Аристарх Риддер
Учитель. Назад в СССР
Я вернулся в салон, молча закинул саквояж соседки на верхнюю полку. Кивнул, принимая благодарное «спасибо», протиснулся на своё место, закрыл глаза и затихарился, пытаясь переварить найденные документы и прочую абракадабру вокруг меня.
Синеглазка немного повозилась в своём кресле, но всё-таки постеснялась заговорить со мной. Вздохнула и затихла. Видимо, специально ждала меня, чтобы познакомиться. Или просто недовольный мужик с усами отказался ей помочь. Ну да ладно, это дело десятое. Тут бы со своей головой разобраться, куда там с чужими мыслями и чаяньями.
Так, Саныч, если предположить в порядке бреда, что всё вот это не бред: салон самолёта ТУ–104, девушка в сарафане по моде моей юности, дама с халой на голове, пацанёнок с пожарной машинкой образца чёрт знает какого советского года. Тогда что это? Жизнь после смерти? Фантазии умирающего мозга?
Я таки утонул, спасая Тёмыча из реки? Или всё-таки сердце прихватило и сдох уже на берегу, перепугав пацанёнка? Интересно, кто возьмёт на себя поминки? Военкомат? Или соседки? Эх, Валентина Сергеевна расстроится, у нас с ней только-только шуры-муры обрисовались, а я взял и сбежал практически из-под венца. Хотя какой там венец в нашем-то возрасте…
Возраст.
Я открыл глаза, положил рук на колено и стал её незаметно разглядывать, чтобы соседка не сочла меня за совсем уже сумасшедшего. Чужое тело, тут ошибки быть не может. Руки крепкие, молодые, да и кость, структура другая. У меня кость шире и загар огородный. А тут явно интеллигент в каком-то поколении. Хотя в армии служил, уже не безнадёжно.
Так, Саныч, стоп. Ты чего, серьёзно решил, что вот это вот всё – реальность? Новая, странная, но реальность? Я завис, внимательно вглядываясь в лица людей, в детали салона, покосился соседку, хотел поинтересоваться, какой нынче год, но передумал. Не хотелось сойти за пьяного или сумасшедшего. Если я действительно попал, не стоит портить первое впечатление о себе.
Машинально похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Пачку не нашёл, зато вспомнил, что в кармане остались ещё какие-то бумаги. Вытащил документы, аккуратно переложил во внутренний карман пиджака, следом потянул что-то толстое.
Оказалось, в кармане лежали два конверта, на обоих не было ни адресов, ни имени отправителей, красовалось только одно имя «Егору». Вернул один в карман, второй конверт оставил. Развернул бумагу и первым делом посмотрел в конец письма, чтобы узнать имя автора.
Что, мать его? Какой год? Первое августа шестьдесят седьмого? Почему не семьдесят восьмой? Или не восьмидесятый? Каюсь, грешен: почитываю на досуге истории про попаданцев, которых занесло назад в прошлое, в Советский Союз. Или всё-таки это какой-то глобальный розыгрыш? Но кому понадобился военный пенсионер, чтобы так полномасштабно и дорого шутить? Шутка – это, конечно, хорошо. Смех, говорят, жизнь продлевает. Правда, в основном тем, кто смеётся. Шутники обычно долго не живут.
«М-да… родители у Егора те ещё жуки», – скривился я, дочитав первую записку до конца. Батя у парнишки, похоже, пендитный зануда, как один из моих бывших летёх. Все-то у него по полочкам должно лежать, чистенько и аккуратненько, на своих местах, да так ровненько, что аж скулы сводит. Ничего, после двух месяцев в горах перестал морщиться.
А тут на-ка, родному сыну вон какой официоз задвинул: «Твои родители: Александр Еремеевич Зверев и Светлана Николаевна Зверева, 1. 08.1967 г.». Боялся, что сынуля с горя позабудет, как отца-матушку зовут?
Сунул записку в конверт, убрал письмо в карман, достал второе. Ну-ка, поглядим, это от кого? Ого, у Егорки ещё и невеста есть. А, нет, была. И тоже из породы стяжателей. Не повезло парню с семейством. А Зверев-то младший идейный, выходит.
