Антти Туомайнен
Парадокс лося
6
Мне очень нравятся заключительные титры.
Я смотрю по одному фильму в неделю. Думаю, это оптимальная частота, если учесть, как много сил и времени уходит на подготовку. То, что я смотрю, результат тщательного отбора. При выборе я исхожу из множества факторов, но основные можно свести к нескольким, и они требуют детальной проработки и целой недели времени. В какой-то степени я слежу за так называемыми рецензиями кинокритиков, но они дают весьма слабое представление о картине. К тому же я редко схожусь во мнении с этими щелкоперами – по-моему, они не обращают внимания на самые важные вещи.
Например, из рецензии редко можно почерпнуть ясное представление о том, сколько персонажей присутствует в каждой из сцен фильма. Почти никогда невозможно узнать точный бюджет, не говоря уж о том, чтобы он был расписан по статьям расходов. Просто нереально выяснить заранее, сколько минут и секунд занимает даже отдельно упомянутый в рецензии эпизод. Это невероятно затрудняет просмотр: все подвешено в воздухе, неконкретно и уже заранее портит впечатление от картины. В отзывах мне вообще не попадались сведения о том, сколько всего людей участвовало в работе над фильмом. Это ведь очень важно знать еще в тот момент, когда я только усаживаюсь в кресло в кинотеатре: сколько человеко-часов и человеко-лет было затрачено на производство, как эти суммарные и средние показатели соотносятся с соответствующими параметрами другой аналогичной продукции.
А как хронометраж картины распределен между сценами?
Для одного триллера, действие которого происходит зимой, расчет оказался очень прост: снег – тридцать четыре процента, встревоженный полицейский – двадцать один процент, изворотливый преступник, гоняющий на мотосанях, – пятнадцать процентов, проницательная жена полицейского – одиннадцать процентов, пистолеты – девять процентов, зимний комбинезон по явно завышенной цене – шесть процентов, кофе и прочие безалкогольные напитки – четыре процента. По-моему, самое интересное в кино – это сравнивать, как одни и те же аспекты варьируются в разных лентах.
Ну и еще заключительные титры.
В них ведь и концентрируется содержание картины. Это сердце фильма. Наконец, я могу узнать, что на самом деле происходило. Хорошие, информативные титры – это кульминация, когда кино по-настоящему берет за душу, если вообще берет.
На этот раз такого не произошло.
Я только через силу смог досмотреть историю любви известного певца. В процессе просмотра я не очень активно подсчитывал соотношения – они почему-то не казались интересными. Заключительные титры не исправили ситуацию. Я понял, что в фильме, где известного певца играет менее известный певец, дисбаланса не устранить даже титрами.
«Пылкая влюбленность. Отношения. История любви. Счастливый финал».
Обычно я вообще не читаю подобных аннотаций, но события последней недели явно повлияли на ход моих мыслей.
Шопенгауэр спал на другом конце дивана. На улице стоял ноябрь – к счастью, без дождей. Все должно бы складываться хорошо, и при других обстоятельствах так оно и было бы. Но ситуация… осложнилась. Вдруг, в одно мгновение. И дело тут было не только в Юхани, с возвращением которого я все еще не мог свыкнуться, и не только в превращении «Финской игры» из надежного поставщика оборудования в партнера-вымогателя, имевшего все шансы погубить наш Парк приключений, – если слово «партнер» вообще применимо к такой ситуации.
Занозой в мозгу сидела мысль о Лауре Хеланто.
Я не слышал о ней ничего после того, как в смешанных чувствах покинул ее мастерскую.
Конечно, я понимал, что телефон лежит на журнальном столике передо мной. Он все время маячил где-то на периферии моего сознания, пока я следил за выходками певца. Мне не лучшим образом удаются телефонные разговоры, но позвонить все равно надо было. Только не очень понятно, что сказать. В этом смысле я понимал певца. Он перемещался от одной песни к другой и из одной постели в другую, не в силах обрести ни душевный покой, ни взаимопонимание. Я взглянул на изображение в рамке, собственноручно повешенное мной на стену. Копия автографа Гаусса: формула, начертанная его собственной рукой. Наверное, самая красивая из всех, какие когда-либо были написаны. Результат многолетних трудов. Но сейчас я думал о другом – о начале. Когда-то ведь Гаусс взял в руку карандаш и прижал его к листу бумаги. Я протянул руку к телефону.
