bannerbannerbanner
Королева брильянтов

Антон Чиж
Королева брильянтов

Полная версия

– Итак… Опознание произведено… дата, час… Вот: Немировский Григорий Филиппович, 1868 года рождения, из купцов, русский, вероисповедания православного, владеет ломбардом в доме Волкова в Варсонофьевском переулке. Опознание произведено супругой его Немировской Ольгой Петровной и сестрой… Немировской Ириной Петровной… Подписи, как полагается…

– Вы замужем за братьями? – спросил Пушкин, довольно прямо разглядывая женщин.

– Гри-Гри… то есть Григорий Филиппович, младший в семье, – ответила Ольга Петровна. – А вот я получаюсь старшей…

При внешней схожести сестры все-таки были не на одно лицо. У дам не принято спрашивать о возрасте, но, скорее всего, они погодки. Ирина выглядит нервной, черты лица более прямые, как часто бывает у брюнеток. Ольга казалась более простой и открытой из-за округлости скул и подбородка, что свойственно шатенкам. Пушкину захотелось сделать быстрый набросок, но время было неподходящее.

– Господин пристав, мне необходимо снять допрос, прошу оставить меня наедине с госпожой Немировской.

Такой наглости Свешников не ожидал. Его выгоняют из собственного кабинета. Вот и делай после этого сюрпризы сыскной полиции. Все, что он думал, пристав наглядно выразил в «пронзающем» взгляде. Жаль, Пушкин этого не заметил. Ирина Петровна поднялась без возражений.

– Ирочка, поезжай, я сразу к тебе, не могу оставаться дома одна, – сказала Ольга.

Сестра нежно обняла ее, будто оставляя на пытку, а не на безобидный разговор с полицией. Свешников пропустил даму вперед, еще раз «ожег» взглядом кое-кого и громко хлопнул дверью.

– Что могло случиться с вашим мужем? – без всякой подготовки спросил Пушкин.

Ольга казалась уставшей и печальной, но довольно милой, не заслужившей столь жесткого оборота.

– У Гри-Гри… – она осеклась, но ей позволили использовать домашнее прозвище, – больное сердце. Врач предупреждал, что нужно серьезно лечиться, с этим шутить нельзя, но он ничего не слушал.

– Какое лекарство ему прописано?

– Раствор нитроглицерина. Врач строго указал, чтобы ничего иного не принимал. Бедный мой Гри-Гри, – женщина дала волю чувствам в тяжком вздохе.

Пушкин, кажется, забыл про жалость.

– Когда последний раз видели мужа?

– Вчера утром. Он собрался в ломбард, оделся, как обычно, уехал. Вечером я поехала к сестре Марине.

– У вас и третья сестра имеется? – не удержался Пушкин. – Неужели замужем за еще одним Немировским?

Ольга только кивнула.

– Марина Петровна замужем за старшим из Немировских. Наши семьи были тесно связаны. Отцы дружили, это ведь удобно, когда мальчикам готовы три невесты.

Пушкин не стал говорить, что думает про удобство в тонком деле женитьбы.

– Вы приехали в гости к младшей сестре, – напомнил он. – И что же?

– Ничего особенного, – ответила Ольга. – Засиделись за разговором. Вернулась от Марины довольно поздно, легла спать, а утром не нашла Гри-Гри.

– У вас разные спальни?

– Ну разумеется!

– Не найдя мужа, стали беспокоиться?

– Да, поехала его искать везде. В ломбарде приказчик его не видел. Мне стало страшно, я приехала к Ирине, потом не вытерпела неизвестности и упросила ее ехать со мной в полицию. Одна бы не смогла…

– Ваш муж носит перстень? – спросил Пушкин, невольно разглядывая очертания женской фигуры, в которой было на что посмотреть.

– Фамильный, его деда. Когда старший Немировский только пошел в гору, купил этот перстень. Потом передал своему сыну. А от отца достался Гри-Гри. Муж носил его на указательном пальце, размер перстня был слишком большим для безымянного. У Гри-Гри тонкие пальцы.

– Почему перстень достался не старшему сыну?

– Гри-Гри был любимчик отца… Пе-Пе… Простите, Петр Филиппович жутко завидовал, что перстень достался не ему. Предлагал все что угодно. Но Гри-Гри не отдавал. Считал талисманом удачи.

