Антон Чехов
Талант
А после обеда он заваливается «отдохнуть». Обыкновенно спит он до вечерних потемок; но на сей раз вскоре после обеда чувствует он, что кто-то тянет его за ногу, кто-то, смеясь, выкрикивает его имя. Он открывает глаза и видит своего товарища Уклейкина, пейзажиста, ездившего на всё лето в Костромскую губернию.
– Ба! – радуется он. – Кого вижу!
Начинаются рукопожатия, расспросы.
– Ну, привез что-нибудь? Чай, сотню этюдов накатал? – говорит Егор Саввич, глядя, как Уклейкин выкладывает из чемодана свои пожитки.
– Н-да… Кое-что сделал… А ты как? Написал что-нибудь?
Егор Саввич лезет за кровать и, весь побагровев, достает оттуда запыленный и подернутый паутиной холст, натянутый на подрамник.
– Вот… «Девушка у окна после разлуки со своим женихом»… – говорит он. – В три сеанса. Далеко еще не кончено.
Картина изображает едва подмалеванную Катю, сидящую у открытого окна; за окном палисадник и лиловая даль. Уклейкину картина не нравится.
– Гм… Воздуху много и… и экспрессия есть, – говорит он. – Даль чувствуется, но… этот куст кричит… Страшно кричит!
На сцену появляется графинчик.
К вечеру заходит к Егору Саввичу его товарищ и сосед по даче, исторический художник Костылев, малый лет 35-ти, тоже начинающий и подающий надежды. Он длинноволос, носит блузу и воротники а la Шекспир, держит себя с достоинством. Увидев водку, он морщится, жалуется на больную грудь, но, уступая просьбам товарищей, выпивает рюмку.
– Придумал я, братцы, тему… – говорит он, хмелея. – Хочется мне изобразить какого-нибудь этакого Нерона… Ирода, или Клепентьяна, или какого-нибудь, понимаете ли, подлеца в этаком роде… и противопоставить ему идею христианства. С одной стороны Рим, с другой, понимаете ли, христианство… Мне хочется изобразить дух… понимаете? дух!