– Слушаю.
– Хенри Коскинен, – представился я.
– Знаю.
– Он у тебя в памяти.
– Кто?
– Мой номер.
– А, точно, в телефоне, да.
– Значит, ты думала обо мне.
Тишина. Именно такие минуты и делают разговор по телефону невероятно трудным. Если бы я видел выражение лица Лауры, то мог бы что-нибудь понять. Теперь же я словно находился на дне колодца: слышал собственные слова, отдающиеся эхом, и видел со всех сторон одни и те же безучастные стены.
– Вот как? – произнесла она в конце концов.
Мне сразу стало легче.
– Определенный номер связан с определенным человеком, – сказал я и кивнул в подтверждение собственных слов. – Процесс мышления не должен быть долгим и, естественно, ему необязательно во всех случаях оставлять след в памяти, но это совершенно необходимо для достижения конечного результата. Ты думала обо мне.
– А ты? – спросила Лаура, и, как мне показалось, голос ее немного изменился.
– Да, я думал и о твоем номере, и о тебе, – подтвердил я.
– Ну что ж, славно, что мы оба думали.
– О твоем номере – меньше.
Засмеялась ли Лаура? Звук был короткий и мягкий, но при этом напоминал смех.
– То есть все хорошо? – спросила она после небольшой паузы.
И пауза, и смех вызвали у меня сомнения.
– Нет, – сказал я честно.
Тишина.
– Это связано с Юхани?
– Почему… – начал было я, но снова почувствовал волнение и понял, что мне нужно взять себя в руки. – Это связано с тобой, – сказал я.
– В смысле?
Я задумался на мгновение, снова взглянул на формулу Гаусса. Она имела начало, содержала решение и этим исчерпывалась.
– Не уверен, что мне понравилось то, что ты сказала, но все равно я хочу встретиться, потому что мне с тобой хорошо.
Лаура немного помедлила:
– У меня… похожие чувства.
И снова что-то произошло. Мое сердце словно опустело, и у меня вдруг закружилась голова.
– Чего ты хочешь? – спросила Лаура после паузы.
Вопрос был неожиданным, как и то, что ответ родился у меня в голове будто сам по себе. На этот раз мне не пришлось смотреть на формулу Гаусса.
– Мне хорошо с тобой, – повторил я. – И мне хотелось бы изменить пропорцию и увеличить долю твоего присутствия в своей жизни.
– Я тоже была бы рада увеличить долю твоего присутствия в своей жизни.
– На сколько? – услышал я как бы со стороны свой вопрос. – Тебе не обязательно называть абсолютное значение или же относительное в процентах, грубой оценки достаточно, приблизительно…
– Грубой оценки? Ну, скажем, для начала было бы здорово удвоить эту долю.
– В таком случае четыре часа на прошлой неделе составило бы…
– Ну а ты? Ты сам на сколько увеличил бы?
И снова – сердце. На этот раз оно затянуло в себя крови под завязку.
– Я? Все умножил бы на тысячу.
Держите меня, мне захотелось заорать – я не умею так разговаривать, с такой погрешностью и с такими коэффициентами!
– Блестяще сказано.
– Ну, разумеется… эта оценка грубее грубой… – пролепетал я. Мое лицо горело, просто пылало.
– Понимаю, – ответила Лаура тихим голосом. – Все равно, а может, и именно поэтому – блестяще сказано.
Я ничего не ответил. Не мог так вдруг поверить, что сумел сказать что-то подходящее моменту.
– Ну, в таком случае мы можем уже начать двигаться в этом направлении? В сторону между удвоением и утысячерением? – продолжила Лаура.
– Быстрый подсчет подсказывает, что это могло бы быть примерно…
– В субботу?
