые Исходу из России Русского Флота и Русской Армии в 1920 году и жизни русских беженцев за пределами своего Отечества.
3 (16) ноября 1920 года корабли и суда Черноморского флота вышли из портов Крыма и сосредоточились на Константинопольском рейде. Приказом командующего флотом № 11 от 21 ноября 1920 года Черноморский флот переименовывался в Русскую эскадру. Так начинался трагический Исход русских моряков и членов их семей из России.
Первая остановка – в Константинополе. Французские оккупационные власти, ужаснувшись численности прибывшей русской армии, отправили военных в лагеря – Галлиполи, Лемнос и другие, затем эскадра двинулась в тунисский порт Бизерта, на север Африки…
Корабли русской эскадры прибыли в Тунис и стали на якоря у южного берега Бизертинского канала и в бухте Каруба. В декабре на линкоре «Генерал Алексеев» в Бизерту были доставлены гардемарины и кадеты севастопольского Морского корпуса. Всего на кораблях было перевезено в Тунис около шести тысяч человек (включая гражданские лица).
После признания Францией Советской России в октябре 1924 года дальнейшее существование Русской эскадры стало невозможным.
«Вспоминаю, как спускали Андреевский флаг, в последний раз… Когда мы уже прожили на кораблях больше четырёх лет, – вспоминала свидетельница жизни Русской эскадры в Бизерте А.А. Манштейн-Ширинская, дочь командира миноносца «Жаркий». – Когда были собраны все офицеры, ученики Морского корпуса… И когда в 17 часов 25 минут раздалась последняя команда “На флаг и гюйс!”… И через минуту – “Флаг и гюйс спустить!”… У всех была одна и та же мысль! Непонимания, полного отчаяния! Флаг Петра!
… Потерянные глаза людей, которые в последний раз были русскими офицерами… Все мы плакали – и это я помню…»[1]
…До сих пор на горе Кебир, в трёх километрах от центра Бизерты, сохранились постройки старого форта, где до мая 1925 года размещались учебные классы Морского корпуса. Рядом располагался лагерь для персонала и преподавателей – Сфаят.
«Эмиграция всегда несчастье. Ведь изгнанники обречены на тоску по Родине и обычно на нищету. Но эмиграция не всегда неудача. Творчество, творческие удачи возможны и на чужбине». Так писал поэт и переводчик Юрий Иваск, предваряя подготовленную им антологию русской поэзии «На Западе»[2], увидевшую свет в Нью-Йорке в 1953 году.
Русские люди, вышвырнутые могучей волной беженства за пределы России, которую любили, делали всё, чтобы Родина оставалась с ними. По всему миру создавались русские школы, строились православные церкви, выходили бюллетени, газеты и журналы на русском языке, военные и военно-морские сборники и книги. Изгнанники не только не утратили свои корни, но и сохранили в своих сердцах прежнюю Россию, родной язык. Благодаря им не была утрачена окончательно связь поколений и, когда пришёл час, мы обрели целые духовные пласты, которых были лишены в течение десятилетий. И одним из них стала литература русского военного изгнания.
«Несомненно, тем для творчества в общей поэзии больше, чем в поэзии специфически военной, но зато в последней есть такие образы, понятия, символы и толкования, которые не встречаются в творчестве поэтов не военных, – писал сотрудник «Военной Были» Иван Сагацкий[3]. – Сущность военной поэзии заключается в том, что она, не задаваясь целями академического усовершенствования, стремится укрепить в своих поклонниках преклонение перед идеологией своей замкнутой среды и этим поддерживает как бы преемственность в военной семье…».
Возвращение на Родину поэтов русского военного зарубежья началось с имён Арсения Несмелова, Николая Туроверова и Ивана Савина – трагических менестрелей русского изгнанничества.
Облик рабский, низколобый,
Отрыгнёт поэт, отринет:
Несгибаемые души
Не снижают свой полёт.
Но поэтом быть попробуй
В затонувшей субмарине,
Где ладонь свою удушье
На уста твои кладёт…[4]
Несмотря на то, что поэтическое наследие русского зарубежья за последние десятилетия активно изучается и публикуется, «за бортом» антологий и подборок остаётся круг авторов, обладавших не сильным поэтическим дарованием, и творивших лишь для себя или для немногочисленного круга почитателей их таланта, друзей и товарищей. А ведь их стихи – часть «terra incognita» истории русской литературы и флота.