– Последние дни поведение вашего мужа было несколько странным, – не спросил, а сообщил Пушкин.

Ольга немного удивилась.

– Вы правы. Но откуда узнали?

– Что было причиной его беспокойства?

– Не могу об этом говорить, – довольно сухо ответила она.

– В тайнах нет смысла, – сказал Пушкин. – Особенно теперь.

– Это не тайны.

– А что же?

– Глупое семейное поверье.

– Бывают глупости куда большие суеверий. Прошу вас, не стесняйтесь. Обещаю, что не буду смеяться.

Ей потребовалось собраться с духом, чтобы начать.

– Это давняя история. Когда-то, много лет назад, наш свекор Филипп Парфенович совершил ужасную гадость, за которую должен был понести возмездие. Возмездие должны были понести и его потомки.

Страшная история не произвела на Пушкина никакого впечатления.

– Прошу простить, госпожа Немировская, это слишком туманно. Мне нужны факты.

– Что ж, извольте, – сказала Ольга. – Теперь и правда скрывать нечего. Старый Немировский убил свою любовницу, цыганку. Мать цыганки прокляла его страшным проклятием. Его и его род. Дело замяли, Немировский выкрутился, но есть силы, неподвластные взяткам.

– Это случилось двадцать лет назад в гостинице «Славянский базар»?

Ольга взглянула на него, словно ей назвали три заветные карты.

– Откуда вы… Об этом никто не знает.

От ответа Пушкин уклонился.

– Так что же напугало вашего мужа?

– Подошел срок исполнения проклятия, – ответила Ольга. – Двадцать лет… Гри-Гри места себе не находил, стал злым, нервным, раздражительным. С его сердцем надо нервы беречь, а он…

– У вас дома хранятся ювелирные украшения?

Вопрос оказался неожиданным.

– Да, мои и сестер.

Пушкин поднялся так резко, как будто заноза вылезла из обивки.

– Поедемте к вам домой. Прямо сейчас. Не возражаете?

Возражений в женском сердце не осталось. Ольга согласилась безропотно.

19

Зимние сумерки укутали Никольскую улицу. Уличные фонари кое-как боролись с тьмой. Впрочем, не очень успешно. Пешеходам приходилось рассчитывать больше на удачу, чем на освещенный тротуар. Даже городовой растворился в ночи. Напротив «Славянского базара» остановилась скромная пролетка. С нее сошла дама и тщательно оглядела улицу в оба конца. Ничего подозрительного не заметила. А потому перешла на другую сторону. Часто оглядываясь, будто готовилась пуститься наутек.

Замерзший швейцар, окинув даму взглядом, открыл перед ней входную дверь. В холле было пустынно. Из ресторана доносилась музыка. Дама подошла к конторке портье, который куда-то отлучился. Ждать пришлось недолго. Заметив, кто его дожидается, Сандалов чуть не оступился на лестнице. И чуть было не повернул обратно. Трусость не красит, ему пришлось идти до конца. То есть до своей конторки. На даму он старательно не взглянул, хотя она дарила ему чарующую улыбку. Под вуалью.

– Что вы здесь делаете? – процедил сквозь зубы Сандалов.

– Варежку потеряла, – ответили ему. – Варежку мою не находили? Очень мне она дорога.

– Не было никакой варежки. Уходите.

– Гоните одинокую даму? В ночь?! Хороша гостиница, нечего сказать.

Сандалов собрал всю выдержку, какая у него осталась после тяжелого дня.

– Сейчас рано. Его еще нет…

– Неужели?

– Он прислал телеграмму. Приедет утром из Петербурга. Потерпите…

Дама легкомысленно повертела карандашом, который оказался на раскрытой конторской книге.

– Ох, трудно терпеть. Что-то дела не заладились. Надо сыграть ва-банк. Есть с кем?

– Завтра, все завтра, – одними губами ответил Сандалов. – Сейчас уходите, нас могут видеть.

– Пустяки. Да кому какое дело, что гостья с портье говорит?

– У нас полиция. Ловят кого-то, быстро уходите…

Как видно, Сандалов нашел волшебное слово, которое подействовало. Дама исчезла так быстро, как будто ее и не было. А портье стер со лба набежавший пот. Когда же кончатся его мучения?! Хоть бы скорей.

