Ариадна Павликовская
Дети Вольного Бога. Последний Белый Волк. Книга вторая
Сердце мое пожирает пламя.
«Вы сейчас друг друга перебьете, бестолочи», – смеется Она.
«Замолчи!» – орем почти одновременно, пожирая друг друга злыми взглядами.
– Как ты смеешь так со мной разговаривать? Угрожаешь? – Элибер подтягивается на кровати, группируется, сразу видно – готовится мои мозги размазать по стенке.
– Что, суровая правда в глаза попала?
– Да я тебя сейчас… – шипит, как змея, нащупывая на тумбе чернильницу. Стоит мне только увидеть, как он подхватывает ее в руке и запускает в мое лицо, как я ныряю вниз и уворачиваюсь от нового синяка или рассеченного лба.
– Что ты мне «сейчас»? Смотри, Эличка, не захлебнись в пене. А то как бешеный, честное слово. Я тебе тут, дерьма ты кусок, о том, как с людьми разговаривать надо, а ты убить меня хочешь.
– И убью. Прямо сейчас.
Ржу. Не выдерживаю. В голос над ним смеюсь, и грудь моя ходит ходуном. Побудь с психом в тесном сплетении, сам таким станешь. Как там говорили ребята из Братства, которых мы с Нессой повстречали на пути? Посмотришь в бездну, так и она в ответ глаза выпучит, а потом окажется – просто в зеркало смотришь.
– Смешно тебе?! – вопит он, подлетая с кровати, а я отскакиваю вбок. Королишка спотыкается об подставленную мной подножку и летит в своей шелковой накидке на пол. Падает и тут же подпрыгивает в попытке схватить меня и треснуть башкой обо что-то, желательно, каменное.
С привычной ловкостью лавирую меж дорогих кресел с меховой обшивкой, а этот бежит следом, красный от злости, поскальзываясь на своем же разведенном бардаке из перьев и королевских документов.
– Остановись, падла! – орет он мне, и я швыряю в него перехваченный со столика деревянный поднос. Элибер верещит, как злобная истеричка. – Я тебя сейчас зарежу!
– Нож на кухне, придурок, – парирую и обхватываю руками кресло, как свой щит. – Смотри мне, этот стул дороже всего моего дома! Не жаль тебе будет в него ножами тыкать?
– Подонок проклятый! – он гневно пинает столик у камина, и тот падает в угли. Идиот.
Мы замираем одновременно, наблюдая, как вспыхивает красное дерево, и огонь жадно облизывает лакированную поверхность пламенными языками.
– Правильно. В топку его! Забрать у богатых, раздать бедным, – говорю, кивая на кресло. – Оно следующее?
Элибер чуть не валится с ног. Я хохочу, а он орет, как бешеный:
– Стража!!! Тащите воду, идиоты! Пожар!
– Да ладно, – смеюсь. – Вместо полешка.
– Сейчас ты у меня – вместо полешка, – Элибер злобно плюет на горящий столик, а я хватаюсь за живот, не в силах больше сдерживать разрывающий меня гогот какого-то пустынного южного животного.
– Вот это ты затушил так затушил!
Разгневанный владыка Фелабелля смотрит на меня, как на шута. Смотрит одну секунду. Вторую. Глядит на свой мелкий плевок, что начинает закипать от жара камина. И заливается смехом. Серьезно.
В комнату вбегают стражники и служанки. Глядят на нас, как на психов, опрокидывают ведра с водой в камин. А мы все смеемся до слез.
– Иди, пока я не осуществил обещанное, – выдавливает он, сгибаясь пополам.
Вытираю глаза и ухожу к двери, подпрыгивая на пружинистых ногах от хохота, рвущегося из груди. Уже на пороге он вновь меня окликает.
– И Ривер. Будет что-то непонятное в изучении букваря – зайди. Я объясню.
«Зайду, – думаю, пораженный, – обязательно».
Элибер
Я проснулся от навязчиво шороха где-то под кроватью, пытаясь подавить накопившееся раздражение. Заснуть было тяжело, а оттого злость за нарушенный покой и тишину сразу же подкатила к горлу. Весенние лучи прокрались в королевские покои, скользнули в черные волосы Ривера. Паж ползал по полу на четвереньках, подбирая перья, и шебуршал, как крыса. Я выдохнул от облегчения. Не Сигурд, и слава Триедине.