В нашем сборнике представлены стихотворения, которые порою наивны, не являются профессиональными и поэтически выверенными (они публикуются в данной книге с соблюдением особенностей авторской орфографии). Имена авторов некоторых стихотворений неизвестны. Но они для нас ценнее иных стихотворных «жемчужин», потому что написаны участниками и свидетелями Исхода – офицерами, кадетами, матросами. Русское воинство щедро выплёскивало свою неизбывную любовь к Морскому корпусу и Андреевскому Стягу – в Харбине и в Варшаве, в Париже и в Сан-Франциско, в Африке и в Австралии… Во всех стихах есть ощущение пережитого, и это заставляет думать не о их литературном несовершенстве, а о подлинности чувств их авторов.
В нелёгких условиях эмиграции русские офицеры, кадеты, гардемарины не только находили «отдушину» в поэтическом творчестве, но и старались сохранить для потомков огромное и богатое наследие русской военной поэзии, созданное в России до 1917 года. Это особенно ценно, так как на Родине, оставшейся, по образному выражению генерала П.Н. Краснова, «за чертополохом» в течение семидесяти лет память об Исторической России безжалостно выкорчёвывалась и вытравливалась (за исключением отдельных «канонизированных» эпизодов). Очень часто песни и стихи, посвящённые, например, отдельным кораблям Российского Императорского флота или зимовке Русской полярной экспедиции 1900–1902 гг. сохранились лишь на страницах эмигрантских сборников и журналов. Некоторые из них вошли в предлагаемый читателю сборник.
Мыслями об Отечестве, трагедии гражданской войны, мечтою вернуться к истокам Родины пронизаны все стихи, вошедшие в сборник – и тех, кто был на Эскадре, и тех, кто детьми, вместе с родителями, навсегда с ней покинул Россию, и тех далёких от флота соотечественников, что с восхищением смотрели на русских моряков, даже в изгнание сохранивших историческую память и флотские традиции.
Наша книга – признательность Анастасии Александровне Манштейн-Ширинской, одной из первых рассказавшей правду об Исходе и Русской эскадре.
Выражаем благодарность за помощь в подготовке книги В.В. Леонидову (Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына), А.Ю. Емелину (Российский государственный архив Военно-Морского флота), Д.А. Тимохиной (издательство «Посев»).
I. Белый корабль
Сергей Бехтеев
Конец русской былины
То не ветер в поле стонет,
То не вьюга горько плачет:
То народ себя хоронит.
Горе пляшет, горе скачет.
В грустном гуле перезвонов
Вдаль несутся панихиды
Бесконечных русских стонов,
Полных скорби и обиды.
Наша старшая Держава!
Пал Орёл мечты славянской!
Пали наша честь и слава,
Вера Церкви Христианской.
Плещут стаи волн Босфора;
Блещет месяц на Софии;
Но в Стамбуле дверь собора
Вновь закрыта для России.
В грязь затоптан бархат стягов;
В поле сечи – смолкли тризны;
И… опять мы ждём варягов
Для измученной отчизны.
Ноябрь 1917, г. Елец[5]
Молитва офицеров Русской Армии
Христос Всеблагий, Всесвятый, Безконечный,
Услыши молитву мою,
Услыши меня, мой Заступник Предвечный:
Пошли мне погибель в бою…
Смертельную пулю пошли мне навстречу, —
Ведь благость безмерна Твоя,
Скорее пошли мне кровавую сечу,
Чтоб в ней успокоился я.
На Родину нашу нам нету дороги,
Народ наш на нас же возстал,
Для нас он воздвиг погребальные дроги,
И грязью нас всех закидал.
Три года мы тяжко, безмерно страдали,
Заветы России храня,
Мы бились с врагами, и мы не считали
Часами рабочего дня.
В глубоких могилах, без счёта и меры,
В своих и враждебных краях,
Сном вечным уснули бойцы-офицеры,
Погибшие в славных боях.
Но мало того показалось народу —
И вот, чтоб прибавить могил,
Он, нашей же кровью купивший свободу,
Своих офицеров убил.
Правительство, юные люди науки,
И много сословий и лиц,
Пожали убийцам кровавые руки,
Прославили наших убийц.
В Москве лишь тому не нашлося примеров:
Святая Москва наших дней
Не пролила крови своих офицеров
Могучей десницей своей.
Молись же о нас, о столица святая,
Молись же о нашей судьбе,
Тебя не увидим мы больше, родная, —
Никто не вернётся к тебе.
Товарищи наши, в бою погибая,
Без меры, числа и конца,
Нам всем завещали одно, умирая:
«Войну довести до конца».
А ныне толкуют уже в Петрограде
О том, чтобы мир заключить,
Чтоб ради покоя и золота ради
Россию навек погубить.