20

Свешников обижался, но полицейскую пролетку дал. Ехать пришлось через пол-Москвы. Город по старой привычке рано ложился спать. На утоптанных улицах редко встречались прохожие, редко проносились сани и лихачи, редко топтались постовые. В окнах домов мерцал теплый семейный свет, маня уютом и негой дома. Ольга молчала, молчал и Пушкин.

Пролетка въехала в сонное Замоскворечье, покружилась и встала у крепкого дома на Большой Татарской улице. Судя по темным окнам, прислугу Немировские не держали. Что для купцов было делом обычным: зачем деньги переводить, когда жена имеется. Хотя Ольга мало походила на хлопотливую хозяйку домашнего очага. Она сошла с пролетки сама, Пушкин забыл правила приличия или не захотел подать руки, и пошла натоптанной тропинкой к крыльцу. У дома был сад, черневший голыми ветками. Отперла дверь ключом и предоставила возможность гостю заходить без приглашения.

Электричество еще считалось бесполезной игрушкой. В Замоскворечье, как при дедах, жгли свечи. Но кое-где уже слышали про телефон. В темноте чужой дом казался лабиринтом. Пушкин не снял пальто, дом простыл, стоя нетопленым, и ждал, когда вернется Ольга. Появление ее отметилось пятном света, который бросала большая керосиновая лампа с затейливым плафоном. Она вошла и поставила лампу на стол. Из темноты гостиной выступило много мебели. Ольга швырнула на скатерть перламутровую коробку и буквально упала на стул.

– Это конец, – сказала она, подперев рукой лоб. – Вот это настоящий конец.

Пушкин взял шкатулку. Внутренность отделана красным бархатом с мягкой подкладкой, чтобы золоту было уютно. Только ни золота, ни брильянтов не было. Даже в полутьме шкатулка сияла пустотой.

– Разорена, разорена.

Не всегда доказанные теоремы приносят радость. Пушкин ожидал чего-то подобного, но не думал, что предположение оправдывается.

– Много было?

– Все, что оставила нам с сестрами наша мама. Что не пошло в приданое.

– Почему хранилось у вас?

– Ирина не хотела, чтобы хоть что-то попало в руки Викоши, то есть Виктора Филипповича, а Мариша просто боялась, что Пе-Пе… да что уж теперь скрывать, поставит на продажу. Носить нам украшения было негде. Я должна была сохранить, и вот чем кончилось.

 

– Вчера утром драгоценности были на месте?

Ольга подкрутила фитиль лампы, стало немного светлее.

– Наверное. Я же не заглядывала каждый день.

– Шкатулка хранилась в сейфе?

– Нет никакого сейфа. Держала у себя в спальне. От мужа не прятала. Остается только сожалеть в нищете.

– У вас есть и дом, и ломбард, – сказал Пушкин, неторопливо двигаясь вокруг стола и пытаясь разглядеть подробности. – Когда все получите по завещанию вашего мужа, дело можно продать.

Вдова усмехнулась.

– Ничего у меня нет. Старый Немировский, разделяя дело между сыновьями, так составил завещание, что в случае смерти младшего брата все переходит к ближайшему по возрасту старшему. Если нет детей. У меня ничего нет. Я нищая… Придется молить сестер, чтобы приютили, дали угол и корку хлеба.

Горе было искренним, Ольга не плакала, держалась мужественно.

– Ольга Петровна, что беспокоило вашего мужа в последние дни? – он спросил, не выражая сочувствия, как подобает холодному разуму.

– Гри-Гри видел ее, – ответила Ольга.

– Кого, простите, видел?

– Привидение… Которое пришло за ним… Видел ее в окне… Испугался… Она приходила и смотрела на него… А потом отодвигалась дальше… Потом исчезала. От проклятия не уйти… Оно его настигло… Мой бедный муж…

Что-то зябко стало. Пушкин плотнее запахнул отворот пальто.

– Верите в привидения?

Ольга подняла на него глаза. Лицо ее было спокойно, свет лампы красил кожу глубоким желтым оттенком.

– Я видела… Своими глазами… В этом окне… Она заглянула… И потом отодвигалась дальше, дальше… и исчезла.

– Почему говорите о призраке в женском роде?