Я задумался, перебирая в голове фразы из двух писем. В процессе чтения как-то незаметно мысли успокоились, включился анализ, и хотя я всё ещё не верил до конца в новую реальность, но мозг сам начал подстраиваться под окружающую новую действительность. Собственно, что я теряю? Самолёт либо приземлится, и я окажусь в Советском Союзе образца тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Либо я проснусь на больничной койке, парализованной развалиной, за которой некому будет ухаживать. Лучше уж назад, в прошлое.
С этими мыслями я снова достал письмо от родителей и принялся более внимательно его перечитывать.
Глава 3
«Здравствуй, сын.
Надеюсь, дела твои в полном порядке, несмотря на твой идиотский поступок. Мой начальник, который устраивал твою судьбу, Иван Николаевич Терентьев, не оценил твой отказ. Твоя мать слегла с приступом тахикардии, когда узнала, что ты отказался от престижного места в столичной школе ради каких-то идиотских мечтаний, деревенских оборвышей. Не подозревал, что мы вырастили такого идейного комсомольца, у которого в голове вместо настоящей жизни партийные лозунги.
О чём ты только думал? Из-за твоей безалаберности у меня на работе образовались проблемы.
Для нас с матерью ты долгие годы был сыном, о котором не стыдно говорить в обществе, которым принято гордиться. Отличник, спортсмен, комсомолец. Мы вкладывали в тебя столько сил, денег, усилий. Лучшие книги, лучшая кола, престижный ВУЗ. Видеть тебя среди лучших из лучших – это дорогого стоило. Мы рассчитывали обрести в твоём лице крепкий тыл в старости. Ты плюнул нам в лицо своим решением. Нам стыдно смотреть знакомым в глаза.
Времена героических подвигов и поступков прошли. Теперь каждый сам за себя. Жаль, что ты этого не понимаешь. Подумай, сын. Что ты можешь дать своим родителям? Своей семье? Впрочем, семьи у тебя тоже не получится. Ни оно достойная женщина не выйдет замуж за нищего деревенского учителя.
Не думал, что вырастил такого идеалиста. Верить в коммунистические лозунги и жить, руководствуясь подобной глупостью, – разные вещи. Разочарование – вот что ожидает тебя в конце пути, когда ты осознаешь всю глупость своего поступка. Ты думаешь, что сможешь изменить мир, но на самом деле ты просто потеряешь время, которое мог потратить на карьеру.
Мы с матерью больше ничем не можем тебе помочь. Ты взрослый человек. Теперь ты сам несёшь ответственность за свои решения и поступки.
Твои родители:
Александр Еремеевич Зверев и
Светлана Николаевна Зверева,
08.1967 г.
P. S. Я надеюсь, что ты всё же пересмотришь свои приоритеты и вернёшься на правильный путь».
«М-да, не родители, а золото с изумрудами вперемешку… стяжатели, чтоб их», – посочувствовал я парнишке. Им бы радоваться и гордиться: пацан огнём горит, за страну болеет. А эти… Знавал я таких уродов. Они первые страну продали, растянули на кусочки.
И ведь что хуже всего: на людях эти, даже не знаю, как их назвать, персонажи, всегда были в первых рядах, всегда горели энтузиазмом и буквально сыпали идеологически выверенными лозунгами. Но вся эта маскировка сползала с них, едва они и им подобные оказывались на своих кухнях.
О да, именно там, на этих интеллигентских кухнях с обязательно обрезанной радиоточкой, они становились собой и говорили всё, что думали про «эту страну». А думали они только в одном, самом поганом направлении.
Я едва не сплюнул от привкуса мерзости во рту, но вовремя опомнился, скомкал письмо, сунул в карман, достал записку от Елизаветы Юрьевны Бариновой, бывшей невесты Егора Зверева.
«Егор! Твоему поступку нет оправдания. Я предполагала, что мы всё и всегда будем решать сообща. В конце концов, я твоя официальная невеста, будущая жена. В семье принято обсуждать вопросы и вырабатывать общую концепцию поведения по всем проблемам. Но ты поступил как самый настоящий эгоист.
Рада, что не поддалась романтическим чувствам и не вышла за тебя замуж сразу после твоего предложения, как ты настаивал. Жить и влачить жалкое существование в роли супруги деревенского учителя – разные вещи.