А скоро, наверно, придут и идеи
Вильгельма «Великим» назвать,
Пред ним преклонить покорённые выи
И прах его ног целовать.
Скорей же в окопы, друзья-офицеры,
Не будем мы этого ждать!
Скорей подадим мы солдатам примеры,
Как надо в бою умирать!
Не надо искать нам далёких примеров:
России надежный оплот,
Лишённый своих боевых офицеров,
Балтийский бездействует флот…
Наветом враждебным и злобой без меры
Народ с нас погоны сорвал,
И званье святое бойца-офицера
В вонючую грязь затоптал.
Спешите ж в окопы, товарищи-братья,
Семьёй офицерской своей,
Нам смерть широко открывает объятья, —
И мы успокоимся в ней.
Пока здесь грохочет гроза боевая, —
Мы все на местах, никуда не уйдем,
И, край наш родимый от немцев спасая,
За Родину нашу умрём.
Когда же Предвечного волею Бога,
Пройдут дни великой войны,
Тяжёлая ляжет пред нами дорога —
Увидим тяжёлые сны.
Когда по окопам от края до края
«Отбоя» сигнал прозвучит,
Сойдётся семья офицеров родная
Последнее дело свершить.
Тогда мы оружье своё боевое,
Награды, что взяли в бою,
Глубоко зароем под хладной землёю,
И славу схороним свою.
Промчатся столетья, пройдут поколенья,
Минуют тяжёлые дни, —
И станут народы читать без волненья
Историю страшной войны.
Но в ней сохранится так много примеров
Как русский народ воевал,
И как он своих же бойцов-офицеров,
Жестокой рукой убивал…[6]
1917
Николай Туроверов
«В огне всё было и в дыму…»
Фонтан любви, фонтан живой!
Принёс я в дар тебе две розы…
Пушкин
В огне всё было и в дыму —
Мы уходили от погони.
Увы, не в пушкинском Крыму
Тогда скакали наши кони.
В дыму войны был этот край,
Спешил наш полк долиной Качи,
И покидал Бахчисарай
Последний мой разъезд казачий.
На юг, на юг. Всему конец.
В незабываемом волненье,
Я посетил тогда дворец
В его печальном запустенье.
И увидал я ветхий зал —
Мерцала тускло позолота, —
С трудом стихи я вспоминал,
В пустом дворце искал кого-то;
Нетерпеливо вестовой
Водил коней вокруг гарема, —
Когда и где мне голос твой
Опять почудился, Зарема?
Прощай, фонтан холодных слёз, —
Мне сердце жгла слеза иная —
И роз тебе я не принес,
Тебя навеки покидая.
Отплытие
1
Уходит дымный контур Аю-Дага.
Остались позади осенние поля.
На юг идёт за пеной корабля
Стальных дельфинов резвая ватага.
Вчерашних дней кровавая отвага
Теперь для нас неповторимый сон.
Даль придавил свинцовый небосклон,
Всё больше верст на циферблате лага.
2
Помню горечь солёного ветра,
Перегруженный крен корабля;
Полосою синего фетра
Исчезала в тумане земля;
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук, —
Тишина переполненных палуб
Напряглась, как натянутый лук;
Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Чёрной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода,
И, прощаясь с Россией навеки,
Я постиг, я запомнил навек
Неподвижность толпы на спардеке,
Эти слёзы у дрогнувших век.
1926
Крым
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
1940
Владимир Смоленский
«Над Чёрным морем, над белым Крымом…»
Над Чёрным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом.
Над голубыми полями клевера
Летели горе и гибель с Севера.
Летели русские пули градом,
Убили друга со мною рядом,
И Ангел плакал над мёртвым ангелом…
– Мы уходили за море с Врангелем[7].
1957
«Не надо о России говорить…»
Не надо о России говорить —
Не время, слишком поздно или рано…
У каждого из нас есть в сердце рана,
И кровь из раны не остановить.
Не жалуйся, не плачь, прижми к груди
Ладонь, чтоб рана медленней сочилась,
Любви не предавай, терпи и жди,
Покамест сердце не остановилось.
Мы можем только донести любовь…
И слаб герой, который в муке стонет.
И так чиста сочащаяся кровь
На медленно хладеющей ладони.
Нестор Монастырёв[8]
Прощание
Последний раз передо мной
Ай-Петри острая вершина,
Своею строгой красотой
Напомнить сказку паладина.
Последний раз передо мной
Твоя зелёная морщина,
Густой, туманной полосой
Сокроет водная равнина.