– Кто же, кроме мертвой цыганки, может быть?

На языке вертелся простой вопрос: «А следы на снегу искали?» Но Пушкин пожалел женщину, которой сегодня досталось изрядно. Вынул черный блокнот и показал зарисовки женских головок.

– Взгляните, призрак не похож на кого-то из этих барышень?

Она мотнула головой.

– У нее… Не было лица… Нечто темное, как дым… Я не могу больше говорить об этом… Простите…

– Позволите взглянуть на кабинет вашего мужа?

Взяв лампу, Ольга Петровна пошла в глубину дома по узкому коридору с дверями по обе стороны. Толкнув крайнюю, вошла и пригласила Пушкина. В частных приделах Гри-Гри было тесно: письменный стол и диван, судя по подушкам и пледам – частое место отдыха и ночевок. Книжному шкафу места не хватило. Бесполезны для делового человека книги. В ломбард и то не заложишь.

На столе, свободном от бумаг, возвышался письменный прибор старинной бронзы. Над чернильницей витали упитанные амуры, рядом с ними виднелся пузырек темного стекла. Аптечный, но без ярлычка. Пушкин указал на него.

– Что это?

– Лекарство Гри-Гри, – ответила Ольга.

– Почему ваш муж не взял его с собой?

– Не могу понять. Вероятно, забыл.

– Господин Немировский вел дневник?

– Да, у него была такая привычка: все тщательно записывал.

– Записи хранятся в конторе?

Вопрос вызвал легкую растерянность. Поколебавшись, Ольга Петровна достала из-под столешницы маленький ключик, который прятался в укромном месте, как думал ее муж. Однако хранить секреты от супруги – дело бесполезное. Ключик открыл узкий ящик, занимавший треть места под столешницей. Среди квитанций, билетов и расписок лежала записная книжка кожаного переплета. Пушкину разрешили заглянуть.

Григорий Филиппович записи вел с начала года. Вел тщательно. Чуть не на каждый день у него намечались дела самого важного свойства: продать, купить, съездить и тому подобное. Переворачивая страницы, Пушкин приближался к большому листу, вставленному как закладка. Он показался вслед за страницей с записями начала ноября. Лист плотной старинной бумаги с рваным краем. Литография изображала пентакль с магическими заклинаниями. Его копия – на полу в номере. Пушкин показал рисунок.

– Ваш муж увлекался магическими практиками?

Ольга Петровна выразила удивление.

– Ничего подобного от Гри-Гри не слышала.

– Господин Немировский ходил в общедоступную библиотеку?

– Как не смешно, но вы правы: Гри-Гри не так давно вздумал посетить Румянцевскую библиотеку.

Значит, господин Немировский не постеснялся вырвать лист библиотечной книги. Пушкин вернул литографию и просмотрел оставшиеся страницы. За последнюю неделю записей не имелось. Только на девятнадцатое число было выведено: «Свид. с А.К». Планов на будущее после «А.К» у Гри-Гри не имелось. Будущее его было чистым и пустым. До конца года. Пушкин указал на запись.

– Знакомы эти инициалы?

– Не имею понятия, – ответила она со странно злорадной интонацией. Как будто нашла виновника всех бед.

Пушкин отдал записную книжку. Вдова бросила ее в ящик и задвинула его с громким хлопком. Она пребывала в сильном раздражении, которое не могла скрыть.

– Ольга Петровна, позвольте неприятный вопрос.

– Полиция не спрашивает разрешений, вам все позволено.

– Кто эта женщина?

– Какая женщина, о чем вы?

– Мне необходимо задать ей несколько вопросов.

– Извините, господин Пушкин, не понимаю цель вашего интереса, – сказала она с вызовом.

– Интерес прост: исключить убийство вашего мужа.

Ольга Петровна не была готова к такому повороту.

– Гри-Гри убили?! – голос ее дрожал. – Мне наврали в участке?

– Чтобы доказать обратное, нужно узнать, кто такая «А.К».

Ответ дался ей с большим трудом.

– Я не знаю… Кто она… – проговорила Ольга Петровна. – Гри-Гри не был падок на женщин, как… Не важно… В последние дни он сильно изменился. Стал скрытным… Нервным… В его жизни что-то происходило. Он не подпускал меня к себе. Я хотела ему помочь, он отказался от моей помощи… Если она и появилась… Я не знаю, кто она. Во всяком случае, среди тех, кого знаю, таких инициалов нет… А новых…

Ольга зажала губы кулачком.

