Арина Викторовна Евдокимова
Нежная Ева
Солнечные лучи прожигали мозг и совершенно разлагали сознание, а вместе с ним и мысли по теме сочинения. Я думал. Думал сосредоточенно и усердно. Но сочинение постоянно плавилось, растекалось и уплывало куда-то. Не очень далеко. На второй план. Всё внимание поглощала тоненькая изящная рука Капитолины, усердно выписывающая что-то в тетрадке. Какие невероятные усилия – перевести взгляд на разлинованный лист. Капа словно купалась в солнечных лучах. Тёмно-русые волосы при каждом наклоне или повороте головы переливались то золотом, то бронзой. И имя у неё такое весеннее – Капитолина. На капель похоже.
Вытянув шею, я заглянул в тетрадные владения Капы, пытаясь прочесть хоть что-то из её литературного творения. Не отрываясь от написания предложения, она плавно прикрыла свою “тайну” рукой.
“Не идёт сочинение!” Я отвернулся и тут же наткнулся на строгий испытывающий взгляд Толика Покровского. Торчащие в разные стороны взлохмаченные волосы, причёсанные утром наспех пятернёй, и изрисованные шариковой ручкой запястья и кисти рук а-ля татуировки, которые уже начали слегка расплываться – Толик смешной, но решительный и уверенный в себе. С ним надёжно, поэтому и дружим.
Толик кивнул, явно пытаясь задать вопрос: “Ну что?” Я помотал головой и пожал плечами. Возмущению Покровского не было предела. Он поджал губы и скривил осуждающе-угрожающую мину. Я вздохнул и уткнулся в тетрадку, пытаясь сконцентрироваться хоть на чём-нибудь важном. На парту шлёпнулась свёрнутая вчетверо записка. Я снова посмотрел на Толика. Тот активно жестикулировал, тыча ручкой в направлении Капитолины. Я развернул записку и прочёл: “Не тупи!!!” Собравшись с духом, я написал в тетрадке: “Приглашаю тебя…” – но тут же зачеркнул и перевернул страничку. “Есть идея пойти сегодня…” – я снова жестоко перечеркал выплывшую строчку и вывел с новой страницы: “Мы с Покровским идём в ночной клуб. Пойдёшь с нами?” Сочтя такое изложение мыслей наиболее приемлемым, я аккуратно вырвал лист из тетради и подсунул под локоть соседке. Капитолина прекратила писать и с удивлением вскинула на меня взгляд.
– Тебе, – тихо пояснил я.
Капа придвинула к себе листок и пробежалась по нему глазами. Я боялся даже взглянуть на девушку, мысленно прорабатывая всевозможные варианты её ответа и своей реакции. Мне казалось, что минута ожидания длится целый час, мучительный и беспощадный. Проще было высидеть пару алгебры или физики, чем пережить эту минуту. Наконец, Капа вынесла вердикт и, чиркнув что-то на листке, пододвинула его мне.
Я нерешительно прочёл: “Пойду”
Чуть заметно улыбнувшись, я сложил драгоценный листок и убрал во внутренний карман пиджака.
Ощутив себя героем, решившимся на отважный поступок и мужественно совершившим его, я почувствовал прилив творческих сил. Меня переполняла гордость за самого себя. Сочинение полилось как-то само собой.
Мне казалось, что сейчас я способен на всё. На всё, что вдалбливал Покровский длительными беседами, пытаясь вытравить робость и смущение из присущих мне черт характера. Сегодня я приглашу самую красивую девчонку класса на медленный танец и, может быть, даже поцелую её. Почему может быть? Обязательно поцелую! Приглашу и поцелую.
– Как только поддаёшься ситуации – поддаёшься судьбе, – наставлял Толик по дороге, – а следовательно, судьба над тобой, а не ты над ней. Понял?
– А если не всё зависит от тебя?
– Значит, плывёшь по течению.
– Ну судьба есть судьба, от неё не уйдёшь.
– Фаталистические глупости! Нельзя ей поддаваться.
– Не понимаю.
– Ну и дурак. Кто творит судьбу? Человек! А если ты позволяешь ей управлять собой… слабак, значит.