Тебе прочили блестящую карьеру. Впереди аспирантура, докторская, кафедра. Мой отец готовил для тебя хорошее место в Министерстве образования. Егор, отец был лучшего мнения о тебе. Ты потерял его доверие. Как и моё.
При таких условиях мы не можем создать семью. Как я могу доверять человеку, который всё решил за моей спиной?! Да, ты скажешь, что мы обсуждали этот вопрос. И я с тобой соглашусь. Но, Егор, обсуждать за чашкой чая в беседе и решить всё за нас двоих, такого я понять не могу. Главное я не могу ни понять, ни простить подобное предательство.
Надеюсь, ты уже понял, что я разрываю наши отношения и не выйду за тебя замуж. Не пиши мне и не звони. Моё решение окончательное. Тем более, твой друг, Павел Горчаков, который занял твоё место в престижной столичной школе, предложил мне дружбу. Место, которое готовили для тебя. После долгих размышлений я приняла его предложение.
Прощай, Егор.
Елизавета Юрьевна Баринова,
P. S. Кольцо останется у меня в качестве компенсации за разрушенную жизнь!
P. P. S. Желаю тебе одуматься и вернуться в нормальную жизнь!»
С такими родными и близкими и врагов-то никаких не надо. Предательство, ишь ты. Забывшись, я выругался себе под нос. Соседка, синеглазка покраснела и дёрнула плечом.
– Извините, – тут же покаялся я.
– Проблемы? – смущаясь, поинтересовалась девушка, косясь на мятую бумагу в моих руках.
– Невеста бросила, – машинально ответил я. – Да не переживайте вы так, – широко улыбнулся, увидев, как изменилось лицо девушки, глаза участливо заблестели. – Баба с возу, кобыле легче. Простите ещё раз, – теперь уже смутился я.
– Ничего. Вы не волнуйтесь, – посочувствовала соседка. – Ну, поссорились, с кем не бывает. Прощения попросите, она и отойдёт, – улыбнулась синеглазка.
– Не дай бог, – пробормотал я. – В смысле, ни к чему мне такое счастье. Невеста, она ведь что?
– Кто, – поправила девчушка.
– Кто – это когда человек, – ухмыльнулся я. – Моя человеком не была. Так… серединка на половинку. Невеста должна во всём поддерживать своего жениха. Впрочем, как и жених. А жена и вовсе следовать за мужем, как ниточка за иголочкой. А тут что? – я фыркнул, скомкал второе письмо и сунул в карман, чтобы при случае спустить в унитаз.
– Что? – полюбопытствовала синеглазка.
– А тут налицо двойные стандарты, – пожал я плечами.
– Двойные? Это как?
– Двойные, красавица, это когда на людях одно говоришь, а в письмах и на домашних кухнях совершенно другое, – уточнил я. – Вот как невеста моя бывшая. От таких, как она, стоит подальше держаться, чтобы не запачкаться. А уж постель с такими женщинами делить и вовсе последнее дело. Прирежут при случае с милой улыбкой – это в лучшем случае.
– А в худшем? – спросила покрасневшая как маков цвет синеглазка.
«Странно, чего это она?» – удивился я и тут же отругал себя за длинный язык: время другое, про постельные утехи вслух не говорили. Да и вообще, секса в Советском Союзе не было, по заверениям западных журналистов. Саныч, следить надо за языком, а то так недолго и угодить в места, не столь отдалённые за крамольные речи. Или в психушку.
– В худшем… Кстати, меня А. э-э-э… Егор зовут, а вас как? – я чуть не добавил «милое дитя», но вовремя прикусил язык. Телу моему годков двадцать четыре, двадцать пять от роду, какое уж тут дитя. Девчонка младше меня года на два-три, не больше. Ну не объяснять же ей, что в голове этого спортсмена, комсомольца и просто симпатичного советского парнишки теперь обитает старый дед, прекрасно знающий будущее.
– Меня Люба Светлова зовут. Очень приятно, – синеглазка протянула изящную ладошку.
Я сначала не понял зачем. Потом до меня дошло, и я со всей осторожностью пожал женские пальчики.
– Почему вы расстались? – Любочка явно намеревалась развести меня на разговор то ли из женского любопытства, то ли чтобы помочь симпатичному парню справиться с душевной драмой.