– Простите, что доставил вам страдание, – сказал Пушкин.

– Пустяки, – Ольга смахнула невидимую слезинку. – Страдания мои только начинаются. Я уже не хозяйка в своем доме. Спасибо, если сразу не выгонят.

– Ваша сестра так жестока?

– Сестра меня любит, как и я ее. Но что она может?

– Ее муж, Виктор Филиппович, посмеет лишить вас последнего?

– Викоша незлой, неплохой человек, слабый, любит выпить, но не злой.

– Кто же тогда?

Лицо ее выражало мучение.

– Я обязана обсуждать дела семьи?

– Как вам будет угодно.

– Хорошо, скрывать нечего, – сказала она. – Пе-Пе, простите… Петр Филиппович будет требовать точного выполнения завещания. Он… Непростой человек. Я стараюсь его любить как родственника, но это трудно. Простите…

Пушкин протянул ей руку, что было довольно необычно. Ольга опасливо подала свою. Пушкин бережно пожал сухие и крепкие пальчики.

– Желаю вам сил, – сказал он. – Проводите меня к выходу. Боюсь заблудиться в темноте.

21

В доме свечей не жалели. Что в Замоскворечье осуждалось как расточительность. Ему было наплевать на мнение соседей. Он нарочно зажег весь свет, чтобы ни одна тень не смогла подобраться. Виктор Филиппович сидел в столовой своего дома и боролся, как мог. Боролся с коварным желанием. Желание нашептывало подойти к огромному буфету мореного дуба, отворить резную дверцу и пропустить рюмашку. Такую крохотную, что никакого вреда не будет.

Выстоять до окончательной победы ему не пришлось. Стукнула входная дверь, слишком быстро вошла Ирина, его жена. Обычно она тщательно раздевалась в «сенях», как по старой привычке называли прихожую, вешала полушубок и никогда не позволяла себе нанести снега в дом. Теперь она только стянула шарф, которым на морозе плотно укутывала шею и лицо. В доме было жарко натоплено.

– Викоша, – проговорила она тихо и печально, отчего у Виктора Филипповича по спине пробежали мурашки. – У меня дурные вести.

– Чего от тебя ждать другого, – буркнул он.

– Я из полиции. Ездила вместе с Ольгой…

Виктор Филиппович вскочил и тут же сел.

– Да не тяни же!

– Оля и я… Мы…

– Что вы?!

– Мы опознали тело Гри-Гри. Твой брат умер. Прости, что вынуждена сказать тебе это. Не сердись, пожалуйста. Прости…

– Гришка дурак, чего натворил, – только и сказал Виктор Филиппович и сорвался с места. Держать себя в узде больше не было смысла. Он залез в недра буфета, вынул графинчик, в котором плескался коньяк, и стопку. Налил и опрокинул в рот, чтобы не остановили, а за ней другую. Внутренности обожгло, Виктор Филиппович сморщился и занюхал кулачком.

Ирина стала расстегивать крючки на полушубке.

– Викоша, зачем. Ты же обещал…

– Молчи! – крикнул он. – Молчи… Не смей мне…

Тут Виктор Филиппович должен был по обычаю предков устроить жене головомойку, но порода была уж не та. Отец его и дед держали в страхе женскую часть семьи. У него быть тираном выходило дурно. Он знал, что не сможет не то что ударить, но и прикрикнуть на жену. И она это знала. Вековые скрепы купцов пошли ржавчиной. Измельчал род, не осталось прежней силы. Вместо принуждения жены к покорности он дерзко налил еще рюмку.

– Я себе сам хозяин! – крикнул Виктор Филиппович отчаянно. – Смотри мне теперь!

Ирина не стала перечить. Отвернувшись от грозного мужа, стянула полушубок, с которого накапало на пол, и пошла назад. У ближнего окна что-то задержало ее. Она будто увидела что-то непонятное. Ирина подошла ближе, приложила ладошку к стеклу и стала всматриваться в ночь. Вдруг вскрикнула, отпрянула и закрыла собой окно.

– Там… Там… – проговорила она, еле владея языком.