И тут-то понял кое-что по-настоящему важное. Наступил Имболк.
– Уже проснулись, Светлейшество? – Ривер выглянул из-за подножья койки, ухмыльнулся по-лисьи. – Это хорошо. Кто рано встает, тому, как говорится, живется легче.
Я хмыкнул и по привычке потянулся к графину с вином. Но тут же отдернул руку. Не буду. Хватит с меня.
– В таком случае уж лучше совсем не спать, – уселся и протер глаза. В голове промелькнули обрывки вчерашнего вечера. Я недоверчиво глянул в сторону назойливого пажа. Как удалось ему так быстро залезть в мою душу? Как он заставил меня делиться с ним самым сокровенным, в какой момент я свернул не на ту тропу?
Ривер продолжал убираться, на сей раз помалкивая. Ну и славно, хватит с меня разговоров. Умеет это чудище слова подбирать, так что отвечать хочется.
«Да ладно? Я и правда такой хорошенький?»
«Заткнись», – я закатил глаза и поднялся с кровати.
И не сдержался. Спросил-таки. Чем и обрек себя на еще один проникновенный разговор.
– И все же, Ривер, почему ты мне ничего не рассказываешь о себе?
– Так ты не спрашиваешь. Вас, Эличка, интересует, в первую очередь, собственный лик.
– По-твоему, я не должен знать, кому даю доступ к королевским покоям?
Он хмыкнул, присел на корточки и вытер вспотевший лоб рукавом белой рубахи. Упарился, бедный. Как скакать со мной и швыряться подносами, так не устал, а как бумажки собирать – все, чуть не лежит замертво.
– Должны. Говорю же, обычный парень из Медвежьей деревни. Все вы правильно сказали про мою семью. За некоторыми исключениями, о которых я пока говорить не могу.
Нечестно как-то. Я ему и про это, и про то, а он мне, значит… Говорить не может. В темницу бы его бросить, а жалко.
Не знаю, как бы вчера успокоился, если бы Ривер не зашел ко мне поболтать. Столько лет жил спокойно, никому и словом о своих переживаниях не обмолвился, а этот деревенщина прицепился, подобно репейнику, и самое главное – знает ведь, где крепче засесть. Я не доверял ему. Боялся получить нож в спину, и, кажется, боялся неспроста. Вот только не чувствовалось от него ни холода, ни желания меня ранить. От него веяло честностью, пусть и не откровением. Мне хотелось закрыть глаза на свои сомнения. Если он злился, язвил или издевался – не скрывал этого. Показывал всем своим видом. Если сочувствовал – тоже. Это, наверное, в нем и притягивало. Никогда еще в моем окружении не было такого человека. Даже Дэви таила в душе разочарование во мне и слова доброго не говорила.
Ривер пытался меня понять. Я видел это в заинтересованном взгляде цвета морской волны. И поражался.
– Ну что, – подал он мягкий голос, неряшливо складывая листы бумаги в стопку, – после завтрака у нас важный разговор?
– Чего ты так к нему рвешься? – я замер у грузного платяного шкафа с одеждой. Помню, в детстве опасался, что однажды, эта штуковина упадет на меня и размажет по полу. С нерешительностью сдвинул мантии и плащи с вышитыми гербами дома Присонов.
– Интересно. Это существо жило под вашим боком столько лет, а вы никогда не догадывались, что оно такое на самом деле, – Ривер поднялся на ноги и отнес стопку бумаги на стол. Аккуратно разложил и оглянулся на меня из-за плеча.
Как ему удается быть ниже меня, но смотреть сверху?
– Я тебе не говорил, что он здесь давно. Откуда ты знаешь? – недоверчиво щурюсь и понимаю, что пытаюсь найти подвох в его поведении.
Ривер пожимает плечами и усмехается:
– Ну да. Не говорил.
Запах мелиссы и блеск золота. Пошло оно все куда подальше.
– Вам, может, одеться помочь? – ехидно спрашивает, замечая мое бездействие у распахнутого шкафа.
– Пошел отсюда! Сам справлюсь, – рычу. Ржет, падла, руки безоружно поднимает и, пятясь, выходит наконец из спальни.
Ломит от желания снова все разбросать, чтобы он помучился от очередной внеплановой уборки, но я удерживаюсь. Одеваюсь молча и отправляюсь на завтрак. В конце концов, ему меня еще поддерживать в разговоре с недокалекой-недослепым-недостариком-недомладенцем.