Мгновение мне потребовалось, чтобы сообразить, что вопрос Лауры был одновременно и предложением. Лаура сказала, что в субботу утром у нее небольшое, но обязательное дело, однако потом она будет свободна. Я уже думал завершить на этом разговор, телефон у моего уха раскалился, как печка-каменка в сауне, да и рука затекла.
– Как в Парке, все хорошо?
Этот вопрос показался мне ушатом холодной воды. Он контрастировал со всем предыдущим, как летняя жара и северный ветер в разгар зимы. Я понял, что не хочу впутывать в это ни Юхани, ни «Финскую игру», ни Парк приключений. Они уже не принадлежали этой части света. У меня было такое ощущение, словно внезапно решилось сложное уравнение: я больше ничего не буду рассказывать Лауре о делах в Парке. Но я не хотел и обманывать ее. Так что мне пришлось сменить прицел на дальний.
– Все будет хорошо, – ответил я.
7
«Горка» сверкала чистотой, как новое зеркало, первые утренние посетители уже вовсю катались. Я втянул в ноздри прохладный воздух игрового павильона и убедился, что никаких посторонних запахов в нем не содержится.
Огляделся кругом.
Если учесть, что Парк только что открылся, посетителей было довольно много. Надо сказать, они были гораздо чище, чем накануне. Я потер пересохшие от усталости глаза и уже направлялся к себе в кабинет, как вдруг остановился. Поначалу я даже не понял, что заставило меня замереть. Осмотрел все помещение. Посетители, безупречно работающие механизмы – не так уж тут и шумно. С минуту подождал, но ничего не изменилось. Затем перешел в центр зала, чтобы лучше оглядеть его или хотя бы посмотреть на все с другой точки, и снова передо мной была та же картина, что и несколько мгновений назад. В точности та же. Потом я подумал, что в ней чего-то не хватает. Но чего? Наконец, как если бы менялись слайды в презентации на экране, я сообразил, в чем дело. Мое внимание привлекло не то, что я видел, а то, чего я не увидел.
Персонала.
Я понял, что, когда проходил через вестибюль мимо стойки кассы, там стояла табличка с фотографией улыбающегося Кристиана, где он сообщал, что сейчас вернется. Еще я заметил, что дверь в диспетчерскую к Эсе была закрыта: в последнее время он держал ее распахнутой, и я полагал, что это вызвано тем, что и сам Эса уже не выдерживает своих концентрированных сероводородных газовыделений. Да и Самппы не было на его обычном месте за «Черепашьими гонками» перед стеной с муралом Элен Франкенталер, выполненным Лаурой Хеланто. В это время у него было заведено проводить первый игровой урок психологического развития. А когда я посмотрел на крыло здания, где находились офисы, то обнаружил, что даже в кабинете Минтту К, нашего менеджера по маркетингу, окна темные. Обычно они были освещены сутки напролет, а ароматы джина с тоником и табачного дыма по многу дней не выветривались из офисного здания. Теперь же – ни света, ни алкогольных паров, ни запаха курева. Не осталось ничего от сигарет с ментолом и того специфического впечатления от них – смеси мятных леденцов и хронической обструкции легких.
Что-то произошло.
Меня развернула толпа наших маленьких посетителей, которые пронеслись мимо. Я потерял было равновесие, увлекаемый этим потоком, но быстро восстановил его.
И тут я увидел свет.
Кафе «Плюшка и кружка» было открыто. Я почувствовал запах кофе, каши и еще только готовящегося обеда, фирменного «Картофеля от огнедышащего дракона». Это означало, что Йоханна на месте.
Направляясь в сторону кафе, я думал о том, что Йоханна – человек железной воли. Она никогда не пошла бы на такой безответственный шаг, не оставила бы рабочее место, бросив свое заведение на произвол судьбы… И тут я припомнил, как Йоханна вела себя тем утром, когда я обнаружил у себя в кабинете живого Юхани. Она предложила мне еще одну булочку, что было совершенно неслыханным поступком. Наконец я понял, что случилось.
Поднявшись по лестнице, я подошел к входу в кафе и застыл в дверях.