Виктор Филиппович не заметил, как рюмка выскользнула из пальцев и брызнула об пол.

– Что… – обреченно проговорил он.

– Я видела… Она там…

Не понимая, что делает, купеческий наследник отбросил графинчик, который полетел прямо в створку буфета, и двинулся к окну.

– Викоша, не надо… Не смотри… Мне показалось… Там нет ничего… Просто нервы…

Он не слушал. Отшвырнул жену, которая мешала приникнуть к стеклу. Он хотел увидеть ее. Увидеть сам. И будь что будет.

– Тьма… Только тьма… Тьма белая… – говорил он. – Тьма кругом… За мной пришла… Ну, ничего… А вот это видела?! Вот тебе, на!

Виктор Филиппович показал тьме жирный купеческий кукиш.

– Вот тебе… Вот тебе… – тыкал он в разные стороны, как слепой. – Ирка, водки! Водки давай!

Запахнув полушубок, Ирина выбежала вон. Хлопнула входная дверь. Викоше было не до того. Он тыкал кукишем во тьму.

22

Михаил Аркадьевич захотел отужинать в «Эрмитаже». Дома кутерьма, толком не накормят. Он вошел в зал в том легком и светлом настроении, какое бывает у человека, честно прожившего день и не сделавшего другим ничего излишне дурного. Совесть его, по большей части, была чиста, поимка Королевы брильянтов казалась уже не такой безнадежной, да и в случае чего ясно, кто будет во всем виноват: конечно, Пушкин! Эфенбах уже выбирал столик поближе к сцене, как выбирает конфетку ребенок, уже официант кланялся ему как старому знакомому, как вдруг, в один момент, идиллический вечерок пошел трещиной.

В дальнем углу Михаил Аркадьевич заметил полноватого юношу, который строгим взглядом обводил зал. Среди десятка ресторанов и трактиров Москвы эта петербургская заноза, эта столичная язва, эта противная мозоль… Михаил Аркадьевич мог еще и еще добавлять эпитетов, но суть от этого не менялась. В зале сидел Ванзаров. Честно исполняя поручение, он пытался поймать воровку на живца. То есть на себя.

Хуже этого ничего не могло быть. Эфенбах понял, что ужинать ему спокойно не дадут. Юноша плохо знаком с приличиями, непременно подсядет, и тут начнется. Или вопросами изведет, или, чего доброго, набросится на какую-нибудь пристойную женщину, если ему в голову ударят подозрения. Этот сдерживаться не будет! Михаил Аркадьевич понял, что должен оставить поле боя врагу и бежать. Пока его не заметили. Под расстроенным взглядом официанта, у которого уходили приличные чаевые, он ретировался в гардероб и на проходе случайно задел даму. Эфенбах извинился и невольно окинул ее взглядом. Дама была недурна собой, лицо ее прикрывала темная вуаль, под которой только угадывались черты. Наклоном головы она показала, что простила такой пустяк, и вошла в зал. Сзади ее фигурка в светлом платье была исключительно хороша. Тонкая талия в сочетании с «бараньими» рукавами выглядела слишком соблазнительно. Михаил Аркадьевич вовремя вспомнил о долге семейного человека и занозе по имени Ванзаров и подставил руки гардеробщику, который держал его шубу.

Веселые и небедные мужчины, которые оказались в этот час в ресторане, не могли знать, что превратились в добычу. Добычи было много, надо было выбрать кого-то одного. Дама в вуали провела взглядом по залу, как по полю, на котором паслась стая невинных зайчишек. Хищник, готовясь к прыжку, выпускает когти и обнажает клыки. Даме потребовалось поднять вуаль.

 

– Хватит с нас на сегодня поражений, – сказала она себе. – Ну, котятки, кто быстрей…

Как по команде, многие шеи повернулись в ее сторону, многие взгляды устремились к ней. Вот только не было в них чего-то, на что стоило тратить время. Ей хотелось чего-то большего. И тут она ощутила чей-то крепкий взгляд. За дальним столом сидел юноша, который смотрел на нее так, что дама поняла – вот он. Юноша был одет прилично, но не слишком богато, и, кажется, он приезжий. Но сейчас это было не важно. Ей нужна победа, маленькая, но эффектная. Юноша с сильным взглядом как раз для этого подходил.