За завтраком успеваю перекинуться парой слов с Циммерманом. Лорд Белой Бухты продолжает настаивать на обращении к Верховному жрецу. Неспроста. Что это он так распетушился? Неужто пошел на тайное от меня предложение вождя Архипелага?
Мир пах весной и Великой охотой. Кожей я ощущал, как меняет направление Северный ветер, становится теплей и мягче. Грядут перемены. Может, они наступают прямо сейчас, под носом, а я все стараюсь их не замечать. Неважно. Мир пробуждался от долгого сна, стряхивал снег, как мокрая собака стряхивает дождевую воду со шкуры. И все же, как интересно. Моя история лишена любой морали, кроме, пожалуй, той, что я должен ото всего держаться на расстоянии. Но с пробуждением мира, что-то пробуждается и во мне. Пушистое белое семечко подхватывает штормовая буря и безжалостно опускает в землю. Вот-вот вырвется оно из почвы, возвысится к небу желтой шапочкой и будет ждать, когда сменится белым облачком. Лорд Одуванчик.
Сегодня Имболк, а Дэви все еще не вернулась, хотя божилась успеть.
Грусть и черная скорбь. Должно быть, колдунья умерла или сбежала, и я навсегда потерял ее.
Надо же, в кои-то веки позволяю себе о ней тосковать.
Солнце забиралось все выше и выше по светлому безоблачному небосводу. Хороший день. Благостный.
Уже собирался закончить завтракать, как в зал вбежала служанка и оставила под моим носом скрученную трубочку. Новое письмо от военных по ту сторону Заговоренного леса. Спокойно разламываю печать и вчитываюсь в непонятные закорючки.
Ну вот. Здорово. Вспомнишь о Дэви, и вот она, проблема, с которой непонятно, как бороться. Нечисть вновь осаждает Морскую деревню. Благо, там остался чародей, который мог отстоять захваченную территорию и изгнать тварей назад в чащу. К всеобщему сожалению, не без потерь. Раскрывай казну, король, время платить семьям, потерявшим мужей. Хоть как-то откуплюсь и напомню об истинном долге служения стране. Вот тебе, пожалуйста, либертассцы травят наши отряды нечистой силой с пограничья. Либертассцев – убить.
А с чащобниками разбирайся сам. Нанимай отряд чародеев, которые будут выискивать хоть какие-то способы утихомирить лесных тварей.
Придется, наверное, принять колдунов по-настоящему, и призвать, и позволить им служить в армии. Только таким способом и получится удержать их рядом. Не через договоренности и сделки, которые заключают с чародеями лорды и наместники, а по-настоящему. Через долг Родине. Плевать. Все равно все рухнуло. Вот только как они ко мне относятся после сожжения «Хмельного котла»? Сильно ли ненавидят?
И как запугать их так, чтобы делали то, что я требую?
«Почему ты все делаешь через запугивание? Не пробовал вызвать у людей любовь к себе? Чтобы они сами шли отдавать за тебя жизни? С верой и без страха», – ворчит внутренний Ривер.
«Если я позволю им не бояться – они запросят большего. Ты как будто не здешний и совсем не понимаешь местный порядок вещей. Чародеи испокон веков обозлены на Присонов за то, как поступили с ними Эрдали и его потомки. Думаешь, мне на них с высокой башни не плевать? Если бы не ошибки моего рода, жили бы они припеваючи. Вот только меня и мою семью Великий Завоеватель поставил в затрудненное положение. Не быть меж нами истинного мира, пока люди остаются людьми – злопамятными, мерзкими мешками из мяса и костей. При любой возможности они схватят Присонов за горло и свергнут меня, отправят в ссылку, убьют и в придачу надругаются над мертвой плотью».
«Да уж. Ты мизантроп», – я почти замечаю, как осуждающе он хмурится.
«Будь моя воля – с радостью уничтожил бы всех людей. Оставил бы земли животным и прочим существам, неспособным на ненависть», – отвечаю сердито и поднимаюсь из-за стола.
«Ты склонен к ней больше всех, пока не научился прощать и давать другим шанс изменить к тебе свое отношение».
«Заткнись. Ничего ты не понимаешь».