Прощай, мой друг, прощай,
Вдали от Родины своей
Тоску невольного изгнанья,
Всегда разсеет о тебе,
Былых времён воспоминанья.
4 апреля 1921
Николай Кудашев
Белый корабль
С берега, ради Отчизны спасения
В море чужое ушли
Белые воины, против течения,
С парусом Русской земли.
Шторм разрастается, парус наш клонится,
Мало нас стало числом.
Вал за валами вздымается, гонится,
Но рулевой за рулём.
Не отдыхает команда бессменная,
Глаз не сомкнёт капитан!
Выше валы своевольные, пенные,
Стелется гуще туман.
В поисках долгих, за гладью лазурною,
Море изъездили мы…
Рифы скалистые, отмели бурные,
Грань добровольной тюрьмы.
Трюм перегружен, богатства несметные
Собраны нами в пути,
Но для кого? Раз сигнала ответного
Нам никогда не найти…
Рвётся вода в бортовые пробоины,
Не опознать маяков…
Тщетно мы боремся с силой удвоенной,
Жалкая горсть смельчаков.
Верность Отчизне, наш вымпел в изгнании,
Наш маяка огонёк…
Родина-мать! в красоте умирания
Белый корабль одинок.
Вороны хищные носятся стаями —
Сокол летает один.
Гордо несётся корабль, направляемый
В бездны зыбучих пучин.
Белою лестницей, белым движением,
Белой легендой земли,
Белые рыцари светлым видением
В сумерках Мира прошли.
1977
Антонин Ладинский
Отплытие
Мы собираемся в дорогу,
С приготовленьями спеша,
Смотрите – отлетает к Богу
Нетерпеливая душа.
Увы, последние лобзанья
На задымившем корабле,
Надгробные напоминанья
О бренной голубой земле,
И мы, качнувшись утлым краем,
Как на руках несомый гроб, —
Отчаливаем, отплываем.
Высокий холодеет лоб.
Мы пред эпохою другою
Ещё не открываем глаз,
А чайка долго за кормою
Летит, сопровождает нас.
Зачем ты сердце разрываешь
У бедных путников земных,
Иль мореходов утешаешь,
И с твердью разлучённый стих?
Нам утешения не надо —
Мы зачерпнули, сберегли
От этой голубой громады
Сухую горсточку земли.
Николай Келин
«Нахмурилось синее море…»
Нахмурилось синее море,
Насупилась страшная высь,
С мятежными бурями споря,
Валы набегают на мыс.
Качают тяжёлые волны
В изгнанье бегущую Русь…
На Север, тревогою полный
Едва ли когда я вернусь.
Вдали ни любви, ни привета —
Навстречу лихая судьба.
Пойдёт по широкому свету,
Как встарь, бедовать голытьба.
Раскинет шатры на задворках
Холодных, чужих городов,
И будет упорно и зорко
Следить за врагом из углов.
В смердящих потёмках подвалов
Прольёт свою терпкую грусть,
И вспомнит, как скупо и мало
Она берегла свою Русь.
«Хоть бы горстку Российской землицы…»
Хоть бы горстку Российской землицы
К раскалённому сердцу прижать,
В аромате её раствориться,
Аромат её пьяный вдыхать…
Отцвели парчовые одежды,
Впалых глаз отцвела синева.
Русь забытая, дальняя, – где ж ты
Разроняла святые слова?..
Опущусь пред тобой на колени…
На просторы твои помолюсь…
С каждым днём для меня ты нетленней,
С каждым днём всё больней, моя Русь…
31 марта 1927, Прага
Родина
Пока я жив, я буду мучить память
Воспоминанием о дальних хуторах,
Не уроню моё святое знамя,
Не опущу трёхцветный русский флаг.
Всю боль души в стихи мои влагая,
Я ими Родине покинутой молюсь…
Ведь, Боже мой, светлее радуг мая
Во мне живёт святое слово – Русь.
Я за неё согласен унижаться,
Прощать врагов и проклинать друзей —
Не побоюсь в Европе русским зваться
И не продам простор родных полей.
Но память слабая уже теряет силы,
Тускнеет зеркало души моей сильней,
Бегут года, а край Отчизны милой
Несётся в темь, как стая лебедей…
Борис Поплавский
Уход из Ялты
Всю ночь шёл дождь. У входа в мокрый лес
На сорванных петлях калитка билась.
Темнея и кружась, река небес
Неслась на юг. Уж месяц буря длилась.
Был на реку похож шоссейный путь.
Шумел плакат над мокрым павильоном.
Прохожий низко голову на грудь
Склонял в аллее, всё ещё зелёной.