Дама прекрасно знала, как подманить жертву. Официант был готов исполнить любое пожелание смелой незнакомки, которая явилась вечером в ресторан одна. Дама спросила столик подальше от сцены, на которую вышел цыганский ансамбль. Пока гости ресторана били в ладоши под волны цыганских юбок, официант проводил даму за столик. Она села вблизи одинокого юноши, который занимался обильным ужином. Вот только вместо вина или водки он пил кофе. Она подумала, что юноша совсем зелен, легкая добыча. Именно такая ей была нужна. Дама как бы случайно повернула головку и чуть улыбнулась соседу. Юноша смотрел на нее сурово и жадно.

Победа предстояла легкая.

23

У Пушкина был ключ. Ключ ему выдали как будущему хозяину, приказав, чтобы приходил когда вздумается. В любой час. И делал что захочет: спал, ел, работал, читал книги на диване. Это было новое, приятное и неожиданное чувство: иметь в кармане ключ от дома. Куда можно прийти, когда захочешь. Ему захотелось.

Квартира занимала половину второго этажа большого дома на Большой Никитской улице. Вроде бы весь дом принадлежал Ангелине. Вернее, раньше дом принадлежал мужу Ангелины, ныне покойному. Кажется, он его и построил. Стоило ему умереть, как дом достался вдове. Вдова горевала не слишком долго. Когда дала ключ Пушкину, уже строила планы на новую жизнь. Вместе с Пушкиным, разумеется. Хотя сам Пушкин в исполнении этих планов не был уверен.

Он вставил ключ в замок и повернул. Дверь, хорошо смазанная, открылась без скрипа. Из глубины квартиры доносился женский визг. Ангелине было весело, даже слишком. Пушкин прислушался. Ее смех мешался с чем-то незнакомым, похожим на урчание большой собаки. Пушкин знал, что Ангелина терпеть не может собак, особенно больших. Так увлеклась весельем, что не услышала звонка. Пушкин стоял в темноте прихожей, не включая электрический свет и не снимая пальто. Он слушал.

Звуки стали яснее. Будто один убегал в озорной игре, другой догонял. Хлопнула дверь. Пушкин знал, что дверь ведет в спальню. Больше секретничать не имело смысла. Он вошел в ярко освещенную гостиную.

Ангелина упиралась руками в дверь, не пуская кого-то, кто был в спальне. Она слишком резко повернулась на звук шагов. Тонкий газовый пеньюар распахнулся.

– Алексей? – Ангелина не успела удивиться, ей было слишком весело. – Что ты здесь делаешь?

– Большой кот идет искать мышонка! – раздался густой мужской голос из-за двери.

Пушкин бросил ключ на ближнее кресло.

– Простите, госпожа Камаева, что зашел не вовремя. Хотел одолжить смокинг вашего покойного мужа, чтобы не брать в прокат. Вижу, что помешал.

Из спальни кто-то старался выбраться, Ангелина держала дверь спиной.

– Алексей, подожди… Это совсем не то… что ты подумал… Просто шалости…

На спинке дивана был аккуратно разложенный смокинг. Размер на мужчину среднего роста. Пушкин собрал брюки, курточку, манишку с поясом и перекинул на руку.

– Какая удача, никому не нужный смокинг, – сказал он. – Сыскная полиция обязана собирать находки. Если хозяин обнаружится, то в течение недели сможет забрать потерянное в Гнездниковском переулке. Желаю здравствовать.

Ангелина хотела заплакать, но заряд веселья никак не пропускал слезы. И от двери не могла отойти.

– Мышонок! Пусти же! – раздался приглушенный голос.

Она стукнула пяткой по дверной створке. Но было уже поздно. Створка приоткрылась, выпуская лицо, украшенное холеными бакенбардами. Насколько правильными, что они казались ненастоящими. Такие носят оперные баритоны или офицеры-артиллеристы. Парикмахеру, создавшему эдакое чудо, следует ставить памятник при жизни. Или бюст.

– Позвольте… А что вы тут делаете? – только успел сказать господин, разглядывая нежданного гостя, как его тычком засунули обратно за дверь.

– Еще раз прошу извинить, что помешал, – сказал Пушкин.

В этом доме у него больше не осталось дел. Он повернулся и пошел в прихожую.

– Алексей!