Ни драмы, ни трагедии я, понятное дело, не испытывал. Но разочаровывать женщину – последнее дело, поэтому я позволил себе ответить, додумывая на ходу детали.
– Не понравилось бывшей невесте моё решение. Я, видите ли, институт закончил. Вот, по распределению лечу к месту работы.
– Невесту в другое место направили? – догадалась Люба.
– Невеста дома осталась. И я должен был в столице нашей Родины трудиться, пользу приносить.
– И что же случилось? – тонкие брови синеглазки сошлись на переносице, девушка явно пыталась понять, что же произошло.
Я пожал плечами: а чёрт его знает, что там у них произошло. Одно понятно: Егорка мой из достаточно благополучной семейки, как и бывшая девушка Елизавета. И оба семейства желали парню только добра. Но, похоже, совершенно забыли поинтересоваться у сына и жениха, чего он сам от жизни хочет.
– Случилось, Любочка, то, что отказался я от сытой столичной жизни и престижного места в элитной школе, – смущённо улыбаясь, поведал я любопытной соседке. – И выбрал вместо этого деревенскую школу. Вот поэтому невеста меня и бросила. Не захотела стать… – я напряг память, вспоминая строки из письма неизвестной Лизы Бариновой. – Точнее, не захотела «влачить жалкое существование в роли супруги деревенского учителя». Во как, – хохотнул я.
– Не переживайте, – со всей серьёзностью, глядя на меня сочувственным взглядом, выдохнула синеглазка. – Может, она ещё одумается. Да и не на Крайний же Север вы летите. В Новосибирск. И вообще, пять лет назад нам звание присвоили, – похвасталась девчонка.
– Какое? – напрягая память, уточнил я.
– Мы теперь город-миллионник. У нас красиво, вам понравится. В том году построили библиотеку Академии наук…
– Это хорошо, Любочка. Только сомневаюсь я, что бывшую мою невесту устроит что-то кроме столицы. Да и не в сам Новосибирск я лечу, – остановил я синеглазку, которая явно намеревалась перечислить мне все достопримечательности Новосибирска.
– А куда? – длинные ресницы изумлённо захлопали, подчёркивая любопытство своей хозяйки.
– Лечу я в… э-э-э… – я нахмурился, пытаясь вспомнить название деревушки, в которую по распределению отправился Егор. – Слушай, ну вот не помню я название, хоть убей.
– Не переживайте так, – Любочка положила свои пальчики на мою ладонь, легонько сжала и тут же смущённо отдёрнула свою руку. – Ой, извините. Вы не переживайте так, – повторила синеглазка. – У нас и села хорошие, и города. И примут вас там хорошо. Люди у нас хорошие, добрые. Поддержат, помогут.
Девушка что-то негромко тараторила, рассказывала про людей, про Новосибирск, про достижения народного хозяйства, про то, что теперь она работает преподавателем в новом здании Доме детского творчества. Оказывается мы с ней коллеги.
И что колхозы в Новосибирской области на загляденье. Вот недавно очередной совхоз за успехи в развитии сельскохозяйственного производства Президиум Верховного Совета Советского Союза наградил орденом Ленина, а другой колхоз получил орден Трудового Красного Знамени.
– Откуда ты всё знаешь? – удивился я, не заметив, как перешёл на «ты». Впрочем, Любочка в пылу азарта тоже не заметила, или не придала значения.
– Газеты читаю, – пожала плечами. – И вообще, у нас столько замечательного! А летом…
«Комсорг, что ли? Политинформацию ведёт, не иначе», – покосился я на раскрасневшуюся девчонку, которая вываливала на меня тонны информации. Видно было, синеглазая Любочка гордится своей малой Родиной, болеет за успехи, переживает и искренне радуется малейшим достижениям.
– А я вот в Москву летала, за книгами. Теперь вот буду своих сорванцов новому учить. А ещё…
Рассказывая, девушка не переставала меня утешать. Уверяла, что невеста одумается, и как только я устроюсь и напишу письмо домой, в котором красочно распишу, как радушно встретили меня в селе, так сразу же и примчится. Ещё и прощения просить будет, что не поверила в меня и в мои мечты.
