Арина Викторовна Евдокимова
Нежная Ева
– Смотрел плохо.
– Или ты умеешь хорошо скрываться.
– Так ждать этой встречи и скрываться… Нет! Я искала тебя. Столько клубов обошла!..
– Ты работаешь по клубам?
– Куда зовут – там и работаю.
– Дорого?
– Дорого.
– Ну тогда поехали.
– Поехали.
Что я творю, что? Азарт разгорается сильнее и сильнее, с каждым словом, с каждым взглядом, с каждым жестом, и я понимаю, что остановиться уже не могу, меня затягивает в омут этой вожделенной игры.
– Как тебя зовут?
– Ева. Ты не слышал обо мне?
Он кидает на меня быстрый оценивающий взгляд и снова переключается на дорогу:
– Называть тебя Евой?
– Да. Нежной Евой.
– Тебе подходит.
Ловлю себя на том, что я сильно напряжён. Пытаюсь расслабиться и смеюсь:
– Заедем куда-нибудь поужинать?
– Куда?
– В ресторан, например.
– В таком виде?
– А что? – рассматриваю бахрому на юбке. – Между прочим, очень дорогое выходное платьишко. Даже чистое.
– Не дури.
– А-а! У тебя нет галстука! Ничего страшного, в дорогих ресторанах галстуки дают на прокат. Мы же едем в дорогой ресторан?
– Нет, мы не едем в ресторан, у нас будет частная вечеринка.
– Обожаю частные вечеринки! Они стоят дороже.
– Кажется, о цене мы сговорились… – он кладёт руку на мою коленку.
– Смотря, о чём речь… – аккуратно перекладываю его руку на рычаг переключения скоростей. – Сбавь скорость, мы повернём налево.
– Почему налево?
– Это небольшой сюрприз.
Улыбается:
– Ты меня везёшь? Куда?
– Если я скажу – сюрприза не будет.
– Люблю таинственность.
– Опять налево и не гони, “Звезду” везёшь.
– Может, автограф дашь?
– Тебе дам всё, что пожелаешь.
– Неужели всё?
– Ты пожелай. У меня богатая фантазия.
– О! Я наслышан!
– Слышать, не видеть!
– Давай перестанем играть в загадки. Кто ты?
– Загадка хороша тем, что не знаешь ответа. Когда узнаёшь, становится неинтересно.
– Ты меня интригуешь?
– Тебе же это нравится.
– Не знаю. Пока да.
– Теперь останови здесь.
Он послушно тормозит и паркует машину. Я открываю дверцу.
– Куда ты?
– Выходи, я покажу тебе кое-что.
– Ева!
– Выходи, не бойся.
С большой неохотой он вылезает из машины, приближается ко мне:
– Ну, что такое?
– Пойдём… – беру его за руку и кокетливо утягиваю за собой. – Пойдём, пойдём.
Он как-то скованно смеётся:
– Куда ты меня тащишь?
– Какой нетерпеливый… Каждое шоу я готовлю долго и тщательно и всегда оправдываю ожидания публики.
– И о твоей непредсказуемости я тоже слышал.
– Тогда всего лишь чуточку терпения.
Мы идём по набережной, тускло освещённой фонарями, и каждый стук каблука по асфальту напряжённым ударом отдаётся в моём сердце. Вот этот переулок, вот разворот… На меня обрушивается лавина ненужных эмоций.
– Узнаёшь это место?
Оглядывается:
– Какого чёрта мы сюда припёрлись?
– Я обещал сюрприз. Забыл?
– Поехали отсюда! – он разворачивается, чтобы уйти, но я настойчиво удерживаю его за руку:
– Сейчас поедем, я хочу, чтобы ты вспомнил.
– Я плачу не за воспоминания, поехали!
– Иногда воспоминания обходятся дороже.
– Тьфу ты! – гневно топает ногой. – Ева, я ухожу!
– Ты же не бросишь меня одну, ночью, на грязном холодном асфальте?..
– Что?
– Ты же не способен обидеть нежное невинное беззащитное существо?
– Ты – псих!
– Теперь узнаёшь это место?
Он нервно озирается по сторонам и останавливает на мне подозрительно-тревожный взгляд:
– Кто ты?
– А ты присмотрись, может, узнаешь.
Он кидается на меня и пытается сорвать парик. Я ловко уворачиваюсь, хватаю болтающийся на поясе перочинный ножик и со всей ненавистью вонзаю в него. Нож входит в тело быстро и плавно, словно в кусок масла. Он замирает, открывает рот, хватает воздух губами, пытаясь что-то сказать.
– Теперь ты запомнишь это место так же, как запомнил я!
Бешенная ненависть вызывает сильный приступ тошноты. Следующий удар – нож скользит по ребру, от этого скрежета у меня сводит зубы.
Он отходит от болевого шока и, схватившись руками за раны, дико орёт. Залившая рубашку кровь вызывает у меня спазм в горле. Странно, мне казалось, я привык к крови.
Остервенело вонзаю нож снова и снова до тех пор, пока он не падает на колени и не ударяется головой об асфальт. Кровь заливает всё вокруг, он захлёбывается, пытается издать какие-то звуки, но слышатся только рычащие хрипы.
Я не могу пошевелиться и заворожено смотрю, как истекающий кровью человек корчится на асфальте. Меня лихорадочно колотит, руки трясутся, дрожат губы, сводит виски, но я, не отрываясь, созерцаю эту страшную агонию…
Он приподнимается, тянет ко мне руку и беззвучно шевелит губами, словно моля о помощи. Его обезумевшие от боли глаза мутнеют, красное лицо постепенно бледнеет, слюна пузыриться изо рта, а в уголках губ выступает белая пена. От этого жуткого зрелища начинаю пятиться назад. Он уже не видит меня, он теряет последние силы и падает навзничь, утыкаясь в лужу собственной крови.