Они все сидели вокруг стола, не сводя глаз с Юхани. До меня доносился его голос, но я не разбирал слов. Юхани активно жестикулировал, размахивал руками и выглядел очень взволнованным. Все мои работники смотрели на него и внимательно слушали. Кристиан – чуть приоткрыв рот и часто кивая, Самппа – постоянно поправляя свой шарф и конский хвост на голове, Эса в толстовке американского морского пехотинца – без всякого выражения, сложив руки на груди, Минтту К – хрипло кашляя и потягивая что-то из кофейной кружки. И Йоханна. Йоханна! На лице у нее было даже что-то похожее на улыбку. Эса заметил меня первым. Не знаю, как ему это удалось, но известие о моем появлении мгновенно было доведено до всеобщего сведения. Я подумал, что он, возможно, владеет какой-то особой системой сигналов, которая используется в специальных армейских подразделениях. Все быстро взглянули в мою сторону и в ту же секунду опять воззрились на Юхани. Только мой брат повернулся и уставился на меня. Я подошел поближе, намереваясь спросить, почему все в рабочее время сидят в кафе, но не успел.
– Отлично сработано, не правда ли?
Мне потребовалась секунда или две, чтобы понять, что Юхани имеет в виду.
– Да…
– Сверкает как бриллиант.
– Да…
– Светится, как люди, сидящие здесь.
Юхани поднял руку и обвел ею собравшихся, будто представлял мне моих же работников. Никто из них по-прежнему даже не взглянул в мою сторону.
– Именно об этом я и хочу сказать, – начал я. – Кто-нибудь нужен в вестибюле, а кто-то в павильоне. Да и другая работа стоит. Персонал должен вернуться на свои рабочие места.
Никто не пошевелился. Юхани смотрел на меня своими синими глазами.
– Слышали, что сказал начальник? – обратился он к собравшимся и поочередно посмотрел в глаза каждому из сидящих за столом. – А теперь все вместе сделаем наш Парк самым лучшим. Не за страх, а за совесть. Вперед!
Все повставали со своих мест. Никто не произнес ни слова. Работники беззвучно испарились, за исключением Йоханны. Она прошла через распашные двери на кухню, откуда, как мне показалось, бросала в мою сторону недовольные взгляды. Я, правда, не был в этом уверен, потому что между нами находилась витрина с сэндвичами, и часть лица Йоханны оставалась скрытой за бутербродами с фетой и песто. Юхани встал.
– Мне нравятся эти люди, – сказал он. – От них исходит мощная энергия. Я воодушевляю их, а они воодушевляют меня. Чем больше мы разговариваем и обмениваемся мыслями, тем больше у нас идей. Мне нравится работа управляющего. Спасибо за это, Хенри. Что скажешь насчет «Горки»?
– Чистая…
– Такая, какой и должна быть, – быстро сказал Юхани, обходя стол.
Я почувствовал запах его туалетной воды.
– Такое ощущение, что я начинаю новую жизнь. Хотя это и на самом деле так. Я ведь практически умер. Ты представить себе не можешь, как это на меня повлияло.
Юхани остановился рядом со мной.
– Может понадобиться небольшой финансовый транш, – сказал он. – Уборкой занималась бригада, которая обычно проводит дезинфекцию операционных. Ребята толковые, но знают себе цену. Как, собственно, и должно быть. Ну… если что – я на территории.
Я онемел, а когда ко мне вернулся дар речи, Юхани уже пропал из виду и я в одиночестве стоял посреди кафе. Йоханна суетилась на кухне, а с десяток детей и взрослых перекусывали за столиками или пили газировку. Я направился к своему кабинету. В этот момент зазвонил мой телефон. Номер оказался незнакомым.
– Это Отто Хяркя из «Финской игры», – произнес мужской голос в трубке.
В моей голове снова возник образ пятидесятилетнего мужчины с пушистыми усами – тронутая желтизной, влажная дворницкая метла над верхней губой. Я поздоровался и стал ждать продолжения. Завернул в коридор, который вел к моему кабинету.
– Звоню по такому вопросу… Как с вами можно встретиться?