Там над высоким молом белый пар
Взлетал, клубясь, и падал в океане,
Где над скалой на башне чёрный шар
Предупреждал суда об урагане.
Над падалью, крича, носились галки,
Борясь с погодой, предвещали зиму.
Волна с разбега от прибрежной гальки
Влетала пылью в окна магазинов.
Всё было заперто, скамейки пустовали,
Пронзительно газетчик возглашал.
На холоде высоко трубы врали,
И дальний выстрел горы оглашал.
Всё было сном. Рассвет недалеко.
Пей, милый друг, и разобьём бокалы.
Мы заведем прекрасный граммофон
И будем вместе вторить, как попало.
Мы поняли, мы победили зло,
Мы всё исполнили, что в холоде сверкало,
Мы всё отринули, нас снегом замело,
Пей, верный друг, и разобьём бокалы.
России нет! Не плачь, не плачь, мой друг,
Когда на ёлке потухают свечи,
Приходит сон, погасли свечи вдруг,
Над ёлкой мрак, над ёлкой звёзды, вечность.
Всю ночь солдаты пели до рассвета.
Им стало холодно, они молчат понуро.
Всё выпито, они дождались света,
День в вечном ветре возникает хмуро.
Не тратить сил! Там глубоко во сне,
Таинственная родина светает.
Без нас зима. Года, как белый снег.
Растут, растут сугробы, чтоб растаять.
И только ты один расскажешь младшим
О том, как пели, плача, до рассвета,
И только ты споёшь про жалость к падшим,
Про вечную любовь и без ответа.
В последний раз священник на горе
Служил обедню. Утро восходило.
В соседнем небольшом монастыре
Душа больная в вечность уходила.
Борт парохода был высок, суров.
Кто там смотрел, в шинель засунув руки?
Как медленно краснел ночной восток!
Кто думать мог, что столько лет разлуки…
Кто знал тогда… Не то ли умереть?
Старик спокойно возносил причастье…
Что ж, будем верить, плакать и гореть,
Но никогда не говорить о счастье.
Владимир Петрушевский
Владивосток пал
Корабли, корабли, корабли…
Сколько вас в безграничном просторе!
Это дети несчастной земли
Уплывают в открытое море…
Пал последний родимый клочок,
Где трёхцветное реяло знамя,
И надежду России – Восток —
Революции обняло пламя.
Пал последний российский этап,
Где ещё охранялась святыня,
Белых нет на Руси уж солдат,
И в руках коммунистов твердыня.
Над волнами спустился туман,
И окутал он русские души…
«Курс держать на Корею! В Гензан!»
Но дадут ли дойти им до суши?
Корабли, корабли, корабли…
Много вышло вас в синее море —
Это беженцы Русской земли
На чужбину везут своё горе.
1922
Борис Волков
Уходящие корабли
Скоро полосу света
Отбросит прожектора глаз,
И с башни отдалённой где-то
За часом – пробьёт час.
Вечер никнет молчаливо,
Рождая грусть уходом своим, —
Так корабли за чертой залива
Исчезают, оставляя дым.
Чувство непонятной тревоги
Одно и то же, сейчас и встарь,
Когда с утёса наблюдал пироги,
Вынимая стрелу, дикарь.
Это чувство – всех чувств сильнее.
Не дано его превозмочь…
Закатом дня пламенея,
Непоколебимо приходит ночь.
Игорь Автамонов
Я – вернусь
(Белым воинам)
Мы погружались днём, а уплывали ночью…
Из труб упорно шёл тяжёлый чёрный дым…
А утром, с палубы, мы видели воочию,
Как медленно тонул за горизонтом Крым…
Вокруг крестили даль… Стоял и плач и шёпот.
Но с Родиной тогда я не прощался, нет!
А позже – лишь во мне вставал обиды ропот,
Я верил, что вернусь, хоть через много лет!
И верю я теперь: быть может, лишь душою
Вернусь на Родину – в Россию, в нашу Русь!
Молитвой, книгами – я мост туда построю!
Любовью к Родине!.. В Россию я вернусь!!!
Июль 1980, Лос-Анджелес
Арсений Несмелов
Морелюбы
Всадник устало к гриве ник,
Птицы летели за море.
Рифма звенит, как гривенник,
Прыгающий на мраморе.
Всадник от счастья не далеч.
(Строку, как глину, тискаю.)
Тень не успеет следом лечь —
Он поцелует близкую.
Мы же, слепцы и Лазари
Тысячелетних плаваний,
Ищем путей из глаз зари
И – моряки без гаваней.