Я промолчал. Толик продолжал излагать свою теорию, а я мысленно давал себе установку, что должен пригласить Капу на танец и поцеловать. Обязательно поцеловать. Тогда, по теории Покровского, я буду владеть ситуацией, буду выше её.
Нет, для начала всё-таки пригласить, – засомневался я, когда увидел Капитолину у клуба. Это была не та юная симпатичная девчонка, у которой можно тайком списать формулу или задачу, перед нами стояла красивая девушка, наверное, самая красивая из всех, которых я видел в своей жизни. Я как-то сразу оробел и, если бы не Толик, наверное, не смог бы вымолвить и слова.
Никогда ранее я не бывал в подобных ночных заведениях. Едва я переступил порог клуба, мысль о танце тут же накрыло мощной волной впечатлений. Это не походило на школьные тусовки и дискотеки. Всё по-другому, всё солидно и серьёзно. Я вдохнул воздух взрослой жизни, и ощутил себя самостоятельным взрослым человеком, способным на самостоятельные взрослые поступки.
Мне захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы и Капа увидела во мне не просто соседа по парте, а вполне зрелого мужчину.
– Что будем пить? – спросил я и остановил взгляд на Капе. Ничего лучшего я не придумал.
– Не знаю. Шампанское, – мило улыбнулась она.
– Это немодно, – поморщился Покровский, – текила, баккарди, ром. Ром настоятельно рекомендую!
Всегда так! Покровский неизлечим! Я готов был убить друга. Произвести впечатление – его конёк. Но не сейчас же! Мне стало обидно, захотелось отойти в сторонку и молча сесть за свободный столик, но вдруг я передумал.
– Тогда мы – по текиле, а даме – мартини и мороженное, – решительно и бесповоротно постановил я и направился к бару.
– Ковбой угощает? – донёсся за спиной ехидный голос Толика.
Ничего, Толян, эффектный жест того стоит! Я восхищался своим поступком, ликовал и наслаждался этой временной победой. Я не узнавал себя и по-новому оценивал свои действия. Если так всё пойдёт и дальше, завтра мы с Капой придём сюда вдвоём, без Покрова. Но блаженствовал я недолго. Бармен грациозно выполнил заказ и объявил сумму, которую я также красиво должен был сейчас выложить. К этому моменту я оказался не готов. Под коленками прошла странная дрожь, а на лбу выступила лёгкая испарина. Стараясь сохранять спокойствие, я залез в карман и медленно, оттягивая момент позора, пошарил там рукой. Я и без этого знал, что денег не хватит. Подумал было отказаться от своей порции текилы, но заказ был уже выполнен, да и Толик тут же раскусил бы мою уловку и высмеял. Нет, это хуже. Надо придумать что-то другое.
Я покрутил часы на руке. Договорюсь с барменом, завтра подвезу деньги. Это лучше позора перед Капой.
– Неужели всё осилишь?
Я обернулся. Рядом сидел солидный мужчина лет сорока с бокалом в руке.
– Простите, что?
Мужчина кивнул на две рюмки текилы и бокал мартини:
– Плохо не будет?
Я усмехнулся:
– Похоже, будет… Если я сейчас не расплачусь.
– У-м-м… – протянул он и отпил из бокала. – Неприятная ситуация.
Я промолчал. Ситуация была не просто неприятной, а позорной.
– Тебя как зовут? – поинтересовался мужчина.
– Илья.
Он протянул руку:
– Николай.
Бармен не торопил с расплатой, он словно не замечал меня и спокойно занимался текущими делами.
– За знакомство… – Николай чокнулся со мной бокалом.
Я нерешительно поднёс рюмку к губам и осторожно отпил. Горло словно обожгла вулканическая лава. Я закашлялся.
– Ну-у… – Николай постучал мне по спине и подсунул лимон. – Заешь.
Запихнув лимон в рот, я проглотил его, практически не жуя и даже не почувствовав вкуса.
– Я могу дать тебе денег, – предложил Николай, – в долг, естественно.
– Конечно, я отдам! Я завтра приеду и привезу деньги.
– Завтра?
– Я могу сейчас съездить.
– Откуда я знаю, что ты вернёшься?