– Встретиться?
Я свернул за угол и зашел к себе в кабинет.
– Ну да, где можно отловить директора в рабочее время, если его нет…
Я увидел мужчину, сидящего на стуле спиной к моему столу и прижимающего телефон к уху.
– …у себя в кабинете, – услышал я одновременно и из телефона, и из уст сидящего передо мной мужчины.
Отто Хяркя был один. Одет так же, как и во время нашей предыдущей встречи. Черный пиджак, синяя сорочка, свободные джинсы, черные зимние ботинки на шнурках. Он был похож на завсегдатая букмекерских контор или, пожалуй, на кого похуже… В нем было что-то угрожающее.
– Я вот подумал, не стоит ли нам снова заглянуть в этот наш каталог, – сказал Отто Хяркя, когда я сел в свое кресло.
Хяркя наклонился и вытащил из тонкого открытого портфеля ту же самую стопку бумаг на скрепках, которую я уже видел.
– Вы хотите сказать, что «Прыжок лося» все-таки появился в продаже? – спросил я.
– Ну, я не совсем это имел в виду, – ответил Отто Хяркя, открыл каталог и придвинул ко мне.
Я увидел то, чего видеть не хотел.
– Нас по-прежнему не интересует «Крокодилья река», – сказал я.
– Возможно, в данном случае интерес определяется иным образом, – возразил Отто Хяркя. – Если подойти к делу немного с другой стороны, то оно может показаться интересным.
Я посмотрел Отто Хяркя в глаза. Они не выражали ничего. Его манера говорить тоже не добавляла ясности ситуации. Он вообще неразборчиво произносил слова. А кроме того, у вас могло создаться ложное впечатление, что он оставляет какую-то возможность для содержательных переговоров, но если слушать внимательно и отделять суть от пустой болтовни и шелухи ненужных слов, то становилось понятно, что разговор преследовал единственную цель.
Отто Хяркя явился напомнить о своих угрозах.
В то же время реальное положение дел было таким, что Парк не выдержал бы приобретения «Крокодильей реки» и его последствий. А главное, мы еще долго не смогли бы покупать никакое новое оборудование. Не говоря о том, что остались бы без «Прыжка лося». Затем расчеты в моей голове перевернулись. Я быстро подсчитал, что, возможно, «Финская игра» находится в аналогичном положении, только зеркально противоположном. Не знаю, почему мне не пришло это в голову раньше. Хотя знаю почему. Голова у меня была занята другим.
– У «Финской игры» финансовые трудности? – спросил я.
И впервые увидел, как что-то быстро промелькнуло во взгляде Отто Хяркя.
– Мы здесь говорим о вашем Парке и о том, что «Крокодилья река» в него прекрасно вписалась бы, и впишется, потому что она должна сюда вписаться, – сказал Отто Хяркя. – И поскольку она должна сюда вписаться, нам остается только согласовать дату поставки, чем мы сейчас и займемся, потому что не имеет смысла что-то обдумывать, когда обдумывать уже нечего.
Отто Хяркя теперь говорил быстрее, чем до этого, и еще более заковыристо.
– И теперь мы, значит, оформляем поставочку «Крокодильей реки» по ускоренному графику, да, побыстрее, чем вам, может, даже и хочется, ведь клиент всегда прав, – продолжал Отто Хяркя. – Заглянем, значит, в календарь.
Отто Хяркя посмотрел на выкрашенную в белый цвет стену офиса справа от себя. На стене не было вообще ничего, не говоря уже о календаре.
– И вот, значит, как мы поступим. Посмотрим-ка на эту пятницу, – продолжил он и снова взглянул на меня. – И когда мы на нее посмотрим, на эту самую пятницу, мы увидим, что это очень подходящий день, и мы его как раз и согласуем. Пятница. Готово. «Крокодилья река» прибудет в пятницу, цена – та самая, уже согласованная нами ранее, когда мы вместе смотрели каталог. Значит, обо всем договорились, и это хорошо. Спасибо за заказ.