Тоже мне, внутренний конфликт. В общем, будь что будет с этими проклятыми колдунами. Может, стоит объявить вербовку для всех без исключения, а не только для обычных мужиков, не одаренных чародейской силой и магией крови? В таком случае, колдуны могут взбунтоваться. Ривер, должно быть, кое в чем прав – сейчас мне выгодно создать такую проблему, чтобы колдунам самим захотелось идти и защищать свой дом. Вариант организовать набор в армию по собственному желанию для чародеев тоже имеется, но тогда стоит обдумать жалование. Оно у них должно быть гораздо больше, чтобы урегулировать вопрос с нежелательными восстаниями.
Тяжело. Предстоит над этим поразмышлять.
Выхожу в коридор. Ривер тут как тут со своей извечно довольной рожей. Выражение его лица почти неизменно. Аж бесит.
– Ну что? Идем болтать с Богом?
– Идем. Только отстань.
И мы идем. Спускаемся по лестницам в подземелье, где пахнет сыростью и грязью.
Ривер молчит и с интересом осматривает подземные коридоры, косится на жирных крыс.
«Да. Такую бы я в детстве с радостью съел».
В ужасе оборачиваюсь, но паж улыбается как ни в чем ни бывало.
– Ты же ничего не говорил? – спрашиваю на всякий случай.
– Нет, – отвечает он, но я замечаю задорные морщинки в уголках его глаз.
«Я только подумал».
Проклятое безумие! Проклятая золотая пыль. Когда-нибудь я умру, и это все закончится.
Стражник, увидев нас издалека, распахивает дверь в темницу. Хороший парень, хотя бы не спит, как бедняга Ричард. Может, такими темпами вскоре добьется повышения и переедет из этого вонизма наверх, куда-нибудь поближе к Ходрским стенам или смотровым площадкам.
Впрочем, внимательность местных охранников скорее говорит о том, что здесь, под замком, стало неспокойно.
Лицо у Ривера безмятежное. Он даже не морщится от здешнего запаха испражнений и гнили. Подмечаю очередную странность мальчишки из «Медвежьей деревни». Не помню, чтобы там содержались подобные места.
Мы проходим мимо камер с узниками, и Ривер ненадолго замирает у знакомой мне решетки. Рэйнар. Кстати, как он там?
Останавливаюсь рядом с ним и вглядываюсь в искалеченного колдуна-тавернщика. Вроде раны глубокие понемногу затягиваются, но взгляд пустой и отсутствующий. Вряд ли уберешь этот взгляд у человека, из которого я недавно выдергивал куски плоти.
Темно. Влажно. Мерзко.
– Где-то я его видел, – одними губами произносит Ривер. Я хмурюсь. Взгляд его голубых глаз скользит по обгоревшей коже головы пострадавшего узника. – Кто это?
– Да так. Один тип, который меня расстроил.
– Ухо ему отрезал?
– Отрезал. Не сдержал себя в руках. Безумие нашло.
Рэйнар ловит нас взглядом и склоняет голову набок. Карие глаза наполнены отчаянием и мольбой.
– Как там дела, мой король? Она вернулась?
– Нет. И вряд ли вернется. Сдохла, – злобно отсекаю я и грубо дергаю Ривера за рукав, пошли, мол.
«Она тебя прибьет, Элибер», – шепчет паж мне на ухо.
«Она меня бросила. Все вы в конечном итоге меня бросаете».
На это слов у него не находится.
Рэйнар что-то бессвязно бормочет нам вслед, умоляет, упрашивает и хнычет. Только мне не до него. Чем ближе мы подходим к камере Кали, тем сильнее подгибаются ноги, а тело требует повернуть назад и унести сознание подальше и побыстрее, да так, чтобы пятки сверкали.
– Не усцысь, – произносит Ривер, и в голосе его столько уверенности, что я пытаюсь схватится за нее всем своим существом.
Вот только в ответ шиплю:
– Не было такого и не будет.
Сквозь тьму замечаю в конце коридора Сигурда. По моему приказу он охраняет клетку твари с факелом в руке. Лицо у него бледное, волосы торчат во все стороны, вторая рука лежит на рукояти меча. Видать, Кали много чего наговорил дебилу такому, раз он так встревожен.
– Мой король! Повелитель! – Сигурд разглядывает наши силуэты и размахивает факелом. – Скорей! Оборотень вас ждет!
Ривер хихикает.
– Весело тебе?
– Мне всегда весело, повелитель. – Ржет паж. – Не срывайся на меня, когда страшно. Я тут ни при чем.