Я кивнул в сторону Толика и Капы:
– У меня здесь друзья.
Он обернулся:
– Они остаются?
– Да.
Николай снова сделал глоток из своего бокала, затем достал бумажник и расплатился с барменом. Ура! Сегодня мой день!
– Спасибо вам огромное! – я радостно соскочил с табурета. – Я только скажу им что-нибудь и мчусь домой. Я быстро.
– Не привык я верить на слово. Даже таким милым как ты, – Николай допил и поднялся с места, – иди, я подожду в машине, съездим вместе. Заодно потолкуем.
– Спасибо. Я мигом!
Покровский и Капа уже сидели за столиком, бросая любопытные взгляды в сторону бара, и, видимо, строили версии, о чём я мог говорить с незнакомцем.
– Тебя за смертью посылать! – набросился Толик. – Чего так долго?
– С хозяином клуба разговаривал… – с чувством собственного достоинства ответил я на выпад друга и присел рядом с Капитолиной.
– Правда, что ль? – усомнился Покровский.
– Да. Предлагает у него поработать.
– Кем?
– Для начала барменом, а там видно будет.
Капа смотрела на меня широко раскрытыми глазами и никак не могла понять, шучу я или говорю серьёзно.
– Заливает, как мерин! – разочарованно махнул рукой Толик.
– Ну правда! – я вошёл в роль, да и отступать было поздно. – Видишь, он в офис идёт, сейчас подготовит контракт, и если меня всё устроит, сегодня и подпишем.
– С чего это такая милость? – всё ещё сомневался Толик.
– Я обаятельный.
Я посмотрел на Капу. Девушка словно светилась изнутри, и излучаемые ею потоки тепла и света согревали меня и наполняли чем-то воздушным и праздничным, как в детстве, когда я сидел на плечах у отца и сверху с замиранием сердца обозревал прохожих, машины и всё, что снизу мне казалось большим и величественным. Конечно, тогда меня переполняло чувство превосходства над окружающими. А в данный момент – над Покровским.
– Да ты гонишь! – снова попытался принизить меня Толик.
Я спокойно пожал плечами:
– Не веришь – не надо… – и обернулся к Капе. – Это ненадолго. Потанцуем потом?
Она благосклонно кивнула и улыбнулась.
Везёт как никогда! Толик сегодня, безусловно, на втором плане. Я и сам не ожидал от себя таких способностей. Я уже чувствовал себя барменом этого модного заведения, с гордым видом направляясь к выходу и спиной ощущая провожающий взгляд Капы. Расстраивало только одно – с ней, хоть и ненадолго, оставался Покровский.
Я вышел на улицу. Стоявший неподалёку лимузин подал мне световые сигналы. А вдруг он действительно хозяин клуба? – подумалось мне. Только большой босс может позволить себе такую машину ещё и с личным шофёром!
Переполняемый чувством собственной значимости я прошёл мимо охраны, открыл заднюю дверцу и сел рядом с Николаем.
– Где ты живёшь? – спросил он.
– Таганка. Там дворами, я покажу.
Он кивнул водителю, повелевая следовать указанному адресу. Машина мягко и плавно тронулась с места.
– Прости, что не доверяю тебе, но, сам понимаешь, в клубах много разных прохиндеев…
Я по гроб жизни обязан ему, а он ещё оправдывается!
– Если б не вы, не знаю, как бы я выкручивался! – поблагодарил я и тут же подумал о Покровском. Толик, пытаясь взять реванш, наверное, уже пригласил Капу и танцует с ней. Но, кажется, я сумел произвести впечатление. Один танец с Покровским ничего не изменит. Сейчас мне надо будет незаметно вытащить у мамы деньги или, если она проснётся, объяснить ей, в какую неприятную ситуацию я попал. Мама поймёт и не осудит.
– Расскажи про свою подружку, – голос Николая вывел меня из раздумий.
– Какую?
– Там в баре. Это не твоя подружка?
Я почему-то смутился:
– Мы вместе учимся… Сидим за одной партой. Она… очень хорошая, правда…
– Я заметил, хорошая.