Я ничего не сказал. Отто Хяркя потянулся за каталогом, взял его со стола и вернул в свой портфель. Затем встал. С портфелем в руках он выглядел как чиновник, направляющийся на работу в ведомство, и в то же время казалось, что кто-то пошутил и приклеил ручку портфеля к его руке и теперь он раздумывает, как наказать шутника.
– А что, если я откажусь?
Отто Хяркя дошел до двери.
– Какой смысл отказываться, – ответил он, не оборачиваясь, – когда уже получил самое что ни на есть распоследнее коммерческое предложение.
8
Всего несколько дней назад я думал, что моя жизнь снова вошла в нормальное русло. Эта мысль не была навеяна лишь настроением, она опиралась на реальную оценку ситуации и неоспоримые факты. Да, моя жизнь стала упорядоченной.
Теперь я уже не мог этого сказать.
Я повернулся в постели, хоть и знал, что облегчение от этого будет мнимым. Вскоре и в этой позе мне станет так же неудобно, как и в предыдущей, и, ворочайся не ворочайся, заснуть это не поможет. Я слышал, как Шопенгауэр вздохнул в изножье кровати и затих. Еще маленьким котенком он взял привычку мгновенно засыпать, и в этот раз было то же самое.
Мне казалось, что Парк каким-то образом ускользает от меня и я теряю над ним контроль. Вернее, еще хуже: он уже вышел из-под моего контроля, а я только сейчас сообразил, в чем дело. Это ощущение было трудно объяснить конкретными обстоятельствами. Я по-прежнему оставался владельцем и даже раздумывал о закупках нового оборудования. На любые изменения, большие и незначительные, требовалось мое согласие. Но, несмотря на все это, создавалось ощущение, что я пустился в плавание без руля и без ветрил.
Я все еще не мог прийти в себя после возвращения Юхани. При этом, хоть я и злился на него, мне было радостно сознавать, что он оказался жив, как бы глупо это ни звучало в свете того, что я теперь знал. То есть он вообще не умирал, а спал крепким сном в своем доме на колесах в Восточной Финляндии в то время, как я, размахивая пластмассовым кроличьим ухом, сражался за свою жизнь с бандитами, которым он задолжал.
И о чем, интересно, Юхани беседовал с работниками? Изменилось ли в них что-то под его влиянием? Разговаривал ли он с ними как обычно, излагая безответственные, никчемные и, главное, не опирающиеся на факты идеи?
Я вернулся мыслями к Лауре Хеланто, к ее словам, относящимся как ко мне, так и к Юхани.
Эти слова вертелись у меня в голове, а вместе с ними и моя реакция на них. Я прекрасно знал, что Лаура Хеланто вызывает у меня эмоциональные состояния разной направленности и силы, но я даже представить себе не мог, что внезапно утрачу самообладание и мне больше не захочется производить математические расчеты, не говоря о том, чтобы заранее подготовиться к такому повороту событий. То есть Лаура вызывала во мне одинаковые по силе, но противоположные по знаку чувства; находясь рядом с ней, я испытывал то, что я называл счастьем, и одновременно разочарование, поскольку математика становилась мне безразлична.
Мое душевное состояние было подобно американским горкам: я заметил, что попеременно то мною овладевает безотчетное чувство уныния, то я вдруг обретаю надежду. Меня мучило то, как Лаура обо мне отозвалась, сказав, что я не такой, как Юхани. С другой стороны, я не исключал возможности, что кто-то из нас ошибается в оценке моего брата.
Ночь и бессонница не прибавили ясности.
Было еще темно, когда я отправился на станцию. Ветер налетал на платформу, свистел в конструкциях навеса. И возможно, его сила и то, как он рвал мою куртку и трепал волосы, сыграли свою роль. Казалось, ночь без остатка растворилась в ветре, и я заметил, что несколько раз обратился сам к себе с вопросом: может быть, я действительно слишком остро на все реагирую? Поездка на поезде прошла по расписанию, автобус подъехал к остановке на минуту раньше обычного. Я окончательно утвердился в одном из своих выводов. Что было бы, если бы я обсуждал дела в парке с работниками, как это сделал Юхани? Во время таких бесед можно ведь опираться на факты и здравый смысл, ну и, при необходимости, на тщательные и многократно проверенные, выполненные лично мной расчеты. В конце концов, может ли быть что-то убедительнее правды? Она побьет все аргументы. Я даже перестал замечать ветер, когда шел от автобуса к Парку.