Подхожу к Сигурду и отвешиваю ему хороший подзатыльник. Вшивый гвардеец хлопает удивленными глазами и, заикаясь, бубнит:
– Прошу прощения. Я вам очень обрадовался.
– Иди отсюда. Оставь нас с Кали наедине.
Он обомлел. Ривер позади меня снова расхохотался.
«Ну и охрана у тебя, Эличка. Любой дурак крепость твою ненаглядную возьмет».
«Они, может, и тупые, но здоровые и огромные, в отличие от тебя. И мечом махать умеют, и приказы выполняют беспрекословно, – вступаюсь за свою гвардию. Надо ж так поносить и защищать одновременно в своей же больной башке. – Да и Сигурд мужик – неплохой, добрый. Чем Триедина наградила, тем и пользуется».
«Ладно уж. Не пыли. Я не хотел оскорбить твоих любимых стражников. Прошу прощения».
– Вы такой смелый, мой король! Я тут еле живой с ним наедине. Так мне еще мозги не пудрили.
– Вот и иди отдохни. Бегом.
Золотые нити подталкивают к клетке. Во мне горит решимость.
Ривер не отходит ни на шаг. Держит в руке факел. Мы оборачиваемся к решетке, и я тут же в ужасе отскакиваю.
Тварь высунула зловещую морду. Сиреневые глаза сверкают безумием.
– Я заждался, ваше Величество, – громоподобный рокот разносится по узким коридорам темницы. Я забываю, как дышать. Ривер опускает теплую ладонь на мое плечо. Сжимает.
«Усцышься?»
«Нет!» – рычу. Под подошвами сапог появляется земля. Устойчивость возвращается золотой пылью и голосом Ривера. Вот мои ноги. Вот мои руки. Вот мое тело. С ним ничего не происходит. Кровь разливается по венам. И сердце вовсе не выпрыгивает из груди, и волосы на голове не шевелятся. Я здесь. Я прямо сейчас. И мне совсем не страшно.
Я успокаиваюсь.
– Ничего себе, – удивленно шепчет Кали. Всматриваюсь в его лицо. Есть в мире красота, которая пугает. Звездное небо, например. Гигантское, усеянное созвездиями, оно прекрасно и притягивает взгляд. Вот только если засмотришься – становится поистине страшно от его глубины. Великий океан. Шторм. Воющий водопад зимой. Заговоренный лес. Все это – безумно пленительно, но ровно также опасно и чудовищно. Кали обладал тем же свойством. Морда твари была так красива, что пугала своей невозможностью. Заостренный аккуратный нос, четкие скулы, правильные формы, фарфоровая кожа.
«Ты звезд боишься? Значит, никогда по-настоящему на них не смотрел».
Я морщусь, прогоняя Ривера из своей головы.
– Вы уже и так умеете? – спрашивает тварь, растягивая слова медовым тенором. Не понимаю, что Кали имеет в виду.
«Понимаешь, но отрицаешь».
– Я пришел поговорить.
– Я догадался. Ты пришел получить ответы на свои вопросы, и я тебе их предоставлю. Наконец-то ты созрел для этого.
И вот. Момент, когда вся подготовленная мной речь исчезает из головы вместе с любыми мыслями. В подступающей панике оглядываюсь на Ривера в поиске нужных слов. И Ривер спокойно спрашивает:
– Кто такие Чужеродные?
Кали непонятливо хлопает глазами. Молчит и внезапно разражается могильным, ледяным смехом:
– Так они нас, значит, называют? Чужеродными?
– Кого «вас»? – уточняю неуверенный голосом. Мир вокруг темнеет. Стены давят со всех сторон. Потолок узкого коридора вот-вот упадет на голову, проломит мне череп, и я умру. Только розовые глаза блестят. Искрят ужасающим светом. Душно. Холодно. Воняет.
Ривер сжимает мое плечо, отгоняет очередную волну страха.
Хохот Кали тут же обрывается. Задумчивость отражается во взгляде. Он лениво подбирает слова и, пробуя их на язык, произносит:
– Создателей. Прародителей. Первых. Иных. Называй, как хочешь. Есть мы. И есть вы. Мы древнее вашего мира, древнее Конца и Начала. Мы были всегда и везде, мы есть во всем. Оттого я и смеюсь. Для меня «чужеродный» все равно что оскорбление. Я есть везде, и все есть во мне.
– Можно попроще?