Иногда бывает легче поделиться самым сокровенным с незнакомым человеком, чем с близким, тем более Толика в этой ситуации близким считать не приходится.
– Наверное, плохо, что я оставил их вдвоём в баре, да? – высказал сомнения я, ожидая совета умудрённого жизненным опытом незнакомца.
– Почему? – как-то спокойно отреагировал он. – Это нормально.
Не получив поддержки своих опасений, я попытался объяснить:
– Просто она мне нравится, а Толик…
Николай неожиданно перебил:
– Она не может тебе нравится.
– Почему?
Он странно покачал головой:
– Ты милый.
– И поэтому она не может мне нравится? – его логика поразила меня.
– Ты красивый мальчик… Нежный… – Николай провёл кончиками пальцев по моей щеке. Я вздрогнул и машинально отдёрнулся в сторону. – Ты – нежный. Понимаешь, что это такое?
Я испуганно взглянул на своего ночного попутчика. Николай взял мою руку в свою и, перебирая пальцы, продолжил:
– И пальцы у тебя такие тонкие. Музыкой, наверное, занимаешься?
Я помотал головой и попытался высвободить руку.
– Не надо стесняться… – Николай удержал её и притянул к своей ширинке. – Нежность – не порок…
Мороз пробежал по коже. Я испугался:
– Остановите, пожалуйста, я выйду.
– Всё хорошо, не бойся.
– Я хочу выйти. Остановите. Пожалуйста, – я дёрнулся к дверце и принялся отчаянно дёргать ручку. Дверца не поддавалась. – От…кройте!
Водитель невозмутимо поднимает стекло в салоне и прибавляет громкости, заглушая мои отчаянные крики.
Масса потного тела плотно прижалась ко мне, и я ощутил слюнявое прикосновение его губ.
– Не трогайте меня! – я начал остервенело лупить ставшее ненавистным и омерзительным лицо. – Пустите!.. Остановите! Остановите же!
Николай начал стаскивать с меня одежду. Отталкивая давящее тело коленками, я стал бить руками всё пространство перед собой, попадая то по спинке сиденья, то по лицу Николая. Неожиданный резкий удар головой о стекло. Я вскрикнул, перед глазами поплыл слабый туман. Ещё удар – лицо вдавилось в кожаную обивку салона. Сопротивление оказалось невозможным, я не мог даже пошевелиться, всё труднее становилось дышать. Боль, отвращение, ненависть, стыд – всё стало нелепым и ничтожным по сравнению с желанием умереть. Умереть немедленно и мгновенно.
Сколько это продолжалось, я не понимал. Ощущение времени также растворилось в жгучем желании смерти. Эта мысль словно молоточками стучала в висках до тех пор, пока волна свежего воздуха не охватила всё тело. Несколько метров я пролетел по шершавому асфальту, ударившись коленом и ободрав щеку и локоть. Хлопок дверцы и шум удаляющихся протекторов, – последнее, что я услышал. Невидимое пространство заполнилось отрезвляющей тишиной, нарушаемой чуть слышным комариным писком то с одной, то с другой стороны. Ощущение времени ещё не вернулось. Если это уже смерть, то почему так холодно?.. Почему сознание не уходит в далёкую бесконечность? Почему реальность жжёт как кипящее масло, попавшее на кожу? Почему не хватает воздуха и перехватывает горло?
Когда озноб охватил всё тело, я открыл глаза. Круг от тусклого фонарного света строго очерчивал свою территорию, частично захватывая моё тело на проезжей части. Всё та же тишина и отдалённый, чуть различимый плеск воды. Неподалёку – набережная.
Я натянул брюки и попытался встать. Никаких чувств, кроме ненависти и отвращения. К самому себе. Ни одной мысли, кроме желания смерти. Чем быстрее, тем лучше.
Я добрался до моста и посмотрел вниз. Вода, загнанная в искусственные рамки каменных берегов, тихонечко плескалась, стараясь не нарушать всеобщей тишины. Ласковые волны манили своими мокрыми ладошками, шёпотом уговаривая без излишних раздумий присоединиться к ним и нарушить размеренный ритм жизни. Их обещания казались такими заманчивыми, что я почти решился и прислонился к чугунной ограде. К реальности вернуло ободранное кровоточащее колено, которое сильно заныло от соприкосновения с холодным металлом. Я схватился за колено и присел. Надо кроссовки снять. Они хорошие, почти новые. Может, кто подберёт. Вообще-то, было бы неплохо, если меня похоронят в них. Хотя, какая разница? Разве это имеет какое-то значение?