Эса сидел перед монитором. В комнате не было другого света, кроме того, что исходил от экрана. Наблюдать за бледными и нечеткими изображениями тяжело, и быстро устаешь. Однако, судя по Эсе, на него эта работа оказывала обратное воздействие. На нем по-прежнему была толстовка морского пехотинца армии США, призванная свидетельствовать о временах военной службы ее владельца, хотя факт этой службы и вызывал большие сомнения.
– Вторая камера обнаружила минера, – сказал Эса и ткнул пальцем в один из мониторов. – Вот он, в футболке с динозавром. Метр пятнадцать, волосы светлые. Боевик хрупкого телосложения. Бегает, ищет укромное место, снимает штаны, прячет мину. Думаю, он не желает докладывать своему руководству, что у него крутит живот, чтобы его не отослали с передовой.
Я посмотрел на экран. Именно в этот момент наш юный клиент прервал свою подрывную деятельность и с бешеной скоростью взобрался на искусственную пальму.
– Ставится задача ликвидировать боевика, – продолжил Эса. – Иначе скоро небоевые потери по болезни составят целый батальон. Прикажете вызвать командира?
Эса уже наклонил ко рту прикрепленный к столу микрофон на гибкой ножке и потянулся рукой к ряду кнопок, когда я остановил его.
– Не надо, – сказал я быстро. – Разберусь сам. Эса, у меня к тебе дело.
Эса убрал руку и откинулся назад.
– Как я всегда говорю, – кивнул он, – если Парк прикажет…
– Ты ответишь «Есть!». Мое дело как раз касается Парка и… Или пока скажем так: дело может коснуться Парка. Как ты знаешь, мой брат Юхани вернулся.
– Я был удивлен, – сказал Эса. – Но не сражен наповал. И из Вьетнама, случалось, парни возвращались.
– Именно, – ответил я, хотя и не был уверен, что сравнение Эсы показалось мне уместным. – Он тут с вами проводил беседу. Со всеми вместе и, возможно, с каждым с глазу на глаз. С тобой он тоже разговаривал?
Эса сохранил бравый вид, откинувшись на стуле. Тем не менее он ничего не ответил, что было для него необычно. Не то чтобы у Эсы был, так сказать, язык без костей, вовсе нет, но я привык к тому, что он немедленно отвечал на любой вопрос. Однако не в этот раз. Теперь он заговорил после долгой паузы:
– Мы обсуждали доктрину безопасности и защиты Парка. В свое время я составил ее сам. Приступил к этому сразу же, как устроился сюда на работу, четыре года назад. Тогда у нас даже видеонаблюдения не было. Сам патрулировал территорию. Отвратительное материально-продовольственное снабжение, размытые линии фронта.
– Именно, – прервал я Эсу прежде, чем он успел с головой погрузиться в воспоминания. – У Юхани были какие-то замечания по поводу нынешней, как это называется, доктрины безопасности и защиты Парка?
– Он согласен, что надо увеличить бюджет.
– Вот как?
– На самом деле он согласен со мной и по всем остальным вопросам, – продолжил Эса, и по голосу было понятно, что эта мысль его греет. – Считает, что аналогичные меры нужны и за пределами Парка. У нас ведь на прилегающей территории полно «слепых», неконтролируемых, зон. Поэтому нам необходимы беспилотные летательные аппараты. Эскадрилья дронов. Это, разумеется, потребует значительных вложений, пересмотра сферы деятельности ответственного за безопасность и расширения моих полномочий. Но, когда мы обсуждали это с Юхани, он заверил, что нам без этого не обойтись.
– Юхани не принимает таких решений, – тут же ответил я, не успев даже обдумать свои слова. – Я имею в виду, это не входит в его компетенцию.
Эса перевел свой обычно невозмутимый взгляд в сторону мониторов.
– У Юхани здравые идеи, – сказал он.
Мне показалось, что в помещении одновременно резко упала концентрация кислорода и поднялась температура. Такое невозможно по всем законам биологии, физиологии и термодинамики. Вероятнее всего, это явление было результатом стабильно высокой выработки и выделения Эсой газа, значительное воздействие которого на окружающую среду во многих отношениях носило кумулятивный, то есть накопительный характер.
– Эса, – произнес я, – а говорил ли Юхани, как именно все это будет финансироваться, из каких источников возьмутся дополнительные средства?
Эса не отрываясь смотрел в свои мониторы.
– Мы не касались этой темы, – ответил Эса, по-прежнему не глядя на меня.
– В смысле?
– Юхани дал понять, что все могло бы быть по-другому, если бы он вернулся к руководству Парком.
Эса был первым работником, к кому я пришел. Думал, что он отнесется к возвращению Юхани с той же холодностью, как если бы кто-нибудь из наших клиентов, скажем, сломал себе ногу. Но оказалось, что я был неправ.
– Эса, – сказал я как можно спокойнее, хотя внутри у меня все бурлило и загазованность помещения не располагала к безмятежной беседе. – Представим себе чисто теоретически ситуацию, что Парком руководил бы Юхани. Само по себе это ведь не добавило бы оборотных средств!
По-моему, я изложил суть дела так понятно, насколько это вообще возможно. Эса посмотрел мне прямо в глаза, поудобнее уселся в своем кресле с подголовником и обрел обычную решительность.
– У нас тут довольно близко еще и водные пути, – сказал он. – До реки Вантайоки меньше километра. Это Юхани подметил, самому мне в голову не приходило. Юхани предложил продумать какую-нибудь дополнительную защиту с помощью амфибийных транспортных средств, чтобы обеспечить безопасность не только на суше, но и на воде. Возможно, стоит наладить какое-то подводное наблюдение. Зачем ему об этом говорить, если бы никакой угрозы не было?
Блюдом дня, рыбными палочками «Обломки корабля», пахло в кафе так сильно, что, пока я шел по боковому проходу на кухню, мне показалось, что меня обваливают в панировке вместе с треской. Шум и гам служили к этому запаху дополнением. На мой взгляд, еда и крики – сочетание так себе, но дети, похоже, из-за этого не переживали.
Я прошел через распашную дверь на кухню, где обнаружил Йоханну, которая задвигала в духовой шкаф противень с клубнично-карамельными маффинами «Мечта капитана Флинта». Она закрыла дверцу духовки и повернулась ко мне. Выражение ее лица не изменилось. Поначалу из-за угловатых черт и жилистых рук я считал Йоханну кем-то вроде супермена. Впоследствии я узнал, что формированию такого облика способствуют годы, проведенные в тюрьме.
– Проголодались? – спросила она и быстрым движением убрала прядь рыжих волос за ухо. – Я собираюсь приготовить себе яичницу из десятка яиц, могу и вам заодно пожарить.
– Из десятка? – поразился я. – Нет, спасибо, не надо… из десятка яиц. Я пришел переговорить по другому поводу.
– Говорите, я пока закину яйца на сковородку.
В общении Йоханну всегда отличали скупость на эмоции и прямолинейность.
– Хорошо, – сказал я, поразившись скорости, с какой Йоханна разбила яйца в шипящее масло. – Как вы, разумеется, заметили, мой брат Юхани вернулся.
– Он у меня тут столуется – от завтрака до ужина, и обед не пропускает.
– Именно, – сказал я, когда яйца зашкварчали. – Юхани с вами разговаривал?
– Он сюда есть приходит. Иногда вместе закусываем. Точно яичницу не будете?
– Я абсолютно уверен, что не хочу ни одного яйца, – ответил я и понял, что немного нервничаю. Мне не хотелось, чтобы Йоханна это заметила, хотя я даже не смотрел в ее сторону. – Когда вы вместе ели, у вас заходила речь о делах Парка?