– Я не понимаю, как можно выразится еще проще, – мурчит он, отступает от клетки и хрустит тонкой шеей. Перебирает плечами и колеблется. Вся его физиономия морщится от отвращения. – Бог. Я есть Бог. И Чужеродные тоже – Боги. Нас много, мы едины и сходимся во всем и везде. Человеческий язык – штука слишком сложная. А твой разум, Элибер, еще сложнее. Он плоский и омерзительно пустой. Вам не хватает легкости и невесомости, чтобы понять меня.
Плоским мой разум еще не называли. Должно быть, есть в этом доля правды.
– Почему бы мне прямо сейчас не взять и не согласиться на предложение Верховного жреца? – угрозы сами срываются с губ. Ривер стискивает мое плечо цепкими пальцами.
– Потому что это тебе не понравится. То, что он сделает. И то, что он делает сейчас и будет делать.
– Но мне ровно так же не нравится и то, что делаешь ты.
– Я тебя пугаю. Я не могу не пугать. Такова моя натура. Время для вас – страшная штука. Его всегда слишком мало или слишком много.
– Зачем ты меня пугаешь? Что я тебе сделал? В конце концов, ты, тварь такая, служил у моего отца, и все было нормально. Не я тебя таким сделал. Не я первым засадил тебя в темницу и запер за решеткой.
Кали хлопает глазами. А я вскипаю. И безумно этому рад. Раньше страх наступал быстрее ярости.
– Элибер, я ждал тебя. Я знал, что ты придешь. И я готовился к твоему появлению. Должно быть, это прозвучит ужасно глупо, но от тебя сейчас на самом-то деле зависит судьба мироздания.
Ржу. Истерически. Какое еще мироздание и на что оно мне сдалось? «Страна, – говорил отец, – падет, когда ты на престол взойдешь», а он мне тут про судьбу мира затирает. Это еще с чего бы? Я всего лишь жалкий король Северной страны, который даже постель заправлять не умеет, а мне Бог твердит про судьбы мира, про то, как я его удержать должен. С дуба рухнуть. Дно пробить.
«Послушай его. Давай просто послушаем, без истерики».
«Вот это да, – бормочет Она. – Вот это мы влипли».
И с ней я согласен больше, чем с Ривером.
– Ладно. Ладно. Судьба мироздания на моих хрупких плечах.
– Так и есть, – Кали кивает головой, словно это так же очевидно, как и то, что он не может ошибаться. – От тебя зависит ход вещей. Кое-что происходит. Кое-что страшное. Люди верят не в тех Богов. И слушают не те речи. Создателям не нужно кому-то что-то доказывать. Мы есть. Мы во всем. И этого достаточно. Мы не нуждаемся в капищах, алтарях и почтении. Это слишком мелко для нашего Величия.
– А чем ты тогда занимаешься сейчас, если не пытаешься что-то доказать?
Глаза у Кали недобро сужаются.
– Отвечаю на твои вопросы, Куриный мозг. Меня никто не запирал. Я просто появился здесь, когда захотел, и все посчитали, что я тут был. Ты поражаешь меня своей плоскостью. В паре слов, для ограниченных – я здесь из-за тебя. К моему несчастью, ты должен защитить время и мир.
– К моему тоже.
– Уж поверь, твое несчастье и рядом с моим не стоит. Как видишь, я имею свойство меняться. Я умираю и рождаюсь ровно в те моменты, когда меняется время. Когда Колесо сдвигается и меня побеждают. Говорил мне старый Деа, что я еще не раз сломаюсь и вывернусь. Смеялся надо мной вовсю, а ему не верил. Теперь сам здесь стою и умоляю, чтобы ты снова меня убил. Знаешь, что может победить время?
Я не знал.
– Легенды, – произносит Ривер за моей спиной, и я испытываю острое желание его задушить за столь очевидный ответ, до которого я сам не додумался. Паж хмыкает и поясняет. – Так говорят.
– Да. Все мозги достались тебе. И Этой. Как ее? Ну, вы поняли.
Я снова ничего не понял.
– Когда рождается история – я умираю. Потому что история имеет свойство переходить из уст в уста, проговариваться в тишине безлунных ночей у костров, шептаться у детских колыбелей, пленить человеческие души и создавать новых людей. Это то, перед чем я бессилен.