О чём мечтал Егор, отказываясь от выгодного распределения, я не знал. Но в текущей ситуации радовался, что пацан оказался таким идейным. Во всяком случае, мне в ближайшее время точно не грозит неожиданный приезд невесты или его родителей. Если незнакомых людей в незнакомой местности я ещё хоть как-то смогу обмануть, и Зверев хоть и покажется немного странным, но всё-таки сойдёт за простого советского молодого учителя. То близкие Егора мои случайные оговорки, манеру поведения воспримут с подозрением.
Я слушал приятное тарахтение Любочкиного голоса и постепенно проникался советским духом. Точнее, возвращался в то самое, давным-давно позабытое состояние юности, молодости. Когда хотелось не просто жить, а совершать подвиги во имя Родины, крушить её врагов, приносить пользу.
Перед глазами всплыли строчки из письма родителей Егора: «…мы вырастили такого идейного комсомольца… вместо настоящей жизни партийные лозунги… времена героических подвигов и поступков прошли… каждый сам за себя… ты думаешь, что сможешь изменить мир…»
Хм… а может судьба и правда дала мне шанс, чтобы я сумел изменить хоть что-то в этом мире? Чтобы вот такие Зверевы и похожие на них, сбежав за границу в девяностых, не поливали помоями великую страну. Как тот же Окуджава, который сам себя называл «красным фашистом», сидел в Прибалтике, ожидая новостей о распаде Советского Союза, требовал расстрелять Белый дом.
Отчего-то именно предательство Окуджавы задевало меня всегда сильнее всего.
Я скрипнул зубами. До сих пор болело. Такие, как Александр Еремеевич и Лиза Баринова хуже врагов. Враг он, что – он идёт напролом, иногда хитростью берёт, стратегией. А эти… Этих кроме как подлецами, по-другому не назовёшь. Такие мерзавцы в глаза улыбаются, за глаза гадости поют. Да и спиной к ним нельзя поворачиваться, тут же столкнут в пропасть.
Чтобы… Стоп, Саныч, что-то тебя не в ту степь несёт.
– Вы приезжайте, как обустроитесь на новом месте, я вам город покажу.
Внезапно наступила тишина. Я сообразил, что Любочка ждёт ответа.
– Что? А, конечно, всенепременно приеду. Особенно если вы лично покажете мне Новосибирск, – улыбнулся я синеглазке. – Вы ещё устанете от меня, – шутливо пригрозил. – Я вам надоем своими приездами.
– Да ну что вы, – когда Люба улыбалась, на её щеках появлялись очаровательные ямочки, отчего сердце у меня немного замирало. – Разве хороший человек может надоесть?
Я улыбнулся, но промолчал. К чему огорчать светлое существо своими старческими тёмными мыслями? У неё вся жизнь впереди, нахлебается по уши всякого-разного. Главное, чтоб в людях не разочаровалась, это хуже всего.
– Уважаемые пассажиры. Наш самолёт идёт на посадку. Пристигните, пожалуйста, ремни.
Мы с Любочкой завозились, пристёгиваясь. Впрочем, как и все пассажиры в салоне. Я смотрел в иллюминатор, разглядывая огни аэропорта. Любопытно, что меня ждёт в Новосибирске? Кто-то встречает молодого специалиста? Или Егор Зверев знал, как и на чём добираться в далёкое село с лошадиным названием. Ладно, разберусь на месте. Документы имеются и то хлеб.
– Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершил посадку в аэропорту города-миллионника Новосибирска. Температура за бортом двадцать три градусов Цельсия, время пятнадцать часов двадцать две минуты. Командир корабля и экипаж прощаются с вами. Надеемся ещё раз увидеть вас на борту нашего самолёта. Сейчас вам будет подан трап. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки.
– Ну вот и прилетели.
Любочка выдохнула и распахнула ресницы.
– Ужасно боюсь взлётов и посадок, – пояснила синеглазка. – А вы?
– А я нет, но очень хорошо вас понимаю, – кивнул девчонке. – Помогу вам достать сумку.
– Спасибо.
Мы с девушкой дождались, когда почти все покинут салон, и только после этого покинули свои места. Я стащил вниз девичий саквояж и свою сумку, и мы покинули самолёт. Спустились по трапу и отправились в здание аэропорта. Там я помог жизнерадостной Любочке получить багаж. Да и сам сообразил, что Егор не мог лететь с одной ручной кладью. Надеюсь, память моего тела подскажет, как выглядят теперь уже мои вещи.