Развязывая шнурки, я почему-то подумал о том, что скажет на моих похоронах Покровский. Несмотря ни на что, он был единственным моим другом и многому научил. Я пытался понять его философию подчинения судьбы человеку. В ней что-то было, что-то важное и серьёзное, непостижимое для меня. Толик понял это важное, я – пока нет. Но ещё есть несколько минут, чтобы осмыслить теорию владения ситуацией и властвования над судьбой. Уверен, мне будет легче принять смерть, разобравшись в своих отношениях с фатализмом.
Сейчас я переступлю чугунную границу омерзительного для меня существования и чего-то неизведанно-загадочного, ожидающего меня под тёмным покровом водяной глади. Но если смерть – значит, смирение и покорность. Значит, судьба надо мной, а не я над ней.
Мама всегда спала чутко. Заслышав поворот ключа в двери, она накинула халат и вышла из комнаты:
– Что так рано-то?..
Я молча скинул кроссовки.
– Хорошо погуляли?
Не отвечая, я прошёл в комнату и ничком упал на кровать. Только никаких расспросов! Ради Бога, мама!
– Ты пьян, что ли? – она вошла в комнату и присела рядом на кровать. – Алкоголь – не лучшее средство самовыражения, поверь мне. Это примитивно. Так каждый может… – мама ласково провела ладонью по моим волосам. – Всю жизнь я тебе говорю, ты особенный, ты не похож на других. Это не для тебя… – мама коснулась моей влажной щеки. – Что это, Илюша?.. Ты плачешь? Что случилось?
Я не отвечал, и только с каждым её словом становилось всё труднее и труднее сдерживать слёзы.
– Толик, да? Это он, скажи, он? Он тебя ударил, да? Бил? Тебе больно? Илюша, миленький, что случилось?
Я молчал и очень старался дышать ровно.
– Я позвоню его матери, я этого так не оставлю! Не можешь сам, я отдеру ему всё, что можно!
И тут я не выдержал. Слёзы словно прорвали большой накопившейся резервуар бурным потоком рыданий. Я уткнулся в плечо матери и, не в силах больше сдерживаться, разревелся.
Мама испугалась:
– Что случилось? Скажи мне. Что этот малолетний подонок сделал?
Я помотал головой и, глотая сопли, чуть слышно пробормотал:
– Это не Толик…
– А кто? Кто тебя обидел?
Рассказать матери правду я не мог.
– Меня ограбили…
– Ограбили? В клубе? – мама крепко прижала меня к груди и, стараясь успокоить, гладила по спине. – Разве ж можно из-за этого так плакать, дурачок!.. Господи, да чёрт с ними, с деньгами! Пропади они пропадом! Не смей, слышишь? Прекрати. Вот удумал! Пусть это будет самым большим горем в твоей жизни!..
Она искренне верила в это. А мне тогда казалось, что большего горя быть не может.
Сегодня назревает паршивый день. Я понимаю это, открыв глаза. Из окна ординаторской, насупившись, словно я – цель истребления, на меня косятся серые облака, тянущие за собой как тяжёлую артиллерию свинцовую тучу. Вероятно, её грозный вид должен привести меня в смятение, а если не поможет, нанести подлый мстительный удар по настроению. Я принимаю вызов и, отключив паникующий будильник в телефоне, встаю.
Первая атака хмурого утра отбита холодной водой и мятной зубной пастой. Включаю чайник и, прихватив на посту градусники, отправляюсь на утренний обход.
В четвёртой палате пациенты ещё спят, приходится их будить:
– Господа выздоравливающие, подъём! Проверка градуса здоровья.
Раздаю пробуждающимся пациентам градусники.
Один из них усмехается:
Лучше б ты его наливал, а не проверял!
– С утреца пораньше хорошо зашло бы! – смеётся второй.