Состояние оцепенения сменяется паникой. Я срываюсь с места, мчусь к машине, хватаю сумку и куда-то бегу. Куда – не знаю, только подальше от этого места. На бегу срываю парик, бижутерию, беспорядочно заталкиваю всё в сумку. Остановившись в каком-то тёмном безлюдном переулке, стаскиваю забрызганную и пропахшую тёплой кровью женскую одежду. И тут изнутри поднимается неудержимая волна рвоты. Еле успеваю отскочить к дереву. Мне становиться легче, словно скопившаяся за многие годы грязь вышла наружу.
Надеваю джинсы, свитер, куртку и кроссовки, наспех стираю бумажным полотенцем грим. Меня трясёт, голова раскалывается как под ударами кузнечного молота, а по телу бегают гигантские мурашки. Кажется, в кроссовках вшито по килограмму свинца. Чтобы сделать шаг, мне приходится совершать титаническое усилие. Еле передвигая ноги, иду к шоссе. Страшно думать о том, что произошло. Имел ли я право поддаваться эмоциям? Кто сейчас выше? Я парю над судьбой или всё-таки она надо мной? Пялится свысока и смеётся: глупый, сейчас мне так угодно!.. Кто из нас прав? Когда-нибудь я это обязательно узнаю. Пока не надо забивать голову тем, что не имеет отношения к настоящему.
Платье не загоралось, пришлось полить его спиртом.
Посреди комнаты на табуретке в эмалированном тазу набросаны перепачканные кровью женские вещи.
Из телефона на столе вещает голос диктора новостного канала.
– …возле набережной обнаружен мужчина с множеством ножевых ранений. Он был доставлен в институт скорой помощи, где скончался, не приходя в сознание. По предварительным данным мужчина получил восемь ножевых ранений в живот. Все вещи и деньги остались нетронутыми. Ведётся следствие. В двадцать три тридцать возле дома восемь по Дмитровскому шоссе произошла авария, столкнулись…
Опускаю в полыхающий таз белокурый парик. Сухие кудри воспламеняются мгновенно, и огонь как голодный хищник пожирает их. Локоны плавятся, спекаются в комочки, и каждый обгорающий волосок напоминает падение скорчившегося от боли человека. Завораживающее зрелище. Можно смотреть часами, но усталость и слабость подкашивают ноги, я беру телефон со стола и валюсь на мягкие подушки дивана. Останавливаю запись и возвращаюсь на начало.
– …возле набережной обнаружен мужчина с множеством ножевых ранений. Он был доставлен в институт скорой помощи, где скончался, не приходя в сознание. По предварительным данным…
Выключаю запись.
Самое трудное – подобрать слова… Правильные слова… И произнести их.
Нахожу в контактах номер, нажимаю на кнопку вызова и включаю громкую связь. Долго идут соединительные гудки. Конечно, уже поздно. Все спят. Включается автоответчик. Голос тот же, разве что искажён треском телефонной линии:
– Привет! Если мы не ответили вам сразу – смело оставляйте сообщение, и мы перезвоним.
Словно подгоняя к действию, раздаётся сигнал записи.
– Привет, это Илья Корнеев… Может и лучше говорить с автоответчиком – не бросишь трубку. Хотя, что сказать, не знаю… Глупо, что позвонил… Столько лет прошло… Просто я очень хочу тебя увидеть. Позвони, девять восемь пять, шесть один пять, семь семь, четырнадцать. Буду ждать…
Отключаю телефон, но сил положить трубку уже нет. Зажав её в руке, закрываю глаза и погружаюсь в сладкий мир, в котором ни один грешник не сможет осудить, и никто никогда не скажет: “Ты живёшь не так, не по правилам, не как все”. Это мой мир, где я волен поступать как захочу.
Завтра я вынесу пепел на улицу. Пусть мою биографию разнесёт ветер. Пусть откроется чистая страница, на которой судьба нарисует только ей понятные хитросплетения, которые следует принимать, не задумываясь.
Сознание растворяется в тишине, и откуда-то издалека, сначала чуть слышно, затем более отчётливо доносится голос мальчишки, усердно и старательно декламирующего на весь класс Есенина.
Все живое особой метой
Отмечается с ранних пор.
Если не был бы я поэтом,
То, наверно, был мошенник и вор.
Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму всё заживет»…
Это я. Молодой, смешной, наивный. Никто тогда не подготовился к внеклассному чтению, пришлось за всех отдуваться.
И теперь вот, когда простыла
Этих дней кипятковая вязь,
Беспокойная, дерзкая сила
На поэмы мои пролилась.
Золотая, словесная груда,
И над каждой строкой без конца
Отражается прежняя удаль
Забияки и сорванца.
Учительница выписывала что-то в тетради, но внимательно следила за каждым словом.
Ребята притихли, слушали. То ли я хорошо читал, то ли это элементарный долг вежливости, а может, им просто было скучно.
Как тогда, я отважный и гордый,
Только новью мой брызжет шаг…
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.
И уже говорю я не маме,
А в чужой и хохочущий сброд:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму всё заживет!»
С ошеломляющим грохотом, разнося на мелкие кусочки стекло и слившись с девчачьим визгом, в окно влетел футбольный мяч. Весна, каникулы… Вот и всё, конец учебного года, начало новой взрослой жизни.