Из прихожей донесся звук хлопнувшей двери.

Держать пленника в спальне не было нужды. Ангелина отошла. Господин с бакенбардами появился наполовину. Он был бос и откровенно гол.

– Мышонок, кто тут был? – спросил он, нахмурившись.

Слезы наконец пришли. Слишком поздно, никому не нужные. Ангелина смахнула их ладошкой и улыбнулась.

– Какая разница! Уже не важно.

Господин с бакенбардами вышел без стеснения, целиком, как мать родила.

– Позвольте, а куда делся мой смокинг?

Ангелина не могла объяснять, что глупо и случайно потеряла куда больше смокинга. Она потеряла будущее. Но разве мужчине объяснишь?

Мотнув головой, словно сбрасывая то, чего не вернешь, Ангелина рывком кинулась и повисла у него на шее, уткнувшись лицом в пушистые линии бакенбардов.

– Ни о чем не беспокойся… любимый, – выдавила она это слово. – Я подарю тебе десять новых смокингов.

– Но это мой концертный, счастливый!

Пожаловаться ему не дали. Ангелина впилась в его губы. Какая теперь разница!

24

Он долго не мог найти себе места. Номер казался огромной ловушкой, в которой ему отведена роль приманки. Кирьяков не мог совладать со страхом. И хоть при нем был револьвер с патронами, как будто полицейский чиновник готовился к серьезному бою, страх не отпускал. Заползал змейками под кожу в самое сердце. Наконец он поставил стул вплотную к стене, чтобы просматривалась вся гостиная, а перед собой развернул кресло наподобие маленькой баррикады. Револьвер Кирьяков положил перед собой. Последний раз он стрелял летом прошлого года, когда полицию вывезли на летний сбор. В случае чего навести оружие и нажать курок ему хватит духу. Вид вороненого ствола внушал уверенность.

Кирьяков считал засаду в номере «Славянского базара» откровенной глупостью и блажью, на которую поддался раздражайший Эфенбах. Каждому полицейскому известно, что преступник не возвращается на место преступления. Возвращается только в дешевых книжках, что продают на книжном развале. Так было бы преступление!.. Он не поленился сходить в Городской участок и заглянуть в дело: в протоколе осмотра ясно записано – самоубийство. И кого Пушкин намеревался поймать? Привидение, что ли?

Набредя на эту логичную мысль, Кирьяков обрел уверенность: ну, поспит до утра в лучшем номере гостиницы, позавтракает, а счет выставит Эфенбаху. Но стоило ему оказаться в номере, где не трогали ничего с момента нахождения тела, как настроение резко поменялось. Меловой рисунок на паркете, скатанный ковер, сдвинутая мебель будто нашептывали недоброе. Что именно нашептывали, Кирьяков и сам сказать не мог. Но от уверенности не осталось и следа. Хуже того, в голову, как нарочно, лезла мысль о призраке. Никак от нее не отделаться.

Баррикада внушала уверенность. Кирьяков, словно мальчишка, выставил над спинкой кресла револьвер и обвел им гостиную, как дозорный на вышке. Врагов не виднелось. Он положил револьвер на шелковое сиденье и удобно устроился сам. Ему было велено сидеть без света. Эту глупость Кирьяков точно не думал исполнять. Зажег свечи и поставил подсвечник на пол. Чтобы свет падал на гостиную.

В номере было тепло, на стуле уютно, снизу доносились звуки ресторанного оркестра. Постепенно покой овладел им. Подоткнув руки под мышки, Кирьяков незаметно провалился в дремоту.

Он проснулся от странного чувства, что рядом кто-то есть. Свечи не горели, в номере было темно. Страх взлетел волной, Кирьяков не мог шевельнуться. Кажется, в номере действительно кто-то был. Или что-то…

Собравшись с силами, Кирьяков вытянул шею и выглянул из-за спинки кресла. В темноте было трудно понять, что происходит. Там, в дальнем конце гостиной, прикрываясь шторами, движется нечто… Тень бесформенная, необъяснимая, мутная…

Рука не слушалась, не хотела взять рукоятку пистолета. Кирьяков понял, что не сможет удержать оружие. Он беспомощен, да и как стрелять в тень? Пришла его погибель, найдут утром бездвижный труп, поседевший от страха.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru