Анья Портин
Радио Попова
В глуши
Кажется, этой ночью в воздухе носилось что-то необычное. Что-то волнующее. Я не знал, радоваться или пугаться тому, что вот сейчас иду в ночи неизвестно с кем по улице, в пижаме. От волнения я не замечал, куда мы идем, просто шел следом за Амандой и ее тележкой. Кажется, мы обходили сонные кварталы, огибая магазины, детские площадки и автобусные остановки. Кажется, мы прошли много километров. Кажется, иногда мы спотыкались на узких тропинках. Кажется, ночь постепенно становилась ранним утром.
Я опомнился, только когда фонари погасли и мы оказались в узком проулке с приземистыми металлическими сараями, вроде гаражей. Было так тихо, словно сюда никогда не забредало ни одно живое существо. Пахло ржавчиной и влажной землей. Мы прошли по дорожке между гаражами до лужайки, окруженной густым кустарником. Аманда зашагала через лужайку, юркая тележка то и дело подскакивала на глиняных кочках, из которых топорщились сухие коричневые стебли купыря и чертополоха. На другом краю лужайки высилась живая изгородь – густо посаженные елки. Аманда решительно двинулась вдоль них, но вдруг резко свернула и вместе с тележкой нырнула прямо в изгородь.
Я растерянно разглядывал ветки, которые слегка качнулись и тут же сомкнулись у Аманды за спиной в плотную стену. Казалось, елки просто проглотили ее. И что теперь делать? Возвращаться домой в свою унылую жизнь? Или шагнуть сквозь елки в неизвестность? Родной дом не слишком манил, да и найти туда дорогу теперь вряд ли удастся – поэтому я перевел дух и устремился к елкам. Они держались друг за друга ветками, словно колючими пальцами, и слегка царапали лицо. Но зато между двумя стволами я разглядел отверстие, в которое идеально вписалась бы тележка. Я прикрыл руками лицо и полез.
За изгородью меня ждал сюрприз. Там оказалось довольно светло. Прямо передо мной тесно росли кривые старые яблони, ветки гнулись под тяжестью яблок. Свет шел от развешанных по веткам фонарей. В желтоватом свете между деревьями виднелась тропинка, а в конце тропинки – старый деревянный дом с покосившимся крыльцом. На крыльце тоже гостеприимно горели фонари.
– Кар-р-р!
Я обернулся на звук. Большая ворона, сидевшая на яблоне, посмотрела на меня угольно-черными глазами, а потом гордо отвернулась в сторону дома. Как потом выяснилось, она просто сообщала мне, что я прибыл по адресу – во владения хозяйки яблочного сада Аманды Шелест.
Аманда Шелест жила в деревянном доме брусничного цвета в Глуши, вдали от любопытных взглядов. Ладно, про Глушь я придумал. Но как минимум на окраине города. В конце дорожки между сараями. На краю лужайки с купырями, чертополохом и зверобоем. Да еще и – это обнаружилось при свете дня – дом стоял на краю глубокого оврага. В такое место точно не забредешь по ошибке.
Когда я подошел, Аманда уже успела закатить тележку под навес и подняться на крыльцо. Она выдвинула из-под скамейки синюю эмалированную кастрюлю, достала из нее большой черный железный ключ и вставила в замочную скважину.
– Ну заходи. – Аманда открыла дверь.
Я осторожно ступил на темную веранду, наполненную густым запахом яблок. Широкие половицы заскрипели под ногами. Аманда потопала на крыльце, стряхивая грязь с ботинок, потом шагнула внутрь и закрыла дверь. Дальше пройти было не так-то просто.
– Я и забыла, какой здесь разгром, – фыркнула Аманда.
В прихожей валялись перевернутая табуретка и тяжелый деревянный ящик. Весь пол вокруг них был усыпан яблоками. Аманда осторожно сдвинула их ногой, подняла ящик и стала собирать яблоки в него. Я сначала смотрел, потом, уже второй раз за эту ночь, присел рядом с Амандой помогать.
– Поосторожнее, поосторожнее, – приговаривала Аманда, – это яблоки для Забытых, для них самых – для тебя, для вас… Но теперь придется отправить их в пюре!
– А пюре нельзя разносить в газетах? – Я был горд тем, что понял, кто такие Забытые и как именно Аманда собиралась доставлять им (то есть нам) яблоки.
Ее рука замерла над краем ящика.
– Пюре в газетах? – усмехнулась Аманда. – Придумает же!
– Ну, не прямо в газеты накладывать, а сначала в банки, – объяснил я. – Найти какие-нибудь маленькие плоские баночки, а для верности можно проложить… например, носками.
Аманда глянула из-под бровей и отобрала у меня сочное желто-зеленое яблоко, в которое я уже приготовился впиться зубами.
– Этому еще надо полежать. – Она уложила яблоко в ящик. – Это антоновка. Красивое, правда?
– Антоновка, – повторил я.
– Зимний сорт. Полежат, дозреют. На рынке таких не купишь, – с гордостью добавила она. – Завтра доразберем остальные. Те, что без изъянов, завернем в салфетки и оставим на зиму. А из битых мы сварим пюре, и, кстати, действительно неплохая идея… Маленькие плоские баночки… И носки…
У меня внутри разлилось тепло. Я, правда, не решился переспросить, но втайне надеялся, что, говоря «мы», Аманда имеет в виду и меня. Я тоже буду перебирать яблоки и заворачивать в салфетки антоновку. Мы вместе сварим пюре. Как давно никто не говорил «мы», имея в виду и меня! Это звучало совсем по-другому, не как у отца. Не «доедаем-доедаем», а «мы сварим, мы разберем». Насколько же лучше!
Аманда так сосредоточенно складывала яблоки в ящик, что не заметила моей дурацкой улыбки.
– Эх вы, бедняжки, – приговаривала она яблокам. – И как это меня угораздило.
В это время на веранду вышла рыжая полосатая кошка. Она, выгнув спину, подошла к Аманде и с виноватым видом потерлась о ее ногу.
– Ишь, кто пришел. Явилась на место преступления? – сурово сказала ей Аманда. – А Харла́мовский где прячется? Могли бы и помочь, хулиганьё.
– А кто такой Харламовский? – спросил я. – Тоже кошка?
На крыльце послышался стук.
– Легок на помине. – Аманда встала.
Я выглянул в покрашенное облупившейся темно-зеленой краской окно рядом с входной дверью. За окном сидела, нахохлившись, та самая ворона, которую я встретил в саду. Она наклонила голову и снова, уже настойчивее, постучала клювом в оконный переплет.
– Иду-иду! – крикнула Аманда, открывая дверь.
Харламовский перелетел к Аманде и легонько клюнул ее в руку. Аманда пересадила его на шляпную полку и сурово оглядела их с кошкой.
– До утра не смейте ссориться, – сказала она, прежде чем возвращаться к яблокам. – Когда я собралась разносить газеты, эти двое так сцепились, что пришлось их разнимать. Устроили шоу посреди ночи. В прихожей темно, и я совершенно забыла, что поставила ящик на табуретку…
– И ты из-за них всё и уронила.
– Именно. И собирать было уже некогда. Люди не любят, если они проснулись, а газеты нет. Да еще и…
Аманда умолкла и внимательно посмотрела на меня. Я так растерялся от этого ее взгляда, что выронил очередное яблоко. Задержал дыхание и не дышал до тех пор, пока из меня снова не вырвался сотрясший все тело вздох. Аманда нахмурилась и быстро прикрыла волосами уши. И продолжила, укладывая в ящик яблоки, как будто о чем-то самом обычном:
– Да еще приходится прислушиваться, не вздыхает ли на моей территории кто-нибудь новенький. Как, например, на этой неделе.
Я виновато улыбнулся. Кажется, я понял, кого она имеет в виду. Новенький, вздыхающий на территории Аманды, – это был именно я.
Коробка
– Ну вот и всё. – Аманда открыла дверь, ведущую с веранды в дом. – Пошли спать. И ты, Харламовский, ты тоже!
Харламовский каркнул, спикировал с полки почти мне на голову, прихватив меня за волосы когтями, и растаял в темноте дома – внутри виднелись только блики садового фонаря, отраженные в большом окне. Аманда прошла вглубь и зажгла торшер. В стенной нише стояла черная железная кровать, на полу валялись деревянные ящики и матерчатые сумки. Кровать была завалена подушками и застелена темно-синим вязаным покрывалом, смятым посередине. Рядом с кроватью устроился на боку еще один деревянный ящик – на нем лежала стопка книг и стоял стакан с водой. На обложке верхней книги было написано: «Дневник садовода». На стене висели две картины в рамах. На одной были яблоневые ветки, на другой – тонкая веточка, примотанная шпагатом к другой, потолще.
– Так деревья прививают, – объяснила Аманда, поймав мой взгляд. – А Мельба опять валялась на моей кровати! – Она расправила смятое покрывало.
Я попытался погладить крутившуюся в ногах Мельбу, но та шмыгнула под кровать. Аманда зажгла люстру, открыла стоявший у входной двери массивный шкаф и закопалась в него с головой. Я оглядел просторную комнату – похоже, она служила одновременно и кухней, и столовой, и спальней, и мастерской. Перед окном в сад стоял рабочий стол с кастрюлями, стаканами, едой и инструментами. На одной половине стола лежали на разделочной доске лук, несколько морковок и полкочана капусты. На другой – обрезки досок, тиски, молоток и банка с гвоздями. В самом дальнем углу была раковина, а над ней голубой посудный шкафчик с полуоткрытой дверкой – видно, петли разболтались. Посреди комнаты темнела дровяная печь с длинной серой трубой. Пространство от трубы до входной двери занимал обеденный стол из широких досок, окруженный разномастными стульями и табуретками. На стульях лежали картонные коробки, на столе стояли большая корзина яблок и пустые стеклянные банки.
Аманда, ворча, вытащила из шкафа серый матерчатый тюк с толстыми шнурками. С тюком в обнимку она подошла к лестнице в углу комнаты, ведущей на антресоль, забросила наверх тюк, залезла сама и прицепила шнурки к крючкам на стене и перилах антресоли.
– Будешь спать здесь. – Аманда встряхнула тюк. – Этим гамаком не пользовались лет сто. Надеюсь, не порвется.
Да уж, я тоже на это надеялся. Обидно было бы свернуть себе шею, едва выбравшись с Керамической улицы. Но вообще даже интересно. Бессонными ночами я перепробовал много разных мест для сна, от широкого подоконника в зале до коврика под дверью, но в гамаке спать еще не приходилось.
– Скоро утро. – Аманда расправила гамак. – Давай укладываться. Завтра у нас будет много дел.
Тут только я осознал, как устал. Как будто от слов Аманды, особенно многообещающего «у нас», внутри меня щелкнул какой-то замочек, на который была заперта моя усталость. Я так широко зевнул, что качнулся и наступил на хвост путавшейся под ногами Мельбы. Кошка испуганно вскочила на стол и спряталась за корзиной с яблоками. Аманда слезла с антресоли, достала из ящика под кроватью круглую подушку и цветастое сине-зеленое одеяло и сунула их мне.
– Ну всё, спокойной ночи. – Она кивнула в сторону лестницы.
– Спокойной ночи, – ответил я, хотя было уже почти утро.
Неся под мышкой подушку и одеяло, я вскарабкался на темную антресоль, тоже забитую вещами: сломанные стулья, свернутые матрасы, лампы, картонные коробки, корзинки и тюки. Все было покрыто слоем пыли. Похоже, сюда никто не поднимался годами. Я положил подушку и одеяло в гамак и посмотрел из-за перил вниз. Аманда погасила люстру и легла в кровать, вскоре свет погас и в нише. Я полез в гамак, но в темноте не разобрал, где у него край, и рухнул через него на груду вещей. Груда угрожающе накренилась, и, прежде чем я успел увернуться, с вершины ее прямо на меня с грохотом свалилась картонная коробка. Я только чудом ее поймал.
– Спасите! – заорал я.
– Поосторожнее там, – сонно пробормотала Аманда. Конечно, откуда ей знать, что эта коробка чуть не раздавила меня в лепешку.
Зато Харламовский не спал. Он взлетел на перила антресоли и внимательно уставился на меня черными глазками.
– И нечего таращиться, – буркнул я, опуская коробку на пол.
Харламовский надменно задрал клюв и улетел по своим делам. Я сел рядом с коробкой и заглянул внутрь. Там оказался какой-то странный прибор и еще что-то, в темноте было не разобрать. Я достал из кармана пижамы фонарик и посветил. И разглядел сбоку на коробке записку с обтрепавшимися краями: «Вещи Попова. Не выбрасывать».
Друг тетки Ольги
– Доброе утро! Похоже, кому-то сладко спится, – донесся до меня голос Аманды.
Я открыл глаза, зевнул и потянулся. Было светло: видно, день уже был в разгаре. Снизу прилетел легкий ветерок – Аманда только что вошла. Потом послышался стук – водрузила на стол что-то тяжелое: наверное, корзину яблок. Я свесил ноги из гамака и снова увидел вчерашнюю коробку.
– Харламовский, ты туда или сюда? – поинтересовалась Аманда. Ворона летала через открытую дверь то на веранду, то с веранды.
В конце концов Харламовский взлетел ко мне на антресоль и уселся на перила – точно хотел припомнить поднятый мной ночью шум. Я уже попривык к его пристальному взгляду и даже скорчил гримасу в ответ. Харламовский перелетел прямо перед моим носом на коробку и с явным интересом уставился на толстый коричневый конверт, видневшийся из-под крышки.
– Даже не надейся, – сказал я, но ворона оказалась проворнее меня. Она выхватила конверт клювом и улетела.
Я вылез из гамака и спустился вниз. В комнате было тепло. В печи потрескивали дрова, на плите стояла кастрюля с горячей кашей. На столе были свежий хлеб и банка яблочного пюре. Аманда у рабочего стола возилась с треснутым ящиком: приладив дощечку, взялась за молоток.
– Клади себе кашу, бери яблочное пюре, – скомандовала она и застучала молотком по гвоздю. – Там в основном коричное полосатое, но затесалось и несколько тобиасов. По цвету заметно, с краснинкой. Тарелки должны быть… в общем, найдешь. – Аманда невнятно махнула рукой.
Я огляделся и пошел к настенному шкафу с высокими застекленными дверями. В нем чего только не было: веревочки, изолента, коричневые резиновые пробки, ручки, свечи, обрезки ткани. Тарелок я не нашел, но заметил несколько фаянсовых кружек. Я выбрал две кружки побольше и наполнил одну кашей, а другую соком из антоновки. Про сок – это Аманда прокричала мне между делом. Присел за стол и принялся за кашу. Какая она оказалась вкусная! Какое тепло разлилось от нее в животе!
Харламовский сидел на столе и держал в лапке конверт. Я протянул руку к конверту – надо же узнать, что в нем. Харламовский моментально разгадал мои намерения, цапнул конверт клювом и с важным видом отвернулся. Аманда как раз дочинила ящик и подошла к нам.
– Что это? – Она быстро изъяла у вороны добычу, и на сей раз возражений не последовало.
– Это вчера свалилось на меня из кучи хлама, – объяснил я, вытирая рот рукавом.
– Хлама, говоришь, – хмыкнула Аманда. – «А. С. Попов», – прочитала она на конверте.
– Кто это? – Я намазал на хлеб яблочное пюре.
– Неужели это… хотя вряд ли… – пробормотала Аманда, раскрывая конверт.
Из конверта она достала пачку пожелтелых от времени листков. Развернула их, разложила на столе и принялась внимательно рассматривать. Из-за своей кружки с кашей я разглядел только, что это какие-то чертежи с чернильными надписями. Почерк был ровный и мелкий, а буквы странные – с завитушками и непонятные. Аманда налила себе кофе и снова вернулась к бумагам.
– Что там написано? – поинтересовался я.
– Хотела бы я знать. – Аманда нацепила на нос круглые очки. – Это по-русски.
– А ты понимаешь?
– Моя бабушка была из России. В детстве она говорила со мной по-русски, но после ее смерти я, конечно, все забыла. Если не с кем говорить, язык быстро забывается.
Харламовский ухватил клювом один листок и решительно засеменил вместе с ним по столу.
– С тобой, что ли, разговаривать? Кыш, кыш! – Аманда махнула на ворону рукой и отняла листок. – Харламовский получил свое имя в честь старинного сорта яблок: харламовский налив, если полностью, или, по-другому, боровинка. Вот он и важничает: уверен, что уж он-то владеет русским. Дурачок!
Аманда снова углубилась в бумаги и начала водить пальцем по строчкам. Вдруг она наклонилась вперед и протянула мне свою кружку.
– Принеси кофе, – велела она, не отрывая взгляда от листка. – Там на плите. Без молока!
Я налил Аманде кофе, а себе положил еще каши. Наелся, встал из-за стола. Сидеть и смотреть, как Аманда исследует старинные бумаги и отхлебывает кофе, словно он помогает ей думать, было скучно. Я взял из корзины яблоко и стал вертеть его перед носом Мельбы, развалившейся на коврике. Кошка загнала яблоко под кровать, а сама запрыгнула на покрывало. Наконец Аманда оторвала взгляд от бумаг.
– Радио, – проговорила она с отсутствующим видом, снимая очки. – Конечно, какая же я бестолковая. Попов изобрел радио!
Аманда вскочила со стула, сгребла в сторону все, что валялось на столе, и принялась раскладывать листки, одновременно рассказывая мне, что в конверте оказались очень старые чертежи радиоприемника и инструкции к ним. Все это чертил друг тетки Амандиной бабушки – русский физик Александр Степанович Попов, один из первых изобретателей радио. Тетка Ольга и Попов встретились в 1900 году, когда Попов был в Финляндии по какой-то важной работе. Так бабушка рассказывала Аманде в детстве. Ольга училась на часовщика и уже в молодости открыла часовую лавку. Попов принес ей в починку свои карманные часы, так они и познакомились. Он гостил у Ольги в этом самом доме брусничного цвета, который унаследовала десятилетия спустя бабушка Аманды, а потом сама Аманда. Друзья пили чай и до ночи обсуждали новейшие изобретения: электричество, рентгеновские лучи, кино, новые модели фотоаппаратов – всё на свете! За несколько лет до этого Попов представил на собрании Русского физико-химического общества свои исследования по радиотехнике. Хотя движения радиоволн уже исследовали до него, он был первым, кто изобрел прибор для использования радиосвязи.
– Видимо, эти чертежи как-то связаны с его исследованиями, – заключила Аманда.
– Почему тогда они здесь? Почему Попов не забрал их с собой?
– Попов доверял Ольге как самому себе. Наверное, он оставил чертежи ей на хранение, но не успел забрать. Он же умер несколькими годами позже, в 1906-м. В том самом году, когда мир услышал по радио первую речь и первую музыку.
Аманда взглянула на яблоневый сад за окном, будто надеясь обнаружить среди ветвей какую-то ускользающую мысль. И вспомнила, как когда-то, разбирая шкафы, наткнулась на одну газетную заметку. В заметке говорилось, что, если бы все изобретатели фиксировали на бумаге свои идеи и изобретения, история науки была бы иной. В той заметке упоминался и Попов. Он никогда не поднимал шума вокруг своей работы. В отличие от итальянца Гульельмо Маркони, который первым стал продавать радиоприемники, Попов думал только об исследованиях. Поэтому многие считают, что радио изобрел Маркони. А Попов еще и не очень любил вести записи, так что, может, даже не все свои открытия сохранил на бумаге.
– Возможно, про какие-то идеи Попова так никто и не узнал. – Аманда снова нацепила очки на нос и углубилась в бумаги. – Бабушка упоминала, что Попов оставлял вещи Ольге на хранение, но я никогда не думала, что среди них могут оказаться чертежи. И подумать только, все это время они были здесь, в моем доме!
– Там в коробке было еще что-то, – вспомнил я.
– В какой коробке?
– Которая на меня свалилась и из которой и взялся конверт, – объяснил я. – Какой-то прибор.
– Что ж ты молчал? – воскликнула Аманда, бросаясь к лестнице.
Аманда залезла на антресоль и довольно захихикала оттуда, обнаружив искомое. Вскоре ее голова показалась над лестницей. Аманда попросила меня принять коробку. Я привстал на цыпочках на табуретке, обхватил коробку и даже не наступил, слезая, на Мельбу, которая крутилась вокруг лестницы, – в последний момент успел перескочить через кошку и плюхнул ящик на стол.
– Поосторожнее там, – донеслось с антресоли.
Спустившись, Аманда открыла коробку и стала вынимать из нее на стол вещи Александра Степановича Попова. Порыжелая заплечная сумка, длинный черный зонт с деревянной ручкой, коньки с причудливо изогнутыми носами. Наконец она извлекла прибор на деревянной подставке, который я мельком видел ночью. К дереву были прикреплены две катушки, только вместо ниток на них была намотана медная проволока. Сбоку торчала какая-то блямба, похожая на микрофон, а сзади толстая металлическая проволока – когда ящик упал, она погнулась.
– Может, это модель радиоприемника? – Аманда осторожно распрямила проволоку. – Наверное, какая-то неудачная модель, вот Попов и спрятал ее с глаз долой.
– Почему ты раньше не открывала коробку? – спросил я. – Она же была на самом видном месте.
– Коробка и коробка. – Аманда пожала плечами. – У меня тут кругом коробки – вон, и вон, и на чердаке еще! Можно подумать, мне делать больше нечего, кроме как открывать все коробки мира и ронять их себе на голову.
Я сердито посмотрел на Аманду: а если б кого-нибудь придавило коробкой насмерть? Например, меня. Но она так увлеченно суетилась вокруг этого прибора, что я передумал дуться и тоже наклонился к нему. Из-под одной катушки выскользнул пожелтевший кусочек картона. Я поймал его и перевернул. Там было напечатано: «Александр Попов, профессор. Санкт-Петербург». Я протянул его Аманде.
– Ну надо же, и визитку оставил, – рассмеялась Аманда. – Как знал, что когда-то его творение еще попадет кому-нибудь в руки.