– Я все равно не понимаю, как это связано с тем, что ты угрожал мне убийством и действовал на нервы, – говорю морщась. Чувствую себя глупым. Плоским. Хорошее слово. Я точно плоский.
– Да потому что ты – ходячее противоречие, как и я сам. Ты отрицаешь очевидное. Мне нужно умереть, чтобы выжить, мне нужно погибнуть, чтобы мир продолжал существовать, а ты утверждаешь, что чувствовать не умеешь, хотя чувствуешь в крайностях. Мы с тобой гораздо ближе, чем тебе кажется, и во многом отражаем друг друга. Понимаешь ли, Элибер, я очень сильно зол, что ради вас, мирно выполняющих свою работу, далеких от истинных невзгод и тревог, мне приходится раз за разом проходить одно и то же. Рождаться, стареть, погибать. А ты бегаешь по замку, ноешь и ведешь себя как истеричный ребенок. А я терпеть обязан, зная, что на тебе лежит большая ответственность. Повторюсь, я существую во всем и везде. Каждую секунду я дохну, каждое мгновение с меня сыплется песок, и я кашляю кровью, выплевывая из себя остатки жизни. Это, знаешь ли, огромное унижение, вот так превращаться в прах. Скажи я не то или ступи не туда – все рухнет. Думаешь, стоял бы сейчас за твоей спиной мальчик-река, если бы я тебя не напугал тогда? А это ведь важно. Каждая деталь имеет ценность.
Кажется, я начал чуть-чуть его понимать.
– Так это вынужденность?
– И да, и нет. Не найти слова, которое полностью объяснит божественное поведение. Считай, так и есть. Но в какой-то степени я даже получаю от этого удовольствие. По делом тебе, думаю.
– Ты слишком много распыляешься, божественная сущность, – говорит Ривер позади меня, и я ему благодарен. – Мы говорили совсем о другом. Почему нам не стоит доверять Верховному жрецу?
– Потому что Верховный жрец служит не тому. Есть среди нас такой. Неудачный. Как был и в тебе, мальчик-река. Та часть тебя, которую ты отрицал. Теневая. Он много гадостей говорил, если помнишь. Тот, кому служит Верховный жрец, тоже. Он – собрание самого гадкого, что есть в каждом из вас. Прародитель всех этих гадостей. И этот прародитель имеет с нами личные счеты.
– Это ваша война, не моя, – почти скулю, бледнея. Перед глазами плывет. Страх снова подкатывает к горлу. Кажется, сердце мое сейчас остановится.
«Не остановится. Я его держу. Не бойся».
– В том то и дело, что нет. Если бы это была наша война – воевал бы он с нами. Но это не так. Это вас он хочет стереть с лица земли, чтобы доказать свою силищу. Мы тут ни при чем и не можем на это повлиять, кроме как донести тебе и поставить в известность.
– Почему меня?
– Потому что однажды именно ты этого попросил, – Бог усмехается. Уши мои закладывает. – Ты попросил и запустил движение. Это твоих рук дело, Элибер. Скоро ты все поймешь.
Ривер подтягивает меня за плечо, подальше от железных прутьев, что расширяются, а затем сужаются. Вот уже они и не ровные совсем, а пляшут. Пляшут.
Голос Ривера дрожит и только сейчас я замечаю в его голубых глазах лопнувшие от напряжения или темноты капилляры.
– Мы пойдем. Хватит на сегодня. В любом случае, ты всегда можешь прийти, да и поговорить.
Кали лишь кивает, а Ривер тащит меня во тьму.
***
В себя я прихожу в тронном зале. Не помню, как попал сюда. Помню лишь, как нырнул в темную пучину и потерялся. Такое бывало в детстве, когда я не мог дать сдачи братьям. Они оскорбляли меня, а я словно прятался в укромном местечке, в потайном сундучке, где-то в своей голове, запирался там на замки и накрывался тишиной, как большим шерстяным одеялом.
Такое случалось и сейчас, когда я оставался в замке один на один со своими проблемами. Чтобы ничего не решать, я снова и снова уходил в это место и пребывал там до тех пор, пока Младший Брат Смерти не заключал меня в свои утешающие объятия.
Ривер восседал на каменных ступеньках и тяжело дышал.
– Эличка, да ты усцался, – заметил он, стоило мне лишь прийти в себя.
Я выпучил глаза. Опустил взгляд на сухие штаны. А эта падла захохотала.
– Поверил, да?