Надежды мои оправдались, я распрощался с Любочкой, заверил её в нашей скорой встрече. Синеглазка сунула мне в руку бумажку с адресом и растворилась в летнем дне. Я выдохнул, прикидывая, чем заняться. Перво-наперво нужно посмотреть, как называется деревня или село, куда распределили моего идейного комсомольца.
Но всё оказалось куда как проще. Когда я задумчиво рассматривал зал ожидания, высматривая свободное место где-нибудь в тихом углу, заметил мужичонку в возрасте в куцем пиджаке с короткими рукавами, в картузе с пластиковым козырьком, в сапогах и солдатских штанах. Но не это привлекло моё внимание.
Низкорослый мужичок переминался с ноги на ногу и теребил в руках картонку. Дядька нервно оглядывал пассажиров, крутил головой. Видно, с непривычки. На его тощей шее красовался широкий жёлтый галстук в крупный чёрный горох. Время от времени мужик подсовывал под ворот заскорузлый палец и оттягивал туго завязанный узел.
Я улыбнулся, мазнув по бедняге взглядом, и отвернулся. Но тут же нахмурился. Точно, не показалось. На картонке химическим карандашом кто-то старательно вывел теперь уже моё имя «Егор Зверев». Ого, да пацана, похоже, встречают. Ну, тем лучше для меня, не придётся искать транспорт.
– Здорово, отец, – широко улыбнулся я, вырастая пред мужичком в галстуке.
– Здорово, коли не шутишь. Чего надо? – дядька не ответил на улыбку, окинул меня подозрительным взглядом.
– Да вот прибыл я. Принимайте.
– Кого? – удивился мужичок.
– Егора Зверева.
– Да где ж он? Ты его знаешь? Так покажи, сделай милость, торчу тут как дурак с мытой шеей, никакой мочи уже нет эту удавку терпеть, – взмолился дядька и сильнее закрутил головой.
– Да вот он я, стою перед тобой, отец. Я и есть Егор Зверев.
– Ох, ты, поди ж ты, здоровый ить какой!
Дядька аж присел от избытка эмоций, хлопнул картонкой себя по коленке.
– Ну, пойдём, Егор Зверев, коли не шутишь. А то документ покажь! – хитро прищурился на меня.
– Можно и документ, – покладисто согласился я, достал паспорт пацана и показал недоверчивому встречающему.
– Егор Зверев. Похож, похож. Ну пошли, что ли, Егорка.
– куда?
– Дык в машину. И с ветерком до Жеребцово. Эх, прокачу, – мужичок довольно улыбнулся щербатым ртом. – Бывал у нас-то?
– Нет, в первый раз.
Я подхватил свои пожитки и зашагал за дядькой.
– Как звать-то тебя, дядь?
– От садовая голова. Так Митрич я. Василь Митрич. Можешь Митричем звать, или дядь Васей. Митричем привычней, – чуть подумав, уточнил мужичок.
– Ну, Митрич так Митрич, – согласился я. – Вот и познакомились. – Где машина-то?
– Да вон она, родимая! – гордо сказал Митрич и махнул рукой.
– Ох, и ничего себе! – искренне восхитился я.
Передо мной стояла светло-голубая «Победа» седан. Знаменитый ГАЗ-М–20. Раритет, но как новенький. «М-да, вот такой временной парадокс, однако», – хмыкнул про себя, любуясь покатым багажником и передом с внушительной горбинкой.
По слухам, «Победу» хотели назвать «Родиной». Но вроде как Сталин, когда ему презентовали модель и название, поинтересовался у директора автозавода, мол, почём Родину продавать будем? По мне, так это всего лишь красивая легенда. Но как знать.
– Залазь, – приказал дядя Вася. – Нам тут недалече.
Я любовно погладил крыло и забрался в салон автомобиля.
«Недалеко – это хорошо. Значит, и впрямь не Тмутаракань, – мелькнула мысль. – К чему тогда эти страдания? Новосибирск – областной центр. Не в тайгу ж Егорку услали, все близко к цивилизации».
Спустя пару часов я понял, как ошибался.