Шторм отступил. Я снова здесь. В своем теле. Кто-то показал мне, как это делается. Как это ощущается. Этому кому-то я очень благодарен.
Плевать мне на этих Богов. Сейчас плевать. Самое главное, что я тут. Я никуда не провалился, не растворился в кошмаре и смог посмотрел в лицо своему страху. Я не «усцался». Я справился.
Из груди рвется радостный смех.
Тут-то и открывается дверь.
Клянусь, за ней, всего на секунду, в глубине коридора Черного замка я замечаю лесную чащу.
Дэви
Я вернусь. Еще не раз ступлю на заросшие терновником тропинки, не раз искупаюсь в твоих лесных озерах. Не раз послушаю пение сверчков, луны и звезд. Обещаю. Когда-нибудь густая трава вновь прорастет сквозь мои пальцы, сплетется на лодыжках причудливыми узорами, а на ладонях вспыхнут золотом линии, указывающие верный путь. Обещаю. Клянусь.
Это лишь временно. Подам в отставку и отправлюсь домой, в твои чертоги, где пахнет земляникой и влажной землей. И ты поймешь, что никуда я, впрочем-то, не уходила. Всегда была здесь. Только как будто спала. А потом проснулась.
Мы с Фаррисом покидаем Заговоренный лес. Прощаемся с ним. Протискиваемся сквозь плотную листву берез по извилистой тропе. Солнечный свет ласкает весенним теплом, а я почти слышу запах столицы –сажи, серого дыма, затопленных печей и пыли.
Запах людей.
Колдун-медведь держит меня за руку, когда мы останавливаемся рядом с высокими дверьми, что высятся прямо посреди леса монолитными плитами из красного дерева.
– Вот это да, – бормочет с подозрением Фаррис и удивленно постукивает крепким ногтем по деревянной поверхности. – Смотри-ка. Лакированная. Дорого-богато. Здесь волки вырезаны.
Подхожу ближе и без интереса обнаруживаю, что узнаю эти двери. Они много раз распахивались перед моим нетрезвым взглядом. Раньше, когда я не понимала, ради чего стоит жить, а внутри скреблись лишь раздражение и ненависть ко всему сущему.
Все это чувствовалось сейчас как давно забытый сон. Значит, я возвращаюсь в Ходр на самом деле. Забыла о реальном мире. Забыла, как неприветлив его воздух и холоден северный ветер. Пора. Теперь точно пора.
– Открываем? – спрашивает Фаррис, приметив решительность, застывшую на моем лице.
– Да. Верховная чародейка возвращается к своему королю.
Этого достаточно. Колдун-медведь целует меня в висок и толкает дверь.
Сначала приходит запах. Запах рябинового вина, кипарисов и камня. А потом до меня доносится смех. Звонкий, беспечный и мелодичный, раскатывается он по тронному залу. Я делаю шаг, готовясь ухватить его пальцами, чтобы не ускользнул, не исчез и не растворился во мраке Волчьих троп. Ухватить, чтобы сбежать не удалось.
Он ведь и не переставал звучать. Был здесь, сейчас, у костров чащобников, раздавался из глубин подлесков, прятался от меня среди темноты чащ. Время сплеталось воедино, и смех разносился везде, в прошлом, настоящем и будущем, эхом – из раннего детства.
Замираю посреди тронного зала. На троне передо мной сидит Элибер. Из глаз его брызжут слезы, а он сгибается пополам, сжимает руками живот и хохочет. И рядом с ним, по правую руку, на ступеньках восседает Он. Ржет, пока не встречается со мной взглядом. Зрачки его бездонных голубых глаз сужаются, и он замолкает. Элибер, кажется, тоже.
Нити сплелись. Золотая пыль вспыхнула в воздухе призрачным сиянием. Тысячи маленьких пылинок, и нет «нас» по отдельности. Есть только общее «Я» и больше ничего. Всего за секунду перед глазами проносятся их жизни, их боль и слезы, их радость и страх. Их недоверие. Дракон Мгла, освобождающий и пугающий. Небо, расчерченное размахом черных крыльев. Костры чащобников, надежды на лучшее, безумие, что туманит реальность, выбивает землю из-под ног – не удержишься, когда мир пускается в пляс. Рыжие волосы, испуганные карие глаза за стальной решеткой. Их я тоже вижу. Вижу и чувствуют почти так, как если бы была там сама и видела бы это своими глазами.